Текст книги "Галя"

И всё же тут легко было сбиться, ведь некоторые дни непременно хотелось бы изменить, признать ошибкой, начать сначала. Но не я, не я замечал эти ошибки. Я лишь угадывал их в твоих глазах: оправдание там или осуждение…

Как альтернативу портретам я загорелся подарить тебе полёт в сказочный город на воде, но, будучи знаком с твоей чарующей скромностью, всё же заранее спросил тебя об этом.

– «Нет».

– «Перестарался снова. Занесло».

– «Занесло, как никогда».

– «Вы совсем о чем-то другом думаете. Совсем не о том. Это какое-то невероятное непонимание, или я это не так доношу. Я только по Вашей реакции вижу, что занесло. Или я сам чего-то не понимаю, и мне не хватает такта и учтивости. Нужно было ничего не предлагать, не дописывать, никаких новых идей».

– «Практически последнее предложение самое верное! Никаких новых идей! К чему это всё? Какие подарки, предложения, идеи?»

– «Вас пугает внимание к Вам – оно кажется излишним. Вы на это так резко реагируете. В нем нет ничего особенного. Только вряд ли я вам это докажу. Только Вы сами выбираете, как к этому относиться: настороженно или доверчиво и легко…»

– «Ну, доверчиво уж точно мало к чему в этой жизни можно относиться».

– «Я думал сегодня в обеденный перерыв: недоверие – оно от природы или от опыта? И решил, что от природы: сперва человек не доверяет, а потом уже недоверие оправдывается притянутыми событиями. А доверие притягивает совсем другие – радостные и лёгкие – события. Так каждый подтверждает свою природу. Только странно: по Вам не скажешь, что Вы недоверчивы – у Вас светлый, сияющий вид, почти счастливый. Поэтому меня и удивляет Ваша резкая реакция раз за разом – я даже не всегда успеваю понять, что я не так сказал… А я вот доверяю – убедился, что лучше доверять всегда. Но у каждого своя природа, и Ваша, пусть и с недоверием, позволяет вам быть красивым человеком. Счастливо!»

– «При чём здесь красота к доверию? Да люди видят лишь то, что хотят видеть. Мы совсем не знаем людей и не сможем никогда помочь, потому что никогда ничего не знаем… Всё настолько обманчиво».

– «Хотят доверять – видят доверительное, а не хотят – видят недоверительное… Разве я не об этом?»

– «Я просто даже не о доверии… Ерунда, долго рассказывать».

– «Ты сама выбираешь, враждебен к тебе мир или он к тебе со всей открытостью. Ты сама выбираешь. Ты, а не мир. Одни смотрят на жизнь как на выживание, а другие как на чудо и возможности и принимают всё с благодарностью».

– «Абсолютно с Вами согласна. Ничего не имела против этого. Просто кто-то это умеет делать, а кто-то нет. Это зависит от восприятия, наверное. Или от количества дурных мыслей в голове. У кого-то легкомысленных, а у кого-то тяжеловесных и противоречивых. Можно перечислять до бесконечности».

– «Откуда же тогда недоверие и настороженность? Это страх попасть в безвыходную ситуацию? Но человек не может попасть в плохую ситуацию с чистыми мыслями. Только недоверие может привести человека туда, где можно сказать: «ну вот, я же правильно не доверял». Всё же внутри, а не снаружи».

– «Это долгая история и, думаю, что в ней вряд ли можно разобраться. В любом случае очень рада, что Вы позитивно настроены. Видимо, в этом и проблема, что у людей всё внутри. Снаружи люди не смогли бы так долго с этим жить. К тому же то, что внутри, не так уж и просто поменять или вовсе искоренить».

– «Проблема?! Галя, это радость – человек сам устраивает свою судьбу: настроен на борьбу и борется с ветряными мельницами, настроен на несчастье и во всём видит обман и предательство, настроен на радость и любовь и получает в ответ радость и любовь. Ну да, ты права, не так легко искоренять у себя привычки и настрой, но зато сама возможность – она есть, у тебя её никто не отнимет».

– «Возможность всегда есть. Всех Благ!»

– «Да, тебе тоже всех Благ! Счастливо!»

10 марта

Утром я поздравил с днём рождения дочь. Сусанна почти не говорила по-русски, жила в полутора сотнях километров от меня и особо по мне не скучала. Наведывалась раза два-три за год. Если в бывшем приходе её ещё как-то помнили, то в нынешней общине мою дочь практически никто не знал. Я был лишён возможности похвастаться пригожестью моей белокурой красавицы, и это тоже накладывало на наши отношения прохладу: она жила своей жизнью, я своей. Про тебя она уже знала, но ни ей до моих отношений, ни мне до её не было никакого дела, и я лишь переживал за её успеваемость в университете.

Ты вновь написала первой. Поводом оказалась Никина просьба о помощи в изучении здешнего языка, и ты, в свою очередь, обратилась ко мне с вопросом, не подскажу ли я пару хороших вечерних курсов. В ходе беседы выяснилось, что и тебе нужны подобные курсы.

– «Я был уверен, что ты говоришь уже сносно. Хочешь, я с тобой по-здешнему буду бормотать до перекрёстка? Хоть какая-то польза от меня будет вам».

– «У меня все время по-разному. Могу нормально поговорить, а бывает, так заклинит, что…»

Я перешёл на здешний язык и стал изображать навязчивого туземца:

– «Schtoite, Galyna! Mojno provoditi was do perekrestka?»

Ты ответила тоже на здешнем наречии:

– «Net, spasibo!»

– «Pojaluista! Ya jivu w tom je napravlenii».

Ты не ответила наглому иностранцу.

– «Galya, wi je budete sdesi w woskresenie?»

Ты снова промолчала. Прождав четверть часа и набравшись смелости, я начал отвечать за тебя сам:

– «Галя: ya nikogda bolshe ne uedu, Andrey. I wi mojete menya prowojati wsegda. I ne tolko do perekrestka, a daje do kinoteatra «Abaton». I, mojet byti, kogda-nibud (ya ne hochu obestchati), wi smojete prowoditi menya do doma. No tolko esli wy sojgyote moi portrety. Soglasny?

Андрей:?!»

Ты лаконично попрощалась:

– «Да уж».

11 марта

Беседа на чужом наречии меня впечатлила, и я попробовал себя в роли сказочника с твоей Родины:

– «Йде Галя з Храму, а за нею сірий вовк. Запитує: – Галя, можна тебе проводити? – А Ви не маніяк? – Ні! – Добре, але тільки до перехрестя. І взагалі, у нас різниця у віці велика, і ви дивний якийсь, повертайтеся назад, вас там чекають. – Мені з тобою краще. – Коли знайдете мені ноти до другого концерту Рахманінова, тоді подивимося. І як же ваша дівчина в Москві, ви ж збиралися одружитися? – Та немає ніякої дівчини. – Гаразд, якщо я відчую, що це більше дружби, то на жаль, мені доведеться зробити вам боляче. Але всі, яких я прогнала, тепер щасливі… – Добре… – Фотокартку віддайте! – Добре…»

– «Вы весь смысл переворачиваете. В итоге каждый понимает, как хочет… Я вот только не могу понять, к чему это Вы всё пишите. Зачем?»

– «Да, смысл перевернул, это правда. Просто хотел красивей историю написать. На самом деле, всё иначе, прозаичнее, примерно так: відчепися від мене, вовк! Просто так пишу, Галя. Хочу вас развеселить и хочу с вами общаться, но Вы этого не желаете. Вы в принципе всё уже под мостом по дороге из деревянного храма мне сказали: что оборвёте все отношения со мной… Вы только пожёстче мне скажите, чтобы отстал, и я отстану. Правда».

13 марта

Ты не позволила себя проводить. Три раза оборачивалась и твёрдо просила: «нет». Я остался на площади с подошедшими приятелями. Они подтрунивали надо мной:

– Да закажи ещё с десяток портретов у разных художников и сделай выставку в Доме Чайковского.

Идея, таившаяся в иронии, показалась красивой и размашистой: Галина Г. глазами двенадцати художников! Через полчаса мы с Лукьяном уже выпили по чашке кофе, сыграли партию в бильярд. Вскоре в «Моно» подошла Варвара. Маленькая блондинка с карими глазами попыталась заказать себе «Четыре розы».

– Пить ты больше не будешь, – заявили и я, и Лукьян и предложили ей огромный стакан мятного чая.

Варвара спорить не стала:

– Чай так чай!

– Мне кажется, абсолютная безусловная любовь, это равнодушие, – вопросительно посмотрел я на Варвару.

– Не соглашусь.

– Ну как же: отказ от собственных интересов, собственной корысти приводит к равнодушию.

– Вовсе нет, – пыталась найти другое объяснение Варвара. – Ты просто желаешь счастья другому, даже жертвуя своими интересами.

Лукьян молча закатывал шары.

– А если человек попросит даже не думать о нём? Ведь и мыслями люди связаны друг с другом и могут ощущать эту связь физически.

– Тогда ты перестанешь думать о нём – выполнишь его просьбу.

– Это и есть равнодушие. Круг замкнулся.

Варвара такой вывод не принимала. Но я не хотел останавливаться и прыгнул ещё дальше:

– Я вполне допускаю… как бы это правильно сказать…

– Что Галя тебя любит! – засмеялся Лукьян.

– Да, – подхватил я: – Именно она меня любит, а не наоборот. Поэтому она меня и не держит, не бегает за мной, даёт мне полную свободу… А я… А я чувствую эту её любовь и просто прилип к ней. Я как вампир ей упиваюсь. Это мне любви не хватает, а у неё любви для меня в избытке.

– Интересный поворот, – оценила Варвара.

– Конечно, иначе бы вы не встретились, – съехидничал Лукьян.

– Просто Галя понимает, что это единственная форма отношений, в которой любовь не умрёт. Да ответь она мне, быт, сытость и неурядицы заземлили бы мои чувства. Вот она и бережёт их, бережёт меня. Такая она мудрая!

Варвара улыбалась, и я ей был очень благодарен.

И всё же от ссоры я не находил себе места. Твой холод на мои глупые последние сообщения не давал мне покоя, и я быстро откланялся и помчался домой, чтобы быстрей всё исправить.

Недолго думая, в «дневниках» я сделал окончательное признание:

– «Раз мы всё равно поссорились, то… я Вас люблю».

– «Чего же боле, что я могу ещё сказать? Так Вы же говорите, что только дружить хотите. Я вот об этом Вам и говорила».

– «Только дружить, но Вас и дружба оскорбляет, какая разница. Вам всё в тягость. И этот Ваш вопрос “зачем?”. Вас же всё равно не устраивает ни один ответ, поэтому придумайте ответ сами. И это недоверие – это как требование: будьте плохим, признайтесь, что вы злой, чтобы я оказалась права… Я не знаю, что мне Вам отвечать, я просто хотел дружить с Вами и чаще видеться, потому что влюбился. Но не больше! А вы мне приписываете какие-то намерения. Гусыня!»

– «Простите, не хотела Вас обидеть, но как Вы не можете понять: если человек кого-то любит или возникает симпатия, то ни о какой дружбе и речи не может быть. Чаще видеться, дарить подарки и т. д. Это все хорошо, а мне что делать? Это уже не дружба получается. Вы же взрослый человек и так пишите… Дружить хотели, а я ещё и виновата».

– «Ничего Вам не надо делать, разве есть какие-то требования – мне просто приятно Вас видеть и всё. Но Ваши страхи и драматизация какая-то…»

– «Гусыня, так гусыня. Это Вам сейчас так кажется, что все просто».

– «Ну Вам подходит же “гусыня” из-за вашей гордости и осторожности. И гусей я люблю».

– «Вам будет трудно в первую очередь».

– «Да я Вам в любом случае благодарен – с ноября совсем в новом мире живу. И никогда у меня намерений не было, какие-то дальше дружбы отношения строить – просто помогать и общаться…»

– «Этот ужасный вопрос “зачем” не такой уж и плохой. Человек должен понимать, зачем он это делает. Смысл происходящего. К чему приведёт эта дружба?»

– «Ну вы же сами повторяете: я же говорила! Это Ваше недоверие – ожидание драмы, для которой вообще причин нет. Вопрос “зачем” – вообще из области рационального, а не из области веры. Вот Вам близкий человек будет ставить такой вопрос всегда: “зачем? зачем?” – Тогда Вы тоже не будете знать как оправдываться и доказывать. Разве дружба должна иметь цель? Просто ведь дружат и просто ведь любят…»

– «Это другой вопрос, если и мне человек будет нравиться или близок. Тогда зачем спрашивать?»

– «Вы родились в Славянске, а рассуждаете, как местная мещанка какая-то».

– «А я вот не могу так. Если знаю, что человек что-то чувствует, то никак не могу дружить».

– «Так и скажите: Вы мне не нравитесь и не близки. Это и будет правдой. И разве дружба не на любви основана? Как же дружить, если человека не любишь? Вот я друзей люблю».

– «Я думала, что Вы и так знаете, что я Вас люблю только как человека (как практически всех людей), но не более того».

– «Так с Вас и не требуется большего, не ожидается».

– «Вот я о той же любви говорю. Как Вы друзей любите».

– «Нет, вы о другой».

– «Это ясно, но практика показывала, когда у людей отношение разное и любовь разная, то дружить не получается».

– «Практика тоже не православное понятие. Православное понятие – чудеса. А на практике вы далеко не уедете. Вы бы ещё с трёх лет начали основываться во всём на практику – как бы Вы мир постигали и открывали новое, раз всё уже знали в три года?»

– «Есть такие моменты, которые редко меняются».

– «Вообще никогда не надеялся, чтобы Вы отвечали. Просто, чтобы общались, помощь принимали… А Вы в шоке: балет, кино – как можно? Вы этим сами только подстрекали ещё больше для Вас делать».

– «Обязательно скажу Вам, если нужна будет помощь».

– «Эти Ваши отговорки – не лицемерьте».

– «Я, между прочим, честно говорю. Но если у Вас такая реакция, то уже ничего не попрошу».

– «А вы видели, когда уезжали на Родину, что я Вас провожать на вокзал приходил?»

– «??? Ужас… Вы за мной ещё и следите».

– «Я попросил Нику, чтобы вместе пойти, но она не смогла, а у меня школа была рядом… Да, конечно, следил… я же помешанный, как Вы уже говорили…»

– «Понятно. Как можно провожать человека, который даже не в курсе…»

– «Полюбите, поймёте».

– «Да, наверное».

* * *

Опасаясь за свою свободу, ты постепенно стала увеличивать дистанцию. Ответы стали жёстче и прямее. Вежливость ещё сохранялась, но часто сквозь неё сочилось едва скрываемое негодование. Я это чувствовал, но тогда у меня на вооружении была одна захватывающая теория, которую я пытался воплотить в жизнь. Вернее, я пытался изменить именно свой личный взгляд на внешний мир. Поэтому причину твоего недовольства я легко перенёс с тебя на собственное восприятие: это лишь мои мысли, моя предрасположенность увидеть скорее отчуждение, чем взаимность. Я разбирался, чего во мне больше: желания быть с тобой ближе или сомнений в реальности этого. Если осознанные или неосознанные сомнения в той или иной степени исполняются, как исполняются в той или иной форме желания, то мне достаточно лишь перестать сомневаться в любви.

А как же ты? Неужели вместе с причиной твоей досады я забирал у тебя и право самой влиять на наши отношения и на окружающий мир? Нет. Ни в коем случае, Галя. Ты живая, ты и есть сама жизнь, независимая от меня. И у меня диалог с тобой. Другой вопрос – хочешь ли ты со мной его вести.

Мне было важно понять, где простирается граница между мной и миром, да и есть ли она вообще. Ведь если нет этой границы, и мир – это я, то нет и границы между мной и тобой, и ты – это я.

Но так можно оказаться в полнейшем и окончательном одиночестве, лишив внешний мир и тебя субъективности. Заполнив всё лишь собой и своим продолжением, я терял и мир и тебя. Границы, похоже, нужны, но и с ними можно оказаться в не менее явном одиночестве. Если мир не связан со мной самой глубинной связью и существует помимо меня, и я занимаю в нём лишь какое-то пространство какое-то время, то как мы вообще можем быть вместе? Даже при самой большой близости. Даже при самом глубоком слиянии. Как это – быть вместе?

18 марта

Ты гусь. Гуси – это те же лебеди. Ты лебедь. И ты царевна. Царевна-лебедь.

В обеденный перерыв я не поехал сразу домой, а забежал в два магазина. В одном я приобрёл баллончик аэрозольной краски белого цвета, в другом два тонких прозрачных пластиковых листа для трафарета.

После работы я отправился на соборование. В храме было очень тесно от наплыва людей, стремящихся раз в год обязательно попасть на это таинство. Я пришёл с опозданием и, войдя внутрь, сразу же увидел тебя справа от входа. Люди стояли рядами, и пять-шесть священников ходили вдоль них с кисточками. Ты, как и все, была уже несколько раз помазана, и лицо твоё блестело при свете паникадил и свечей. Читалось раз за разом Евангелие. Священники менялись местами, клирос затягивал: “Услыши ны, Боже, услыши ны, Владыко, услыши ны, Святый!” Всё было одновременно и скромно, и торжественно, и я, пользуясь ситуацией, смотрел на тебя, не отрываясь, минутами. Произносил своё имя подходящим священникам, подставлял им глаза, уши, руки. И снова смотрел на тебя. Провожать в этот раз я тебя не решился – не хотел нарушать атмосферу таинства своими мирскими вопросами.

Вечером в Сети я нашёл подходящую картинку летящего лебедя, затемнил её и с азартом принялся вырезать трафарет с его силуэтом. Потом долго подбирал для задуманного мной текста аляповатый шрифт. Вырезка трафарета с тонкими буквами заняла несколько часов. Я завёл будильник на четыре утра и заставил себя уснуть.

Просыпаться было легко. Подумалось, что, может быть, занимательная цель сама по себе является источником черпаемых сил: не на цель тратятся жизненные силы, а цель тратится на жизнь.

Я надел старые поношенные джинсы и свитер, который было не жаль запачкать, упаковал баллончик и трафареты в бумажный пакет и вышел на улицу. До храма я ехал неспешно, наблюдая за количеством людей на улицах. Из некоторых ночных кафе ещё доносилась музыка. Подвыпившие люди расходились по домам. Целовались и выясняли отношения редкие парочки.

Первое граффити я решил испробовать возле метро на дороге, по которой ты ходишь в церковь. Я выждал, когда проедет случайный ночной велосипедист, и приложил трафарет лебедя к асфальту. Потряс баллончик, поднёс к фольге и нажал на кнопку. Лёгкая упругая струя краски ложилась на очертания взмахивающей крыльями птицы. Это заняло лишь несколько секунд. Трудней оказалось аккуратно поднять трафарет с асфальта, не сдвинув его и не размазав таким образом свежую картинку. Лебедь получился чётким и ярким.

С текстом вышло тоже удачно, хоть он и был тоньше и филигранней силуэта птицы. Единственно, что создавало трудности, это размещение и перевозка обоих трафаретов в одном бумажном пакете. Трафареты были мокры от краски, и нельзя было допустить, чтобы они слиплись или коснулись друг друга сухими сторонами. Я сделал ещё трёх лебедей с текстом на некотором расстоянии друг от друга и подъехал к площади Чайковского, на которой стоял наш большой храм. Каждые три – пять минут проходил какой-либо прохожий, и мне приходилось останавливать работу. Промчалась мимо патрульная машина полиции. Но вскоре на площади появились четыре подписанных твоим именем лебедя. Основная задача была сделана, никто меня не задержал, и я с облегчением дорисовывал ещё с десяток белых лебедей на нашей с тобой дороге и на мосту. Трафарет начал слипаться, краска попадала на обе стороны листов, так что последние рисунки теряли в чёткости и размывались. Воодушевлённый и удовлетворённый успехом я отправился домой спать. Руки и куртка, как и джинсы, были вымазаны. Я оттирал с себя краску и улыбался в зеркало: удалось посвятить тебе улицу. Теперь мир знает: ты царевна!

19 марта

Ты стояла на левой женской стороне храма. Закончились последние молитвы, и люди стали прикладываться к иконам и расходиться. Ко мне торопливо подошла Ника, поздоровалась и заговорщически улыбнулась:

– Андрей, это ты разрисовал площадь?! Классно! А Галя видела?

– Не знаю, она на меня сердится.

– Хочешь я задержу её, и мы вместе куда-нибудь сходим?

Я растерянно согласился:

– Ну да. Хочу. Будет даже лучше, если ты нас помиришь.

Ника тут же оставила меня и уже через минуту о чём-то с тобой перешёптывалась. Я наблюдал со стороны, как она подозвала к вам одного симпатичного высокого парня, возле которого ты стояла вчера на соборовании. Затем ещё один маленького роста парень приблизился к вам, и Ника, похихикивая, стала представлять их тебе. У меня на душе заскребли кошки. «Тоже мне, подруга!» – досадовал я на Нику. Перешёптывания наконец закончились, и все кроме тебя направились к выходу. Ты же пошла обходить и лобызать образа. Я приложился только к ближайшей совместной иконе блаженных Ксении и Матроны и тоже вышел из храма. На улице я притянул за рукав услужливую «подругу»:

– Что ты там затеяла?

Ника смутилась и пыталась оправдываться:

– Пойдёмте с нами в ресторане чай пить. Галя тоже согласилась…

Я не успел ничего ответить, как вышла ты. Двое ребят сразу же окружили тебя, и Ника тут же примкнула к вам. Вы пошли через вечернюю площадь. Ты никак не могла сориентироваться, что происходит. Я, недовольный, шёл следом. Проходя мимо первого лебедя, Ника театрально воскликнула:

– Галя царевна! Вы видели?! Смотри, Галя!

Ты не понимала, что от тебя хотят, и не обратила особого внимания на белый рисунок, но через десяток шагов, натолкнувшись на второго лебедя, ты обернулась. «Это вы? Зачем это всё?» – читалось в больших растерянных глазах. Высокий парень дал рисункам свой комментарий:

– А что?! Красиво!

Возле дверей ресторана в Доме Чайковского ты подошла ко мне и сказала, что сегодня не нужно тебя провожать и что ты идёшь в компании.

– Я иду с вами, – ухмыльнулся я.

– Нет! – тихо возмутилась ты. – Идите домой.

«Да, конечно, оставлю я тебя с другими!» – подумалось мелко, иронично. Я подошёл к двум сопровождавшим тебя ребятам, и Нике пришлось нас познакомить. Высокого звали Максимом, второго Феликсом.

Мы поднялись на второй пустующий этаж заведения и стали рассаживаться за большим массивным столом. Я выбрал стул напротив тебя, и тебя это сильно задело:

– Это место занято для Ники.

– Ничего не занято: она возьмёт себе другой стул.

Ника в этот момент отсутствовала, и ты демонстративно встала, перешла на мою сторону стола и села между мной и Максимом. Теперь мы сидели совсем рядом, и я не понимал, чем так было для меня хуже.

Все заказывали чай, кто зелёный, кто чёрный. Я для контраста попросил бокал красного вина, и ты снова язвительно заметила:

– Как можно в первую неделю поста алкоголь пить?

Ребята оказались приветливыми, и большинство вопросов за вечер, как ни странно, было обращено ко мне. Феликс заговорил о том, как трудно и опасно девушкам в наши дни, когда города наводнены дикими мигрантами.

– Вовсе нет такой опасности, – опроверг его я. – Всё всегда зависит от самого человека. От его настроя и ожиданий.

– Конечно, но повлиять на настрой другого человека мы не в силах. – вставила Ника.

– Это и не требуется. От твоего настроя зависит и то, кто попадается тебе на пути, и то, как разовьются события. В крайнем случае можно и Бога призвать – это подействует.

– Я, кажется, знаю, что имеет в виду Андрей. – поддержал меня Максим.

– Не всё зависит от нас, – произнесла ты. – Всё в руках Божиих.

Мне становилось горячо от твоего предвзятого несогласия:

– Всё! Именно, что всё! Именно потому, что всё в руках Божиих.

Феликс тоже протестовал:

– Но вы же не Бог! В мире есть и другие люди.

– Если так думать, то да. Если думать иначе, то всё иначе. Это и есть тайна жизни.

Снова ты была против:

– Это уже буддизм какой-то и эзотерика. А мы православные.

– Призывать имя Господне тоже буддизм?

– Вы совсем о другом говорите. Я вас понимаю. – снова поддержал меня Максим.

На душе посветлело. Тридцатилетний парень, сидящий по левую руку от тебя, был явно проницателен и умён. Мои мысли откликались в нём, и на тебя он не засматривался.

– Хорошо. Расскажу такой случай. Однажды мы с одной девушкой договорились встретиться, и она попросила забрать её из университетского компьютерного центра… – начал я и, взглянув на тебя, осёкся: – Это была не моя девушка, а просто подруга. Так вот, когда я зашёл за ней в большой компьютерный зал, то увидел такую сцену: почти все места за мониторами были заняты, а посреди комнаты возвышались два разъярённых южных «шкафа», которые трясли за грудки одного из посетителей и люто осматривали зал в поисках иных соперников. В чём заключался конфликт, было непонятно, но обстановка была накалена до предела, и все были в напряжении. Я прошёл в конец комнаты к робко машущей мне рукой подруге. «Только молчи, умоляю тебя, только молчи и не вмешивайся!» – зашептала она. Но в этот момент вдруг почему-то вспомнилось: «всё, что ни попросите во имя моё, дастся вам». И я рискнул: «Именем Иисуса Христа прекратите!» – выпалил я в пространство и мысленно попрощался с собственным здоровьем. Реакция не заставила себя долго ждать: весь зал обернулся и уставился на меня, оба амбала большими глазами тоже смотрели на меня, как на идиота. Подруга протяжно охнула и от позора закрыла лицо руками. Вы когда-нибудь садились в лужу? Так вот я чувствовал себя полнейшим кретином. Но самое удивительное, что вдруг явилось – это опустившаяся на всех тишина. Всё замерло на несколько секунд, и воцарилась самая что ни на есть немая сцена. Потом всё вздрогнуло, очнулось и зажило прежней жизнью. Но оба буянивших типа отпустили парня и тихо вышли из зала.

– Всякое бывает, – произнесла ты.

Мне стало стыдно за очередную хвастливую историю. Мои ответы ты продолжала вскользь комментировать, и я платил тебе той же монетой. Мы первый раз ссорились на людях.

– Галя, вы одна в городе? Без близких и родных? – поинтересовался Максим.

– Да, совсем одна.

– Не одна! – вмешался я. – У тебя есть я. Мы вместе.

– Разве что в ваших фантазиях, – фыркнула ты.

Наши маленькие словесные перепалки принимали с улыбкой и пониманием. Мы походили на поссорившуюся пару. Ника пыталась сфотографировать всех вместе и ради этого постоянно обращалась за помощью к официанту. Она каждый раз объясняла, что фотки нужны, чтобы отправить маме маленький отчёт о своей красивой жизни.

Расплатиться за себя ты не позволила и, выйдя из ресторана, тут же со всеми поторопилась распроститься. Холодно посмотрела на меня, громко сказала, что сегодня поедешь на метро. Феликс заявил, что тоже едет на метро. Мне ничего не оставалось, как заявить:

– И мне именно сегодня нужно на метро.

По дороге ты тихо сетовала на меня и нарочито отворачивалась в сторону. Извини, но так вот просто отпустить тебя с кем-то другим – с каким-то Феликсом – было бы глупо. Было бы равнозначно отступлению. Да ещё при свидетелях. Я не мог себе этого позволить, поэтому даже вынужден был тебя провожать. При пересадке на станции «Стезя Дев» мы остались вдвоём, и ты разразилась упрёками:

– Что вы себе позволяете? Мы не пара! Скажите спасибо, что мне неловко было при всех вас позорить, иначе вам было бы стыдно.

– Спасибо!

Ты ехала, уставившись в стёкла дверей. Я стоял рядом, держась за поручни и отгородив тебя обеими руками от всего вагона. В стекле отражалось твоё лицо, надутые детские губы и уставшие от Пьеро глаза Мальвины. Ещё твоё отражение походило на бесстрастную икону какой-либо преподобной.

На выходе из метро ты попросила, чтобы я шёл в противоположную сторону, и пожелала мне хорошего вечера.

* * *

Сон мне был сегодня. Обычно ты мне не снишься или же снишься, но я это не запоминаю. А сегодня вот оказался в гостиной большой квартиры какого-то старика и знал: с минуты на минуту появишься ты. Было светло и просторно, белые двустворчатые двери везде открыты настежь. И вот наконец в проёме дверей мелькнула ты и тут же исчезла в другой – своей – комнате. Ты не догадываешься о моём присутствии, и я, не желая нечаянно тебя напугать, иду за помощью к невидимому хозяину квартиры. Возле его комнаты я останавливаюсь и не решаюсь войти. У меня к нему просьба предупредить тебя, подготовить. Я замялся, и в этот момент мы встретились: ты выходишь в коридор, натыкаешься на меня, теряешься, молчишь. Оторопев от долгожданной встречи, я не нашёл ничего более уместным, как схватить твою руку и жадно и виновато целовать её… Галя, Галюша, Галенька… А ты как стояла, так и стоишь передо мной, не произнося ни слова. На лице твоём нет ни испуга, ни отчуждения, и руку свою ты не отводишь.

Тут я проснулся. Первые секунды восторга и волнения быстро иссякли, и я оказался в той реальности, в которой ты меня избегаешь.

20 марта

После церковной службы на площади нас нагнал отец Григорий. Я только-только подошёл к тебе, и тебя осенило пожаловаться ему на меня:

– О. Григорий, этот человек живёт в иллюзорном мире!

– Я тоже живу в иллюзорном мире, – тихо признался священник.

– О. Григорий, благодарю вас! – воскликнул я от неожиданной поддержки.

– Молчите! – сердито одёрнула меня ты и продолжила: – Но он совсем не различает, где его фантазии, а где правда!

– Я тоже этого не различаю, Галя.

– О. Григорий, спасибо!

– Молчите вы! Не с вами говорят. Отец Григорий, но он психически нездоров. Он вмешивается в чужую жизнь, когда его не просят, и ведёт себя неадекватно.

– Я тоже веду себя неадекватно, – принимал все удары на себя священник.

Я ликовал, и мне даже было неловко перед тобой. Мне тут же захотелось, чтобы и ты была права, чтобы и тебя поддержал о. Григорий. А ты уже и сама перевела тему на что-то более нейтральное, и так мы доехали до станции «Стезя Дев».

– До свиданья, отец Григорий, мы здесь выходим! – попрощался я, подымаясь с кресла.

– Не мы, а я, отец Григорий! Я здесь выхожу! – поторопилась ты правильно донести до священника мысль, что мы не вместе, что не пара, что я лишь случайное недоразумение в твоей жизни.

Я уже привык к этому: уже не раз слышал твои забавные заявления окружающим, что мы не пара. Всем на самом деле всё равно. Да, мы не пара в обычном понимании этого слова. Но вышли мы из метро вместе. Ты снова отчитала меня за встревание в разговор со священником и за то, что снова плетусь за тобой после церковной службы.

«Живу ли я в иллюзорном мире? – размышлял я, возвращаясь пешком за оставленным возле храма велосипедом: – Начать ли сомневаться в нём? А какой мир не иллюзорный? Твой? Покажи мне его! Но ведь меня в твоём мире нет вовсе, ну или почти совсем, и ты строишь баррикады и возводишь стены, роешь рвы и закрываешь окна – лишь бы я в нём не оказался, а если и оказался, то не обосновался надолго. Так в каком же мире мне прибывать? Ни в твоём, ни в моём – в каком? Ты всегда отмалчиваешься при таких вопросах. И я недоумеваю: где же мне быть, куда ты меня посылаешь? Там же ничего нет!

Пойди туда, не знаю куда…

Разве что… Принести то, не знаю что!»

23 марта

Ты стала совсем неприветлива, и мне не терпелось всё это поправить и вернуть прежние более доверительные отношения. Я ушёл с работы на час раньше, чтобы успеть на общую беседу в храме. Не желая тревожить тебя раньше времени, я не заходил внутрь, а узнав у дежурившей в свечной лавке Ирины, что ты тоже здесь, оставался в притворе. Некоторые прихожане, завидев меня со скамейки, издали махали мне рукой, приглашая принять участие в беседе. Я качал головой и отнекивался. Тишину большого храма прерывал голос о. Дионисия. Слова священника отражались от стен, летели к другим стенам и вверх, метались по храму и, не найдя выход, растворялись в самом воздухе, камнях и внимательно слушавших их людях. До меня долетали только неразборчивые обрывки фраз.