Текст книги "Прометей, или Жизнь Бальзака"

Часть вторая
Слава

После этой поры, короткой, как время сева, наступает пора свершений. В известном смысле существует две юности: юность, когда верят, и юность, когда действуют; обе они часто переплетаются у людей, щедро одаренных природой, которые, подобно Цезарю, Ньютону и Бонапарту, принадлежат к самым великим из великих.

Бальзак

XI. Годы ученичества

Самые добродетельные женщины никогда не бывают вполне целомудренны.

Бальзак

Вскоре успех Бальзака был всеми признан. В декабре 1829 года появилась «Физиология брака», написанная «юным холостяком». Эта блестящая и поразительно откровенная книга свидетельствовала об удивительном знании женщин. Автор написал ее на основе собственного опыта; многим он был обязан госпоже де Берни и герцогине д’Абрантес, от которых слышал немало доверительных признаний и рассказов, Фортюнэ Гамелен и Софи Гэ, своему отцу, который охотно обсуждал эту тему, с большим увлечением высказывая много забавных мыслей, и, наконец, Вилле-Ла-Фэ, философу-скептику времен старого режима и сердцееду в отставке. Стиль повествования, одновременно лирический, насмешливый и циничный, напоминал то Рабле, то Стерна, как того и хотелось автору, и в какой-то степени предвосхищал романтические хроники Мюссе или Готье. За внешней игривостью и фривольностью в духе XVIII века скрывались мысли серьезные и глубокие.

Главное положение книги можно свести к формуле: «Брак отнюдь не вытекает из природы человека»; между любовными страстями и инстинктом продолжения рода очень мало связи, большинство мужей играют на чувствах своих жен не более умело, чем орангутанг играет на скрипке, а потому им следует ожидать, что более опытный музыкант обойдет их и сделает рогоносцами. Каковы уловки женщин, какие меры предосторожности может принять муж, каковы первые симптомы немилости к нему, как действует супружеский сыск, как расставляют мышеловки, чтобы поймать неверную, как искусный супруг добивается нужного поворота событий – вот некоторые из проблем, которые рассматривает «юный холостяк». Короче говоря, супружество – это поединок, междоусобная война, которая требует особого оружия, своей стратегии и где победа (то есть свобода) остается за более ловким.

В войне между супругами Бальзак принимает сторону женщин. Впрочем, он признает, что пользовался советами двух дам, из которых одна принадлежит к числу «самых человечных и самых остроумных особ при дворе Наполеона», и обе они говорили с ним вполне откровенно. Он описывал коварных, лживых женщин, но находил им оправдание. Женщина не может нести ответственность за свои грехи; их следует приписать бесправному положению, на которое ее обрекает общество, и слепоте мужей. Бальзак в какой-то степени заимствовал идеи о равенстве полов у последователей Сен-Симона. Сначала он познакомился с ними через посредство дядюшки Даблена, который переписывался с самим Сен-Симоном; а затем, будучи владельцем типографии на улице Марэ-Сен-Жермен, Оноре печатал журнал сенсимонистов «Жимназ». Журнал этот утверждал: «Женщины отдают свое сердце, они не продают его». Но при существующем порядке вещей брак становится войной. А на войне воюют как могут, пользуются любым оружием и считают мужа врагом, если только… Если только, вместо того чтобы злоупотреблять «правами», которые ему дает закон, он не добивается любви своей жены и не повинуется тайным законам природы, повелевающим соединять чувство с обладанием. «Отсюда следует, что мужчина, если он хочет быть счастливым, должен подчиняться определенным правилам чести и деликатности».

Дамы буквально вырывали эту книгу одна у другой: излагая их невысказанные жалобы, она во всеуслышание говорила о том, о чем многие из них думали, но в чем мало кто решался признаться. Однако некоторые женщины были шокированы. Зюльма Карро прислала из Сен-Сира негодующее письмо. Бальзак ответил ей:

«Чувство отвращения, которое вы испытали, сударыня, прочтя первые страницы подаренной мною книги, делает вам честь и свидетельствует о такой деликатности, что ни один умный человек, если он даже автор произведения, не может этим оскорбиться. Ваше чувство доказывает, что вы чужды лживому и коварному свету, что вам незнакомо общество, позорящее всё и вся, и что вы достойны того возвышенного одиночества, в котором человек всегда обретает величие, благородство и чистоту.

Пожалуй, для автора весьма печально, что вам не удалось преодолеть первое чувство, которое неизменно охватывает всякое невинное существо, когда оно слышит о преступлении, когда ему описывают какое-нибудь несчастье, когда оно читает творения Ювенала, Рабле, Персия, Буало, но я полагаю, что в дальнейшем вы примирились бы с писателем, прочтя несколько убедительных наставлений и пламенных доводов в защиту добродетели и женщины; но могу ли я поставить вам в упрек это отвращение, которое только делает вам честь».

Достойно восхищения, что наш «ясновидец» все понимает: и благородное прямодушие госпожи Карро, и шитые белыми нитками расчеты герцогини д’Абрантес.

«Физиология брака» заключала в себе сотни сюжетов для романов и новелл, ее можно уподобить громадным кладовым, где хранились различные сцены, эпизоды и планы. Уже во времена «кодексов» Бальзак завел записную книжку, куда вносил всевозможные наброски и заметки в духе Лафатера и одновременно Гаварни[93]93
  Гаварни Поль (наст. имя Сюльпис-Гийом Шевалье; 1804–1866) – французский художник-график, карикатурист; известен своими жанровыми рисунками из жизни артистической богемы; иллюстрировал произведения О. Бальзака, Э. Сю и др.


[Закрыть]. Мода на исторический роман уступала место моде на роман буржуазный. Отчего бы и ему не писать короткие повести и рассказы, своеобразные этюды современных нравов? Стоит ли предаваться длительным ученым разысканиям, когда он может вывести на сцену саму историю своей эпохи? Тут он нашел бы хорошо знакомые ему обстановку и социальные слои, например улицу Сен-Дени и живущих на ней богатых торговцев (это будет повесть «Дом кошки, играющей в мяч», где описана лавка семейства Саламбье); в «Загородном бале» изображена служившая танцевальным залом ротонда, где Оноре часто бывал вместе с сестрами. Действие «Вендетты» начинается при дворе Наполеона (эту историю он услышал от герцогини д’Абрантес), потом оно переносится в мастерскую художника, где юные девицы из квартала Марэ (такие, как Лора и Лоранс) или из Сен-Жерменского предместья брали уроки живописи. Действие «Побочной семьи» происходит сначала в Байе – Бальзак использовал тут свои наблюдения, которые он сделал, гостя у Сюрвилей, и прибавил к ним множество иных воспоминаний и собственных догадок.

Эти «Сцены частной жизни», которые проникали «до самых основ» в события и тайны семейной жизни, резко отличались от причудливых романов Оноре правдивостью картин, характеров и тонкостью чувств. Бальзак обнаружил, что он живет в весьма романтическое время: это объяснялось и смешением различных общественных укладов и сословий (старый режим, Империя, Реставрация), и неожиданными эффектными поворотами, разом менявшими положение в стране (возвращение Наполеона с острова Эльба, вторая Реставрация). Ему пришла в голову гениальная идея – придать современному роману некоторые черты романа исторического: более широкие взгляды, политические и социальные, подробные и красочные описания. В эту удивительную эпоху дворянство, которое ничему не научилось, буржуазия, которая переваривала захваченное ею национальное имущество, финансисты и промышленники оспаривали друг у друга Францию, а недовольный народ готовил будущие мятежи. Бальзак помнил о необходимой дистанции во времени и относил действие своих произведений к недавнему прошлому. Из описания лавки господина Гильома становился понятным патерналистский и рутинный характер торговли во времена Наполеона. Бальзак очень искусно, хотя и не всегда осознанно, привносил в большинство своих историй моральные оценки, характерные для общедоступных нравоучительных романов. Августина Гильон, дочь торговца сукнами, выходит замуж за человека из другого сословия – за элегантного художника Теодора де Сомервье; он страстно увлекся красивой девушкой, но уже вскоре после свадьбы обманывает ее с герцогиней. Несчастная умирает от отчаяния; а ее сестра Виргиния, которая удовольствовалась браком с приказчиком Жозефом Леба, безмятежно царит в «Доме кошки, играющей в мяч». Гобсек, этот удивительный ростовщик с лунным ликом, тонкими губами и пепельно-серыми волосами, иллюстрирует несчастьями своих клиентов опасности безнравственного поведения. Повесть «Побочная семья», показывая, к каким бедам приводит ханжество, одновременно свидетельствует о крахе любви вне брака.

Таким образом, темой почти всех этих «сцен» служит счастливое или несчастное замужество. И почти все они отстаивают традиции буржуазной жизни и супружескую верность, как ни противоречит она инстинктам, чувствам. «Рано или поздно мы несем наказание за то, что не подчинились законам общества». Подобный конформизм проницательного «юного холостяка» удивляет: ведь сам он, можно сказать, дважды преступает эти законы, ибо обманывает господина де Берни с госпожою де Берни, а ее, в свою очередь, с герцогиней д’Абрантес. Но Бальзак в собственной семье наблюдал печальные последствия адюльтера. Его мать воспитывала под мужним кровом злополучного Анри; отец омрачил последние дни своей жизни любовными шалостями с деревенскими девицами.

На примере своих близких он мог также убедиться в том, к каким ужасным последствиям для брачного союза приводят тщеславие и алчность. Его сестра Лора некоторое время играла роль неприступной Эмилии де Фонтен («Загородный бал»), потом, спохватившись, весьма рассудительно вступила в брак; но другая сестра, Лоранс, была принесена в жертву пышному дворянскому имени. В семействах Бальзак, Саламбье, Седийо, Малюс наследству придавали не меньше значения, чем в конторе стряпчего Гийонне-Мервиля. Бальзак не питает никаких иллюзий насчет этого буржуазного мирка и той роли, какую играет там Король-Деньги. В «Сценах частной жизни» он нарисовал «правдивую картину нравов, которые добропорядочные семьи стараются скрыть от постороннего взгляда». Изученный им мир еще довольно узок, но ведь для романиста важно не все знать, а хорошо знать, важно разгадать то общество, где ему довелось жить, и возвыситься над нам.

Особняком стоит произведение «Тридцатилетняя женщина». Что это, роман? Нет, просто ряд сцен, которые автор сперва писал, не имея намерения связать их воедино, что и ощущается в композиции. Сначала, в 1831 году, он опубликовал в газете «Карикатура» блестящий рассказ «Последний парад Наполеона». Юная девушка уговаривает отца пойти с ней на парад в Тюильри – она влюблена в красавца-полковника. Писатель, как лучом прожектора, освещает мир Империи. Проходит какой-нибудь месяц, и в рассказе «Две встречи» мы знакомимся с женой генерала (не полковник ли это из первого рассказа?); она не любит мужа, имеет любовника, а ее дочь, заметив это, следует за каким-то малоправдоподобным «парижским пиратом», превращающимся впоследствии в настоящего байроновского корсара! Этот надуманный и ненатуральный эпизод, к сожалению, напоминает первые «черные» романы Бальзака. Затем, в сентябре-октябре 1831 года, писатель публикует «Свидание» – новеллу в пяти картинах. На сей раз сомнений нет: героиня Жюли д’Эглемон (перед читателем проходит пять различных эпизодов ее жизни) – та самая влюбленная девушка, что смотрела на парад в Тюильри. В своем муже она разочаровалась и теперь любит англичанина лорда Артура Гренвиля. Позднее все эти новеллы были несколько переделаны и объединены под общим названием – «Та же история»; только в 1842 году «Тридцатилетняя женщина» примет свою окончательную форму. Эта книга принадлежит к числу наименее завершенных произведений Бальзака: ее отдельные составные части плохо пригнаны одна к другой. Но есть в ней и прекрасные страницы. Признания госпожи д’Эглемон, женщины уже не первой молодости, избавившейся от иллюзий, видимо, походят на те, какие выслушивал Оноре де Бальзак, сидя при свете луны на скамье в Вильпаризи. Эти страницы освещены лучом «поэмы Берни».

В жизни писателя многое изменилось: после 1829 года у него уже нет причин сетовать на общество, как прежде. Литературный успех приоткрыл перед ним двери кружка романтиков. Правда, Бальзак остался там в стороне; он безжалостно насмехается (в анонимной статье) над «Эрнани», произведением, священным в глазах «Молодой Франции»[94]94
  «Молодая Франция» – группа молодых художников и писателей-романтиков, сложившаяся в середине 1830-х гг. В эту группу входили Теофиль Готье (1811–1872), Жерар де Нерваль (1808–1855) и другие.


[Закрыть], он чувствует, что гораздо теснее связан с литературной традицией классицизма – Корнелем, Мольером, Лафонтеном. Но его сближает с романтизмом любовь к Вальтеру Скотту, Байрону, Рабле, тяготение ко всему исключительному, и романтики довольно приветливо встречают этого еретика. Незнакомые женщины пишут Бальзаку, они узнают себя в его героинях. «Сцены частной жизни», целомудренные без ханжества, успокоили тех читательниц, которых напугала «Физиология брака». В читальных залах нетерпеливо ждут его новых книг. Издатели охотятся за ним. Школьные товарищи – Адриен Брэн, Жозеф Фонтмуан – вспоминают о своем приятеле, внезапно получившем известность, а ведь некогда в Вандомском коллеже они его не особенно жаловали. Однако Бальзак испытал слишком много невзгод, они не так быстро забываются. Он хорошо знает, что́ прячется под маской любезности. «За спокойными и улыбающимися лицами, за безмятежной осанкой таился отвратительный расчет; проявления дружбы были ложью, и многие присутствующие опасались не своих врагов, а друзей»[95]95
  Бальзак. Супружеское согласие.


[Закрыть]. В высшем свете все подчинено тщеславию, буржуа молятся иным богам. Они истово поклоняются золоту. «Есть у тебя доходы или нет – вот в чем вопрос».

Чем больше Бальзак наблюдает, тем больше он убеждается, что деньги – «ныне единственное божество», движущая сила современного ему общества. Светские люди жаждут денег, чтобы по-прежнему жить в роскоши, как этого требует их положение в обществе; буржуа копят деньги, не столько уступая жажде наслаждений, сколько стремясь ощутить уверенность в завтрашнем дне; ростовщик Гобсек любит богатство, так сказать, в чистом виде, абстрактно. «В золоте сосредоточены все силы человечества, – говорит Гобсек. – …Что такое жизнь, как не машина, которую приводят в движение деньги?.. Золото – вот духовная сущность всего нынешнего общества». Гобсек знает весь Париж. Он внимательно следит за отпрысками богатых и знатных семейств, за художниками, за светскими женщинами. Вне сферы своей деятельности он честен и даже по-своему великодушен. Но коль скоро борьба между богатым и бедным неизбежна, лучше уж быть угнетателем, чем угнетаемым. «Этот высохший старикашка, – говорит о нем стряпчий Дервиль, – вдруг вырос в моих глазах, стал фантастической фигурой, олицетворением власти золота».

Фантастическая фигура… Вот почему этот бальзаковский персонаж, одновременно правдивый и гиперболизированный, воскрешает в памяти образы, знакомые нам по «черным» романам Бальзака. В «Сценах частной жизни», как и в надуманных сочинениях Ораса де Сент-Обена, речь также идет о преступлениях, об извергах и заступниках, но тут преступление совершается под прикрытием закона, изверги – с виду заурядные люди, в роли заступников выступают судейские. Молодой автор уже много видел и много страдал. Он негодует, исполнен горечи и вместе с тем достаточно умен, чтобы подняться над негодованием, горечью и мужественно сказать: «Такова жизнь». Этой философией пропитаны все его описания. Он описывает не из любви к описаниям, нет, он хочет показать, что сущность человека проявляется в чертах его лица, одежде, в обстановке его жилища, привычных жестах. Наделенный философским и, главное, научным складом ума, Бальзак, отправляясь от внешних проявлений, стремится постичь скрытые причины. Его излюбленная формула: «Вот почему». Она предшествует объяснению – порой поражающему, всегда глубокому.

Впрочем, он выказывает удивительное знание современных нравов не только в своих романах. В ту пору он пишет бесчисленное множество газетных статей. Чтобы платить долги и влезать в новые, ему также нужны деньги. А статьи приносят их быстрее, чем книги. В те годы Эмиль де Жирарден[96]96
  Жирарден Эмиль де (1806–1881) – французский политик, литератор и издатель, а также политический деятель, благодаря новаторскому подходу к средствам массовой информации издаваемые им дешевые многотиражные газеты, в которых большое место отводилось рекламе, пользовались огромным успехом. Читатели с нетерпением ждали следующих выпусков с новым фрагментом романа-фельетона Александра Дюма-отца, Эжена Сю, Бальзака, Гюго.


[Закрыть], молодой человек, обладающий богатым воображением и дерзостью, буквально перевернул вверх дном столичную прессу. Незаконный сын, воспитывавшийся в глубокой тайне, свободный от привязанностей и предрассудков, Жирарден принадлежит к поколению, которое, по словам Сент-Бёва, «полностью исцелилось от настроений „Рене“»; он не жаловался, а нападал сам. В 1828 году он начал издавать журнал «Волер», затем, в 1829 году, – еженедельник «Силуэт», в котором сотрудничали выдающиеся рисовальщики: Гаварни, Шарле, Гранвиль, Анри Монье[97]97
  Монье Анри (1805–1877) – французский художник-карикатурист, писатель и актер; создал целую серию ярких сатирических сценок из быта мелкой буржуазии. Главный герой его книг Жозеф Прюдом – самодовольный, пошлый, ничтожный, стал нарицательным персонажем, а его высказывания в духе Козьмы Пруткова («заменить мать невозможно», «политический горизонт темнеет – комментарии излишни» и т. п.) сделались мемами.


[Закрыть]. Бальзак был в восторге от этих художников, насмешливых и беспощадных. Господин Прюдом, созданный Анри Монье, предвосхитил образ бальзаковского буржуа.

Виктор Ратье, живший по соседству с Бальзаком (на улице Нотр-Дам-де-Шан, неподалеку от улицы Кассини), в январе 1830 года привлек своего приятеля к сотрудничеству в «Силуэте», главным редактором которого был он сам, а позднее – в журнале «Мод», также издававшемся группой Жирардена. Вот как описали Гонкуры первую встречу Гаварни с Бальзаком: «Он увидел невысокого кругленького человека с красивыми темными глазами, чуть вздернутым носом и ложбинкой на конце, много и очень громко разговаривавшего. Он принял его за приказчика книжной лавки». Но когда этот невысокий человек говорил или писал, его гений прорывался наружу. Его остроумие оживляло самые заурядные сюжеты. Трудно с точностью составить полный список статей, принадлежащих Бальзаку, ибо журналисты, входившие в группу Жирардена, часто подписывали свои опусы вымышленными инициалами, то и дело менялись псевдонимами.

«Этюд о нравах, угаданных по перчаткам» принадлежит, бесспорно, Бальзаку: перчатки были его слабостью! В этом коротком трактате «изящная и остроумная графиня» определяет по перчаткам характеры и любовные похождения нескольких мужчин. «Шарлатан», «Бакалейщик» – примеры других, весьма живо написанных этюдов о нравах. В статье «Модные слова» автор остроумно потешается над новым в ту пору словечком злободневный: «Ныне требуется, чтобы книги, как и все прочее, отличались злободневностью». Теперь (в 1830 году) уже нельзя сказать об актрисе: «Вчера она была просто великолепна», полагается говорить: «Она была сногсшибательна». Сногсшибательно – это верх восхищения в современном языке; в случае другой крайности следует говорить: «Это чертовски плохо». Если вы пишете на философские темы, облекайте свою мысль приблизительно в такие фразы: «Возможность воспроизведения размышления не распространяется на некоторые явления, ибо если размышление есть совокупность, то совокупность весьма туманная». Мода на подобные выражения сохранилась и поныне.

Несмотря на успешное сотрудничество в газетах, на успех в салонах госпожи Гамелен, госпожи Ансело, барона Жерара, Бальзак чувствует себя неуютно среди множества людей, уже достигших славы. Что он такое рядом с Кювье, Виктором Гюго, Виньи, Шарлем Нодье, Эженом Делакруа? Его остроумие поражает, а манера одеваться раздражает. «Господин де Бальзак здесь, – пишет Фонтанэ в своем „Дневнике“. – Наконец-то я вижу своими глазами эту новую звезду, чья слава только восходит: толстый малый в белом жилете с живым взглядом, манерами аптекаря, осанкой мясника и жестами золотильщика; а в общем он весьма обаятелен». Делакруа отмечает что-то безвкусное в его манере одеваться. «И уже без передних зубов!» Граф де Фаллу находит Бальзака слишком тяжеловесным и неуклюжим. «Многих очаровывает его живое воображение и красноречие, но разочаровывает тщеславие и полное отсутствие здравого смысла». Бальзак получил доступ в «хорошее общество» (он принят в нескольких домах), но своим его там не считают. К счастью! Это позволяет писателю «незаметно наблюдать общество и обнаруживать то невидимое, что скрывается за видимостью».

Его появление всякий раз поражает присутствующих: плохо причесанные, торчащие во все стороны напомаженные волосы; полное и словно влажное лицо. Когда он входит в гостиную – рано погрузневший, слегка отдуваясь, – в первую минуту его читательницы спрашивают себя: «Как? И это наш Бальзак?» Но едва он устремлял на них свои глаза с золотистыми искорками, дамы воспламенялись. Гроза, ураган, электрический вихрь наполняли комнату. Невысокий человек с могучими плечами начинал рассказывать, и красавицы-аристократки слушали точно завороженные. Кто посмеет обвинить в вульгарности писателя, чей ум ослепляет, как молния, чье превосходство неоспоримо?

Увы! Многие завистники или люди, не способные оценить его силу, держались на расстоянии, а он был слишком чувствителен, чтобы не угадывать, что́ некоторые думают о нем самом и его манерах. Какая мука! Какая жажда взять реванш! «Я постиг множество вещей, и постигать их было столь горестно, что отвращение к этому миру овладело моей душою… Эти люди заставили меня понять Руссо». Он утешал себя мыслью, что художник должен быть несчастлив: «Талантливый человек десять раз на день может показаться простаком. Люди, блистающие в салонах, изрекают, что он годен лишь быть сидельцем в лавке. Его ум дальнозорок… он не замечает окружающих его мелочей, столь важных в глазах света»[98]98
  Бальзак. О художниках.


[Закрыть]. Еще сильнее раздражало Бальзака тупое самодовольство разбогатевших буржуа: «Могущество денег ведет к возникновению самой унылой аристократии – аристократии денежного мешка».

Был ли Бальзак революционером? Отпрыск буржуазной семьи из квартала Марэ, любовник светских женщин, он не желал коренных перемен. Он осуждает крайние взгляды и правой и левой партий. В «Сценах частной жизни» он сожалеет о нелепом преследовании республиканцев и бонапартистов. Любые проявления ханжества его коробят. В образе аббата Фонтанона, исповедника Анжелики де Гранвиль («Побочная семья»), он выводит лицемерного и честолюбивого пастыря – такую фигуру мог бы создать антиклерикал Стендаль. Двумя годами позднее в «Турском священнике» Бальзак разоблачит тайную власть Конгрегации[99]99
  Конгрегация – во Франции в период Империи и Реставрации тайная роялистская организация, действовавшая в тесном союзе с духовенством и служившая оплотом политической и церковной реакции.


[Закрыть], сообщества церковников и мирян, созданного, чтобы оказывать давление на власти: благодаря этому полковой священник следит за производством офицеров, а главный викарий – за назначением префектов. Свои мысли Бальзак вложил в уста графа де Фонтена («Загородный бал»). Вандеец, отказавшийся служить Наполеону, он вначале осуждал соглашательскую политику Людовика XVIII, но потом понял этого государя-философа и принял его умеренный либерализм. Для того чтобы спасти королевство от новых смут, надо было добиться компромисса между буржуа, скупившими во время революции национальное имущество, и эмигрантами, закосневшими в своих убеждениях. Главная задача – настолько укрепить власть, чтобы она могла навязать такой компромисс. Политика есть умение добиваться равновесия сил.

Часто несправедливо утверждали, будто Бальзак шел к легитимизму под влиянием суетных расчетов – для того, чтобы быть принятым в том или ином салоне или желая понравиться какой-нибудь знатной даме. Но, по правде говоря, он так никогда и не стал законченным легитимистом; в отличие от Шатобриана, он никогда не будет испытывать привязанности к своему королю, но он также не станет и убежденным сторонником оппозиции, как, например, Карро или Сюрвиль. Бальзак понимает и восхищается нравственной чистотой некоторых республиканских вождей, он находит также величие души в верности вандейцев королю, он искренне любит старинного своего друга Даблена, либерала, глубоко преданного завоеваниям 1789 года; но сам Бальзак хочет, чтобы решения отвечали требованиям того или иного исторического периода. Революция полностью меняет условия задачи; теперь уже нельзя действовать так, словно ее никогда и не было. «Те акты и те идеи, которые революция последовательно претворяла в жизнь, неискоренимы; ее надо принимать как совершившийся факт». Бальзак с явной симпатией относится к «благородному поборнику рухнувшего мира», но утверждает поступательный ход истории, знает, что ее не повернуть вспять.

Восьмого мая 1830 года он публикует в журнале «Мод» любопытный рассказ «Два сна»[100]100
  «Два сна» – первый эпизод книги Бальзака «О Екатерине Медичи».


[Закрыть]: в 1786 году в гостиной собрались Калонн, Бомарше, рассказчик и два никому не известных человека – хирург и провинциальный адвокат. Читатель тотчас же догадывается, что это Марат и Робеспьер. Каждый из них вспоминает свой сон. Робеспьеру привиделась Екатерина Медичи. Королева объясняет ему причины Варфоломеевской ночи. По ее словам, она руководствовалась не жестокостью, не фанатизмом, не честолюбием, а только государственными соображениями. «Для того чтобы укрепить нашу власть в ту пору, нужно было иметь в государстве одного Бога, одну веру, одного властелина». Как ни ужасна была резня, она представлялась ей единственным средством, чтобы избежать еще более кровопролитной бойни. «Да, ты слушаешь меня…» – обращается она к Робеспьеру. И читатель мысленно доканчивает фразу. «Я обнаружил, – признается в заключение Робеспьер, – что какая-то часть моего существа принимала жестокую доктрину этой итальянки». Всем известно, что наступил день и адвокат из Арраса, как в свое время Екатерина, пришел к необходимости убивать людей ради сохранения единства в государстве. А что думал сын Бернара-Франсуа Бальзака о подобном методе, который, как показала история, оказался на деле не таким уж успешным? Он почти готов одобрить и Екатерину Медичи, и Макиавелли, и Робеспьера, и Меттерниха. Приблизительно в это же время Бальзак писал: «Он сделался глубоким политиком, ибо презирал человечество. Разве не определяет это чувство тайную доктрину всех знаменитых людей, которыми мы восхищаемся?»

В повседневной жизни герцогиня д’Абрантес преподала ему урок макиавеллизма в миниатюре. Она заставила Бальзака изрядно поработать над ее «Мемуарами», а когда они принесли ей успех, беззастенчиво отрицала какую-либо его причастность к этому. «Я вынуждена была так действовать, – объясняла она ему. – Как можете вы желать, чтобы я позволила отнять у себя те небольшие достоинства, какими, возможно, отличается мое произведение? Заклинаю вас, будьте серьезным человеком и никому не повторяйте своих слов. Вы ведь заботитесь о своей репутации, подумайте же, что ваше поведение недостойно и граничит с пошлостью». Правда, другая его приятельница, Зюльма Карро, выказывала себя ожесточенным противником Макиавелли. Бальзак больше не навещал ее в Сен-Сире так часто, как ему хотелось; работа, правка корректур поглощали все его время: «Дни бегут, они тают у меня в руках, как лед на солнце. Я не живу – я чудовищно растрачиваю силы, но какая разница, умереть от работы или от еще чего-нибудь». Госпожа Карро была республиканка и упрекала Бальзака в соглашательстве. «Не укоряйте меня в отсутствии патриотизма, – отвечал он, – все дело в том, что ум позволяет мне по достоинству оценивать людей и события. Это все равно как возмущаться подсчетами, которые указывают вам на близость разорения. В годину революции гений правителя состоит в том, чтобы добиться единения; именно это и превратило Наполеона и Людовика XVIII в талантливых государственных деятелей». Одно дело – политическая доктрина, другое дело – претворение ее в жизнь. Бальзак это сознавал, Зюльма отрицала.

Среди всех этих упреков, обвинений, противоречивых требований, обрушивавшихся на Бальзака, госпожа де Берни оставалась для него мирной гаванью. Dilecta, пожалуй, уже не возбуждала его желаний, но кто другой выказывал такую готовность прийти ему на помощь? Она помогла ему сформироваться; теперь он ушел далеко. И она просила только, по словам Франсуа Мориака, «скромного места у ног ставшего взрослым ребенка и позволения следить за ним материнским оком». Она обладала величайшим достоинством, какое может иметь женщина в глазах писателя: возле нее ему хорошо работалось. В мае-июне 1830 года Бальзак решил уехать вместе с Лорой де Берни в Турень. В Сен-Сир-сюр-Луар (селение, где он в раннем детстве жил у кормилицы) они поселились в старинной очаровательной усадьбе Гренадьера. Площадка, на которой стоял дом, возвышалась над чудесной долиной, Туром, островами на реке, колокольнями, замками. Сюда вела пологая дорога, змеившаяся среди виноградников. То было дивное убежище для работы и любви. Перед тем как обосноваться здесь, наши путешественники спустились на небольшом судне вниз по Луаре. Бальзак «смеялся, шутил, казалось, готов был сочинять каждый день по двадцать романов и статей, но приходил в ужас при одном взгляде на перо, бумагу и чернильный прибор». Они посетили Сомюр, Ле-Круазик, Геранду, и безукоризненная память писателя запечатлела эти живописные городки, солончаки, океан.

Бальзак – Виктору Ратье (из «Ревю де Пари»), Гренадьера, 21 июля 1830 года

«О, если бы вы только знали, что такое Турень… Тут забываешь обо всем. Я даже прощаю местным жителям их глупость, ведь они так счастливы! А как вам известно, люди, которые вкушают слишком много радостей, неизбежно тупеют. Турень прекрасно объясняет, откуда берутся „ладзарони“[101]101
  Ладзарони (лаццарони) – здесь: нищий, босяк.


[Закрыть]. Я дошел до того, что смотрю теперь на славу, палату депутатов, политику, будущее, литературу как на ядовитые приманки, которые разбрасывают для бродячих псов… и говорю: „Добродетель, счастье, жизнь – все это обретет тот, кто поселится на берегу Луары, располагая шестьюстами франками годового дохода“.

Я уподобил Турень печеночному паштету, в который так и тянет погрузиться до самых ушей; местное вино восхитительно, оно не опьяняет, просто на вас находит какая-то блажь и неземное блаженство. Вот почему я снял тут домик до ноября; закрывая окна, я спокойно работаю и не хочу возвращаться в сластолюбивый Париж, прежде чем накоплю литературные запасы.

Представьте себе еще, что я совершил самое поэтическое путешествие, какое можно совершить во Франции: я проехал отсюда в сердце Бретани, я плыл по воде до моря; это стоит недорого, всего три или четыре су каждое лье, и при этом проплываешь мимо живописнейших берегов на свете; я чувствовал, как мысли мои растут и ширятся по мере того, как ширится река, а, впадая в море, она поистине грандиозна…

Черт побери! Я начинаю думать, дружище, что в наше время занятие литературой походит на ремесло уличной девки, которая отдается за сто су. В сущности, оно ничего не дает, и меня теперь так и подмывает бродить, искать, превращать все в драму, рисковать жизнью, ибо что такое еще несколько жалких лет!.. О, когда чудесной ночью видишь над головою это прекрасное беспредельное небо, тебя охватывает желание расстегнуть панталоны и помочиться на все царства земные. С тех пор как я вижу здесь подлинное великолепие – скажем, чудесный и вкусный плод, златокрылое насекомое, – я проникаюсь философским взглядом на мир; наступив на муравейник, я говорю, как бессмертный Бонапарт: „Муравьи ли, люди ли!.. Что все это значит по сравнению с Сатурном, или Венерой, или Полярной звездой?“»