Текст книги "История одной политической кампании XVII в."

История вступления на патриарший престол ростовского митрополита Филарета, самого беспощадного и последовательного гонителя Игнатия после бегства того из России, была едва ли не по дням и часам описана отечественными исследователями еще в XIX столетии.[188]188
  См.: Смирнов А. П. Святейший патриарх Филарет Никитич Московский и всея России. М., 1874. С. 118–120 (1-й паг.); Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 276–278 и др. Ср.: Карташев А. В. Очерки по истории Русской церкви… Т. 2. С. 94–95.


[Закрыть] Чрезвычайно важная роль в этой торжественной церемонии, как известно, отводилась гостю русского правительства, иерусалимскому патриарху Феофану IV, на чью долю выпало не только руководить заседанием избирательного собора, но и непосредственно совершить первосвященническую интронизацию Филарета Никитича 24 июня 1619 г. Отказ патриаршего местоблюстителя от председательства на архиерейском «синоде», где произошло официальное утверждение кандидатуры нового главы Русской церкви, с одной стороны, и от роли главного распорядителя на его хиротонии – с другой, в пользу владыки с Востока, случайно оказавшегося в ту пору в Москве, было не только законным, но и, строго говоря, обязательным актом. Неизбежность развития событий именно по такому «сценарию» предопределялась сразу несколькими обстоятельствами: во-первых, безусловным иерархическим старшинством патриарха Феофана по сравнению с Ионой Крутицким, занимавшим всего лишь митрополичью кафедру, а во-вторых, первенствующим положением иерусалимского престола по отношению к московскому, засвидетельствованным в обновленной «пентархии» православных вселенских церквей еще в 1589 г.[189]189
  На существование в православии практики обязательной передачи в подобных случаях патриаршим местоблюстителем своих полномочий предстоятелю другой автокефальной церкви, занимающему в «пентархии» старшую кафедру, нам любезно указал протодиакон московского кафедрального собора Христа Спасителя о. А. Агейкин.


[Закрыть]

Патриаршее достоинство Феофана позволило ему номинально возглавить местных епископов на выборах Филарета Никитича, однако, несмотря на очевидный авторитет древней палестинской кафедры, он не имел никакой, даже теоретической, возможности провести избирательную кампанию без их согласия и активного участия. В противном случае святитель Феофан превратился бы в формального нарушителя 8 правила III Ефесского Вселенского собора, возбранявшего всякому священноначальнику простирать свою власть на Церковь, не находившуюся прежде под юрисдикцией его предшественников.[190]190
  Правила святых Апостол, святых соборов, Вселенских и Поместных, и святых Отец с толкованиями… С. 294–300.


[Закрыть]

Поставление Филарета на патриаршество одними только русскими архипастырями являлось, без сомнения, канонически полноценным деянием, для совершения которого не требовалось привлечение кого-то из вселенских первоиерархов.[191]191
  См.: Карташев А. В. Очерки по истории Русской церкви… Т. 2. С. 95.


[Закрыть] Сознательная же задержка царем Феофана Иерусалимского в столице государства с явным намерением доверить ему патриаршую интронизацию собственного отца никак не могла быть вызвана юридической необходимостью и преследовала совсем иные цели.[192]192
  Ср.: Соловьев С. М. Сочинения… Кн. 5. С. 116.


[Закрыть]

В последние годы Л. Е. Морозова предложила гипотезу, объясняющую, на ее взгляд, причину рукоположения Филарета Никитича не местными епископами, а одним из «восточных» патриархов. По мнению исследовательницы, оттеснение митрополита Ионы на первосвятительской хиротонии государева родителя на второе место произошло из-за нежелания местных епископов видеть того во главе Московскои патриархии.[193]193
  См.: Морозова Л. Е. Смута в России начала XVII в. в сочинениях ее современников // Культура средневековой Москвы: XVII век. М., 1999. С. 271; Она же. Смута начала XVII в… С. 428.


[Закрыть] В качестве главного и едва ли не единственного доказательства справедливости такого предположения Л. Е. Морозова использовала факт отсутствия на интронизации Филарета целого ряда архиереев и настоятелей монастырей. Так, она отметила неучастие в этой торжественной церемонии новгородского и ростовского митрополитов, тверского и нижегородского архиепископов, псковского епископа, а также владык ржевского, великоустюжского, белоозерского, брянского и дмитровского.

Попытаемся выяснить степень исторической достоверности подобной аргументации. К 24 июня 1619 г. митрополичьи престолы Великого Новгорода и Ростова пустовали из-за смерти тамошних предстоятелей, Исидора и Кирилла Завидова: первый из них скончался 10 марта того же 1619 г., а второй – еще в 1616 г.[194]194
  См.: Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 127. Ср.: Архиереи Русской православной церкви // Там же. С. 738; Булгаков С. В. Настольная книга для священно-церковно-служителей: (Сб. сведений, касающихся преимущественно практической деятельности отечественного духовенства). [Т. 2]. М., 1993. С. 1406, 1418 (репринт) и др.


[Закрыть] Тверская архиепископия также была вакантной с 1616 г., когда Арсений Елассонский, переведенный туда из кремлевского Архангельского собора в 1613 г., покинул ее, заняв кафедру Суздальской и Тарусской епархии. Рукоположение же во архиепископа Тверского и Кашинского Пафнутия, непосредственного преемника владыки Арсения, состоялось лишь 17 февраля 1620 г.[195]195
  См., например: Житие архиепископа Арсения Суздальского (Хроники Смутного времени… С. 208–209. Ср.: Архиереи Русской православной церкви… С. 741).


[Закрыть] Наконец, в 1619 г. вообще не существовали в качестве отдельных церковно-административных образований ни нижегородское архиепископство, ни, тем более, ржевская, великоустюжская, белоозерская и дмитровская епископии. До 1672 г. Нижний Новгород входил в патриаршую область, причем при открытии епархии там учреждается не архиепископский, а митрополичий престол.[196]196
  Решение об образовании архиепископии в Нижнем Новгороде приняли отцы Большого Московского собора в июне 1667 г., однако реализовано оно было лишь в 1672 г. (Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви. М., 1996. Кн. 7. С. 385; Покровский И. М. Русские епархии в XVI–XIX вв., их открытие, состав и пределы: Опыт церковно-исторического, статистического и географического исследования. Т. 1. Казань, 1897. С. 173, 234, 288. О территории Патриаршей области в 1625 г. см., например: ААЭ. Т. 3. № 109. С. 231–232).


[Закрыть] В первой половине XVII в. Ржева Володимирова и Дмитров находились в юрисдикции московского патриарха,[197]197
  Постановление об учреждении епископий во Ржеве Володимировой и Дмитрове также было принято на июньской сессии Большого Московского собора в 1667 г. (в отношении Ржевы Володимировой подтверждено в проекте увеличения числа русских епархий от 27 ноября 1681 г.). Однако до 1742 г. оба города входили в Патриаршую (Синодальную) область; в 1742–1744 гг. – были приписаны к Московской епархии, созданной на территории бывшего диоцеза Св. Синода. В 1744 г. Ржева Володимирова отошла к Тверской епархии, а Дмитров – к новообразованной Переяславль-Залесской епископий, просуществовавшей до 1787 г. (тамошние владыки титуловались также «дмитровскими»). Если отдельная ржевская кафедра на правах викариатства Тверской епархии впервые открылась только в 1930 г. (упразднена в 1936 г.), то дмитровское викарное епископство при Московской архиепископий (митрополии) возникло много раньше, в 1788 г. (Макарий [Булгаков], митрополит. История Русской церкви… Кн. 7. С. 385; Покровский И. М. Русские епархии… Т. 1. С. 170, 173, 234, 236, 334, 361; Он же. Русские епархии… Т. 2. Казань, 1913. С. 358, 370, 373, 428, 429, 566, 870. Ср.: Епархии Русской православной церкви // Цыпин В., протоиерей. История Русской церкви: 1917–1997. М., 1997. С. 711; Булгаков С. В. Настольная книга… С. 1405).


[Закрыть] а ростовские и ярославские митрополиты, в свою очередь, управляли Великим Устюгом и Белоозером.[198]198
  Распоряжение об основании епископий на Белоозере и в Великом Устюге содержалось в деяниях Большого Московского собора июня 1667 г. Впрочем, как и в случае с Дмитровой и Ржевой Володимировой, образование в этих городах отдельных кафедр весьма затянулось во времени: великоустюжская архиепископия появилась лишь в 1682 г., а белоозерская совсем не была создана (хотя решение об открытии епархии на Белоозере подтвердили отцы Церковного собора, созванного 8 февраля 1682 г.). При этом оба топонима встречаются в титуле вологодских архиепископов (с 1716 г. – епископов) XVII–XIX столетий: в 1796–1888 гг. они именовались еще и великоустюжскими, а до того, в 1658–1796 гг., – белоозерскими (Макарий [Булгаков], митрополит. История Русской церкви… Кн. 7. С. 385; Покровский И. М. Русские епархии… Т. 1. С. 107, 124, 173, 334, 361–362, 365; Он же. Русские епархии… Т. 2. С. 431. Ср.: Булгаков С. В. Настольная книга… С. 1396–1397).


[Закрыть] На рубеже XVI–XVII столетий Брянск территориально относился к Смоленской архиепископии, которая по взятии польско-литовскими войсками главного города епархии, в 1611 г., формально прекратила свое существование. После аннексии Сигизмундом III Смоленска брянские земли были включены в патриарший диоцез, при этом самостоятельная церковная кафедра появилась в самом Брянске только в 1921 г.[199]199
  До 1742 г. Брянск принадлежал к Патриаршей (Синодальной) области. В 1742 г. город был приписан к новообразованной Московской и Севской епархии, в которой в 1764 г. открылась викарная Севская и Брянская епископия с кафедрой в Севске. В 1799 г. Брянск территориально входил в состав Орловской и Севской епархии (Покровский И. М. Русские епархии… Т. 1. С. 171, 173, 236, 334, 361–362, 365; Он же. Русские епархии… Т. 2. С. 358, 425, 435, 436, 847. Ср.: Епархии Русской православной церкви // Цыпин В., протоиерей. История Русской церкви… С. 706).


[Закрыть] Таким образом, вряд ли можно говорить об организованном сопротивлении избранию митрополита Филарета Никитича новым всероссийским первоиерархом со стороны его коллег-архиереев. В действительности на его поставлении в патриархи отсутствовали лишь двое священноначальников – архиепископы Онуфрий Астраханский (23 июля 1628 г.) и Иоаким Псковский (24 апреля 1623 г.).[200]200
  Судя по известной «Лествице властей», составленной при патриархе Иоасафе I, их кафедры занимали соответственно пятую и седьмую (с 1620 г. шестое место отводилось в ней сибирской и тобольской кафедре) ступени среди семи русских архиепископий. Иными словами, иерархическое положение обоих архиереев было более чем скромным, и, следовательно, их отсутствие на патриаршей интронизации не могло повлечь за собой необратимых, фатальных, последствий (Макарий [Булгаков], митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 320 [подсчет наш. – А. Б.]. О датах смерти Онуфрия Астраханского и Иоакима Псковского см., например: Архиереи Русской православной церкви // Там же. С. 739, 741).


[Закрыть] Судя по тому что каждый из них пребывал в сущем сане на своих кафедрах до последнего дня жизни, «великие государи» отнюдь не рассматривали их неучастие в торжествах 24 июня 1619 г. как проявление личной нелояльности.

Столь же спорными кажутся рассуждения Л. Е. Морозовой о неприятии кандидатуры Филарета насельниками крупнейших монастырей. Общеизвестно, что на патриаршей хиротонии настоятели иноческих обителей имели лишь возможность сослужить епископам, не играя при этом никакой канонически значимой роли. Поэтому отсутствие на интронизации кого-либо из отечественных архимандритов или игуменов вряд ли можно рассматривать как некое «знаковое» событие. Исключением из этого правила, пожалуй, явилось бы неучастие в ней архимандрита Троице-Сергиевского монастыря, который с 1561 г. первенствовал в иерархическом списке настоятелей русских монашеских обителей. Однако 24 июня 1619 г. Дионисий Зобниновский, что игуменствовал на Маковце с 1611 г., еще находился под формальным церковным запрещением, наложенным по приговору суда, отчего его присутствие на официальной церемонии интронизации выглядело бы не совсем уместным.[201]201
  Как известно, поводом для осуждения архимандрита Дионисия послужила редакторская «справа» печатного Требника, проведенная им вместе с Арсением Глухим и Иваном Наседкой. Удаление справщиками в чине водосвятия прилога «и огнем» вызвало гнев патриаршего местоблюстителя Ионы Крутицкого, который повелел предать их церковному суду. Дионисий был освобожден из заключения лишь 14 июня 1619 г., однако официальный оправдательный приговор по своему делу он услышал на Освященном соборе, открывшемся спустя неделю после интронизации Филарета Никитича (Скворцов Д. Дионисий Зобниновский, архимандрит Троице-Сергиева монастыря [ныне лавры]: Историческое исследование. Тверь, 1890. С. 294).


[Закрыть] При этом на поставлении Филарета Никитича присутствовали архимандриты владимирского Рождественского, московских Чудова, Новоспасского и Симонова, а также костромского Ипатьева, нижегородского Вознесенского и Псково-Печерского монастырей, занимавшие среди настоятелей сорока шести русских обителей, упомянутых в «Лествице властем» патриарха Иоасафа I (составлена между 1635–1637 гг.), соответственно вторую, третью, четвертую, шестую, десятую, одиннадцатую и двадцать четвертую ступени. Кроме того, на первосвятительской хиротонии 24 июня 1619 г. им сослужили игумены столичного Богоявленского, «что за Ветошным Рядом», и вологодского Спасо-Прилуцкого монастырей, которым в Иоасафовой «Лествице властем» отводились восемнадцатая и тридцать пятая ступени.[202]202
  См.: СГГД. Ч. 3. № 45. С. 187.


[Закрыть] Вопреки убеждению Л. Е. Морозовой, в начале XVII в. ни архимандрит Кирилло-Белозерской, ни игумены Пафнутьево-Боровской, Иосифо-Волоколамской, Соловецкой и Саввино-Сторожевской обителей, отсутствовавшие на этой торжественной церемонии, не могли претендовать на сколько-нибудь иерархически видное положение среди настоятелей других отечественных монастырей. Даже во второй половине 1630-х гг. они занимали в «Лествице властем» всего лишь тринадцатую, двадцатую, двадцать первую, двадцать пятую и тридцать девятую ступени.[203]203
  См.: Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 320 (подсчет наш. – А. Б.).


[Закрыть] Вполне вероятно, они просто не получили приглашения приехать на рукоположение нового главы российского патриархата в столицу, где собрались только члены избирательного «синода». Подводя итог сказанному выше, необходимо признать полную научную несостоятельность гипотезы о существовании некоей внутрицерковной оппозиции избранию Филарета Никитича на патриаршество в июне 1619 г.

Возведение на первосвятительский престол Филарета не местными епископами, а самим предстоятелем Иерусалимской церкви, по-видимому, могло быть вызвано исключительной заботой «великих государей» о правомочности этой процедуры, совершаемой еще при жизни его предместника, вот уже почти восемь лет скрывавшегося в Литве. Более того, и церковный народ, и, возможно, сам новопоставленный архипастырь воспринимали непосредственное участие в ней святителя Феофана в качестве официального признания законности его инвеституры всем Православным Востоком – обстоятельство, заметно укреплявшее позиции Филарета Никитича в заочном противостоянии с Игнатием Греком. Между тем явная случайность приезда Феофана в Россию по такому прозаическому делу, как сбор милостыни, мало соответствовала уготованной ему высокой роли гаранта легитимности вступления отца московского самодержца на первосвященническую кафедру. Неудивительно поэтому стремление отдельных русских книжников представить палестинского иерарха полномочным посланцем четырех «восточных» патриархов, специально прибывшим в Московию для хиротонии нового законного главы Российской церкви.[204]204
  Подробнее об этом см.: КаптеревН.Ф. Сношения иерусалимских патриархов с русским правительством с половины XVI до конца XVIII столетия. СПб., 1895. С. 27–29.


[Закрыть]

Ставленая грамота, полученная Филаретом 5 июля 1619 г., погибла в огне чудовищного пожара, уничтожившего русскую столицу в мае 1626 г. Это был совместный акт, подписанный не только иерусалимским патриархом, но и местными архиереями, которым по церковному законодательству как раз и надлежало избирать и рукополагать московского первосвятителя. На эту особенность документа ясно указали епископы, собравшиеся в разрушенном после майской катастрофы городе: «та настольная <грамота. – А. Б.> за патриарховою Феофановою рукою и за печатью и за нашими руками и за печатьми <разрядка наша. – А. Б.> в то время сгорела в кельи на Патриарше Дворе». Взамен утраченной они написали новую ставленую грамоту, подтверждавшую согласие русских иерархов – членов избирательного «синода» – на интронизацию Филарета Никитича, скрепив ее лишь собственными подписями и печатями.[205]205
  СГГД. Ч. 3. № 74. С. 293.


[Закрыть] В 1629 г. четвертый российский патриарх получил аналогичный по содержанию акт и от Феофана Иерусалимского.[206]206
  Греческий текст грамоты Феофана Иерусалимского о поставлении Филарета Никитича на патриаршество и ее русский перевод, выполненный «толмачами» Посольского приказа либо в 1619-м, либо в 1629 г., опубликован Б. Л. Фонкичем (Фонкич Б. Л. Греческие грамоты российских хранилищ: 5. Грамота иерусалимского патриарха Феофана об утверждении московским патриархом Филарета Никитича // Cyrillome-thodianum. Thessalonique, 1989–1990. Vol. 13–14. P. 50–57. Подробнее о времени первого перевода этого акта на русский язык и об истории отправки палестинским владыкой повторной настольной грамоты в Москву в конце лета – начале осени 1629 г. см.: Ibid. Р. 47–49).


[Закрыть] Иными словами, столь необычным способом Филарет попытался полностью восстановить сгоревшую настольную грамоту 1619 г. – главное юридическое доказательство легитимности своего возведения на высшую церковную кафедру страны.

Такую трепетную заботу первосвятителя о сохранении документальных свидетельств законности собственной хиротонии спустя семь лет после ее совершения вполне логично объяснить наличием у него серьезных опасений за незыблемость своей власти. Однако во второй половине 20-х гг. XVII в. правомочность его инвеституры не подвергалась сомнению ни царственным сыном Михаилом Федоровичем, ни, тем более, священноначалием Русской церкви. Единственная реальная угроза правлению Филарета Никитича (и всей династии Романовых в целом) могла исходить от эмигрировавшего в Речь Посполитую Игнатия, чьи судьба и планы по-прежнему оставались неведомы московским «великим государям», при том что на скипетр Российской державы продолжал претендовать польский королевич Владислав Ваза. В этой ситуации пребывание в Литве опального, но так по-настоящему и не осужденного предшественника Филарета становилось весьма естественным поводом для беспокойства Кремля. Причем даже крайне суровый приговор Игнатию Греку, вынесенный заочным церковным судом на Соборе 1620 г., не избавил Филарета Никитича от тревоги из-за возможного покушения на его патриаршество далекого соперника.[207]207
  Ср. примеч. 152 и 159.


[Закрыть]

Формально Освященный собор, созванный 16 октября 1620 г., должен был рассмотреть дело Ионы, митрополита Сарского и Подонского, который в бытность свою местоблюстителем патриаршего престола повелел присоединить двух западных христиан – «ляхов» к православию через миропомазание, а не через перекрещивание.[208]208
  См.: Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 285–286. Подробнее о безукоризненной канонической обоснованности соборных постановлений 1620 г. см.: Иларион (Троицкий), архимандрит. Единство Церкви и Всемирная конференция христианства… С. 94–96.


[Закрыть] В действительности же в течение двух месяцев его участники дважды собирались для обсуждения важнейших духовных проблем: о границах Церкви и способах приема новообращенных из инославия и об условиях евхаристического общения с единоверцами из Украины и Белоруссии, где в сентябре 1620 – феврале 1621 г. иерусалимский патриарх Феофан, рукоположив новых епархиальных архиереев, восстановил Киевскую православную митрополию.[209]209
  См.: Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 286–290. Ср., например: Кралюк П.М. Духовш пошуки Мелетiя Смотрицького… С. 102–104, и др.


[Закрыть] Кроме того, на первой сессии им пришлось специально заниматься разбирательством деятельности Игнатия в сане патриарха, по результатам которого тот был соборно осужден и извержен из первосвятительского достоинства.[210]210
  См.: Папулидис К. К. Из истории русско-греческих связей… С. 155; [Шульгин В. С] Комментарии // Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 693. Коммент. 314.


[Закрыть]

Расследование реальных и мнимых проступков Игнатия Грека на соборном заседании 16 октября 1620 г. представляло собой, по сути, завуалированный церковный суд над опальным архипастырем. Обвинив его в сознательном совершении в искаженном виде трех церковных таинств: присоединении Марины Мнишек к православию через одно только помазание святым миром, браковенчании «некрещеной» иноземки с Расстригой и, наконец, в том, что он преподал недостойным молодоженам «Пречистое Тело Христово ясти и Святую и Честную Кровь Христову пити», отцы Собора постановили лишить Игнатия патриаршего сана и предать публичному проклятию.[211]211
  Об анафематствовании Игнатия Грека в Неделю Торжества Православия по завершении работы Освященного собора 1620 г. см.: Макарий (Булгаков), митрополит. История Русской церкви… Кн. 6. С. 589. Примеч. 109; РИБ. Т. 2. СПб., 1875. Стб. 552–553.


[Закрыть] Между тем заявление Филарета о вторичности октябрьского приговора, якобы только подтвердившего определение избирательного «синода» 1606 г., где злосчастного иерарха «за таковую вину священноначалницы великия святыя Церкви Российския… от престола и от святительства по правилам святым изринуша», явно противоречит показаниям актовых и других письменных источников 1610–1650-х гг.[212]212
  Подробнее об этом см. выше.


[Закрыть] По-видимому, патриарх Филарет не мог не осознавать каноническую неправомочность соборного вердикта об осуждении Игнатия Грека, принятого на основании весьма спорных аргументов при очевидной профанации процедуры церковного судопроизводства. Именно поэтому он был вынужден прибегнуть к банальной юридической уловке, дабы скрыть первичный характер запоздалого судебного слушания, заочная форма которого по определению внушала серьезные сомнения в его законности. Однако, несмотря на правовую уязвимость грозных «прещений» участников Освященного собора 1620 г. по адресу Игнатия, современники, и прежде всего сам Филарет Никитич, организовавший подобие епископского суда над своим предшественником, придавали им чрезвычайно важное значение. Не случайно в наиболее полной пространной редакции соборных деяний, помещенной в рукописном «Чиновнике» XVII в. из библиотеки Троице-Сергиева монастыря, текст с обличением московского первосвятителя – сотрудника Самозванца оказался снабжен специальным киноварным подзаголовком: «О извержении Игнатия патриарха».[213]213
  РГБ. Троицкое собр. № 741. Л. 48 об. Подробнее о распространении разных редакций текста приговоров Собора 1620 г. в русской книжности XVII в. см.: Булычев А. А. О публикации постановлений Церковного собора 1620 г… С. 37.


[Закрыть] Воспоминание о преемнике Иова на первой сессии Собора 1620 г. должно было выглядеть вполне естественной ссылкой на исторический прецедент, позволявшей вынести решение по существу дела крутицкого митрополита Ионы. Между тем складывается впечатление, что именно соборное осуждение Ионы послужило подходящим юридическим обоснованием для судебного преследования скрывавшегося в Речи Посполитой второго русского патриарха. Иначе говоря, истинной целью заседания 16 октября 1620 г. явилось низложение Игнатия из первосвященнического достоинства по предъявлении ему обвинений в совершении догматических преступлений, а не сомнительных рассуждений по поводу ущербности его интронизации по греческому чину. Разбирательство же провинности митрополита Ионы Архангельского лишь камуфлировало заочный характер процесса, устроенного над Игнатием, одновременно создавая столь необходимый для успешного окончания последнего юридический прецедент.

Неразборчивость в средствах обвинителей Игнатия, полагавших для себя вполне допустимым инкриминировать ему даже те проступки, которых он не совершал, придало судебному приговору 1620 г. не свойственный правовому документу публицистический оттенок.[214]214
  Авторы оригинальных историко-публицистических сочинений о Смуте, составленных в 20—50-х гг. XVII в. под впечатлением осуждения и низвержения Игнатия Грека из патриаршего достоинства отцами Московского собора 1620 г., прямо обвиняли опального первоиерарха в еретичестве. См., например, такие широко известные памятники, как «Словеса дней и царей и святителей Московских, еже есть в России» кн. И. А. Хворостинина, «Повесть книги сея от прежних лет», приписываемая кн. И. М. Катыреву-Ростовскому, «Повесть о некоем мнисе, како послася от Бога на царя Бориса во отмщение крове праведнаго царевича Димитрия» кн. С. И. Шаховского, «История о первом Иове, патриархе Московском и всея России» и др. (Памятники древней русской письменности, относящиеся к Смутному времени… Стб. 539–540, 578, 652, 865, 937–938).


[Закрыть] Трудно представить, чтобы Филарет вместе с другим очевидцем одиннадцатимесячного правления второго всероссийского патриарха, Арсением Елассонским, не ведали о скандальном отказе Лжедмитрия I и Марины Мнишек от таинства Причастия после завершения церемонии браковенчания 8 мая 1605 г. По свидетельству присутствовавшего на Соборе 1620 г. суздальского архиепископа Арсения Грека, это происшествие получило тогда весьма широкую огласку: оно «сильно опечалило всех, не только патриарха <Игнатия. – А. Б.> и архиереев <разрядка наша. – А. Б.>, но и всех видевших и слышавших».[215]215
  Арсений Елассонский. Мемуары из русской истории… С. 182. Подробнее о браковенчании Расстриги с М. Мнишек см.: Успенский Б. А. Свадьба Лжедмитрия // ТОДР Л. Т. 50. СПб., 1996. С. 404–425.


[Закрыть] Предстоятель Русской церкви, безусловно, собирался преподать Святые Дары августейшей чете, однако ему этого делать не пришлось. Точно так же Игнатий не возражал против брачного союза Самозванца и «девки из Польши», но венчал жениха и невесту не он, а царский духовник, благовещенский протопоп Федор Терентьев. Привлечение для официального соборного приговора Игнатию Греку собрания «ходячих убеждений» уличной толпы вместо достоверных, юридически бесспорных фактов нельзя объяснить отсутствием обвинительного материала. Участие в заседании Собора 16 октября таких «самовидцев», как патриарх Филарет и владыка Арсений, позволяло организовать полноценный судебный процесс, вменив опальному архипастырю в вину, например, церковную татьбу.[216]216
  Арсений Елассонский. Мемуары из русской истории… С. 182, 196. Ср.: КарташевА. В. Очерки по истории Русской церкви… Т. 2. С. 63. Отцы архиерейского «синода» 1620 г. могли лишить патриарха Игнатия первосвятительского достоинства и на основании 16 канона Двукратного Константинопольского собора, по которому епископ «аще… нерадит о своем стаде, ни болезнию, ни церковным повелением, ни патриарховым одержим, вящше шести месяц время от своея Церкви отшед сотворит, епископьскаго сана и чести, да будет чюждь». Но в этом случае они должны были быть точно уверены, что укрывшийся в Литве архипастырь не находился там в качестве пленника или лица с ограниченной свободой передвижения и поступков, а также не пребывал в состоянии тяжкого недуга (Правила св. Поместных соборов с толкованиями… Вып. 2. С. 861).


[Закрыть]

Отмена отцами Большого Московского «синода» 1666–1667 гг. целого ряда постановлений, принятых осенью 1620 г., отнюдь не привела ни к полной кассации, ни к смягчению соборного вердикта, вынесенного Игнатию: его осуждение и извержение из патриаршего сана остались в силе и впредь. Негативное отношение к памяти «злокозненного собеседника» Гришки Отрепьева, распространившееся в российском обществе после Собора 1620 г., отразили «лицевые» изображения русских первоиерархов, созданные для «Большой государевой книги, или Корня российских государей» 1672 г. Более известный как «Царский Титулярник», этот памятник, предназначавшийся исключительно для использования в монаршем и посольском обиходе, отразил сугубо официальный взгляд на личности верховных светских и духовных правителей Московии (до царя Алексея Михайловича и патриарха Питирима включительно).[217]217
  Подробнее о количестве изготовленных экземпляров Царского Титулярника, внешнем оформлении кодексов и рассылке их по владельцам см., например: Опись архива Посольского приказа 1673 года / Подгот. к печ. В. И. Галъцов. Ч. 1. М., 1990. С. 39.


[Закрыть] Его составители поместили среди прочих и портреты двух низложенных к тому времени первосвященников – Игнатия (ил. 1) и Никона (ил. 3), которые были изображены на них в полном архипастырском облачении, однако без обязательных в средневековой иконографии нимбов вокруг головы, символизирующих высоту патриаршего служения.[218]218
  В средневековой православной иконографии с нимбами вокруг головы изображались, помимо высших церковных иерархов, еще и верховные светские правители: византийские императоры, болгарские цари, сербские деспоты и русские самодержцы. Причем нимб наряду с ритуальными облачениями и атрибутами составлял неотъемлемую часть официального портрета архипастыря или монарха, указывая не только на духовную высоту их сана, но и на законность инвеституры (Филимонов Г. Д. Иконные портреты русских царей // Вестник Общества древнерусского искусства при Московском публичном музее. М., 1875. № 6—10. С. 44–56. Ср.: Грабар А. Император в византийском искусстве. М., 2000. С. 29–31, 44 и ел.).


[Закрыть] «Персону» последнего сопровождала легенда: «Преждебывший патриарх Никон», дополненная пространным пояснением по нижнему свободному краю листа: «В прошлом во 175-м году святейшими патриархи Дионисием Констянтинопольским, и Паисием Александрийским, и Макарием Антиохийским, и Нектарием Иерусалимским, и преосвященными митрополиты, и архиепископы, и епископы и всем Освященным собором извержен». Надпись на портрете другого опального патриарха лишь лаконически сообщала его имя: «Игнатей».[219]219
  РГАДА. Ф. 135. Отд. 5. Рубр. 3. Д. 7. Л. 90, 95. Ср. «лицевое» изображение патриарха Иосифа (ил. 2) в полном первосвятительском облачении и с нимбом вокруг головы (Там же. Л. 94).


[Закрыть] Очевидно, авторы Титулярника 1672 г. ограничились столь краткой легендой для представления предшественника Филарета Никитича по нескольким причинам. Они вполне могли опустить титул Игнатия Грека под впечатлением ежегодного его анафематствования в Первую Неделю Великого поста, воспоследовавшего вслед за соборным приговором октября 1620 г., а от каких-либо разъяснений по поводу обстоятельств потери Игнатием патриаршества их удерживала явная политическая неактуальность подобных комментариев.

Со смертью патриарха Филарета 1 октября 1633 г. отношение правящей элиты Московского царства к попыткам заключения нового конкордата между восточными христианами и грекокатоликами Литвы изменилось кардинальным образом. Несмотря на появление в 1636–1638 и 1643–1646 гг. очередных проектов учреждения особого униатско-православного патриархата в Речи Посполитой, российские власти отныне воздерживались от повторения политики запрета свободного распространения памятников единоверной кириллической книжности, ввозимых на территорию страны из Великого княжества Литовского. Возврата к ней не последовало даже после того, как весной 1638 г. до царя Михаила Федоровича и патриарха Иоасафа I дошли слухи об уклонении в греко-католичество самого киевского митрополита Петра Могилы, распускаемые среди насельников северских монастырей его свергнутым предшественником Исайей Копинским.[220]220
  Подробнее о попытках введения в Литве «универсальной унии» в 1636–1638 и 1643–1646 гг. см.: Каптерев Н. Ф. Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Т. 1. Сергиев Посад, 1909. С. 221–222; Харлампович К. В. Малороссийское влияние… С. 48 и ел.; Плохий С.Н. Папство и Украина… С. 139–157; Жуковський А. Петро Могила й питания едности Церков… С. 124–152 и др. Ср.: Флоря Б. Н. Вопрос о «новой унии»… С. 132–137.


[Закрыть] Напротив, украинско-белорусские печатные и рукописные книги последней трети XVI – первой четверти XVII столетия, о чем уже говорилось выше, начали активно использоваться столичными типографами в качестве протографов изданий, выпущенных по благословению святителя Иоасафа, в том числе и для идеологической дискредитации намечавшегося русско-датского династического союза.[221]221
  См.: Булычев А. А. О публикации постановлений Церковного собора 1620 г… С. 46–49, 60–61; Опарина Т. А. Иван Наседка… С. 214–243. Подробнее об идеологической и политической борьбе вокруг предполагавшейся свадьбы царевны Ирины Михайловны и сына датского короля Кристиана IV от морганатического брака, графа Вальдемара Шлезвиг-Гольштейнского, см.: Голубцов А. П. Прения о вере, вызванные делом королевича Вальдемара и царевны Ирины Михайловны. М., 1891; Филина Е. И. «Придворные партии» в политической борьбе в России в 30—50-е гг. XVII в.: Автореф. дис… канд. ист. наук. М., 1995 и др.


[Закрыть] Проблема образования на землях Польско-Литовской державы автономной патриархии под эгидой Рима, призванной объединить всех украинцев и белорусов – приверженцев «вяры грецкей» вне зависимости от их конфессиональной принадлежности, по-видимому, всерьез беспокоила лишь Филарета Никитича: для патриархов Иоасафа I и Иосифа ее просто не существовало. Точно так же Филарет был последним из московских первосвященников, кто питал неподдельный живой интерес к личности и судьбе Игнатия Грека, скончавшегося в вынужденной эмиграции то ли около 1620-го, то ли около 1640 г.