Текст книги "Жить вместе в 21 веке"

Идеи эти падают на почву неопределенности в исламском мире, недовольства Западом и Израилем. В сравнении часто отталкиваются от величия исламского прошлого. Бернард Льюис отмечает разочарование результатами действий реформаторов и революционеров: «стремление к благосостоянию через экономическое развитие привело к обнищанию и коррупции некоторых стран (…) Но хуже всего были результаты в политической области». В период «третьего мира» социализм и национализм потерпели поражение. После 1989 года от Восточной Европы до африканских стран, до ЮАР и Азии, мир открылся демократическому устройству (хотя и несовершенному и с большими натяжками); но арабский мир почти полностью остался в руках диктаторов. С экономической точки зрения сопоставление с азиатским развитием унижает еще больше.

Бездна, отделяющая от Запада, расширилась. Арабский национализм, под руководством Насера, например, видел в западном империализме врага и козла отпущения. До пятидесятых годов Соединенные Штаты были популярны в Египте, в отличие от Франции и Великобритании, считавшихся империалистическими державами (вспомним Суэцкий кризис 1956 года). Затем антиамериканизм стал расти. Он шел от нацистской пропаганды и немецкой культуры тридцатых годов, распространенной в арабском мире; и укрепился во время холодной войны, посредством марксистской и советской пропаганды, идеологии стран третьего мира и наконец, с мировой гегемонией Соединенных Штатов. Саид Кутб (Sayyid Qutb), идеолог «Братьев-мусульман», приговоренный Насером к смерти в 1966 году, долго жил в Соединенных Штатах и пришел к крайне критическому взгляду на материализм и религиозность американцев (несмотря на большое число церквей). Льюис делает вывод: «Безнравственность и распущенность Америки, а следовательно, и угроза, которую она представляет собой для ислама и мусульманских народов, стали предметами веры в фундаменталистских кругах».

А еще есть антисемитизм, но не традиционный для ислама. Он стал подпиткой пропагандистской кампании против Израиля и конспиративным видением мира. «Протоколы сионских мудрецов» были переведены арабскими христианами и стали распространяться по мусульманскому миру. Борьба с Израилем сделала все остальное. Лишь последние несколько лет на международных встречах удается объединить мусульманских (хотя и не всех) и иудейских религиозных деятелей.

Антизападничество, антисемитизм, идея тайного заговора против ислама, политическая неудовлетворенность и экономический крах образовали такую горючую смесь, которой объясняются трудности мусульманского мира, возлагающего в конечном итоге ответственность за свои проблемы на Запад. Пропасть, вырытая западными политиками и антизападным национализмом, расширилась.

В семидесятые – девяностые годы потерпел поражение арабский национализм, но в Иране пришел к власти Хомейни. Фундаменталистские идеи стали важной составляющей «исламского 68 года» (простите мне это сравнение), способного поднять на восстание против политических властей. Идеи эти распространяются, в частности, саудовской пропагандой при поддержке нефтедолларов, особенно с эпохи нефтяного кризиса. Остается размышлять о мудрости недальновидной религиозной политики Саудовской давы, то есть миссии, распространившей ваххабитский радикализм во многие уголки исламского мира. Выросшая в этой школе молодежь, оторванная от традиционной культуры отцов, протестует против исламских лидеров своих стран и против самих Саудовских властей. Каковы последствия Саудовских религиозных инвестиций среди палестинцев, в Африке, в Пакистане, во многих местах уммы? А ведь в то же время Саудовская Аравия уже шестьдесят лет является союзницей Соединенных Штатов.

«Ни Запад, ни Восток – только ислам»

Сложная смесь радикальных идей и чувств изменила некоторые аспекты языка и деятельности активистов марксизма и идеологии «третьего мира». Символично обращение в ислам международного террориста Карлоса, совершившееся в Судане при Хасане Тура-би (Hassan Tourabi) (который затем выдал его Франции). В Ливане имам Мусса Садр (Moussa Sadr), исчезнувший при таинственных обстоятельствах в 1978 году, политизировал шиитское меньшинство и превратил его в вооруженное движение, выдвигающее социальные требования. Среди шиитов важную роль играет иранский интеллектуал Али Шариати, который учился в Париже, в контакте с марксизмом и исламоведением, а умер в 1977 году до победы революции Хомейни. Шариати ввел в политический ислам революционные категории, создав таким образом синтез марксистской мысли и исламского взгляда. Он перевел с французского революционную библию третьего мира – «Проклятые земли» Фанона. Хотя и в противоположность шиитскому клерикализму, он разработал исламскую теологию освобождения. Именно Иран, где более, чем вообще в суннитском мире, распространена западная политическая и философская мысль, создал синтез ислама и марксизма, революционной мысли и религиозного радикализма. Для Хомейни мир делится на угнетенных и угнетателей. Его позиция в холодной войне – «ни Восток, ни Запад, только ислам».

Радикальные течения распространились в исламе. Их содержание и воинствующий язык овладели сердцами и умами определенных слоев молодежи. Мир радикалов молод, урбанизирован и имеет мало перспектив для будущего. Он находит опору не в национализме, как предшествующее поколение, а в простоте исламистских формул, которые кажутся вечными: «Ислам – ответ на все». В начале девяностых годов в арабском, иранском, вообще исламском мире, растет процент молодежи. Было отмечено, что Франция перед Революцией, Соединенные Штаты перед 1968 годом и Иран перед революцией переживали заметный демографический рост.

В этом смысле можно говорить об исламском шестьдесят восьмом годе как о движении транснационального характера, одновременном и многообразном. Движение это вобрало в себя неудовлетворенность и надежды многих и дало язык для выражения идей, альтернативных политическому и социальному статусу кво. Оно отличается вечностью религии и современностью утопии и используемых средств (сначала видеокассеты, затем Интернет и разнообразные технологии).

Как противостоять этому течению сегодня – серьезная проблема. Борьба против терроризма – дело важное и неотложное. Не все фундаменталисты – террористы, хотя и находятся среди них те, кто поддерживает теракты камикадзе в Израиле (такие, как проповедник Аль-Джазиры, Карадави, хотя он и критикует теракты на Западе). Не всё – терроризм, хотя исламизм и становится прекрасной почвой для этих явлений. Не стоит делать легких уподоблений, но признать связи все же необходимо. Однако нет двух исламов, радикального и умеренного (о котором много говорят на Западе). Определение умеренного ислама (если не понимать под ним либеральных мусульман: это важный слой, но их все же меньшинство) мало соответствует реальности и в сущности слабо перед более «религиозными» требованиями радикалов.

Есть много исламов и много мусульманских стран с разной историей и разным современным положением. Недостаточно устраивать террористические зрелища, чтобы сделаться представителями всего ислама. В реальности есть сила сопротивления радикализму. Поэтому Жиль Кепель (Gilles Kepel) в 2000 году говорил о кризисе фундаментализма. После 11 сентября тот же автор сфокусировал положение в мусульманском мире вокруг идеи фитны, беспорядка и анархии, в мире, чувствующем угрозу внешней агрессии. Есть распространенное ощущение, что «мусульманскую землю» топчут неверные. Десятилетиями мусульмане переживают палестинский вопрос как свой. Подумаем также о Боснии, о Кашмире, на который претендуют пакистанцы, о Чечне (где вновь началась древняя борьба мусульман против России)… Свою роль играет и война в Ираке и присутствие западных войск в стране. Терроризм включен в эти рамки борьбы против Запада и мусульман-предателей. Не война в Ираке создала терроризм. Но теперь Ирак представляется избранной землей единения исламистов и националистов.

Ислам чувствует, что на него нападают, и отвечает борьбой единым фронтом: это упрощение с легкостью гуляет по СМИ, но оно ложное. Ислам не един: их много, как много мусульманских стран. Есть сила сопротивления разных ситуаций, национальных интересов и культур. Терроризм может создать серьезные трудности для мусульманских правительств, но не может вобрать их в себя и поставить на свои позиции.

Прежде всего, необходимо различать (и может быть, это не всегда ясно и сейчас в моем изложении) ислам «большого» Ближнего Востока (включая Северную Африку и Иран) и остальную часть мусульманского мира: «Главная проблема, – считает Фарид Закария (Fareed Zakaria), – не в мусульманском мире, а в Ближнем Востоке». И добавляет: «ни одна из двадцати двух стран-членов Лиги Арабских государств не является выборной демократией, в то время как во всем мире шестьдесят три демократических государства из ста». Закария справедливо говорит о «политическом поражении» и об укорененности авторитарных культур. Совсем разные истории у Индонезии (недавно ставшей демократической), Пакистана (для которого ислам – главный смысл существования) или у 140 миллионов индийских мусульман.

Открыть многообразие мусульманского мира

Нужно открыть многообразие мусульманского мира и самим мусульманам. Средства информации, телеканалы (подумаем об успехе Аль-Джазиры и ее транснациональном влиянии), Интернет играют положительную роль в арабском мире. Ренцо Гуоло (Renzo Guolo) замечает: «Возможность выражать свое мнение без риска попасть под всегда занесенную над головой секиру власти, так же как и возможность обсуждать мнения, отличные от официальных, стала достижением, от которого нет пути назад». В мусульманском мире утвердилось более сложное и разнообразное общественное мнение, хотя оно и кажется нам недостаточно либеральным, слишком близким к фундаменталистам и внутриисламским.

Фундаменталистский ислам хочет сделать однородным арабский (и остальной исламский) мир, почти по националистическому образцу. Но национализм чаще всего действовал в границах одной страны. Националистический панарабизм потерпел поражение. Сможет ли радикальный ислам построить мусульманскую нацию?

Многообразие существует, и оно сильно. Для выражения его необходима свобода. Однако вместо этого происходит политическое и культурное обнищание. В Египте, культурном сердце арабского мира, публикуется 375 книг в год по сравнению с четырьмя тысячами в Израиле. Известный тунисский интеллектуал Мохаммед Талби (Mohammed Talbi), мусульманский ученый и человек европейской культуры, тонко отметил, что обнищание арабов (и их отсталость по сравнению с Израилем) зависит от недостатка свободы. Поэтому некоторые и ударяются в насилие: «Когда ломаются перья, остаются лишь ножи. Остается мало выбора: молчание, тюрьма или в леса. Во всех этих случаях в жертву приносится мысль».

Недостаточно распространять демократические методы, нужно развивать свободу, обмен мнениями, вкус и уважение к различиям, умение разрешать конфликты политическими средствами, а не насилием. Весь арабский мир пострадал от упадка Ливана из-за гражданской войны и сирийской оккупации: он был источником плюралистического восприятия и дискуссий в культурной жизни. Христианские меньшинства вносят элемент свободы в мусульманский мир. Этнические меньшинства в арабском мире важны: это видно по курдам (светским) в Ираке или по кабилам в Алжире и Марокко. Выявление многообразия в арабском (и мусульманском) мире наносит поражение террористическому и тоталитарному джихадизму. В этом была великая интуиция Иоанна Павла II по отношению к коммунистическому миру (столь отличному от ислама): укреплять нации, поскольку они подавлялись, свободу и многообразие.

Ислам и демократия

И здесь встает давний вопрос о совместимости ислама и демократии. Вопрос этот ставился уже не раз, и есть тенденция искать на него ответ несколько «по-фундаменталистски», сосредоточив внимание на источниках ислама. Хантингтон, кажется, считает, что они не совместимы. Это не философская проблема, но вопрос, по какой дороге идти. Демократия – конкретная история. Исламская цельность (то есть слабое различение индивидуума и сообщества и недостаточное уважение к многообразию) – не непреодолимая культурная преграда. Многие ученые полагаются на влияние европейской демократии на ислам. С другой стороны, диктатуры в исламском мире привели к крайне негативным последствиям: распространение авторитаризма оказало влияние и на мышление и привело к развитию оппозиции под руководством фундаменталистов. Прогрессистский миф об оппозиции власти со стороны гражданского общества в конечном итоге привел к возвышению радикального ислама, очень активного в создании социальных сетей и протесте против имеющегося положения. Оставление у власти диктаторских или полудиктаторских режимов приводит лишь ко все большему росту фундаменталистской оппозиции. Несомненно, гарантий на будущее никто дать не может, но какие альтернативы у риска демократии?

В Турции фундаментализм интегрировался в демократическую жизнь в АКП Эрдогана (Партии справедливости и развития, наследнице исламской партии Рефах, распущенной военными в 1997 году), несмотря на скептические опасения о возможном использовании ими демократических методов в своих целях. Сильная военная власть выступает в качестве противовеса фундаменталистскому правительству в светской Турции. Кувейт, Марокко и Иордания благодаря роли монархии (а в некоторых случаях и ее религиозному освящению) позволили фундаменталистским течениям включиться в политическую жизнь. В 1994–1995 годах, во время алжирского кризиса, на фоне роста терроризма и повстанческих движений, после прекращения избирательного процесса, в котором в 1992 г. победили фундаменталисты из ИФС (Исламского фронта спасения), в Риме, при гостеприимстве Общины святого Эгидия, светские партии, социалисты, националисты и ИФС разработали «платформу» для перехода к демократии. Правительство и военные отвергли ее. Некоторые сочли ее рукой помощи, протянутой врагам свободы.

Идея заключалась в том, чтобы ввести фундаменталистов в ряд других политических сил и избежать драмы гражданской войны. Военная власть могла бы выступать в качестве противовеса. В «Римской Платформе», подписанной целым спектром политических сил, не говорилось о шариате как об источнике права и торжественно отвергалось насилие как средство завоевания власти или ее сохранения. Ко многому из «Платформы» вернулся президент Бутефлика в переговорах с вооруженными исламистами ИФС. Война в Алжире унесла жизни 100.000 человек и нанесла обществу глубокие травмы; единство алжирского народа нуждается в восстановлении после насилия террористов, а также действий органов безопасности.

Впрочем, ведь демократические системы не только утверждают волю большинства, но и могут давать гарантии меньшинствам. В ЮАР есть гарантии для белого меньшинства, зулу и других, позволившие совершить безболезненный переход от режима апартеида; большинство не имеет абсолютной власти.

Демократические страны развиваются на основе противовесов. Типичный пример – роль военных в Турции. В Албании, где образовалась своего рода «двухпартийная система» взаимной ненависти социалистов и демократов (с превышением власти победителей над побежденными в 1997 году), Община святого Эгидия предложила предвыборное соглашение о гарантиях, действующее до сих пор. Соглашения, на которых держится примирение в Бурунди, предоставляют гарантии меньшинству тутси, и даже контроль над сенатом. Ливанский ученый Гасан Саламе (Ghassan Salamé) выразил потребность в противовесах, предложив заключать «предвыборные соглашения между властью и различными элементами оппозиции, включая исламистов». И добавил: «Само собой разумеется, что эти соглашения по постепенному переходу к представительской демократии возможны, только если исламисты обязуются, придя к власти, считать свои решения обратимыми и политику оспариваемой на законных основаниях». Предвыборные соглашения могут выступать важными гарантиями, смягчающими произвол большинства в демократическом обществе.

Нет альтернативы свободе, хотя нелиберальные меньшинства и смогут воспользоваться ею. Это давняя проблема демократии. В Италии после второй мировой войны стоял вопрос, не использует ли коммунистическая партия свою свободу для разрушения демократии. Если коммунисты победят, не кончится ли свобода? Коммунистическая партия обладала огромной силой в стране. Де Гаспери (De Gasperi) и Пий XII, несмотря на давление в обратную сторону, приняли вызов демократии, сознавая, что твердых гарантий будущего не существует. Если бы сегодня демократическим путем победили фундаменталисты, каким было бы будущее демократии?

Этот вопрос и стоял в Алжире, когда в 1992 году был прерван избирательный процесс. Помню, что политический деятель международного уровня, тогдашний генеральный секретарь ООН Бутрос Бутрос Гали поддержал это решение. Теперь на выборах в Палестинских территориях победили фундаменталисты ХАМАСа; Израиль и все международное сообщество стоят перед необходимостью принятия серьезных решений. Но и сам ХАМАС, если захочет управлять страной, не должен ли будет изменяться в сторону политического реализма? С другой стороны, на выборах в Иране (возможно, не без влияния ограничений политической системы) дважды побеждал жесткий кандидат хомейнистской направленности Ахмадинежад (Ahmadi-Nejad), который возвращается к ядерной программе и стремится сделать свою страну державой, подобной Индии или Китаю. Впрочем, править без согласия народа в нашем мире становится все труднее. Опыт Соединенных Штатов по созданию аванпостов Запада без народной поддержки, привел в Латинской Америке, например, к катастрофическим результатам.

Демократия – это всегда риск выбора

Некоторые считают, что невозможно обращать слишком много внимания на различия в мусульманском мире, с ним нужно бороться как с новым нацизмом. Однако это не недавнее политическое движение, но политико-религиозные течения и мир древней религии. Проблема не в том, вести переговоры или нет, а в том, чтобы выявить все глубокие различия, присущие этому миру: между арабами и не арабами, различия, созревшие в свободном обмене мнениями, религиозные и этнические, различия внутри самого фундаменталистского мира, различия, заложенные в государственных интересах и истории разных мусульманских стран. Не может быть абсолютных гарантий демократизации, это всегда риск. Она рождается из многих политических, культурных и экономических элементов, и Запад может содействовать ее развитию.

История и география побуждают нас жить рядом с мусульманами, прежде чем с исламом. Поэтому отношения Запада и ислама лежат в сложности встречи (а может, и столкновения), а не в глобальной конфронтации, к которой подталкивает нас логика «Аль-Каида», подыгрывающая нашей любви к упрощениям. Лобовое столкновение между двумя мирами соответствует давним архетипам, оно и сегодня с легкостью и удобством затаскано по масс-медиа. Понимание сложности – не только путь мира, но и строгого и конкретного сопоставления. Мы слишком любим упрощения, даже когда они леденят душу. Может быть, нужно, напротив, привыкнуть к сложности, особенно в мусульманском мире. Он не таков, каким его представляет Бен Ладен: мир джихада, а все остальное – лишь горстка нечестивых тиранов.

Бен Ладен заявил в одном из своих посланий Западу: «Они хотят диалога, а мы – смерти». В исламских террористах поражает не только зло, которое они приносят, но и культ смерти и для самих себя. Мученик-самоубийца, современная версия шахида, мусульманского мученика, впервые появился в 1972 году, когда в аэропорту Тель-Авива совершили теракт три японца (принадлежащие к Красной Армии, террористической фракции, связанной с марксистским Фронтом Освобождения Палестины). Их пример быстро распространился среди ливанских последователей Хезболла, и затем на остальной части Ближнего Востока. В войне между Ираном и Ираком шахиды были иранцами, жертвовавшими собой в борьбе: с 1980 по 1988 гг. погибло 200.000 иранцев, 45 % которых было от 16 до 20 лет. Мученики-самоубийцы, терроризм, проповедь ненависти… Это тоже ислам. Но не только.

Талби (Talbi), прекрасный знаток подлинного ислама, говорит о «духовной ампутации человека» путем секуляризации ислама: «это уже не личный выбор веры, но глобальная принадлежность к этнической группе». Секуляризация делает мир ислама однородным, как нацию. Ислам Талби – тоже ислам, с великой традицией и множеством последователей. Индонезиец Абдурахман Вахид (Abdurrahman Wahid), бывший лидер Нахдатул Улама (Nahdlatul Ulama), крупнейшего мусульманского объединения Индонезии, насчитывающего более 35 миллионов членов, президент своей страны с 1999 по 2001 год, считает, что идея исламского государства свойственна Ближнему Востоку, а азиатские мусульмане стремятся к иджтихаду, открытости к новым интерпретациям изменяющихся условий. И это тоже ислам, как и Абу Бакар Башир (Abou Bakar Bashir), сторонник исламского государства, осужденный индонезийским правосудием в 2003 году. Будущее Индонезии (87 % мусульман из 210-миллионного населения) небезразлично для ислама. В Азии очень сложным представляется положение в Бангладеш, где агрессивное присутствие фундаменталистов, проявившееся в августе 2005 года со взрывом, почти одновременным, 450 бомб, проникает и в некоторые политические партии, хотя ему и противостоят значительные демократические силы.

Малиец Анвар Ибрахим (Anvar Ibrahim) говорит о ценности convivencia (жизни вместе) разных культур и наций. Есть много исламов. Жить с ними, общаться на границах своего мира или в повседневной жизни не всегда легко и требует много усилий. Это не «мягкое» наступление потребительской глобализации, но нашествие другого, чужого, порой угрожающее.

Терроризм может победить? Не думаю. Не только благодаря силе Соединенных Штатов, Европы, их корней, других полюсов мирового сообщества (которые опасаются его, как Китай), но и из-за сложности и противоречивости самого мусульманского мира. Терроризм может принести нам страдания, но победить не может. С другой стороны, нельзя поддаваться упрощенному представлению о мусульманине и вообще о другом. Не хочется уступать этому ужасному упрощению, не только из вполне понятной боязни, но и из понимания реальности.

«Диалог» – не благообразный пережиток пост-соборного католичества (может, еще и с чувством вины за Крестовые походы). Это не бесстыдные переговоры со всеми, лишь бы оставили в покое в своем благополучии. Это способность смотреть в лицо другому, пробовать завязывать больше отношений, создавать целую сеть их, улавливать чужие интересы и ориентиры. А остальное, то есть наше будущее – риск истории, от которого мы никак не застрахованы.