Текст книги "Галя"

– Батюшка, я не знаю, как подарить одной девушке юбку. Вы не могли бы это от себя сделать? Чтобы она ничего не подумала.

О. Григорий ненадолго призадумался и стал отмахиваться:

– Не, не… А что обо мне жена подумает?

Передо мной вдруг явственно открылась абсурдная картина: служба за службой скромный о. Григорий раздаривает молодым прихожанкам платья и украшения, те с недоумением и смущением смиренно принимают подарки, а вдали стоит его жена с детьми и тоже смиренно, молча смотрит на это. От представленной сцены мне стало неловко за свою просьбу, я смутился и извинился.

– Попробуй подарить сам, – посоветовал священник и благословил.

Тут на другой, женской, стороне храма ближе к солее я обнаружил пожилую и покладистую прихожанку Лию. За три года знакомства с ней мы нашли общий язык, и она легко принимала мои шутки и сама надо мной порой подшучивала. Я тихо пересёк весь храм и зашептал Лии в ухо:

– Выручай. Ты не могла бы объяснить, что тебе эта юбка мала, и подарить её вон той студентке? – Я указал на одну из десятка стоящих в полутьме прихожанок – на тебя: – Только не перепутай, её Галя зовут.

Служба уже заканчивалась, читались часы, когда Лия неторопливо вразвалочку подошла к тебе, и вы тихо зашушукались. «Заутра услыши глас мой, заутра предстану Ти, и узриши мя…» – разлетались слова. Я украдкой наблюдал, как бумажный пакет из рук ласковой и располневшей к годам женщины быстро перекочевал в твои, и возликовал. Через минут пять завершились последние молитвы, молодой священник о. Дионисий произнёс напутственные слова, и ты уверенным шагом направилась прямо ко мне. Мне трудно было сдерживать довольную улыбку, а ты в приказном тоне произнесла:

– Проводите меня, пожалуйста. Нам нужно поговорить.

Проводить тебя? Ты сама об этом меня просишь? Конечно! Конечно же! Но… нет! Чтобы не получить тайный подарок обратно, я вдруг против своей воли отказался:

– Мне некогда сейчас, я спешу.

– Тогда выслушайте меня здесь. Что вы сказали Лии?

– Ничего я ей не говорил.

– Говорили! Я же видела, как вы шептались во время службы. Что вы про меня наплели?

– Галя, да ничего я про вас не говорил – зачем мне это?

– Нет, говорили: вы сказали, что я бедная студентка. Так? И эта женщина всунула мне в руки деньги.

– ?! – я был ошарашен: – Какие деньги? Зачем?

– Вот и ответьте: зачем вы говорите, что я бедная студентка? Что вы меня позорите? У меня временно нет подработки, но средства есть.

Я не знал, куда деваться. С чего вдруг Лия проявила такую инициативу?

– Галя, да мне никогда бы в голову не пришло вас деньгами унизить. Я не мог такого сказать, поверьте. Это же глупо.

Мы снова вместе вышли из церкви и всю дорогу до «нашего» перекрёстка я оправдывался и объяснял, что это и для меня стало абсурдным сюрпризом. Про юбку ты не вспоминала – несла пакет в руках и просила, чтобы я потом обязательно объяснил Лии, что ты не бедная, что не нуждаешься в такой помощи. Я соглашался, поддакивал и потирал с облегчением руки: удалось подарить любимой девушке красивую вещь.

16 декабря

У Ники сломался подаренный ей кем-то велосипед. Вернее не сломался, а нужно было лишь поменять проколотую камеру. Ей было на год больше чем тебе, насколько я знал, и вы не были знакомы. Она подошла ко мне после окончания акафиста с просьбой о помощи. Видя, что ты занимаешь себе на лавочке место – остаёшься, как и многие прихожане, на еженедельную общую беседу, проходившую по средам, я решил, что до конца её успею всё починить, и согласился:

– Ладно. Забежим в магазин за новой камерой, потом к моему приятелю за инструментом – он здесь недалеко живёт. Но мне нужно успеть до ухода Гали: она пойдёт – я всё брошу.

Ника, не видя альтернативы, только кивнула в ответ, и через полчаса мы уже снимали переднее колесо прямо в притворе церкви – на улице был декабрь и вечер, холодно и темно. Камеру я заменил быстро, но вот снова натянуть покрышку на обод колеса никак не удавалось. А затем послышались поскрипывания отодвигаемых стульев и голоса подымающихся со скамеек прихожан. Люди на пути к выходу перешагивали разобранный велик. Было неловко за разбросанный инструмент, и мы извинялись за неудобства, несмотря на то, что никто нам замечаний не делал. Одной из последних вышла ты. Заинтересованно посмотрела на устроенный нами беспорядок. Я привстал:

– Галя, познакомься, это Ника! У неё колесо прокололось. Мы сейчас закончим, подожди. Давайте вместе посидим где-нибудь.

Ты, к удивлению, не торопилась. Стала болтать с Никой и ещё одной, зависшей над нами студенткой об учёбе – о чём же ещё – а я никак не мог натянуть покрышку на колесо и только отчитывался: ещё пять минут, ещё три минуты, ещё минутку… Кончилось тем, что через четверть часа я, хоть и натянул покрышку на обод, но сильно задел при этом отвёрткой камеру и порвал её вновь. Мы спрятали недоделанный велосипед в подсобке и, захватив с собой ящик с инструментом и колесо, отправились на поиски подходящего кафе. Ориентировался в близлежащем квартале только я, и через несколько минут мы, проводив до метро третью вашу подружку, уже сидели в китайской забегаловке.

Ты в отличие от Ники долго отказывалась выбирать себе блюдо и только после утомительных уговоров согласилась с Никой взять одно овощное блюдо с рисом на двоих. И даже согласившись, ты долго сопротивлялась тому, что угощал вас я. Эта твоя принципиальность всегда превращала мои попытки ухаживания за тобой в постоянную борьбу и споры на пустом месте – вместо того, чтобы продолжать нить какого-нибудь начатого разговора, мы постоянно впадали в напрасные дискуссии принятий и отказов. Всё задуманное, казалось, изящно превращалось из-за таких препирательств в бои мелкого значения, и я ничего не мог с этим поделать – ты почти никогда ни в чем не уступала даже ради гармонии. В этот раз ты уступила благодаря Нике, которая ко всему относилась проще.

Последовав её примеру, ты смиренно взялась за рис с овощами, и я праздновал ещё одну свою тайную победу.

– Галя, ты почти ничего не кушаешь, – мягко укорила тебя более упитанная и розовощёкая Ника.

– Я много ем. Не думайте, я на самом деле много ем, – оспаривала ты каждое наблюдение.

– Ну что, например, ты ела сегодня? – спросил я.

Ты призадумалась и стала перечислять:

– Гречку… макароны… картошку ела.

Брови у нас с Никой полезли на лоб.

– Так много?! – несдержанно воскликнул я. И мы прыснули со смеху.

Потом Ника пыталась щёлкать нас троих на ночных улицах:

– Друзья, это фото для моей мамы. Пусть увидит, как мы развлекаемся!

Мы улыбались и обсуждали, как через два дня ты полетишь домой на каникулы. Я нёс Никино колесо с ящиком инструментов и молча прикидывал, во сколько может быть вылет твоего самолёта и как мне успеть с тобой попрощаться.

На следующий день, найдя на виртуальных просторах несколько видео твоих выступлений, где ты в плотном строгом концертном платье исполняла Рахманинова, я решился на комментарий и написал тебе в социальной сети «дневники»:

– «Рахманинова нужно исполнять в лёгком до колен платье – ему бы приятно было, если бы ты видела его молодым человеком, а не классиком. Исполняй его, как будто ты идёшь на свиданье, Галя. Прости за глупый совет»

Ты тут же ответила, и переписка затянулась почти до полуночи:

– «Да, советы довольно странные, но каждый имеет право на своё личное мнение и, естественно, у всех людей разные вкусы… Для того чтобы играть, нужно ещё выучить…»

– «Ну, вот Сергей Васильевич – ты его как видишь? Как пожилого гения… А в Царствии Небесном всем по тридцать три года. Там он молодой. И ему приятно, если ты к нему будешь относиться не как к старичку, а как к красивому человеку. Ну, ты же не можешь в таком платье ни на свидание сходить, ни со свадьбы убежать: это платье статично – динамики и дыхания жизни в нём нет. Ты в нем как застывшая статуя. Как в музее. А Рахманинов не хочет находиться в музее, он хочет с тобой убежать оттуда на набережную, на пруды. Рахманинов же видит: какая красавица меня исполняет. И платье тоже видит… Ну всё, это просто фантазии, а ты человек серьёзный… Всё, скатертью дорога, Галина. Счастливо, красавица!»

– «Да, Вас послушать… Пишите стихи дальше, это явно Ваше. Всего самого доброго и Ангела хранителя в дорогу».

Неделей до этого я поделился с тобой пачкой стихов, чтобы как-то повысить свой творческий статус в твоих глазах. Ты их никак не комментировала. И теперь лишь вскользь вежливо упомянула об этом.

18 декабря

В пятницу, уложившись на контрольной за час, я сбежал с курсов повышения квалификации к автовокзалу, где отходил автобус до пригородного аэропорта. Я прибежал за три минуты до отправления, но все пассажиры, видимо, были уже внутри, потому что двери были закрыты. Стёкла были затонированны, и я почувствовал себя совсем глупо: стоял перед автобусом и не знал, видишь ли ты меня теперь? От конфуза чувствовалось, как кровь приливает к лицу. Может, лучше куда-нибудь спрятаться? А если ты уже смотришь на меня? Помахать рукой на прощание? Кому? Автобус тронулся, и я стал махать всем: если ты меня сейчас видишь, то уверен, что ты такая же красная от гнева, как я от стыдобы.

Значит, мир устроен так, что в это время в этом месте по разным причинам краснеют два человека, разделённые тонированным окном.

* * *

Мои школьные друзья, те, что не переехали в другие районы столицы и оставались преданы родному Карачарово, пили. Пили почти ежедневно. Чаще всего в приобретённом для этого случая китайском джипе, что был припаркован возле нашей девятиэтажки. Мордой машина упиралась в детскую площадку. При первой же встрече на вопрос, над чем я теперь голову ломаю, я поделился, что мне необходимы рахманиновские ноты старого образца. Те ноты, которые я нашёл в Сети, к моему приезду были, к сожалению, проданы и несколько букинистических лавок уже безуспешно пройдены.

Сидя в машине, я постоянно отнекивался от очередной предлагаемой рюмки и с любопытством разглядывал взрослых и детей на детской площадке, на которой когда-то сам играл в четырёхлетнем возрасте. Обоих моих одноклассников, которым я рассказывал, как мне важно достать эти ноты для одной удивительной девушки, звали Димами.

– Разберёмся! – весело обещал мне один Дима, дипломированный геологоразведчик, разливая содержимое прозрачной бутылки по рюмкам.

– Ты даже не знаешь, что такое «ок гугл»? Темнота! – потешался надо мной второй Дима, главный менеджер по продажам санузлов.

Друзья смеялись, потешались над моей отсталостью, выражавшейся в отсутствии мобильного телефона, и обещали мне решить вопрос, не выходя из салона автомобиля. Они обзванивали всех авторов подходящих под мой запрос объявлений и весело требовали от них Рахманинова. Старых нот была уйма, но концерта номер два нигде не было, и нас посылали то на антикварный рынок, то в консерваторию.

В маленькой комнате, которую любезно освободили к моему приезду мама с сестрой, я первым делом поставил на комод твою фотографию. Не удержался, когда увидел её в соцсети и распечатал.

– Кто это? – поинтересовалась мама.

– Это Галя.

Больше я ничего не мог объяснить. На снимке твои глаза были наполнены любовью. Её было в избытке. И это не была любовь к мужчине – так на мужчин не смотрят. Скорее всего, снимок делала сестра. Это сестринская любовь: к жизни, к одному из её моментов.

Поиски в зелёном джипе разбавлялись удивительными историями из жизни двух закадычных друзей. Чаще всего звучала история о том, как в холодную осень начала девяностых в город не успели завести антрацит, и в старинном доме, куда подавалось тепло из котельной, куда оба приятеля едва устроились истопниками, помёрзли трубы. Оба друга угрюмо ходили по квартирам, на глазах у замерзающих жильцов спиливали отопительные батареи и затыкали оставшиеся дыры деревянными затычками. Это звучало для меня дико и походило на времена Москвы есенинской, когда в печах жгли и заборы, и мебель.

Потом повествование переходило на театр Гоголя, где в те же годы первый Дима работал осветителем и устраивал настоящий праздничный стол для голодных артистов, раздобыв по счастливой случайности банку солёных огурцов и чёрного хлеба. Такие истории повергали меня в шок.

Истории же второго Димы были сюрреальны и походили скорее на сюжеты из фильмов Бунюэля. Однажды утром, спускаясь в фойе из номера вологодской гостиницы, где он остановился на время своей командировки, худенький Дмитрий ощутил на себе пристальные и восхищённые взгляды других постояльцев и гостиничного персонала. Более того, все они стали аплодировать ему и кричать «браво». Всё это так стушевало его, что он готов был повернуть обратно, чтобы запереться у себя в номере. Но он и так опаздывал на деловую встречу, поэтому набрался храбрости и пошёл к выходу. На полпути его остановил портье. Когда же тот торжественно вручил ему стопку бумажных банкнот, Диме совсем стало не по себе. Вернувшись после заключения сделки, он первым делом направился в гостиничный бар. Отвечая на вопрос, что произошло сегодня утром, бармен объяснил Дмитрию, что на самом деле всё произошло ещё вчера вечером. И он поведал историю, как уставшего Дмитрия, который был не в состоянии самостоятельно стоять на ногах, до номера несли под руки две девушки. Дмитрий же восторженным голосом кричал на весь отель «всех люблю» и разбрасывал всем вокруг бумажные деньги.

Слушая эти истории, мне становилось стыдно, что я, непонятно зачем, так далеко живу теперь.

Нотный киоск в консерватории оказался закрыт до окончания новогодних каникул, до конца моего отпуска, и, чтобы не возвращаться с пустыми руками, я скупил все кроме второго концерты Рахманинова у одного букиниста. Но и этого для тебя мне казалось мало. Что было бы ещё тебе подарить? Я гулял по заснеженной Москве, радовался настоящему морозу, всматривался в бесстрастные глаза икон в маленьких кособоких церквушках, разглядывал румяных девушек в настоящих шубах. Ты жила здесь. Как ты могла отсюда уехать? Как мог я отсюда уехать? Изгнание из сада? Из детского?

* * *

Я вернулся из Москвы в первых числах января. Тебя, я знал, ещё не было, и точная дата твоего возвращения была неизвестна. На следующий день после приезда я уже вышел на место новой работы и в стрессе зубрил новые для меня технологии. Работа и зубрёжка так поглотили меня, что в таком состоянии мне было стыдно думать о тебе – я не хотел, чтобы до тебя доносились те нудные, сухие волны теории, в которые я был теперь погружён с головой. До твоего приезда я смогу выплыть, освоиться и вернуть ту лёгкость, которой можно уже делиться. А пока, оказалось, даже хорошо, что тебя нет в городе.

В новом коллективе большую долю составляли женщины, и в лофте офиса часто стоял беззаботный девичий щебет. Была пара красивых лиц, и в меня вселилась уверенность, что именно с ними я и буду дружить впоследствии: когда ты осознаешь власть и силу собственной красоты, мне потребуется поддержка подруг и советчиц.

Работа впоследствии часто отвлекала меня от неудач в отношениях с тобой, и я ловил себя на мыслях, что в офисе ты меня почти совсем не тревожишь, что я легко и полностью отдаюсь любимым логическим задачам и проблемам, совещаниям и дискуссиям. Работа окрыляла, захватывала и давала силы и уверенность в себе, в своих способностях. Но как только я переступал порог фирмы наружу, мной всецело овладевали мысли о тебе. Уверенность улетучивалась уже на второй-третьей минуте, на пятой-шестой сотне метров и пропадала полностью возле храма. Чётко вырисовывались границы двух миров: один мир решительности, силы и признания с центром внимания на работе и второй мир с эпицентром-тобой. Он тоже был сильным, летящим и, конечно, более ярким чем первый. Только в твоём мире мне приходилось ежечасно что-то доказывать – что-то, на что в первом мире доказательств совсем не требовалось. Эти два мира соприкасались и даже проникались друг другом. И в храм я приходил то из одного, то из другого – то сильным, то неуверенным. И всё же мир, где центром всего постепенно и неизбежно становилась ты, был главным. Остальное необходимо было лишь для равновесия, для баланса: работа, дочь, приятели.

Ты спросишь, где же у меня Бог?

Я скажу, что к Нему можно испытывать разные чувства – и не больше ли радости Ему от потерянного и вновь найденного ягнёнка, чем от девяносто девяти послушных, предсказуемых овец. Где у меня Бог? Я звал Его с собой: «Пойдём со мной за грибами. Пойдём встречать Галю. Пойдём со мной разрисовывать ночью улицу». Я с каких-то пор стал обращаться к Нему как к попутчику, предлагая Богу смотреть на тебя моим глазами, дарить тебе ноты общими руками. Я звал Его в свидетели во всём, что касалось тебя. И конечно, боялся что-либо опошлить.

Ты появилась на литургии двумя неделями позже.

17 января

Я всячески обходил тебя стороной и лишь издали вглядывался и знакомился с тобой заново. Пакет с московскими подарками пришлось попросить передать тебе с Наташей из иконной лавки. Когда-то эта маленькая женщина обласкала меня парой искренних, добрых слов и уже этим полностью завоевала моё доверие. Она радостно согласилась поучаствовать в таком деле, хоть и с благодушной улыбкой приговаривала: «Ох, не пара тебе Галя!». Было приятно наблюдать, как Наташа подошла к тебе сбоку, приложила губы к платку возле уха и передала свёрток. Ты, недолго думая, раскрыла пакет, заглянула в него и широко заулыбалась. Я довольный уехал домой. Вера в то, что в следующий раз ты уже сама подойдёшь ко мне хотя бы из вежливости, окрыляла – впереди целая неделя счастья… и оно уже через час постучалось в двери через сеть «дневники»:

– «Большое Вам спасибо за такие подарки! Отдельное спасибо за иконы, очень Вам благодарна! За варежки огромное спасибо. Классные. Сегодня не видела Вас в Храме. Как Ваши дела? Надеюсь, что всё в порядке.

P.S. Не забыли «Вечернее». Спасибо!»

Я долго не решался ответить, смакуя доставленную тебе радость. Потом всё же ответил, и переписка продлилась до самого вечера. Ты просила тебе не выкать, я рассказывал, как близко от дома и от церкви моя новая работа, и приглашал тебя на службу в деревянный храм. Несколько раз я попытался закончить беседу первым, чтобы показать свою мнимую независимость от тебя, а точнее, чтобы скрыть, насколько я беззащитен перед тобой.

На следующий день, вернувшись с работы, я опять обнаружил сообщение. В этот раз с просьбой набрать тебе маленькую бутылочку крещенской воды, потому что ты пишешь реферат и вместо праздничной литургии попадаешь на лекцию.

Я снова был на седьмом небе. Конечно, я наберу тебе воды в самую красивую бутылку. Конечно, Галина Сергеевна, дописывайте свой реферат «Влияние классической музыки на таяние льдов в арктических широтах». Впереди у нас светлое будущее.

– «А Вы будете в три часа ночи обливаться водой?» – спросила ты по-детски.

Теперь буду!

Мы распрощались около полуночи в Крещенский сочельник. А уже на следующий день договаривались встретиться на акафисте в среду, чтобы я отдал тебе воду. Ещё я просил совета, каким бы таким национальным блюдом можно угостить сотрудников фирмы на корпоративном завтраке. И ты оказалась в растерянности:

– «На завтрак… Обычно у нас едят каши, но они вряд ли поймут. Овсяная, манная, пшеничная и т. д. Правда, пока Вы принесёте, всё уже будет холодное. А… можно ещё сырники. Тоже национальное, кажется».

И приписала, что возьмёшь воду только при условии, если заплатишь мне за ноты. От оплаты нот я попытался увести разговор в сторону и поблагодарил за совет:

– «Остановлюсь на сырниках. С изюмом и сгущёнкой…»

Ты же заметила, что ноты старинные, дорогие. Предложила цену в двадцать алтын и добавила:

– «…Правильно, сырники будут в самый раз. Значит, Вы хороший повар, если умеете готовить сырнички».

Я отреагировал тем, что могу готовить и отменные супы, и стал сбивать цену:

– «Ноты не стоят двадцати алтын, не придумывай – за двадцать я их не продам – за один алтын только».

– «Хорошо, десять, уговорили».

– «Один».

– «Десять».

– «Галя, не торгуйся!»

– «Это Вы торгуетесь!»

– «И два билета на балет».

– «Зачем мне два?»

– «Ты неправильно торгуешься – нужно сбивать цену!»

– «Ок. Договорились. Отдаю завтра Вам десять алтын, а с билетами потом».

– «Зачем тебе ноты трёх совсем не тех концертов и рапсодии на тему Паганини за десять алтын??? Возьми так – я всё равно играть не буду».

– «Кто знает… всё бывает в жизни. Вдруг заиграете».

– «Я же не спекулянт. Эх, отдам ноты через Лию!»

– «!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!»

– «Тем более там вода святая ещё будет – потом люди подумают, что я воду продал!»

– «Какие люди?»

– «Лия, например».

– «Да я же не буду демонстративно отдавать».

– «А как?»

– «Хорошая идея. Да, через Лию. Она потом будет о Вас такого же мнения, как и обо мне сейчас. Кстати, благодаря Вам».

– «Что я бедный студент? Да она так не думает о тебе, ей просто нравится участвовать в таких играх…»

– «Короче, не буду отвлекать Вас от работы, так как ещё потом буду виновата. Я же бедный студент и лентяй».

– «Да, я действительно работаю сейчас. Завтра поговорим. Ты не лентяй, у тебя просто ученики разбежались из-за неудобного расположения школы».

– «Да пошутила. Конечно, есть сейчас чем заниматься. Экзамены, занятия, подработки и т. д. Просто есть люди, которые занимаются хорошими и нужными делами. Ещё и пользу людям приносят. Ладно, до завтра».

20 января

К шести вечера я прибежал в храм с набранной здесь же накануне в обеденный перерыв крещенской водой. Ты сидела с самого края тянущейся по периметру скамьи, и мне как опоздавшему пришлось встать рядом.

Вёл беседу молодой и темпераментный о. Дионисий. Вопросы его часто были неожиданными и казались порой с подвохом.

Однажды, приводя пример, он озадачил нас вопросом, кем является для нас Михаил Шумахер. Мы наперебой пытались угадать направление мысли священника: «Еретик? Католик? Лютеранин?». Каждое новое предположение было пропитано осуждением и отвержением Шумахера из рядов избранных и, конечно, совершенно не устраивало о. Дионисия, а скорее даже выявляло интересный факт нашей враждебности: Шумахер не православный, не озарённый истинной верой и чужой. Мы едва сдерживались от судорожного смеха, видя свою собственную карикатурную святость. Священник, не найдя достойного ответа, то ли разочарованно, то ли победно вынес свой совсем непохожий на наши догадки вердикт: Шумахер наш брат во Христе!

В этот же раз конвульсии вызвал один неуверенный, приведший всех прихожан и самого о. Дионисия в недоумение ответ средних лет женщины. Тема шла о связи поколений, о памяти и почитании предков, и священник задал, казалось бы, простой вопрос:

– Кто-нибудь помнит хотя бы, как звали вашу прабабушку?

Он смотрел на присутствующих: все молчали.

– Ну вот вы, например, – обратился он к женщине напротив, – кто ваша прабабушка?

Женщина всполошилась и наугад заявила:

– Ева!

Вся скамейка похваталась за животы, покатилась с хохоту, засветилась прищуренными глазами в попытках усвоить эту невероятную мысль. О. Дионисий опешил:

– Даже так, да?

Ты улыбалась. Это тоже минуты счастья – общего счастья. Интересно, зафиксируются ли они где-нибудь в вечности, так что можно было бы сюда вернуться.

Я проводил тебя до моста. Мы говорили ни о чём и улыбались. Дома меня уже ждало новое сообщение.

– «Спасибо за ноты! И, конечно, за водичку.»

– «Я посмотрел в ютуб Дениса Мацуева, ты одарённее! Галя, я готовлю оливье, сырники и ещё сварю пельмени и завтра обжарю их. Хороший завтрак для фирмы? Десять алтын за ноты – хороший бизнес. Привезу тебе ещё Шопена».

– «Да уж… Денис Мацуев – вечная тема. Завтрак будет убойный. Я смотрю, у Вас открылось второе дыхание. Столько приготовить, да ещё и для фирмы… Браво! А что обжарите? Не поняла».

– «Пельмени обжарю – тогда их можно и холодными есть. Скажи, а у тебя нет такого, что по возвращении с Родины ты не можешь прийти в себя недели две и не понимаешь, почему ты здесь, а не там? У меня всегда так. Одно и то же каждый раз. Но у тебя по-другому. Ты давно дома не жила, и детство было у тебя в разных местах… Чем лучше заправить салат, майонезом или сметаной?»

– «Начиная с Родины и заканчивая майонезом хорошо получается. Конечно, бывает. Думаю, что пословица “где родился, там и пригодился” имеет место быть. Мы совершенно другой народ, поэтому тоска по Родине будет всегда. Мне даже дышится там легче, но, увы, жизнь вносит свои коррективы. Тем более если мы христиане, то должны понимать, что мы там, где должны быть. Если Господь так рассудил, то это несомненно, для нашего же блага. Ничего, скоро забудется, и будут снова рабочие будни, что даже не заметите ничего. Не советую обжаривать пельмени. Если есть возможность, просто сварите их перед самым выходом и положите в формочку тёплыми. Так будет гораздо вкуснее! Когда поджариваешь, то тесто становится очень жёстким, и вкус сразу меняется. Салат заправляйте майонезом. Только хорошим и качественным. Вроде всё. Да, ещё такая деталь. Мы очень “чуйственный” народ, поэтому так остро всё ощущаем, но такие ситуации укрепляют нас, и это хороший способ уменьшить свою чувственность. Чувство – оно в любом случае останется, и тонкое восприятие тоже, но даже в Православии это не приветствуется. Только по отношению к Господу… и искреннее с сокрушённым сердцем покаяние, что не всегда, к сожалению, получается».

– «Почему ты такая умная… Я был в двадцать три гораздо глупее. Галя, можно я тебе поищу заработок? Например, в каких-нибудь солидных заведениях с роялем, где ты сможешь иногда играть. Чувственность не приветствуется верой? Да, я знаю, но ты могла бы сама объяснить, почему. Ты спи уже, спокойной ночи. А мне ещё резать курицу и огурцы».

– «Хорошей готовки Вам. Большое спасибо за Вашу доброту, но, знаете, практически нет смысла искать подработки, так как, пока точно не знаю, но если Бог даст, то вряд ли останусь в городе на Мастера учиться. Мой профессор давно закончил преподавать – уже год занимаюсь сама. Здесь нет человека, у которого хотела бы продолжить своё обучение. Да и со здоровьем долгое время уже не складывается. В общем, только Господь знает, что меня ждёт. Поэтому не зарекаюсь. Может и не получится поступить, найти профессора или ещё что-нибудь… Тогда нужно будет остаться в городе. Не буду загадывать. В любом случае всё будет не так, как планируешь».

– «Что ты имеешь в виду? Переезд в другой город? Помимо местной столицы и Койска нигде тебе не понравится, Галя. Оставайся, пожалуйста…»

– «У меня сестра в Койске. Было бы здорово вместе, но после последних событий не хотелось бы туда переезжать. К тому же там нет профессора, у которого можно было бы действительно учиться. Про столицу тоже думала, но немножко хаотичный город. Одни новостройки и не могу сказать, что с умом сделано. Посмотрим. Как Бог даст».

– «Ты ищешь именно профессора, а не город? Соглашайся здесь на слабенького какого-нибудь профессора».

– «Правда, редко удаётся на двух стульях усидеть»

– «Профессор и город – это два стула?»

– «Зачем?»

– «Зачем? Я так просто не могу сказать, зачем. Цель у тебя какая? И не ломай себе режим – дисциплинируй себя рано вставать, спать ложись».

– «К огромному сожалению, в последнее время у меня её практически нет, в связи с определёнными обстоятельствами в жизни. Так и делаю. Сегодня исключение. Нужно было очень много по электронной почте отвечать. Ладно, всего доброго Вам. Ангела Хранителя ко сну!»

– «Счастливо, Галя! С Богом!»

– «Спасибо».

– «Тебе спасибо. Пока!»

– «За то, что посоветовала майонез в салат добавить? Пока».

21 января

Дни наполнились тайной радостью. Воздух стал прозрачным и звонким. Было видно: не только я, но и вся Земля, если не вся Солнечная система, влетела в зону физически ощутимого благоденствия. Жить было интересно. Вечером после работы я нашёл новое сообщение в «дневниках».

– «Думаю, что там все объелись и довольны новым работником. Главное, чтобы в привычку не вошло».

– «Новым работником будут довольны, когда я начну приносить прибыль от работы с клиентами».

– «Да… ну Вы и наготовили поздравляю с успешным вхождением в коллектив. Думаю, они Вам очень благодарны!»

– «Ну что ты! Главное – программирование! А от него нет ещё удовлетворения внутреннего. Когда появится, то сразу окрылённость и уверенность в себе растёт, и на всё в розовых очках смотришь. У тебя бывает вдохновение от труда – от того, что всё получается?»

– «Бывает, но очень редко. Тем более, как показывает практика, ни к чему хорошему это не приводит».

– «Ты имеешь в виду эйфорию от достигнутого? Я имею в виду удовлетворение от выполненной задачи: это длится один день, а на завтра уже нужно заново что-то решить, какую-то головоломку. Наверно, всё же разные специфики у программирования и фортепьяно».

– «Согласна. Совсем разные».

24 января

В воскресенье я выждал, когда ты выйдешь из храма и, отсчитав полминуты, побежал следом. В дверях меня пытался остановить тридцатидвухлетний Лукьян. Он растянулся в улыбке и не поверил, когда я, извинившись, проскочил мимо.

– Здравствуйте! – поздоровалась ты.

– До моста?! – спросил я разрешения тебя проводить.

– Хорошо. Вы говорили, что очень много лет ходили в зарубежный храм. Хотела спросить, как исповедует там священник? Я причащалась там только один раз, но, к сожалению, в тот раз был священник, который ничего не понимал по-русски, но слушал… Вы, наверное, не раз исповедовались там русскоговорящему священнику?

– Галя, если честно, то я в плохих отношениях с тамошним настоятелем. У меня был с ним большой конфликт пару лет назад. Я вообще тогда чуть не ушёл из церкви и перешёл в этот приход. А до этого была ещё одна история… – я замялся, не желая посвящать тебя в не самые красивые события, но потом всё же попытался донести до тебя один случай десятилетней давности.

* * *

Тогда я уже второй год как воцерковлялся, ходил практически на все службы в свободное время и, наверно, из-за своего постоянства получил послушание быть вторым звонарём. Однажды мне позвонил настоятель и попросил повесить плакат на колокольню. Широкий такой, клеёнчатый плакат с синей надписью на жёлтом фоне «Ночь Церквей». Специально к событию чем-то похожему на ночь музеев, ночь театров приготовленный.

Так как на первых порах в церкви человек испытывает особое рвение и предаётся вере фанатично и страстно, то и я отнёсся к «ночи церквей», мягко сказать, настороженно. Мы повесили его втроём: главный звонарь, я и ещё один прихожанин. Чувство при этом у всех было неприятное. Я представил, как буду молиться в здании, обвешанном рекламными вывесками, и мне стало не по себе. Так что я уже и вслух засомневался: можно ли, говорю, такой плакат на дом молитвы вешать, как на «Икею». А священник отговаривался и успокаивал: не переживай, мол, я же благословил, мне и отвечать.