Текст книги "Загадки истории. Крымское ханство"

Доминиканец Дортелли писал в 1634 г., что татары выступали в свои походы дважды в год, «приблизительно до 100 тысяч человек, направляясь либо в Польшу, либо в Московию, либо в Черкессию… Идя на войну… каждый всадник берет с собой по крайне мере двух коней, одного ведет на поводу для поклажи и пленных, на другом едет сам». Кроме того, практически все источники свидетельствуют, что татары брали с собой крепкие ремни или веревки, предназначенные для того, чтобы вязать пленников. Бывший свидетелем выступления татар в поход Михалон Литвин сделал в своем описании специальный акцент на этом обстоятельстве: «Едва десятый из них или двадцатый вооружен был колчаном или дротиком; панцирем же – того меньше; иные, правда, имели костяные или деревянные палки, а некоторые были перепоясаны пустыми ножнами без мечей… Зато никто из них не отправляется без запаса свежих ремней, особенно, когда предпринимают набег на наши земли, потому что тогда они более заботятся о ремнях, чтобы вязать нас, нежели об оружии, чтобы защищать себя».

Французский посланник в Крыму барон де Тотт, бывший непосредственным участником последнего набега татар на Подолию в 1769 г., оставил такое яркое описание угона невольников: «Пять или шесть рабов разного возраста, штук 60 баранов и с 20 волов – обычная добыча одного человека, – его мало стесняет. Головки детей выглядывают из мешка, привешенного к луке седла; молодая девушка сидит впереди, поддерживаемая левой рукой всадника, мать – на крупе лошади, отец – на одной из запасных лошадей, сын – на другой; овцы и коровы – впереди, и все это движется и не разбегается под бдительным взором пастыря. Ему ничего не стоит собрать все стадо, направить его, заботиться об его продовольствии, самому идти пешком, чтобы облегчить своих рабов, и эта картина была бы поистине занятной, если б жадность и самая жестокая несправедливость не составляли ее содержания».

Ясырь, угоняемый татарами, был поистине громаден. В 1521 г. крымский хан Мехмед Герай и его брат казанский хан Саин Герай захватили в Московии около 800 тысяч пленных, а в 1533 г. Саин Герай похвалялся, что вывел из земель московских не менее ста тысяч ясыра. Только за десять лет, с 1607-го по 1617 г., время, когда Московское царство переживало один из наиболее смутных периодов своей истории, в полон было угнано не менее 100 тысяч человек. Всего же за первую половину XVII в. количество захваченных только в Московии невольников составило не менее 150–200 тысяч. И это – не учитывая крупных и не поддающихся учету мелких набегов на земли Речи Посполитой, Черкессии, Валахии. Посетивший Крым в середине XVI в. Михалон Литвин приводит слова одного из местных жителей который, видя множество пленных, спрашивал его: «Осталось ли еще сколько-нибудь людей в вашей стране или их уже совсем нет?»

По словам Дортелли, вернувшись в земли ханства, татары «делят (добычу и невольников) между собой… Затем их ведут в разные города Татарии. Там невольников выставляют напоказ… представляя на выбор любого покупателя… (Их) развозят в Константинополь, в Азию, в Европу, на Восток и на Запад». При том что рынки рабов были во всех турецких городах, доступных татарам, подавляющее большинство пленников при этом попадало все же на рынки Каффы, которую Михалон Литвин метко назвал бездонной прожорливой пучиной, ненасытно поглощающей кровь невольников («sed vorago sanguinis nostri»): «Торг невольниками производится во всех городах полуострова, преимущественно же в Каффе. Случается там, что целые толпы несчастных рабов гонят из рынка прямо на корабли, ибо город лежал у весьма удобной приморской гавани и, вследствие своего положения, может быть назван не городом, а скорее ненасытной и мерзкой пучиной, поглощающей нашу кровь…»

В целом войны и грабительские набеги не были надежным источником доходов и, что самое главное, не давали возможности разорвать порочный круг в экономике Крымского ханства. С одной стороны, награбленное добро в определенные моменты могло стремительно повысить уровень благосостояния татар, позволяло им жить в достатке, быть сытыми, обутыми и одетыми. Как замечал в «Описании Татарии» Мартин Броневский: «Пользуясь невежеством и беспечностью, а наиболее безбожием соседних християнских народов, они до того обогатились добычею от частых набегов, что знатнейшия из них в богатстве и пышности домашней не уступают даже туркам». Так, например, крымские историки отмечали крайнюю выгоду для крымских татар успешных походов хана Исляма Герая (1644–1654 гг.). По их словам, эти сирые оборванцы за каких-то два года разбогатели так, что щеголяли в цветистых кумачовых нарядах вместо прежних сермяжных дерюг.

Однако, с другой стороны, именно иллюзорная возможность легкой наживы являлась одним из сильнейших препятствий для развития экономики Крымского ханства. Уповавшие на богатую добычу татары не обращали должного внимания на иные источники доходов, бывшие к тому же гораздо более трудозатратными и требовавшими существенных ресурсов. Лишенные стимула к производительной деятельности крымцы все больше уповали на грабительские походы, а те приносили все более призрачные трофеи, а то и вовсе заканчивались разгромом татарских отрядов. Уже с середины XVII в. татарские набеги все чаще не удавались, поскольку украинцы, русские и поляки все лучше защищали свои земли. Особенно болезненно это стало ощущаться крымскими татарами с первой половины – середины XVIII в.

Отправлявшиеся за полоном отряды возвращались ни с чем, зачастую изрядно потрепанные трудной дорогой, а то и стычками с охранявшими приграничье казаками или стрельцами. При этом простым воинам походы все чаще не приносили ничего, кроме усталости, увечий, а то и смерти. Зачастую рядовые татары, снаряженные и снабженные оружием и лошадьми в долг будущей добычи, при скудости полученного улова способны были лишь расплатиться за полученные в кредит средства, а сами оставались ни с чем. О том, что расчет должен был быть получен за ссуженные средства сполна, свидетельствует все тот же де Тотт: «…по контракту своим кредиторам в положенный срок заплатить за одежду, оружие и живых коней – живымы же, но не конями, а людьми». О той же практике ранее писал и Михалон Литвин: «Все их рынки и гавани славятся этим товаром, который находился у них и для себя, и для продажи, и для залога, и для подарков;… Каждый из них, хотя бы простой всадник, даже если не имеет наличных рабов, то предполагая, что он всегда имеет возможность добыть известное их количество, обязывается по контракту любому из своих кредиторов отсчитать в определенный срок в уплату за оружие, одежду или коней условленное количество людей нашей крови. И подобного рода обещания их исполняются точно, как если бы они на скотных дворах имели постоянный запас наших пленников».

Не удивительно, что уже в конце XVI в., времени, когда походы еще были сравнительно доходным предприятием, известно об отдельных фактах отказов татар выступать в поход. Так, например, в 1587 г. беднейшие татары отказались от участия в походе, ссылаясь на необходимость сбора урожая. Скудная синица горсти зерна в руках не случайно представлялась им более надежной, чем манящий, но недоступный журавль богатой добычи в небе. К тому же основная прибыль с продажи невольника доставалась не самим захватившим его татарам, а многочисленным перекупщикам, стоявшим между непосредственным захватчиком раба и конечным потребителем рабского труда. В таких условиях для рядового татарского воина прибыль от продажи захваченных невольников была обычно крайне незначительной.

Награбленного и пленников, бывших основным источником доходов, становилось все меньше и на всех их не хватало – в лучшем случае ими могли воспользоваться представители татарской знати и мусульманское духовенство. Даже в лучшие времена доля, достававшаяся представителям крымской знати – хану (он получал десятую часть – «саучу»), беям и мурзам, – превышала 40 % согласно традиционному разделу добычи и без учета выплаты долгов.

Рабов не только продавали, но и отпускали домой за соответствующий выкуп. Например, с середины XVI в. в Московском царстве возник особый «полонянничный сбор», который взимался с земледельцев для выкупа людей из плена. В Уложении царя Алексея Михайловича определены выкупные цены за разные категории населения: за дворянина следовало заплатить 20 рублей, за стрельца московского – 40, за казака или стрельца украинского – 25, за крестьянина – 15. Выкуп же за знатных пленников мог исчисляться тысячами и десятками тысяч рублей.

Невольников активно использовали и в самом Крыму. Турецкий путешественник Эвлия Челеби сообщает данные 1666–1667 гг. о сотнях тысяч рабов у подданных крымского хана, корые были переписаны с целью налогообложения. Согласно переписи на полуострове проживало 600 тысяч казаков (ясырников мужского пола), 122 тысячи невольниц-женщин, 200 тысяч несовершеннолетних мальчиков и 100 тысяч девушек («девке»). Суммарно получаем более миллиона невольников, число, которое в пять раз превышает количество проживавших в Крыму мусульман. Их, согласно той же переписи, было около 187 тысяч. Эти сведения настолько поражали современников, что они лишь радовались, что рабы не поднимают восстания.

Местных рабов использовали для работы в сельском хозяйстве. Мартин Броневский писал: «Знатные (татары) живут не в степях, но в селениях… и хотя многие не имеют своих поместий, однакож имеют свои поля, обработываемые пленными венгерцами, русскими, валахами или молдаванами, которых у них очень много и с которыми они обращаются как со скотом». Впрочем, безоглядно доверять многочисленным свидетельствам иностранных наблюдателей об использовании в сельском хозяйстве Крымского ханства рабского труда не стоит. Как уже отмечалось выше, невольники, незаинтересованные в производительности собственного труда, были скорее затратны, чем приносили выгоду, а при столь значительном количественном перевесе над местным мусульманским населением еще и опасны. Скорее всего, их переводили в полузависимое положение, которое для многих было нисколько не худшим, а то и лучшим, чем то, в котором они пребывали на родине, к примеру, в фольварках польских магнатов. Этим относительно терпимым положением может объясняться и пассивность невольников, их нежелание бороться за свою свободу.

О том, как жилось невольникам в Крыму, ярко свидетельствует их поведение во время похода одного из наиболее знаменитых кошевых атаманов Запорожской Сечи Ивана Сирко на Крым в 1675 г. Освободив и забрав с собой семь тысяч христиан, Сирко решил испытать этих пленных (бранцев), поставив их перед выбором – либо вернуться назад в крымскую неволю к татарам, либо идти через безводные степи в далекую Украину. Когда христиане и тумы (метисы) из христиан, родившиеся в Крыму, услышали это предложение, то посчитали лучшим вариантом для себя вернуться в Крым – «изволили лутше до Крыму вернутися, нежели в землю христианскую простовати». Таких оказалось чуть ли не половина – три тысячи из семи. На вопрос, почему же они не хотят вернуться на родину, а возвращаются назад в неволю, они отвечали, что имеют в Крыму «свои оседлиска и господарства» и потому предпочитают жить здесь, чем вернуться домой, ничего не имея. Сирко поначалу не верил, что неволя бусурманская может быть более привлекательной, чем жизнь в Украине, и рассчитывал, что освобожденные одумаются и пойдут с казаками. Когда же он увидел, что отпущенные им назад действительно решительно направились в Крым, то приказал тысяче молодых казаков догнать их и без малейшего сожаления перебить. Некоторое время спустя он лично отправился проверить выполнение приказа и произнес над убитыми такие слова: «Простите нас, братия, а сами спите тут до страшного суду Господня, нежели бысте имели в Крыму между бусурманами размножаться на наши християнскии молодецкии головы, а на свою вечную без крещения погибель». Как видим, жизнь в полузависимом состоянии в Крыму была для многих более привлекательной, чем возвращение домой, и они в итоге жестоко поплатились за свой выбор, будучи истреблены стремившимися освободить их казаками-единоверцами по приказу жестокосердного атамана, для которого верность родине и вере была ценнее человеческой жизни.

Жестокости, впрочем, хватало также и в отношениях крымских хозяев к рабам. Немецкий дипломат и путешественник Сигизмунд Герберштейн первой половины XVI в. описывает, как хан Мехмед Герай захватил в московских землях невольников: «Он вел с собою из Московии такое множество пленников, что едва можно поверить, ибо, как говорят, число их превышало 800 000. Он частью продал их туркам в Кафе, частью умертвил. Ибо старцы и немощные, за которых нельзя много выручить и которые негодны для работы, отдаются у татар – все равно как зайцы молодым собакам – юношам, которые учатся на них военному делу и побивают их камнями, или бросают в море, или убивают их каким-либо другим образом». Впрочем, Герберштейн тут же продолжает: «Те же, которые продаются, принуждены целых шесть лет пробыть в рабстве; по истечении этого срока они становятся свободными, однако не смеют уйти из страны». Таким образом, он подтверждает мысль о переводе невольников в полузависимое положение. И хотя исследователям удалось обнаружить лишь одно документально подтвержденное упоминание о казаке, который в 1525 г. отработал и получил свободу, видимо, именно такого рода поселенцы, отпущенные на основе бытового обычного повседневного права, во многом становились опорой оседлого земледелия в Крыму, перенося сюда быт и земледельческие навыки, характерные для их бывшей лесостепной родины.

В целом доходы от набегов банально проедались и растрачивались знатью на предметы престижного потребления – драгоценные украшения, дорогие обувь и одежду, оружие, конскую сбрую. Не вызывает сомнений, что войны и грабительские набеги не только не вели Крымское ханство к процветанию, но, наоборот, делали экономическое развитие практически невозможным, вели к застою в экономике и тормозили развитие производительных сил. Один из крымских ханов первой трети XVIII в., когда война давно уже перестала приносить ханству былые баснословные доходы, цинично заявлял: «Ничего мы не желаем, как токмо войны. Сия есть наш прямой элемент и источник всего нашего богатства. Но как скоро мир высушивает сей источник… мы паки становимся бедны».

Первоначальное накопление капитала и становление мануфактурного, а вскоре и фабричного капиталистического производства, семимильными шагами происходившие в это время в Западной Европе, практически не затронули Восток. Не удивительно, что принадлежавшее по всем признакам к Востоку Крымское ханство оказалось в таких условиях исторически обречено. В то время, когда в Англии в производство внедрялись первые машины, а во Франции распространялись идеи Просвещения, здесь в массе своей продолжал сохраняться мировоззренческий и бытовой уклад, характерный для кочевых и полукочевых обществ средневековья.

Поверхностные заимствования с Запада не способны были решить эту проблему, причем интерес высших слоев крымско-татарской знати сводился практически исключительно к новым для них западным развлечениям, таким как фейерверк, опыты с электрической машиной или театральные постановки. Если даже Османская и Российская империи, бывшие в XVIII в. гораздо более затронутыми модернизационными процессами государствами, почти не смогли в это время приблизиться по своему экономическому потенциалу к Западной Европе, а Речь Посполитая, также существенно более «западная», чем Крым, и вовсе прекратила свое существование, то Крымское ханство не имело в условиях враждебного окружения никаких шансов на выживание.

Впрочем, в условиях позднего средневековья – раннего нового времени, учитывая особенности экономики материковых соседей – Московского царства / Российской империи и Речи Посполитой, а также Османской империи и военную поддержку со стороны последней, Крымское ханство вполне могло существовать как самостоятельное государство за счет внешних и собственных внутренних экономических ресурсов. Лишь с первой четверти XVIII в., когда Российская империя после петровских реформ значительно модернизировалась, по крайней мере на фоне соседних стран, ханству стала угрожать серьезная опасность, противостоять которой оно в итоге оказалось не в силах.

Как татары в военные походы и набеги за ясырем ходили: «быстрая как ветер свора охотников на неприятелей»

…я больше всего опасаюсь татар, быстрых как ветер охотников на неприятелей, потому что если они пустятся, то в один день сделают пяти-шестидневную дорогу; а если побегут, то таким же образом мчатся. Особенно важно то, что их лошадям не нужно ни подков, ни гвоздей, ни фуража; когда они встречают глубокие реки, то не дожидаются, как наши войска, лодок. Пища их, как и самое тело, не велика; а что они не хлопочут о комфорте, это только доказывает их силу.

Селим I Грозный (Явуз), девятый султан османский и 88-й халиф с 1512 года

…удивительное и жалости достойное дело, как татары, будучи столь малочисленны и дурно вооружены, заставляют терпеть от себя все соседние народы да силою вымогают от многих государей годовое себе жалованье, дары, откупы и дани: срам великий многим народам! И все его терпят – не могут или не хотят от него освободиться! Платят им жалованье или подарки цезарь немецкий, король польский, седмиградские венгры, валахи, молдаване и, как думаю еще, горские черкесы…

Юрий Крижанич. Политика, или Разговоры о владетельстве

 
Скачу, как бешеный, на бешеном коне;
Долины, скалы, лес мелькают предо мною,
Сменяясь, как волна в потоке за волною…
Тем вихрем образов упиться – любо мне!
 
 
Но обессилел конь.
На землю тихо льется
Таинственная мгла с темнеющих небес,
А пред усталыми очами все несется
Тот вихорь образов – долины, скалы, лес…
 

Адам Мицкевич. Байдарская долина (перевод А. Майкова)

Воинственность крымских татар, их стремительные военные походы, громкие победы и громадные трофеи были чуть ли не самой важной характерной чертой, отмечаемой всеми иностранцами, посетившими Таврический полуостров во время существования Крымского ханства либо же сталкивавшимися с татарами в бою или походе за его пределами. Военное дело и походы крымцев более или менее детально описывали практически все путешественники, дипломаты, миссионеры или купцы, оставившие нам письменные свидетельства о Крыме. И это далеко не случайно – образованных европейцев позднего средневековья и раннего Нового времени поражали те способы ведения боевых действий, которые были характерны для кочевников больших степных пространств, практически не встречавшихся на европейском континенте. Крымский полуостров был ближайшим и, пожалуй, наиболее доступным для них анклавом – заливом степного моря – загадочного бескрайнего евразийского степного океана, жившего, в том числе и воевавшего, по иным правилам и канонам, нежели это было принято и практиковалось в Европе. Так, французский дипломат, криптограф и алхимик Блез де Виженер (1523–1596 гг.) писал о татарах, что они «избегают правильной войны».

Практически все европейцы подчеркивали неимоверную жестокость и воинственность крымских татар и выделяли войну как единственное или, по меньшей мере, основное и важнейшее для них занятие. Все тот же Б. де Виженер отмечал: «Они не признают иного занятия, кроме войны, то есть внезапных набегов, сопровождаемых убийствами и грабежами, так как ни осады, ни обороны замков у них не бывает и в помине». А польский историк и географ Матвей Меховский (1457–1523) в «Трактате о двух Сарматиях» писал о жестокости крымских татар так: «Прекопские татары часто бросаются на Валахию, Руссию, Литву, Московию. Ногайские… татары вторгаются в Московию, предавая ее убийствам и разграблению… прекопские татары не потеряли своей прежней хищности и дикой жестокости, присущей скорее зверям, живущим в полях и лесах, чем жителям городов и сел».

Будучи наследниками Золотой Орды, крымцы восприняли и сохранили практически неизменными все основные ордынские принципы организации войска и тактические приемы ведения боевых действий. Важнейшую роль играл при этом родовой принцип комплектации войска, когда каждый род выставлял в ханскую армию отдельный боевой отряд, снаряженный за собственные средства. Учитывая особенности политического устройства Крымского ханства, основные отряды должны были поставлять карачи-беи четырех основных и еще нескольких примыкавших к ним татарских родов. При этом в обязательном порядке соблюдался принцип опосредованного контроля хана над своими подданными. Как мы уже отмечали, крымский правитель не имел права обращаться напрямую к мурзам и воинам, подчинявшимся тому или иному бею. Добровольное согласие последнего выступить со своим отрядом в составе ханской армии было обязательным условием участия в походе зависимых от него людей.

Вторым источником военных традиций Крымского ханства стала Османская империя, которая хотя и не стремилась изменять принципы организации и комплектования татарского войска специально, однако же выступала образцом и источником разного рода новшеств в войске крымских ханов – от огнестрельного оружия до корпуса личной гвардии хана, наподобие янычарского. Кроме того, Турция была одним из важнейших катализаторов воинственности и консерватором милитарной природы организации экономики и политической системы Крымского ханства. С одной стороны, именно османы создавали повышенный спрос на рабов, активизировавший грабительские набеги татар за ясырем на Речь Посполитую и Московское царство. С другой стороны, Турция на постоянной основе привлекала войско крымского хана к участию в военных действиях против врагов падишаха как на европейском театре боевых действий – против поляков, русских, венгров, австрияков, венецианцев и других, так и в Азии – прежде всего против Ирана.

Видимо, правы те исследователи, которые винят Османскую империю в том, что именно ее сюзеренитет над Крымским ханством закрепил его преимущественно милитарный характер и во многом препятствовал модернизации татарского государства. Действительно, по словам польского историка Матея Стрыйковского, «турок держал Крымскую орду на страже, как охотник держит в своих руках на страже свору борзых». Османы активно использовали крымцев для давления на Литву, Польшу и Московию, последовательно поощряли, инспирировали и инициировали военные походы татар на северных соседей, за широкую полосу необитаемых степей Дикого поля. Как образно заметил исследователь Василий Смирнов, «турки в своих видах старались создать из крымцев поголовную разбойничью кавалерию, всякую минуту готовую идти куда угодно в набег. Постоянно давая такое занятие крымскому населению, турки уничтожили в нем стремление к мирной, трудовой жизни, приучив жить за счет добычи, награбленной во время набегов по турецкой надобности».

Если один из наиболее известных историков Крымского ханства и был в чем-то несколько излишне категоричен, так это в том, что приписывал османам прививку крымским татарам тех качеств, которые и так наличествовали у них в избытке и без какого-либо турецкого вмешательства, будучи унаследованными от Золотой Орды. Блистательной Порте достаточно было лишь почаще смазывать кровью врагов и без того уже острую, пришедшую из евразийских степей татарскую саблю, которая и без какого-либо внешнего вмешательства всегда была готовой к бою и походу. Другое дело, что вряд ли крымские татары смогли бы столь долго придерживаться своих воинственных традиций, если бы не внешний спрос на их услуги – как экономический, так и политический. Его-то как раз и обеспечивала с завидным постоянством Турция. Так, по крайней мере, было до XVIII в., когда сама Османская империя оказалась связана и ослаблена системой международных договоров, с которыми вынуждена была считаться, отказываясь от своей традиционной воинственности. Изменения внешней политики турок отразились и на Крымском ханстве, которое из эффективного орудия войны превращалось для турок в обузу на внешнеполитической арене, поскольку становилось причиной конфликтов Турции с соседями из-за набегов воинственных подданных хана во время официально заключенного мира.

Первые два столетия существования Крымского ханства прошли в непрерывных военных походах и грабительских набегах, которые порой было трудно отличить один от другого, особенно непосредственным рядовым участникам и их жертвам. Из года в год крымцы, которых привлекали к участию в боевых действиях турки-османы либо подстрекали их к этому, частенько воевали и по собственной инициативе. При этом долгое время – вплоть до конца XVII в. – они вели боевые действия вполне в соответствии с известной доктриной высшего советского партийного руководства накануне Второй мировой войны – «малой кровью и на чужой территории». Все войны крымских ханов этого времени, причем даже совместные с турками походы против Ирана или европейских государств на Балканах, были завоевательными, однако не в смысле стремления присоединить к территории полуострова какие-то новые земли, а в плане завоевания разного рода материальных и не менее значимых символических трофеев. Захваченные рабы и материальные ресурсы высоко ценились, однако не в меньшей, а то и в большей степени ценилось доблестное участие в битве, возможность быть отмеченным за свою отвагу кем-то из военачальников или даже самим ханом, в конце концов – побахвалиться рассказом о своем героизме в кругу друзей и знакомых или даже услышать рассказы о собственном героизме от совершенно незнакомых людей. Статус доблестного воина был даже в чем-то значимее материального богатства, которое такие люди ценили меньше, ведь оно приходило и уходило и новые трофеи могли принести лишь верный конь, острая сабля, закадычные побратимы да чистое поле.

Воевать же с целью захвата территории для сбора дани с подконтрольного населения для крымцев не было никакого экономического либо политического смысла. Гораздо выгоднее было нападать на оседлое население соседних государств – прежде всего Речи Посполитой и Московского царства – и грабить его. В этом плане Крымское ханство ничем не отличалось от других кочевых государств, которые были абсолютно не заинтересованы в захвате территорий. Изымать же ресурсы у соседнего оседлого населения орда могла двумя путями – либо взимая с него дань, либо грабя. Поскольку силы Крымского ханства были меньшими, чем у Улуса Джучи времен его расцвета, а у Московского царства и Речи Посполитой даже по отдельности значительно большими, нежели у государств Руси эпохи раздробленности, то принудить их ни одновременно, ни по отдельности к систематической выплате дани было для крымцев уже невозможно. Зато можно было достаточно долго играть на противоречиях между этими двумя соперничавшими между собой за контроль над землями Руси государственными образованиями, оказываясь в ситуации третьего, получающего выгоду, и понемногу, но стабильно, а нередко и весьма существенно грабить каждое из них. Затраты на ведение боевых действий при этом практически всегда были гораздо меньшими, чем получаемая добыча, что позволяло вести такого рода захватнические войны сколь угодно часто.

Оборонительных войн на собственной территории полуострова, отдаленно напоминающего общепринятое изображение сердца, Крымское ханство в первые два века своей истории, за исключением отдельных моментов противостояния Османской империи, не вело. Высокая Порта надежно прикрывала Крым со стороны Черного моря, ставшего в то время Турецким озером, а узкая нить Перекопа с надежной крепостью на ней и широкая полоса безводных и безлюдных степей – Дикое поле – перекрывали путь на полуостров с севера. Преодолеть эти пространства с артиллерией и обозами, обеспечить нападающую армию продовольствием и боеприпасами было крайне сложно, что хорошо видно на примере первых походов московитов на Крым. Уже сам поход так изматывал войско, что перспектива штурмовать защищавшую перешеек крепость в ситуации, когда отряд превращался в группу десанта в тылу врага, полностью отрезанную от быстрого доступа к ресурсной базе, была сущим безумием. По сути, крымские татары жили в природной крепости – на Таврическом полуострове, защищенном безводными и безлюдными степями гораздо лучше, чем крепостными стенами, валами и рвами. Как писал один из крымских ханов в письме к польскому королю, «Дикое поле – земля ни польская, ни татарская, кто крепче, тот ее и держит».

Степи отрезали русские войска от снабжения самим уже «естественногеографическим» путем, а орды, кочевавшие в степях, либо становились летучими партизанскими отрядами, легко и во многих местах перерезающими тонкую цепочку коммуникаций, либо могли собраться в единый кулак и ударить по подошедшему к Перекопу вражескому войску с материка. Никакого, даже самого что ни на есть ненадежного тыла у армии, пытавшейся прорваться на Крымский полуостров, не было – десантный отряд имел все возможности почувствовать себя в роли всеми травимого захватчика на чужой территории, против которого воевали не только солдаты вражеской армии, но, казалось, и сама природа. Земля буквально горела у московских стрельцов и украинских казаков под ногами, когда татары, используя свой давний тактический прием, призванный лишить вражеское войско корма для лошадей, а то и уничтожить лагерь, поджигали степь с наветренной стороны и пускали вал огня на врага.

В сложившейся в XVI–XVII вв. на востоке Европы геополитической ситуации победить Крымское ханство, захватив его территорию и поставив себе под контроль либо вовсе уничтожив государство крымских татар на полуострове, можно было лишь при выполнении нескольких обязательных условий: 1) существенном усилении и устранении соперничества между обоими северными соседями либо путем заключения прочного союза между ними (достичь этого, как показала практика, оказалось невозможно), либо путем подчинения и овладения ресурсной базой одного геополитического игрока региона другим (это как раз удалось, и Российская империя во взаимодействии с ситуативными союзниками существенно ослабила, а затем и расчленила Речь Посполитую), что позволило России не бояться удара со стороны Польши во время войны с Крымом; 2) экономическом, политическом и военном ослаблении и связывании международными договорами Османской империи, чтобы та оказалась не способной и не заинтересованной оказать Крымскому ханству сколько-нибудь существенную военно-политическую поддержку; 3) ускоренной модернизации армии и всего связанного с ней сегмента экономики путем освоения передовых технологий производства либо закупки порохового оружия, освоении новых тактических приемов ведения боя, организации надежных коммуникаций и тому подобных прогрессивных изменений.