Текст книги "Тихий солдат"

– Слушай боевую задачу, – орет лысый этот, Иван Матвеевич который, – Разобрались по одному и сели каждый в свою кабину…машины во дворе. Кто не видел, тот сейчас и посмотрит, лично. Долго не смотреть, потому как времени у нас больше нет ни минуты. Не музей! Выходим колонной, с боевым охранением, две «эмки», сзади-спереди, и грузовой автомобиль с бойцами НКВД, в середине колонны. В кабинах – шофер и один боец…, то есть кто-то из вас. Оружие оставить здесь. Чтобы кто-нибудь со страху не вздумал палить и тем самым всех нас выдать врагу. Потому как этот рейд у нас секретный. Узнаю, что кто-то взял с собой оружие, придушу, сволочи! Вооружена только охрана НКВД и я. Первым, если понадобится, огонь открываю лично. Меня поддерживает охрана.

Потом глядит на нас как-то уже по-другому, как будто устал от своего же лая. Вздыхает эдак тяжко и заканчивает уже в полголоса: «Как только услышите выстрел, хлопцы, сразу нажимайте на кнопку. И ждите!»

Мы переглядываемся, что, мол, за кнопка такая, откуда. А он говорит дальше, уже спокойно: «В каждой кабине провод и выключатель с кнопкой. Взяли в руки выключатель, палец рядом с кнопкой! Не на ней! А рядом! А то тряханет на кочке, нажмете и сразу все к господу богу!»

Я сразу сообразил, что это взрыватель. И думаю, точно тронутый этот капитан Рыклин. Говорит, услышите мой выстрел, нажимайте на кнопку и ждите. Чего ж тут ждать-то! Ясно, что уж нечего! А потом он же – «палец рядом», а то, дескать, тряханет на кочке и к богу все! Где ж тут, понимаешь, это…логика? Ясное дело, тронутый. Но делать нечего! Есть, отвечаем. А он на лейтенантика кивает. Это, говорит, представитель. Он тут за техническую сторону отвечает. За саперов, мол. Вот тебе и «техническая сторона»!

Ну, в общем, сели мы каждый в свою кабину, шофер, провод, включатель, кнопка, вместо кузова чего-то зачехленное…это мы потом узнали, что реактивная артиллерия, секретная… Их позже уже просто «катюшами» стали называть. Катится, мол, сама и катится… Одно слово – «катюша». А тогда ведь ни слухом, ни духом. За Родину, в общем, за Сталина…и все такое.

Я попадаю в первый же в колонне грузовик. Передо мною только «эмка» с тем молодым лейтенантом…он сам и за рулем, и еще с одним автоматчиком из НКВД. Так у этого автоматчика капитан и ППШ отнял и даже наган. В ноги к нам кинул. Нахрена нам такой автоматчик, я тя спрашиваю! Для мебели, что ли? В общем, прыгает этот лысый в ту же кабину, что и я. Сует мне в руки провод с кнопкой и показывает, как палец держать и куда в случае чего давить. Ну, думаю, кранты! Конец, значит. У нас один бывший черноморский матрос так говорил, в «Таганке» – кранты. Ему самому потом мазурики «кранты» сделали…, зарезали во сне. Ну, это ладно… Это другая история.

Шофером, значит, у нас оказался один почти что старик, казах по национальности. Но тоже…военнослужащий…, понял! Никогда не знал, что казахи могут машиной управлять. Лошадьми, понятное дело, а тут техника! Да какая! Но я молчу, конечно. Сели, в общем, все, ворота распахиваются и выезжаем на окраину Могилева. Как короли – никого, ничего, мы одни. Вроде, прогулка какая! Впереди лейтенант с этим…со стрелком без оружия, потом мы, значит, а дальше все, как положено. Ну, ты понял!

Вечереет уже, но, сам знаешь, июнь, светло по ночам-то. А тут еще и вечер! До ночи, стало быть, далеко. Едем, трясемся, я в руках выключатель держу, и палец, как велено, чуть в стороне. Думаю, а если в других машинах какие-нибудь вислоухие едут? Неправильно палец положат и как рванет всё! А капитан как будто слышит меня, говорит: – Потому мы вас всех старослужащих собрали. Большинство сержанты…Чтобы, значит, никаких случайных людей. Я немного даже успокоился. Сержанты, сам понимаешь…

Объезжаем мы стороной Могилев, а по небу одни только немцы летят. Прямо как перелетные птицы, как журавли…или эти…казары… Это наш старый казах так сказал – казары, мол. Пальни в небо из винтаря, точно чего-нибудь срубишь. Но те казары, с крестами которые, и сами, понимаешь, пальнуть могут… А капитан достает свой ТТ и трясет им перед носом у казаха. Я, говорит, тебе мозги сейчас напрочь вышибу! Сказано, скрытно двигаться, а ты палить предлагаешь! Мы наш груз должны в целости и сохранности доставить в Россию, подальше от бессовестного врага. Так и говорит. А он чего, этот старик-то, казах!? Он ведь так, к слову только! У них в степи ночью…стоишь…осенью, слушаешь, а над головой га-га-га…га-га-га… Летят, значит. Винтарь кверху – бах, бах! А как светёт, иди себе в степь, ищи этих…казаров. Гусей, значит по-ихнему…или там…уток. Если только волк раньше не найдет. Мне это старый казах, шофер, потом рассказывал со всеми, понимаешь, подробностями. Закончится война, точно поеду! Поохотиться…и все такое…! Нет, ты только представь! Бах в небо, а оттуда гусь падает! Теплый еще…, хоть и не жареный! А этот…, тронутый… лысый… пистолетом своим пляшет перед носом… Я, говорит, тебе… Ну…ладно…

Едем, в общем, трясемся. Бомбить нас почему-то не бомбили, но огневую подготовку мы два раза очень ясно слышали. А капитан даже без карты…и так хорош! На глаз все стежки-дорожки знает. В лес нас завез…, а ведь это военная колонна из семнадцати боевых установок! Секретных! Ну еще грузовой автомобиль охраны и две «эмки». Мало, что ли? Попробуй, спрячь! Сверху-то все видать. Так вот он нас потому в лес и повез. Часов пять ехали, медленно! С одной тропы на другую, с одной на другую. Вокруг густые леса, над головой деревья…, прямо как под крышей едем. Птички поют к ночи-то! Спать, значит, ложатся, прощаются до утра… А капитан только в окно смотрит, безотрывно, даже не щурится, и лейтенанту показывает рукой – направо, налево, прямо, а стрелок, …который, значит, без оружия, …оказывается, для того и был нужен, чтобы на капитана смотреть и лейтенанту говорить, куда ехать. Вот как хитро придумал капитан, лысый этот! Как он сам ориентировался, хоть убей, не пойму. Говорю же, без карт! Только рукой махнет – направо, потом налево и так далее… Два раза останавливались, глушили двигатели, слушали. Тихо так…, птички только тю-тю, тю-тю… И всё! Одна машина не завелась. Так он этого водилу чуть к дереву не поставил. Если бы можно было шумнуть, точно бы стрельнул его! А тот парень рязанский. Я его в штабе много раз встречал. Он возил одного командира из штаба, а потом, видать, его на эту реактивную боевую установку пересадили. На «катюшу» стало быть.

Стоим, ждем, скучаем. Трое водителей, …шоферов, значит, чего-то там делают, колдуют. Говорят, насос пробило камнем с дороги. Ну, взяли канистру с горючим, от нее трубку прямиком под капот…, и тот красноармеец, который кнопку должен давить, еще и канистру на коленях держит. Ну, чтобы горючее, значит, напрямую…без топливного насоса. Вот такие умельцы у нас!

Поехали дальше. «Эмка» с лейтенантом отстала, третьей идет почему-то, а мы с моим тронутым лысым капитаном НКВД Рыклиным и с казахом, который по казарам хотел стрелять, в самой голове колонны. Заканчивается, вроде бы, лес, а впереди как будто большая поляна, опушка, в общем, а дальше поле и опять лес. Вижу издалека, дорогу пересекает другая дорога, тоже грунтовая, но шире нашей. И вдруг, не доезжая метров двадцати, выскакивает немецкая легковая машина, с открытым верхом. Вся лаковая, блестит…, а вообще – черная она была, как сапог. А за рулем сидит немец, в высокой фуражке, офицер. Останавливается у опушки, прямо поперек дороги. Хоть уже и ночь, а небо все равно светлое, ясное… Все видно, почти как днем… Только солнца нет.

Выходит, значит, этот офицер, высокий, худой…, прямо красавец, …в перчатках, понимаешь…, ну, сам знаешь, как у всех важных фрицев…, погоны плетеные, опять же в сапогах. Ладный такой!

И тут мы останавливаемся. Всей колонной, конечно. Мой капитан, Рыклин этот, медленно достает свой ТТ, весь прямо багровеет. На меня косится. Я палец кладу на кнопку. Все, думаю, хана! Кранты, значит! Сейчас надавлю и все – к господу богу на праздничный ужин. Потому как машины близко друг к другу стоят и все сразу сдетанируют. Думаю, лейтенант тот со своими саперами заминировал установки, должно быть, надежно! Как следует, сделал! Казах руками в руль вцепился, смотрит через стекло на немца, а я даже глаза боюсь поднять. Только соображаю, сейчас капитан стрельнет из пистолета и всё! Это ведь сигнал для всех. Немец-то, небось, не один. Засада это! Сейчас нас будут окружать. Это я так решил… А немец, вижу краем глаза…хотя больше на свой палец гляжу…боюсь нажму со страха…, ну вот…, говорю, немец поднимает длинную веточку с земли, ставит ногу на порог машины и веточкой давай грязь счищать, а сам на нас с улыбочкой поглядывает. Потом…вот те крест! …подмигивает! Я на капитана зырк… А он головой кивнул и тоже, вроде бы, смеется, тихонько так. Может даже и подмигнул в ответ. Вдруг немец, не спеша, садится в машину и трогает ее с места. Раз и исчез! Как не было его! Только веточка валяется посредине дороги.

Капитан выдохнул и палец мой своими пальцами от кнопки отжимает. Медленно так, но сильно. Чуть не сломал мне палец! Поехали, говорит он нашему казаху, чего щуришься! Дорога свободна. К утру будем на месте. Прямо, говорит, давай, через поле жми и вдоль леса! Там на проселок и до железки! Нет там немцев. Как будто теперь все точно знает. Это, вроде как, немец ему намекнул.

Ну, доехали мы до одной станции… уже к рассвету. Пустой эшелон стоит с платформами, паровоз дымит себе тихонько. Вроде, никого больше…, и вдруг со всех сторон выскакивают наши и к капитану. Ждали, выходит, маскировались тут. А дальше машины стали грузить на платформы и сверху еще одним слоем брезента покрывать. Пока окончательно не рассвело, все чин чинарем сделали. Охрана, которая с нами ехала, погрузилась в тот эшелон, на каждую платформу по двое – по трое, и всё! А капитан с нами остался, он вроде как, свое задание выполнил. Обнял он меня и говорит, пойдешь в войсковую разведку теперь. Почему, спрашиваю, удивляюсь! А он отвечает, потому что вижу, сообразительный. И палец у тебя крепкий! Ведь рванул бы? Ну, рванул бы? Я смеюсь, …отвечаю: а как же! С нашим удовольствием, мол! За милую душу! Он хлопнул меня по плечу и вдруг опять строго спрашивает, супится, шишки свои вперед выставил: а немца того запомнил? Вдруг, мол, встретишь? Узнаешь? Я сразу понял, что к чему, и прямо ему говорю – у меня зрение слабое, товарищ капитан. И память, можно сказать, девичья. Так что, я того немца даже и не видел. А он опять смеется. Вот, мол, с таким зрением нам люди и нужны. А у меня, земляк, сам понимаешь, глаза-то как у волка…и нюх, понимаешь… Вот так я в разведку, значит, и попал. В той же, можно сказать, родной 13-й армии, где и получил потом заслуженные офицерские погоны. Он меня туда лично рекомендовал, письмо дал. Можно сказать, приказ… Ему верили!

Сам он, однако, погиб. Уже через две недели. Мы с трудом пробились обратно в Могилев, но немец-то пёр уже по всему фронту. Как раз к эвакуации штаба поспели, а во время одной бомбежки лысого того капитана наповал убило, здоровенным осколком: половину его шишковатой головы как клинком срубило. Я сам видел. Эх! Жаль мужика! Хоть и тронутый, но кремень был. Рыклин, значит, Иван Матвеевич. Без карты ехал…, и с немцем тем, выходит,…заранее договорился… Кто он, что он? Не знаю. И ведь мы точно ко времени подъехали к перекрестку…за лесом, у поля. Вот как бывает…! Разведка, она ведь и есть разведка. Такая мудреная хитрость, я те доложу! Тут, земляк, все идет в работу. Как в драке – кулак, так кулак, нож, так нож, а уж коли придется горячим свинцом даже собственного брата угостить от души, так и это, ради великой победы, сойдет. Не взыщи!

* * *

Павел не удивился этому рассказу, потому что сам в своей солдатской жизни всякого уже повидал. Однако тогда он как будто прикоснулся к чему-то очень тайному, даже пугающему, как черная тень в темной ночи. Очень уж это все подробно рассказал ему Куприянов, словно Павел сам там побывал. …Этот немецкий офицер на дороге, с веточкой, в высокой фуражке, …черные сапоги чистил и на них смотрел. Его улыбка, да еще, вроде бы, подмигнул… А капитан Рыклин всё понял и ответил ему дружеским кивком. Значит, действительно назначена была эта встреча именно в том месте и в то время. Он как будто дал зеленую улицу секретной колонне. Ведь в тех местах уже немцы были. Это точно! Иначе, какого черта туда тот офицер на машине приехал? Даже если наш, если разведчик, то не стал бы он рядиться в немецкую форму у нас в тылу. Получается, капитан, лысый этот, тоже все знал и вез своих почти по чужим тылам. Все это было странно, таинственно и глухо. В мире, подумал Павел, есть какие-то связи, какие-то нити, которые никто не видит обычным глазом. А эти нити как раз и передвигают людей, войска, и даже, наверное, историю с места на место.

Он еще не знал, как это правило очень скоро скажется на его судьбе и на судьбе младшего лейтенанта Куприянова.

Не знал он и как трагически сбудутся слова о том, что ради великой победы можно и родного брата угостить горячим свинцом.

3. Первая встреча

О тяжелом ранении генерала армии Ватутина в разведке 13-й армии стало известно уже поздним вечером 29 февраля 44-го года. Вывод из строя командующего фронтом случай весьма редкий, даже по-своему, по-военному, экзотичный, но не единственный в истории той войны. Ходили слухи, что нападение на Ватутина было не случайностью, а намеренной, хорошо подготовленной засадой.

Разведчики и контрразведчики вообще народ крайне недоверчивый и в случайности, особенно, в такие, не верят. Получалось, что не то в штабе фронта, не то в одном из штабов 13-й или 60-й армий окопался немецкий разведчик, потому что о передвижении Ватутина и о составе его охраны и офицерского сопровождения знать могли только тут. К тому же, как выяснилось, за день до нападения Ватутин встречался с представителем Ставки Жуковым в штабе 13-й армии у генерала Пухова, и они вместе проводили рекогносцировку перед крупной фронтовой операции. Для этого и свиделись, якобы. А после того, как расстались, по дороге в штаб самого молодого командующего генерала Черняховского, а именно – 60-й армии, на Ватутина и было совершено то нападение. Спустя почти год (без девяти дней!), погибнет в Восточной Пруссии и генерал Черняховский. Там рядом тоже окажется Павел, и та смерть станет для него, если не роковой, то каким-то странным образом будет связана с этими событиями.

Это как раз те самые нити, которые никто не видит обычным глазом, но они оказываются крепче любого каната, потому что сплетены самой судьбой, а не человеком. Впрочем, если человек и принимал участие в том хитром плетении, то только как чей-то послушный и часто слепой инструмент.

Ватутин не хотел задерживаться в 60-й армии и торопился вернуться в Андрушовку, где в большом старом крестьянском доме располагался его личный штаб. Потому якобы дорогу и срезали по его распоряжению. Вот тут начинались главные загадки.

По словам офицеров разведотдела штаба 13-й армии, группа украинских националистов тогда же напала на тыловой обоз в трех километрах от того хутора, около которого был, по существу, смертельно ранен Ватутин. Случилось это на въезде в село Милятин. А еще одна немногочисленная диверсионная группа почти там же, только с другой стороны дороги, ведущей к Гоша, напала на грузовой автомобиль из тыловой службы 13-й армии. Один солдат был убит, остальные бежали, бросив машину и какое-то имущество. Пропало там что-нибудь или нет, не уточнялось.

Стрельба, которую услышал тогда майор Белошицкий на дороге к Милятину, как раз и была тем самыми нападением на обоз, и, как полагали в разведотделе, вполне могла быть организовано для того, чтобы кортеж Ватутина остановился около хутора в трех километрах от Милятина. А ведь в хуторе явно кого-то поджидали. Это определенно была засада. Направить туда, по тылам двух армий, диверсантов могли лишь со специальной целью. Они, похоже, и не собирались захватывать командующего. Его решено было ликвидировать. Да ведь и попали только в него. Пусть в бедро, пусть не сразу на смерть, но дело было сделано.

Мигом по штабу армии пополз слух, что нападавшие были не немцы и не просто ОУНовцы (Организация Украинских Националистов), а их особое элитное подразделение военной жандармерии и контрразведки, называемое часто БСБ. Это было что-то вроде оуновского СМЕРШа, куда набирали только опытных бойцов и профессиональных разведчиков, когда-то работавших в антисоветском подполье и забрасывавшихся в тыл к Советам. А еще в СМЕРШе выяснили, что среди диверсантов был какой-то венгр, офицер эсесовского боевого отряда, великолепный стрелок. Ему, рассказывали, для попадания в цель совсем даже не нужна была специальная винтовка и оптический прицел. Он мог справиться и с обычным, штатным оружием. А еще говорили, что среди жандармов ОУН было несколько немцев, великолепно говоривших по-украински и по-польски. Они как будто тоже были офицерами СС, специально внедренными к украинским националистам.

И вот, что еще обращало на себя внимание – когда генерала Ватутина, истекавшего кровью, доставили в Ровно, в госпиталь, никто из посторонних не знал, что он еще жив. Лишь после срочной телеграммы в Москву, лично к Сталину, это стало известно очень и очень узкому кругу лиц. Сразу было принято решение и, между прочим, не кем-нибудь, а членом Военного Совета штаба фронта Никитой Хрущевым, отправить раненого генерала в Киев, куда должен был прилететь главный армейский хирург, генерал-полковник медицинской службы Николай Нилович Бурденко. Надежда была, похоже, только на него. Ватутина погрузили в эшелон и тут же отправили под усиленной охраной в Киев. Об этом тоже знали немногие. И вдруг – совершенно неожиданный налет немецких бомбардировщиков на госпиталь в Ровно, откуда только что вывезли Ватутина. Очень результативный налет, но только Ватутина там уже не было. Следом за этим, через два с половиной часа точно такой же налет был совершен на санитарный поезд, который только-только тронулся в сторону Киева. Но Ватутин находился не в этом поезде, его увезли раньше в специальном вагоне совсем в другом эшелоне. Но об этом знали только несколько офицеров СМЕРШа, вошедших в охрану генерала, три военврача и две медицинские сестры. А с них глаз не спускали. И ведь действительно, сначала генерала должны были везти на то самом санитарном поезде, но кто-то в последний момент изменил план. А налет был совершен именно на санитарный поезд!

Все это говорило о том, что операция по ликвидации Ватутина была подготовлена немецкой разведкой и в ней использовались самые серьезные оперативные, разведывательные и войсковые ресурсы и, в первую очередь, бендеровцы, ОУНовцы и разные конспиративные группы, входившие в систему их связей. Почему именно Ватутин должен был быть уничтожен, так и осталось невыясненным. Но силы-то были задействованы нешуточные!

Вообще, иной раз логика разведки не поддается пониманию и стандартному объяснению так же, как женская логика. Каким образом возникает идея, как закручивается интрига, является ли это самостоятельной активной операцией или же входит в качестве эпизода в какую-нибудь многоходовую комбинацию, чаще всего остается загадкой.

Разведка приспособлена к величайшему терпению, которое многие воспринимают, как тайное пространство, залитое тонким, внимательным анализом. На самом деле, аналитическая работа лишь предшествует операции, а терпение является обязательным условием для стойкого выжидания, когда совпадут нужные обстоятельства и пробьет долгожданный час. Может статься, именно так и было с генералом Ватутиным: решение о его ликвидации возникло очень давно, по причинам никому неизвестным. Возможно, это нападение было «дружеским приветом» самому Сталину, либо даже местью за пленение генерал-фельдмаршала Паулюса в Сталинграде, в чем участвовал и Ватутин. Ответить на этот вопросы было невероятно трудно, если не сказать, невозможно.

Однако расследование было назначено самое серьезное.

Единственное, что пропало на месте налета, так это шинель генерала и какие-то незначительные документы, однако же, доказывавшие, что в той машине был именно он.

Один из захваченных в плен националистов, назвавшийся Миколой Хлебником, заявил, что причина нападения скрывалась в названии фронта, которым командовал «москаль» Ватутин, а именно – Первый Украинский. Бендеровцы воспринимали это очень болезненно на свой счет. Микола, пьяный, разнузданный тип, похожий внешне на Тараса Бульбу, крутил нечесаной, с проседью, головой и, пощипывая мощный, толстенный ус, говорил самоуверенно, с нескрываемой ненавистью в голосе:

– Вас, поганых москалей, вбивати будуть уси героични хлопци нашей милой батьковщины! Почекайте трошки! Побачите, собаки! И немчуру тэж пошинкуем як копусту! Може бути доживемо ще!

Он не дожил. Его тут же расстреляли в Славуте. А когда труп оттаскивали, кто-то из местных жителей, старик, заглянул в неспокойное его лицо, даже у мертвого оно негодовало, и покачал головой:

– Ни! Це ни Микола. Миколу Хлебника я бачив минолого року на коляды. Це був низенький казак, без вусив. А цей не наш. Бреше вин!

Бросились устанавливать, кого только что поставили к стенке? Почему он себя за какого-то Хлебника выдавал? А вскоре нашли и самого Миколу Хлебника. Действительно, невысокий был мужичок, без усов, лысый. И не пьяница вовсе, да еще к бендеровцам относился плохо, хоть и «москалей» тоже не недолюбливал. А про немцев так вообще говорить даже не желал. С большими странностями был человек. По образованию он был учителем, работал когда-то в Ровно, вел математику и геометрию в мужской гимназии.

– С такими приметами, как тот, что моим именем назвался, я знал только одного человека, – угрюмо заявил он на первом же допросе, – начальника полиции в Мочуланке. Игнат Поперечный – вот как его звали. Пьяница и сволочь! Да все сволочи! И вы!

– О нас потом, – усмехнулся седой следователь СМЕРШа, не спавший уже вторые сутки, – А вот почему он здесь оказался и почему вашим именем назвался?

– Кто ж его знает? – учитель пожал плечами, тоже, видимо, удивленный этим, – Хотя… У меня его сын когда-то учился. Умный хлопчик… Не в отца! Жил у дядьки в Ровно. Адреса не спрашивайте, не знаю. Но дядька, насколько я помню, по матери, так что фамилия у него другая. Не то Степаном его звали, не то Серафимом. Хоть убейте, не вспомню. Он на железной дороге служил, в слесарном цеху работал. Это – точно! И при немцах тоже.

Нашли в тот же день и дядьку – Серафима Банчука, крепкого, кряжистого, немногословного работягу. Он сразу подтвердил, что накануне нападения на Ватутина в город действительно тайком приезжал Игнат Поперечный, увиделся с сыном, с подростком, и сразу исчез. А с ним был незнакомый мужчина лет сорока, которого он называл Богданом, и еще какой-то длинноусый, высокий крестьянин с неподвижными серыми глазами. Все трое много пили, ругали «москалей», угрожали, что порубят всех, постреляют «як гусей», и к тому же, были вооружены люггерами. А именно из люггеров, личного оружия точного и мощного боя, стреляли тогда на хуторе в офицеров Ватутина. Во всяком случае, там определенно присутствовало и эти пистолеты. На месте нашли гильзы от них.

В Москве это нападение с самого начала было воспринято как вызов. Подробности этого беспрецедентного дела лично Сталину в тот же вечер и на следующее утро докладывали специальными сообщения и в телефонных переговорах начальники разведотделов и управлений двух армий и 1-го Украинского фронта, а также два члена Военного совета – генерал Никита Хрущев и присутствовавший во время налета генерал Константин Крайнюков.

Но больше всех это задело начальника 4-го отдела НКГБ СССР Павла Судоплатова. Ведь это именно он проводил тайную операцию против ОУНовцев на Волыни, недалеко от тех мест, силами секретной группы под кодовым наименованием «Тайга». В нее входило много поляков, когда-то работавших на того же Судоплатова в тайных операциях Коминтерна. Четвертый отдел отвечал за разведывательно-диверсионную работу в немецком тылу и особенно интересовался украинскими националистами. Сразу после нападения почти вся группа «таежников» была переброшена в тот же район и начала поиск той самой сотни бендеровцев, что напала на Ватутина (по словам генерала Крайнюкова, это он настаивал именно на такой численности, поначалу считая, что это были немцы, а не националисты).

Очень скоро действительно поступила информация из штаба повстанцев-националистов о том, что дорога через Милятин контролировалась боевой группой службы безопасности, так называемой БСБ, состоявшей из селян Гощанского района под управлением некоего Феодосия Павлюка. А тот привлек из националистического подполья еще две такие же группы командиров с агентурными псевдонимами «Жук» и «Черкес». Вот этих всех вместе как раз и было около ста человек или чуть больше. Среди них, должно быть, находился и тот загадочный венгр и несколько агентов из СС или СД. Якобы руководил всей операцией немецкий полковник, которого в лицо-то видели всего человек пять.

Но все эти данные поступили лишь в апреле 1944 года от строго засекреченной разведгруппы «Тайга», причем, прямо на стол к Судоплатову. Там еще стало известно (правда, уже значительно позже), что в число нападавших входило двенадцать боевиков из службы безопасности командира «Примака» из Славута. Некий «Черноморец», а именно Евген Басюк, уже после войны, в 46-м, сообщил на допросе, что там не было сотни, а всего лишь двенадцать бойцов «Примака», которые были захвачены врасплох небольшим кортежем командующего и потому-то и вступили в бой. Вроде бы, намеренной засады не было. Они якобы и ранили его. И они же извлекли из его «виллиса» документы, доказывавшие, что это именно он, а не кто-нибудь другой, и даже забрали шинель. Документы, по сведениям «таежников», передали волынскому руководителю националистического подполья по кличке «Смок», звали его Богданом Козаком. А вот шинель Ватутина с гордостью носил интендант одного из отрядов по кличке «Богун», высокий, глуповатый крестьянин с пустыми глазами мороженного судака. Сразу заподозрили, что это и были те Богдан и еще какой-то сомнительный тип, которые появились накануне нападения с Игнатом Поперечным в Ровно.

Однако в эту последнюю версию о немногочисленной группе, появившуюся только после войны, никто так и не поверил, иначе как было понимать и присутствие большого количества бойцов, не менее сотни (ведь на этом настаивал генерал Крайнюков!), и нападение на обоз в Милятине, и те две бомбежки немецкой авиацией госпиталя и эшелона в Ровно? А куда девать в таком случае информацию о загадочном венгерском стрелке, о немецком полковнике, которого скрывали ото всех, и о том, что накануне этих событий националисты вновь заключили мир с немецкой разведкой?

Чтобы добыть и сравнить позже уже всю эту информацию, чтобы разложить ее по полочкам и выявить немецкого агента, «крысу», СМЕРШем в штабе 13-й армии была проведена серия независимых друг от друга тайных операций, в которых, с одной стороны, принимали участие агенты «Тайги», а с другой, разведчик, срочно направленный сюда тем же генералом Павлом Судоплатовым.

Расследование началось уже первого марта 1944 года. В националистическом подполье в этих местах действовали два глубоко законспирированных агента СМЕРШа, но единственное, что они могли сделать, так это помочь сформировать убедительную легенду для разведчика из ведомства Судоплатова, внедряемого в одну из подпольных групп. Встречу с одним из агентов СМЕРШа, работавшим уже три года под псевдонимом «Адъютант», нужно было осуществить немедленно. Именно на этой встрече и следовало выбрать самую эффективную легенду. Готовили ее, тем не менее, заранее, и «Адъютанту» нужно было лишь поддержать ее. Об операции знали всего пятеро человек – верховный главнокомандующий Сталин, генерал Судоплатов, полковник Ставинский и двое исполнителей – секретный офицер СМЕРШа в звании лейтенанта и глубоко законспирированный агент «Адъютант». Всё остальное должно было сыграть только роль прикрытия. Это было лишь началом долгого секретного расследования. К тому же, Судоплатов не привык проигрывать в тайных войнах.

Вот так Павел Тарасов волею судьбы оказался в эпицентре этой сложной операции и тем самым в очередной раз вступил на новую тропу своей далеко не скучной солдатской жизни.

Корни того, что здесь теперь происходило, погружались глубоко в прошлое, и не потому, что это прошлое было так уж удалено по времени, а потому, что извечные человеческие проблемы прочно врылись в местную землю, как мощная корневая система какого-нибудь внешне слабенького сорняка: вроде бы можно сорвать стебелек с уродливым цветком и невзрачными листочками, а вот добраться до сердцевины, намертво вцепившейся в почву, невероятно сложно. Вдруг обнаруживалась чудовищная жизнестойкая сила, питавшая сорняк так, как не питается ни одно благородное и полезное растение. Более того, эта сила убивала все то, что имело гуманный смысл.

К разряду этого относилось и националистическое движение. Оно произрастало здесь на том ядовитом перегное, которое еще со средневековья щедро источали нетерпимость и алчность местных властителей. Польская аристократия и назначаемые ею доверенные управленцы из высших буржуазных националистических слоев, подкладывали сельскому населению всякую несъедобную политическую дрянь, а выкачивали отсюда все, что имело материальную ценность. В дело шло всё: инквизиция католической церкви, религиозная нетерпимость, дикий шовинизм, классовая ненависть и прочие инструменты любой нечистоплотной власти. Свою смрадную лепту внесла, в свое время, и общерусская гражданская война, представленная здесь большевиками, опиравшимися нередко на нищее еврейское население и питавшееся оттуда исполнителями своей «московитой» воли, и националистические шайки и банды, воевавшие со всеми подряд, и польские каратели, считавшие себя священным цветом гордой шляхты, и возмущенные военным разорением пролетарии, не имевшие никаких шансов разобраться даже внутри себя, и германцы, искренне считавшие эти земли продолжением своей древней, еще с поздних античных времен, варварской империи, и австрийцы, и чехи, и румыны, и венгры, и многие, многие другие.

В свое время, здесь могли мирно соседствовать украинские, польские и еврейские шинки, портновские и ювелирные мастерские, а в крупных городах, таких, как Львов, Ровно, Черновцы, Ужгород – произрастать крепкие ростки различных культур: в университетах, в школах, в художественных салонах, в общественных парках, в театрах и прочее. Здесь были общие больницы, общие столовые, но при этом были и раздельные культовые учреждения, и раздельные кладбища. Величественные костелы и златоглавые православные храмы соседствовали со скромными, светлыми протестантскими молельнями и со смиренными синагогами. Над всем над этим тихо бряцало оружием, шпорами и нагайками надменная армия и угрюмая полиция.