Текст книги "БутАстика (том I)"

И вот теперь до следующий бури оставалось всего лишь три дня. Или же целых три дня – это как посмотреть. В последнее время чувство потери собственного достоинства раздражало его особенно сильно. Почему он безропотно идет на это? Почему так боится глупых прозрачных тварей? Ну что они могут сделать ему более страшного, чем то, что с ним уже произошло? Убьют?.. А так ли уж это плохо? Что хорошего в его монотонной бессмысленной жизни?

Юлий выпрямился и отшвырнул уже сорванный гриб. Хватит! Баста! Он не нанимался шеф-поваром в вонючий каракатий ресторан! И пускай он сам станет блюдом в этой забегаловке, но уж это будет точно самое последнее блюдо, поданное им на усладу призрачным тварям.

Он зашагал к пещере с такой легкостью, словно наконец сбросил с плеч тяжеленную ношу. Впервые за одиннадцать лет ему захотелось петь. Вот только он не помнил уже ни одной песни.

Юлий, даже не став ужинать – липкая баланда не полезла бы ему сейчас в горло, – сразу лег спать. Но, возбужденный донельзя, он никак не мог заснуть, а потому, прокрутившись на лежанке из веток пожалуй не менее часа, он вскочил, выбежал из пещеры и помчался к озеру, в которое сразу же, с разбега нырнул, не потрудившись даже снять одежду, от которой за одиннадцать лет осталось одно название в виде жалкого тряпья.

Наплававшись и нанырявшись вволю, он выбрался на берег и, сорвав с себя эти несчастные лохмотья, отбросил их в сторону. И лишь тогда он наконец-то почувствовал себя по-настоящему свободным.

Было бы ложью сказать, что он совсем не боялся. Но этот страх не довлел над ним, Юлий не чувствовал себя его рабом. Ему и в самом деле стало почти все равно, как отнесутся к его мятежу каракаты. Смерть даже стала казаться ему едва ли не лучшим выходом, ведь она даровала ему абсолютную свободу. По большей части, страх вызывала лишь неизвестность, ведь умирать ему до сих пор не приходилось.

Но прошел день, другой, а он все еще оставался живым. Каракаты не появлялись. На третий день Юлий поймал себя на мысли, что он даже хочет, чтобы серебристо-прозрачные гости наконец-то пришли. Ведь иначе… Дальше додумывать не хотелось, но слова, не спрашивая его желания, уже вылетели из глубин сознания и сложились в законченную фразу: «Ведь иначе получается, что он прислуживал каракатам просто так, только лишь из-за своей глупой трусости». Мысль была неприятной, обидной и вызвала столь жгучее чувство досады, что он, не сдержавшись, даже выкрикнул вслух:

– Неправда! Не только поэтому! Мне и самому хотелось грибов!..

Оправдание было по-детски смешным и наивным. Он прекрасно понимал это, и безжалостный стыд, окативший его горячей волной, заставил его закричать снова:

– Ну где же вы?! Где?! Идите, жрите меня! Грибочков вам все равно больше не будет!..

Проснулся он от рева бури и сразу подумал о том, что забыл принести дров для костра. И эти восемнадцать дней стали самыми темными из всех, проведенных им за одиннадцать лет в Оазисе. Как в переносном, так в самом что ни на есть буквальном смысле. Но темнота досаждала не так сильно как холод. Пусть температура и упала всего на пару-другую градусов, но привыкший к постоянному теплу организм запротестовал, сотрясая тело нескончаемой дрожью. Помимо отсутствия костра ситуацию усугубляло и то, что Юлий столь необдуманно расстался с одеждой. Пусть и рваная, но она бы его сейчас все-таки грела.

Оставались физические упражнения, которыми он исступленно, почти с мазохистским наслаждением и занимался целыми днями, изнеможенно падая затем на жесткую подстилку из веток, и спал до тех пор, пока возобновляющаяся дрожь вновь не заставляла его вскакивать на ноги.

Проснувшись на девятнадцатые сутки и не услышав рева бури, Юлий подумал вдруг, что совершенно не представляет, что ему делать дальше. Ведь до сих пор смыслом, наполняющим его существование, было собирание и жарка грибов. Да-да! Как бы он ни обвинял себя в трусости, какими бы мерзостями ни поливал свою несчастную совесть в надежде что та наконец захлебнется и сдохнет, но ведь, по сути, то, что он делал, нужно было в первую очередь не каракатам, а ему самому…

Мысль, вспыхнувшая следом, заставила его вздрогнуть. А что если каракаты все-таки были разумными?.. Что если они, понимая безысходность его положения и сопереживая ему, сознательно наполнили его жизнь хоть каким-то смыслом? Может быть даже им и не нужны были эти грибы, возможно они и не ели их вовсе, а сразу выбрасывали… И весь этот каждодневный спектакль на протяжении одиннадцати лет устраивался только лишь из жалости к нему – лучшему шеф-повару Оазиса, никем не превзойденному в готовке грибов великому и неповторимому Юлию Сысоеву!..

Он сжал голову ладонями, будто пытаясь втиснуть назад ошеломившие его мысли. А те все лезли и лезли, одна неожиданней другой: может, каракаты вовсе не считали его разумным существом, принимая за некое природное явление, дарующее жареные грибы, словно земные тучи дождь?.. может, они сами боялись его и, думая, что он готовит для них, опасались обидеть его отказом?.. может, никаких каракатов не было вовсе, а его пошатнувшийся рассудок придумал их, чтобы окончательно не свихнуться от одиночества и бессмысленности существования?.. Может!.. может!.. может… Юлий поразился, сколько внезапных мыслей полезло вдруг из него в одночасье. Интересно, где они были все эти одиннадцать лет? Или у его мыслей именно такой период созревания? Неудивительно тогда, что уже в третьем самостоятельном полете он стал жертвой катастрофы. Нет, удивительно, что это не произошло с ним еще в самом первом!..

Юлий чувствовал, что еще немного – и его голова не выдержит натиска лезущих изнутри мыслей, что она скоро взорвется, лопнет как переспелая слива. Ему было необходимо остудить разбухшую голову, а заодно остудиться и самому. И он, выбравшись из пещеры, помчался к озеру.

Чтобы ненароком не зацепить взглядом окружающее Оазис ничто, Юлий привык передвигаться по нему, опустив голову. Именно так, с опущенной головой, он бежал и сейчас, иначе увидел бы корабль сразу, едва выбравшись из входа в пещеру – тот был куда выше кривых, низкорослых деревьев.

Но Юлий увидел его, лишь добравшись до озера, уже собираясь нырять в воду. Корабль возвышался темно-серой громадой на противоположном берегу, и не заметить его теперь было попросту невозможно.

Юлий кулем осел в песок, не отрывая взгляда от матовой поверхности корабля. Он даже не моргал при этом, опасаясь, что за доли секунды, когда веки скроют от него знакомый до боли силуэт, тот может исчезнуть.

Да, этот величаво-стремительный контур был впечатан в памяти Юлия накрепко – к кораблям такого типа принадлежал и его «Поиск-193». Но это не имело сейчас абсолютно никакого значения. Главное, что это был земной корабль, а это значило, что его наконец-то нашли, что скоро, совсем уже скоро он будет дома, на родной Земле!..

Не замечая, как по заросшим щекам ручейками бегут слезы, Юлий поднялся на все еще дрожащие ноги и вместо того чтобы обойти озеро берегом, почему-то зашел в воду и отправился к кораблю вплавь. Первое подозрение тревожно кольнуло его сердце, когда он еще не проплыл и половины. А когда выбрался на берег и шел к кораблю, был уже почти уверен, что он увидит над входным люком, который находился на другой стороне корпуса.

Он оказался прав. Светящаяся надпись над люком гласила: «Поиск-193». Это был его корабль. Тот самый, что разлетелся на кусочки после того как аварийно вывалился из надпространства.

Юлий долго не решался подойти к кораблю, коснуться его обшивки, опасаясь, что та тотчас развеется в пыль, что корабль окажется миражем, мороком, жестокой шуткой серебристых хозяев этого призрачного мира.

Но все оказалось взаправду. Он поднялся в корабль, который безоговорочно впустил его, признав за своего капитана. Все системы находились в полном порядке, можно было стартовать хоть сейчас. Вот только куда? Для того чтобы совершить гиперпрыжок следовало сперва выйти в открытый космос. А где он, этот космос? Пропустит ли к нему корабль невообразимо пустое ничто? Но попытаться стоило. В любом случае, уже приготовившись к смерти, он ничего не терял.

Но не это сейчас казалось Юлию главным, не это острым ножом скребло его душу. Теперь он отчетливо понимал, что корабль воссоздали каракаты. Для него, Сысоева Юлия, неопытного двадцатипятилетнего спейс-разведчика… Нет, теперь уже для тридцатишестилетнего безмозглого шеф-повара, которому хватает жалких остатков ума на то лишь, чтобы набрать и пожарить грибов.

Но почему?!.. Почему они воссоздали корабль только сейчас, а не тогда, одиннадцать лет назад – сразу после того как его капсула опустилась на красноватый песок Оазиса?. Ведь очевидно, что и Оазис создали тоже они, с одной только целью, чтобы спасти и поддержать его жизнь. Возможно, на воссоздание сложнейшего корабля им потребовалось гораздо больше времени и сил?..

Теперь ему стало ясно и назначение пылевых бурь. Именно они были механизмом, который поддерживал существование Оазиса – абсолютно чуждого для этого неподвластного человеческому разуму мира. Впрочем нет, тут что-то не сходилось… Ведь каракаты создали Оазис за считанные мгновения сразу после аварии. Или же нет?.. Или и его самого они также воссоздали из горсточки пепла? Но почему тогда доставили сюда в тоже воссозданной капсуле, а не сразу вернули на восстановленный корабль?..

Вопросов было множество, но правдоподобного ответа не находилось ни одного.

Нет, один все же вертелся в голове, но он был настолько непригляден и горек, что лучше бы было и впрямь полностью отупеть и немедленно стартовать в неизвестность прямо сейчас, выбросив из головы, раз и навсегда забыв все «почему», «зачем» и «как». Есть корабль, есть пилот – делай как учили и не занимайся никому не нужными самокопаниями. Тем более, шансов на удачное возвращение у него все равно почти не было, так для чего же терзать себя перед смертью?..

Однако не дающая покоя мысль все-таки сформировалась и вырвалась на свободу. И конечно же она была о каракатах. Да, они могли вернуть ему корабль сразу. Но он, Юлий Сысоев, заинтересовал этих серебристо-прозрачных существ. Они сразу признали в нем собрата по разуму и спасли ему жизнь, предоставив оптимальнейшие для ее поддержания условия. Но они не хотели навязываться и пошли на контакт лишь когда он, по их мнению, сам подал для этого сигнал. Вероятно, таковым для них стала жарка грибов – ритуальное по их понятиям действо. И всякий раз, когда каракат протягивал Юлию одно щупальце, он предлагал ему дружбу, а он, бестолковый шеф-повар, вместо того чтобы принять ее, вместо того чтобы протянуть в ответ свою руку, всякий раз откупался жареными грибами!.. Каракаты обладали поистине ангельским терпением, повторяя свое предложение день за днем, раз за разом, но в ответ получали лишь совершенно ненужные им жареные грибы, которые принимали только из вежливости. А пылевые бури, возможно, были лишь знаком, предложением забыть все предыдущие неудачные попытки и начать все заново. Символом этого было и пробуждение к жизни деревьев, их новая, свежая листва, словно чистый листок ненаписанной еще книги.

И лишь после того как он прекратил жарить грибы и перестал выходить из пещеры, каракаты поняли, что они стали ему безразличны. Они приняли это как знак: «Отстаньте от меня, я не хочу иметь с вами дела!» и вернули ему корабль, дав возможность вернуться домой.

Вероятно, на самом деле все было вовсе не так – вряд ли доступно человеку, да еще не особо умному, понять столь чуждый ему разум. Но все это казалось настолько похожим на правду, что Юлий предпочел ошибиться, чем корить себя потом всю оставшуюся жизнь – неважно, короткую или длинную – за то, что он мог, но так и не осмелился сделать.

Он спустился из корабля и спешно направился к пещере. Там он подобрал свой старый шлем и пошел собирать грибы.

Очень жаркий день

Солнце медленно взбиралось над морем в знойную высь топленого южного неба. Василий Петрович Козлов сидел в своем кабинете и, тяжело отдуваясь, вытирал потную лысину. Было всего полдесятого, рабочий день только начался, но жара уже была почти невыносимой. «Ну и пекло, черт его дери, – думал Василий Петрович. – Что-то я такого лета и не припомню! И это в июне-то месяце! Что же будет дальше?»

Откровенно говоря, ничего необычного в этом лете не было. Каждый год выдаются две-три особенно жаркие летние недели, когда старожилы цокают языками и, качая головой, приговаривают: «На моем веку такое жаркое лето – впервые!» Так уж устроен человек: то, что было год назад – уже прожито и забыто; пот же стекает за шиворот с лысины сейчас, в эту минуту, в этот год и в это лето. Будь оно неладно!

Душу Василия Петровича грело лишь то (хотя, в данный момент точнее было бы сказать: «охлаждало»), что ровно через три недели он уйдет на пенсию. Можно будет сидеть в прохладном тенечке виноградных листьев возле дома, потягивая холодное пиво…

Майор милиции Козлов был начальником Отдела по расследованию особо тяжких преступлений, или – Убойного отдела, – как их называют всегда и повсюду. Впрочем, отдел – это очень громко сказано. В их маленьком курортном городке и в лучшие-то годы больше пяти сотрудников в Убойном не числилось, а сейчас, когда все бегут из милиции в более доходные места, и три человека – мечта! Их как раз трое сейчас в штате и было – сам Василий Петрович и два опера: матерый и опытный капитан Сидореня да «зеленый» лейтенант Ярчук.

В штате-то их было трое, а на работе – один начальник. Юрий Сергеевич Сидореня буквально вымолил неделю назад отпуск.

– Петрович, ты пойми, – убеждал он начальника, – скоро ты уйдешь на пенсию, а мне придется занять твое место! К тому же, мы с Олегом вдвоем останемся. Я и так уже семь лет в отпуске не был, а теперь – мне и вовсе в нем не бывать! Я мать не видел пять лет, а ведь она старая уже. Да и Витька к бабушке в Белоруссию просится – за свои десять лет ничего, кроме этого моря не видел, а там – лес, речка, ягоды-грибы…

В общем, уговорил Сидореня Петровича, отпустил он его на три недели. А через день Олег Ярчук с аппендицитом в больницу загремел. Хорошо еще, дел никаких серьезных нет, на удивление спокойный сезон. Точнее, не было, до вчерашнего дня…

Вчера утром огромная, накрашенная как индеец отдыхающая лет сорока привела к Василию Петровичу бледную, испуганную дочку с заявлением об изнасиловании. Девчонке было семнадцать лет; она боялась и милицию, и того, что с ней произошло. Если бы не грозная мамаша, она явно не пришла бы сюда с этим заявлением, пережив все молча.

В заявлении было сказано лишь о том, что вчера, возвращаясь около полуночи с концерта группы «Мохнатые отшельники», она подверглась нападению и изнасилованию в районе городского парка. Больше там не было ни слова, только дата и подпись.

– Так кто же на вас все-таки напал? – начал опрос потерпевшей Козлов.

Девушка молчала, опустив голову. Зато подскочила к столу мамаша:

– Вы что – издеваетесь?! Разумеется, на Люсю напал мужчина!

Василий Петрович поморщился:

– Гражданка Попова, успокойтесь! Никто ни над кем не издевается. Чтобы найти преступника, мне нужны хоть какие-нибудь подробности. В заявлении потерпевшей, кроме места нападения, ничего нет.

Мамаша сменила гнев на милость и повернулась к дочке.

– Люсенька, расскажи товарищу майору: как все произошло? Ну, не бойся, вспомни все хорошенько!

Девушка, не поднимая глаз от пола, выдавила:

– Было темно, там как раз фонарь не горел… Он схватил меня сзади за шею и потащил в кусты… Я почти сразу потеряла сознание, а когда пришла в себя, его уже не было.

– Может, он говорил чего-то?

Девушка отрицательно помотала головой.

– Людмила, ну хотя бы что-нибудь об этом человеке вы можете вспомнить? Когда он схватил вас сзади – он ведь стоял к вам вплотную. Может, вы ощутили: толстый он был или худой, высокий или низкий? Может, запах какой-нибудь почувствовали: спиртного, табака, одеколона? Может, вы заметили хотя бы его руки?

– Да, – ответила вдруг девушка, подняв наконец глаза, – я заметила руку, которой он схватил меня. На ней были светящиеся ногти!

– Как это – светящиеся? – оторопел Василий Петрович. – Фосфором, что ли, намазаны?

– Нет, просто какой-то лак необычный – переливающийся и слегка светящийся в темноте, я такого никогда не видела.

Больше Петрович ничего из потерпевшей так и не вытянул. Дело было «дохлым». Мало того что сразу после нападения Людмила Попова не обратилась в милицию; мало того что она, придя домой, приняла душ и смыла все следы изнасилования; мало того что нападавшего она не видела и не слышала – так еще эти дурацкие ногти со светящимся лаком! Они совсем сбили майора с толку. «Ведь если мужик красит ногти, – рассуждал Козлов, – значит, он, скорее всего, – „голубой“. А если мужик „голубой“, будет ли он кидаться на девчонку и насиловать ее?» В психологии гомосексуалистов Василий Петрович разбирался слабо. «Может, девчонка вообще пудрит мне мозги? – подумал он вдруг. – Ведь и идти сюда явно не хотела, мамаша привела. Черт его знает, но заявление – вот оно, значит, надо разбираться».

Вчерашний день принес еще одно происшествие: на чердаке частного дома по улице Пролетарской, 8 был обнаружен труп подростка четырнадцати лет – Сафонова Виктора. Тело обнаружила мать потерпевшего; парень висел в петле. Подробный осмотр места происшествия и поверхностный – трупа позволили сделать вывод о том, что имел место акт суицида, без насильственного вмешательства другого лица. В пользу этого говорила и записка, найденная на письменном столе подростка: «Мама, прошу тебя: прости! Я тебя очень люблю. Витя».

Ну а сегодня – было просто жарко. «Это ж надо как парит! Может, к дождю?» – с надеждой подумал Василий Петрович. Он выглянул в окно – на небе было ни облачка. Не успел Петрович вернуться к столу, как в кабинет, козырнув, вошел дежурный.

– Товарищ майор, позвонили с центрального пляжа: обнаружен труп со следами насильственной смерти.

Пробираясь с криминалистом и фотографом к месту происшествия по многолюдному пляжу, Козлов невольно позавидовал отдыхающим: с каким бы удовольствием он тоже скинул сейчас форму и залез с головой в воду! «Сидел бы в море до вечера, пока не скроется солнце», – мечтательно думал он. А пока – мокрая от пота рубаха противно облепила полное тело, и даже по ногам под брюками струились ручейки.

Между тем, впереди, у самой кромки воды, показалось плотное кольцо любопытных. Из этой толпы навстречу Василию Петровичу вылез милицейский сержант и подошел, докладывая:

– Товарищ майор! Отдыхающими обнаружен труп мужчины. На шее явные следы удушения.

Он сильными, уверенными движениями раздвинул стоявших на пути зевак, пропуская вперед майора с криминалистами, но, видя, что людское кольцо сжимается все сильнее, гаркнул во все свое милицейское горло:

– А ну, разойдись! Не мешайте работать!

Видя, что окрик произвел мало толку, он сунул в рот свисток, взял в руку дубинку, и принялся, свистя, руками расталкивать толпу изнутри. Отогнав всех метра на три от места происшествия, он так и остался стоять, поигрывая дубинкой и не выпуская изо рта свистка.

Козлов между тем склонился над трупом. Пока криминалист с фотографом делали свое дело, он внимательно рассматривал лежащего перед ним мертвого парня. Тому на вид было лет двадцать – двадцать пять. Красивое, мускулистое, загорелое тело лежало на спине, головой в сторону пляжа. Ноги по колена окатывало набегавшей морской волной. Волосы парня были темными, коротко, аккуратно подстриженными, но прическа показалась Василию Петровичу какой-то несовременной. Плавки на трупе были обычными, темно-синими, как на сотнях других загорающих здесь мужиках. Необычным было лишь то, что шею покойника покрывали багровые кровоподтеки и глубокие ссадины, явно говорившие о том, что смерть его была неслучайной. И руки… Петрович присел и нагнулся поближе к правой руке утопленника, лежащей ладонью вниз на песке. Ногти на ней были тщательно ухоженными и покрытыми… блестящим на солнце, переливающимся всеми цветами радуги лаком!

– Володя, сними крупным планом ногти, – обратился Петрович к фотографу. Тот кивнул, продолжая щелкать затвором. Козлов встал с корточек, снял фуражку, вытер платком лысину, которая тут же вновь покрылась новыми каплями пота, и повернулся к отдыхающим.

– Граждане! – крикнул он, стараясь перекрыть людской шум. – Граждане отдыхающие! Кто обнаружил тело?

Толпа многоголосо гудела, но, похоже, никак не отреагировала на вопрос. Тогда вновь раздалась звонкая трель свистка сержанта. После этого уже он гаркнул так, что у Василия Петровича зазвенело в ушах:

– А ну-ка тихо всем! Вы слышите, что к вам обращаются?!

Толпа попритихла, и Петрович повторил вопрос. Какая-то женщина с облезлым носом откликнулась:

– Да он тут с самого утра лежал, никто внимания не обращал – ну лежит, ну загорает! Может, уснул… А потом девчонка одна на руку ему случайно наступила, а он – даже не пошевелился. Тут она шею-то у него рассмотрела, да как завизжит! И упала сама, плохо ей стало. Тут все и забегали!

– А где эта девочка? – спросил Петрович.

– Да не девочка – девка уж здоровенная, лет двадцать, – поправила его лупоносая женщина. – Ее мужик ейный сразу унес откачивать, а потом ушли они.

– А кто-нибудь мне может сказать: не встречался ли кому этот парень раньше? Может, в кафе, на экскурсии, просто гуляющим?

Тут неуверенно вышел вперед мужчина с брюшком, лет сорока пяти, и, с опаской приблизившись к трупу, внимательно посмотрел на него и сказал, поправляя сползавшие с носа очки:

– Простите меня, если я ошибаюсь, но уже два вечера подряд я встречал этого… э-э-э… человека в баре «Аннушка», это знаете ли, там, – за автовокзалом, возле самых гор… С ним были двое таких же… э-э-э… парней.

Мужчина замолчал, растерянно моргая на Козлова из-под очков.

– Что значит «таких же»? – заинтересовался Василий Петрович.

– Ну, они все – молодые, высокие, загорелые. Такие, знаете ли, – красивые, что ли, как артисты, или спортсмены… И пили мало, все больше шептались между собой, а вчера, похоже, поссорились.

– Почему вы так решили?

– Этот, – мужчина кивнул на покойника, – как будто оправдывался перед ними в чем-то, потом толкнул одного из них в плечо, развернулся, и ушел из бара. Те двое быстро свое допили и тоже ушли, и были какие-то злые, что ли… Или расстроенные.

– Хм, – одобрительно мотнул головой Петрович. – Да вам с такой наблюдательностью только в милиции работать.

– Да я, собственно, и работал… – прошептал мужчина, опустив глаза. И, чуть слышно, добавил: – Внештатным осведомителем…

Во второй половине дня, когда были готовы фотографии убитого (судмедэкспертиза подтвердила первоначальную версию, что пострадавший был задушен и уже мертвый выброшен в море), Василий Петрович отправился к Людмиле Поповой. Девушка не смогла опознать изображенного на снимках парня – она его действительно не видела, – зато сразу же опознала ногти, снятые крупным планом:

– Да! Именно такой лак был на ногтях того… нападавшего…

– Но вы не уверены, что это именно он?

– Нет, я же говорила: он напал сзади, я его не видела. А ногти у него были точно такие же.

– Такие же, или именно эти?

– Лак точно такой же, а ногти… Я ведь видела их секунду, не больше… Нет, я не могу сказать, что это именно те ногти. Но такого лака я раньше никогда не встречала.

– Люся, я не спросил в прошлый раз: у вас с собой были какие-нибудь вещи – сумочка, зонтик?

– Да, была сумочка.

– Нападавший ее не забрал?

– Нет, он просто отбросил ее в сторону.

– Могу я ее взять для снятия отпечатков пальцев? Отпечатки трупа у нас есть, так что мы теперь можем точно установить, тот ли это человек.

– Конечно, возьмите.

Козлов аккуратно завернул маленькую дамскую сумочку в целлофановый пакет и попросил у хозяев еще один пакет, с ручками, чтобы положить туда сумочку.

До конца рабочего дня оставалось еще сорок минут, и Василий Петрович, прежде чем вернуться на работу, решил еще на всякий случай наведаться в «Аннушку», благо что до нее отсюда было минут десять ходу. Он слабо верил, что после случившегося странные приятели придут туда еще, тем более в столь раннее время, но проверить все же следовало, хотя бы для того, чтобы поговорить с барменом и завсегдатаями.

Едва войдя в заведение, Петрович так и застыл на пороге: прямо перед ним за столиком сидели два молодых парня – стройных, загорелых, симпатичных, в одинаковых желтых футболках – и молча потягивали из бокалов пиво. Последние сомнения Козлова развеялись, когда он посмотрел на ногти парней – у обоих они переливались и блестели в свете падающего из окон света. Лица у парочки были очень красивыми, как у фотомоделей или артистов, но чрезвычайно угрюмыми и даже злыми.

Не ожидая такого поворота дел, майор даже растерялся, но упускать подаренный судьбой случай он, естественно, не стал. Вытерев в очередной раз пот с лысины, он поглубже нахлобучил фуражку и уверенно подошел к столу. Раскрыв удостоверение, он показал его сидящим:

– Майор милиции Козлов. Попрошу предъявить документы.

Дальше все произошло неожиданно: парни синхронно вскочили и, перелетев в прыжке с места стол, исчезли в дверях бара. Козлов, подскочив к бармену, сунул ему в руки пакет с сумочкой и, крикнув уже на ходу: «Береги, как жену, но не лапай!», бросился вдогонку. Выбежав на улицу, он сразу увидел мелькнувшие уже за шоссе, у самого начала ведущей в горы тропы знакомые желтые футболки. Козлов рванул за ними. Когда-то, лет тридцать назад, он показывал неплохие результаты в спринте, имел даже «кандидата в мастера» по легкой атлетике. Но сейчас толстый пожилой майор выдохся уже через полсотни метров. Пот заливал глаза, одышка сдавливала сердце. «Эх, если бы хоть не жара!» – с тоской подумал Василий Петрович, стоя у самого подножия горы и глядя на взбирающуюся высоко вверх тропинку, вилявшую в густых зеленых зарослях. Не оставалось ничего другого, как лезть по этой тропе, хотя Петрович понимал, что шансов поймать двух молодых, хорошо тренированных мужчин у него практически нет. «Но, с другой стороны, я же почти местный – двадцать пять лет уже тут лазаю, – рассудил майор, – а ребятки эти, хоть и прыткие, явно тут первый раз. Тропа ведет к Плачущему обрыву; если они, конечно, не спрячутся где-нибудь в зарослях, то выйдут прямо к нему. Но тропа делает изрядный крюк, а мы знаем путь похуже, но гораздо короче!» И Петрович врубился в густые заросли подлеска, действительно облазанные им за двадцать пять лет с ружьишком за плечами вдоль и поперек.

Подходя к широкой площадке перед Плачущим обрывом с расцарапанным ветками и колючками лицом и руками, в порванной на рукаве рубахе, насквозь пропитанной потом, задыхаясь от жары и непомерной для него физической нагрузки, Василий Петрович почувствовал вдруг накативший на него страх. Причем, чем ближе подходил он к обрыву, тем больше тот усиливался.

По преданию, лет триста назад враги сбросили с этого обрыва храброго воина, защищавшего свою землю. Воин попал в плен к врагам; они привели его к обрыву и, угрожая сбросить вниз, заставляли провести их тайными тропами к скрывавшемуся в горах отряду. Воин молча плюнул в лицо командиру вражеского отряда и был сброшен вниз, на омываемые морскими волнами острые камни. И тогда обрыв заплакал! Плакали камни, стонали голые скалы, рыдало бушующее внизу море. И дикий страх, обуявший в ту минуту врагов, погнал их далеко прочь от так и незавоеванных гор и лежащих под ними селений. С тех пор обрыв и прозвали Плачущим.

Но сейчас обрыв не плакал. Он молчал, но Козлов чувствовал, что от страха не может больше сделать ни шагу. Сердце бешено колотилось в груди, готовое выскочить наружу, взломав грудную клетку. Пот, по прежнему заливающий лицо, выступал уже не от жары – это был холодный, липкий пот животного, дикого ужаса. Страшно было еще и потому, что объяснить эту панику Петрович не мог. Тогда он начал непроизвольно отступать вниз по тропе, чувствуя, как с каждым шагом назад сморщивается, отступает страх. Наконец, допятившись до небольшой ровной полянки с растущим прямо посередине одиноким столетним дубом, Василий Петрович почувствовал огромное облегчение – страх полностью исчез. Почувствовав, кроме облегчения, огромную усталость от беспощадной нагрузки на мышцы и психику, Василий Петрович сел прямо на землю, прислонившись спиной к шершавому стволу дуба, не выпуская из поля зрения тропинку, выворачивающую из зарослей на поляну.

Когда сердцебиение вернулось почти в прежнюю норму, майор насторожился и достал из кобуры пистолет; снизу, от тропы, послышались осторожные шаги, выдаваемые звуками покатившихся вниз камешков. Петрович плотнее прижался к дереву. Наконец, из-за прилегающих к поляне кустов мелькнул кусочек желтой ткани. Это были беглецы из бара! Едва они, выйдя на поляну, поравнялись с дубом, Козлов выскочил на тропу прямо перед ними и, выставив пистолет, закричал:

– Стоять! Руки за голову! Буду стрелять!

Парни застыли в полной прострации, подняв, впрочем, безоговорочно руки. Увидеть здесь майора, оставленного далеко позади, внизу, они явно не ожидали.

Петрович бросил быстрый, оценивающий взгляд на дерево: метрах в двух снизу вверх от него отходил прямой, толстый сук.

– Быстро к дереву! – махнул майор пистолетом.

Парни послушно подошли к дубу.

– Встать лицом к дереву – руки на ствол!

Козлов подошел к парням сзади, не опуская нацеленного на них пистолета. Достал из кармана наручники, защелкнул сначала на левом запястье стоящего справа парня, затем, перекинув через сук цепочку, – на правом запястье стоящего слева. Теперь никуда от него убежать эта парочка не могла.

– Можно опустить руки, – сказал Петрович.

Один опустил правую, второй – левую руку, две же других остались поднятыми, подвешенными к суку. Петрович провел по одежде задержанных руками – кроме нескольких денежных купюр и десятка монет в карманах ничего не было.

– Ну что ж, давайте знакомиться, – благодушным тоном, довольный собой, начал Василий Петрович допрос.

– По какому праву вы нас арестовали? – спросил вдруг один из парней с каким-то странным акцентом, выраженным, пожалуй, в излишне четком и правильном выговаривании слов.

– Да я вас и не думал пока арестовывать, – ласково ответил Петрович. – Я вас всего лишь поймал и временно лишил возможности передвигаться, а то вы прыткие больно, а я человек пожилой, мне за вами гоняться трудно.

– Зачем за нами гоняться? – снова спросил тот же парень.

– А потому что вы убегаете.

Парень не нашелся, что ответить на это резонное замечание и замолчал. Тогда майор спросил: