Текст книги "Мысли преподобного Макария (Глухарёва) об улучшении воспитания в духовном звании"

Ежедневно старшие должны были доносить инспектору о поведении студентов.

Уставом определялись методы поощрения за благонравие и методы наказания неблагонравных. После описания поощрений и наказаний следовало дополнение: «Не возбраняется Ректору и Инспектору, кроме определенных здесь, употреблять и другие подобные поощрения и наказания, которые должны быть применяемы к разным родам похвальных, или предосудительных поступков, и употребляемы в духе отеческого попечения, составляющего истинный характер Начальства Училищного»[77]77
  Проект устава духовных семинарий. 1814. Ч. 1. С. 43.


[Закрыть]. Этим правом охотно пользовались «изобретательные» наставники, особенно в части наказаний.

Так в новом уставе выглядела программа воспитания духовного юношества.

Необходимо отметить, что практически вся школьная педагогика строилась на институте «старших». Инспектор и его помощники имели только формальное право наблюдения за жизнью учеников, особенно тех, которые жили на съемных квартирах. Главная ответственность за воспитание учащихся перекладывалась на плечи «старших», они, живя рядом с товарищами, должны были следить за ними и оказывать на них воспитательное воздействие. На деле, «чувствуя в своих руках власть, старшие зазнавались, становились тиранами и деспотами, мучили товарищей, делали всякие несправедливости и т. п. <…> Гиляров-Платонов про себя рассказывает, что он, мальчик неиспорченный и мягкий, под влиянием предоставленных ему прав главного сеньора и старшего авдитора[78]78
  Авдиторы – способные ученики, назначавшиеся наставниками для проверки знаний у более слабых учеников.


[Закрыть] сделался деспотом и тираном, стал находить наслаждение в чужих слезах, любил, чтобы его боялись. <…> Случалось, что сами старшие подавали пример пьянства и других проступков, вместо примера добродетелей»[79]79
  Титлинов В. В. Духовная школа в России в XIX столетии. Вып.2: Протасовская эпоха и реформы 60-х годов (К столетию духовно-учебной реформы 1808 г.). Вильна, 1908. С. 268.


[Закрыть].

Для борьбы со всевозможными нарушениями наставники позволяли себе применение наказаний, часто не «подобных» уставным и, безусловно, вообще недопустимых в педагогике. «К сравнительно легким наказаниям такого рода относили полное лишение обеда или ужина (по уставу можно было только посадить на хлеб и воду), обязательство читать не в очередь в столовой Св. Писание, стояние у печки за обедом, лишение места в классе, лишение отпуска, отправление семинаристов в номера уездных учеников, стояние на ногах и на коленях в классе или церкви, поклоны, посылка в будни к богослужению»[80]80
  Там же. Вып. 1. С. 282.


[Закрыть]. Но в полном противоречии уставу перешли из дореформенной школы в преобразованную телесные наказания. «Наиболее простою формою их было сечение розгами. практиковалось драние за волосы, битие по щекам, по голове, битие розгами по ладоням и пальцам. заставляли стоять на коленях по месяцу, что было весьма болезненно, удары розог достигали до 100, бывали случаи, что после розог ученик даже умирал, как это было в Минской семинарии»[81]81
  Там же. С. 283.


[Закрыть].

Горькая картина пребывания в уездном училище описана В.И. Аскочинским: «Товарищи, окружавшие меня, были такая грязь, их понятия так гадки, их поведение так серо и подозрительно-смирно, что надо благодарить Бога, если малютка из этого омута грязи и нравственной тины вынесет сердце свое чистым, незапачканным на веки»; «…» По словам другого семинариста, «если сохранились в ком-нибудь из нас залоги добра, если вышел из воспитанников нашей семинарии какой-нибудь добрый священник, то единственно обязан он первоначальному доброму воспитанию, молитве родителей, действию благодати и урокам жизни, а не попечению начальства»[82]82
  Титлинов В.В. Указ. соч. С. 291–292.


[Закрыть].

Семинаристы очень неохотно шли на учительские должности. В учителя поступали третьеразрядные ученики богословия, но и они при первом же удобном случае переходили на епархиальную службу.

Сложившаяся система воспитания духовного юношества мало отвечала высоким целям, начертанным в уставах 1808–1814 гг. В ней не хватало внутреннего духовного устройства и внешних условий для организации воспитания. Фактически все воспитание сводилось к контролю за исполнением внешних правил и обрядов, да и то неудовлетворительному. Должность учителя по-прежнему оставалась непрестижной и малооплачиваемой, в среде учительской часто царила грубость, жестокость и равнодушие. А больше всего школам не хватало церковности, даже храмовая молитва иногда приравнивалась к наказанию. Обсуждая эту проблему, епископ Пензенский Ириней обвинял прежде всего наставников: «Юношество, поступая в училище в нежном возрасте, совершенно почти удалено от церкви и тех упражнений, которые существенно относятся к цели духовного образования, потому что, занимаясь науками, они ни мало не возбуждаются учащими к подвигам церковного служения. Воспитанники не видят в наставниках ни ревности, ни примера священных упражнений». Количество учеников в классах иногда доходило до 150–200 человек, проверка знаний была почти невозможна, несмотря на помощь «авдиторов», которые часто не были объективными.

Не хватало учебных пособий, не было даже необходимого количества Библий. Начальство боялось вольнодумства, и библиотеки оставались крайне скудными.

Причиной невысокой успеваемости семинаристов по богословским предметам было также плохое знание латинского языка, «которого часто не понимали учащиеся»[83]83
  Там же. Вып. 1. С. 233.


[Закрыть].

Сами ученики считали обучение тяжелой повинностью и нередко желали, чтобы их исключили. На это обратил внимание Филарет в ревизию 1815 г. «Посетив Московскую и Владимирскую семинарии, он нашел много слабых и заметил, что они нисколько не боятся исключения, а сами желают его…»[84]84
  Чистович И. А. Руководящие деятели духовного просвещения в России.
  С. 253.


[Закрыть].

Сформированная система воспитания духовного юношества, по мнению церковного историка В.В.Титлинова, «мало отвечала той высокой цели и тем задачам и требованиям, какие предъявлялись к школе не только жизнью, но даже буквой устава»[85]85
  Титлинов В. В. Указ. соч. Вып. 1. С. 292.


[Закрыть].

Однако реформа была высоко оценена современниками. Через 10 лет, когда дух преобразований, казалось, совершенно рассеялся, Филарет (Амфитеатров), тогда епископ Рязанский, писал митр. Филарету (Дроздову): «На духовные училища смотрю я как на прекрасное растение, которое благодатию Божиею и милостию монаршею было согреваемо и поливаемо, начинало расцветать и обещало обильный плод, но вдруг засуха. Бог весть, откуда повеял засушливый ветер, и когда он перестанет, и что будет с сим растением. Но нам одно остается: молить Бога, да послет свет Свой, и теплоту Свою и дождь Свой»[86]86
  Смолич И. К. Указ. соч. С. 423.


[Закрыть].

1-й курс Санкт-Петербургской академии дал около 100 воспитанников, подготовленных под лучшим руководством в наставники для академий и семинарий. Право распределения их принадлежало Комиссии духовных училищ, в которой сосредоточено было управление всеми духовно-учебными заведениями.

Необходимо отметить, что Комиссия взвалила на выпускников слишком тяжелую ношу. Им, начинающим педагогам, предстояло внедрение новых уставов и программ в старой школе, где они сталкивались с прогнившими устоями, закоснелостью порочных обычаев и нищетой. Не имея достаточного опыта, они часто испытывали притеснения со стороны начальствующих, учительской корпорации и даже учеников. Им приходилось либо закрывать глаза на школьные непорядки, либо вступать в неравный бой, сулящий репутацию скандалиста и тяжелые переживания, о чем красочно говорит житие прп. Макария (Глухарёва).

Глава II
Духовные школы в жизни прп. Макария (Глухарёва)

Становление личности прп. Макария в духовных школах (1792–1817). Влияние свт. Филарета (Дроздова)

Самое сильное влияние на становление личности прп. Макария (Глухарёва), несомненно, оказала семья. Родился он 30 октября 1792 г. в г. Вязьме Смоленской губернии и наречен был Михаилом, во имя Архистратига Божия Михаила. Отец прп. Макария Иаков Михайлович Глухарёв был священником вяземской Введенской церкви и очень почитался прихожанами за свою образованность и усердие. Вяземчане любили о. Якова и его жену Агапию, так как они служили образцом скромной, благочестивой христианской жизни.

Пример самоотверженного служения отца, высокая нравственная атмосфера в семье воспитали в прп. Макарии «добрые навыки и привычки» и «чуткое различение между добром и злом». Об этом свидетельствовал Ф. А. Голубинский, передававший, что прп. Макарий «с самого детства был приучен каждый день исправно совершать утренние и вечерние молитвы; эта привычка осталась в нем на всю жизнь, а потому впоследствии, когда при его многотрудных странствованиях в Сибирь, не удавалось ему как следует исполнить христианского долга, то совесть его смущалась»[87]87
  Птохов П. В. Архимандрит Макарий (Глухарёв), основатель Алтайской миссии. М.: Печатня А. И. Снегиревой, 1899. С. 7.


[Закрыть].

О силе воспитательного влияния семьи говорит и письмо прп. Макария младшему брату Алексию от 22 ноября 1827 г. Он благодарит брата за присланный ему портрет умершего отца: «Благодарю сердечно и почтенного живописца, искусством сохранившего для наших воспоминаний сии черты неизменного прямодушия, общего всем доброжелательства, веры и упования на Промысел Божий, и христианского мужества, толикими скорбями искушенного и победившего плоть, мир и Диавола силою Божиею. Сие священное для нас изображение обличает во мне все низкое и нечистое, и внушает мне священные чувствования и помышления, поощряет меня к труду, успокаивает меня в смущении, разгоняет туман уныния…» Далее архимандрит Макарий называет отца «величайшим по Бозе благодетелем»[88]88
  Макарий (Глухарёв), прп. Письма архимандрита Макария Глухарёва, основателя Алтайской миссии / Под ред. К. В. Харламповича. Казань, 1905. С. 12.


[Закрыть]

Первоначальным образованием прп. Макария занимался сам отец и вел его так, что мальчик с семи лет мог делать переводы с русского языка на латинский. Хорошо подготовленный в семье, на восьмом году жизни он был принят сразу в третий класс Вяземского духовного училища. Учился Михаил очень хорошо и поведение имел примерное, но в школе пришлось ему столкнуться с непривычной грубостью и жестокостью. Протоиерей Иоанн Герболинский сохранил рассказ прп. Макария об этом периоде обучения, оставившем у него самые грустные воспоминания и подорвавшем здоровье. «Когда я был еще лет семи или осмии, – передавал Михаил Яковлевич о. Герболинскому, – отец в Вязьме, где мы жили, отдал меня в училище, которое от дому нашего было довольно далеко. Дадут мне, бывало, хлеба, картофеля или другого чего, и я остаюсь в училище целый день. Учился я хорошо, но как-то один раз урок был задан большой, и я не мог его выучить; учитель, узнав о том, сказал мне: «Послушай! если ты опять не выучишь урока, я спорю тебе всю кожу от шеи до пят». Как ребенок, я принял эту угрозу буквально и простудился, заболел и, проболев полгода, чуть не умер. С тех пор грудь и голос у меня стали слабы»[89]89
  Птохов П. В. Указ. соч. С. 8–9.


[Закрыть]. Следы болезни сохранились на всю жизнь, впоследствии прп. Макарий из-за слабости голоса часто просил своих учеников читать вместо него проповеди.

Из Вяземского училища Михаил Глухарёв «за отличные успехи» был переведен в Смоленскую семинарию, в которой учился с 1801 по 1813 г. Однако в новой бурсе неокрепшую душу ожидали новые искушения: он попал в атмосферу порочных товарищей, без надлежащего надзора и воспитания как губка впитавших все пороки общества.

В 1812 г., во время перерыва в учебе, связанного с нашествием Наполеона, Михаил был приглашен одним богатым тверским помещиком учить его детей. Здесь Михаил усвоил светские приличия и манеры, что еще более выделило его из среды товарищей, и приобрел первый педагогический опыт.

В сентябре 1813 г. было возобновлено обучение в семинарии, и Михаил Глухарёв, по обычаям того времени, был назначен учителем латинской грамматики в низший класс. Теперь он упражнялся в преподавании и вместе с другими учителями «сказывал положенные проповеди».

Когда по Синодальному указу от 22 мая 1814 г. семинария должна была отправить двух лучших учеников для образования второго курса Петербургской духовной академии, Смоленский преосвященный распорядился отправить туда студента Захарию Смирягина и учителя Михаила Глухарёва (на их экипировку и путевые расходы семинария издержала немалые средства – 565 р. 30 к.).

В Петербурге студенты после экзамена были зачислены на 2-й курс Духовной академии. Здесь способности и качества Михаила Глухарёва проявились в полной мере. Религиозный и благовоспитанный, откровенный и очень доверчивый, изящный в манерах и приятный в обращении, способный и трудолюбивый, студент Глухарёв, по свидетельству современников, обращал на себя всеобщее внимание.

Из специальных предметов Михаил выбрал еврейский язык, историю и географию, от немецкого и французского отказался, так как знал их основательно, а об отказе изучать математику и физику впоследствии сожалел. В годичной ведомости 1815 г. он занимает первое место. Особенно выделяются письменные работы Михаила Глухарёва, которые вызывают одобрение строжайшего критика – свт. Филарета.

Закончил он курс академии 10-м магистром, по преданию, профессора признали за ним первое место, но затем отобрали по настоянию Филарета, который, «развивая в нем смирение, полагал за лучшее понизить его в списке студентов». «Глухарёв был одним из самых даровитых и блестящих студентов 2-го курса и кроме того, при крайней живости и некоторой восторженности, выделялся в кругу товарищей чрезвычайным изяществом, приемами и манерами светского, благовоспитанного юноши. Какие-то предубеждения против него, возникшие еще до окончания им академического курса, были причиною, что он не был оставлен при академии»[90]90
  Харлампович К. В. Архимандрит Макарий Глухарёв: По поводу 75-летия Алтайской миссии. СПб., 1905. С. 7.


[Закрыть].

Ректор Филарет, обративший внимание на талантливого юношу, нашел в нем «прекрасные качества ума и сердца», привлек к себе и на всю жизнь стал его наставником и покровителем. Биограф прп. Макария Филимонов отмечает, что, «любя и отличая его своим постоянным вниманием и расположением, Филарет не баловал его, а относился к нему довольно строго» и вел его, как говорил впоследствии сам прп. Макарий, «строптивыми путями», подвергая его терпение испытанию и еще более развивая в нем присущие с детства кротость и смирение. Несмотря на некоторую суровость и жесткость отношений ректора Филарета, студент Михаил Глухарёв понимал и ценил своего наставника и руководителя, считая его своим благодетелем, и говорил впоследствии: «Я отдал свою волю вполне преосвященнейшему Филарету, ничего не делал и не начинал без его совета и благословения и почти ежедневно исповедовал ему свои помыслы»[91]91
  Материалы для биографии основателя Алтайской миссии архимандрита Макария (М. Я. Глухарёва) / Под ред. Д. Д. Филимонова. М., 1888. С. 6.


[Закрыть].

В то время на восприимчивого и впечатлительного молодого студента Глухарёва большое влияние оказало модное религиозное движение – мистицизм; его увлекали идеи, трактуемые во всех сочинениях мистического характера, об озарении от Св. Духа, о возрождении, о преобразовании внутреннего человека: «В области религии мистицизм состоит в чувстве постоянного, живого, духовного общения с Богом и в стремлении к духовному возрождению силою внутреннедействующей в человеческом духе благодати. Таким образом, по самому существу, религиозный мистицизм есть душевная деятельность, находящая возбуждение для себя в самой себе, в самой глубине человеческого духа, в стремлении его к единению с Богом. В этом отношении, проявление мистицизма в данное время может быть полезно и благотворно, как пробуждение общества от духовной косности или от довольства обрядовым благочестием к духовной самодеятельности и к нравственному самоусовершенствованию». Но опасность увлечения мистицизмом без должного духовного руководства заключается в том, что, «основываясь на внутреннем духовном опыте и ища откровения воли Божией не вне себя и не внешним путем, а во внутреннем голосе сердца, в глубине сокровеннейших душевных движений, мистик неизбежно выходит из подчинения внешнему церковному авторитету, или, сохраняя уважение к нему, считает церковные таинства, установления и всю вообще внешнюю церковную обрядность только символами…»[92]92
  Чистович И. А. Руководящие деятели духовного просвещения в России. С. 153–154.


[Закрыть].

Наставник Михаила Глухарева архимандрит Филарет и сам был заинтересован популярным в то время мистицизмом, он, как и многие, читал Юнга, Штиллинга, Эккартсгаузена, Фенелона и пр., но при этом всегда оставался на твердой позиции Православной Церкви. Господство религиозного мистицизма в царствование императора Александра I, и особенно во вторую половину его, было значительным явлением в общественной жизни столицы. «Государь относился к мистике, как и к масонству, с полной терпимостью. Усиленное при его воспитании стремление сгладить в его глазах все разности, разделяющие людей, народы и религиозные исповедования, образовали из него космополита, придававшего мало значения национальным особенностям народов и религиозным особенностям исповеданий. Между тем природный склад его души устремлял его к таинственному, мистическому. Великие события двенадцатаго года усилили еще более его мистическое настроение. В девизе, принятом им после этих событий и изображенном на победной медали в память 12 года («Не нам, не нам, а имени Твоему»), он прямо выражал, что считает себя только орудием, посредством которого действовала высшая божественная сила. Но действие этой силы доступно чувственному взору. Оно созерцается внутренним оком души, при размышлении о Христе и таинственном соединении с ним»[93]93
  Там же. С. 156.


[Закрыть]. 6 декабря 1812 г. государь утвердил доклад князя Голицына об учреждении в Санкт-Петербурге Библейского общества. Президентом общества был избран Голицын. Архимандрит Филарет стал также одним из основателей общества. На первых порах деятельность Библейского общества была встречена с большим одобрением. Появилась наконец возможность напечатать Библию и на славянском языке в достаточном количестве.

Однако при всех своих заслугах Библейское общество имело и отрицательные стороны. Так, основным его правилом было: при издании книг Священного Писания держаться текстов, употребляемых тем или иным вероисповеданием, без всяких пояснений или комментариев. Таким образом, Православная Церковь не могла дать своим чадам святоотеческое толкование в приложении к Св. Писанию, чтобы защитить их от ересей и сектантства. Библейское общество признавало себя выше всех Церквей, желало работать для «универсального христианства», включающего в себя все христианские вероисповедания.

В столице стали возникать различные мистические течения, вплоть до открытого сектантства. Этому способствовали и многие новые журналы мистического направления, такие как «Друг юношества», «Духовный год жизни христианина», «Сионский вестник». Эти журналы были популярны не только среди светских лиц, но и среди духовных. Журнал Лабзина «Сионский вестник» выписывали все семинарии и духовные академии.

Св. Филарет, обладая глубокими познаниями и острым природным умом, умел видеть в мистических сочинениях крупицы истины, он находил общий язык не только с Голицыным и Лабзиным, но и с проезжими квакерами, его интересовали все формы духовной жизни. По мнению прот. Георгия Флоровского, участие свт. Филарета в работе Библейского общества было связано с его духовной проницательностью, верой в живительную силу Слова Божия и крепость Церкви. «Под покровом мистических соблазнов он сумел распознать живую религиозную потребность, жажду духовного наставления и просвещения. Потому и принял он участие в работах Библейского общества с таким увлечением. Его привлекала самая задача, ему казалось, что за библейское дело должны взяться церковные силы, – “ да не отымется хлеб чадом”… В обновляющую силу Слов Божия он твердо верил. С библейским делом, с русской Библией, он неразрывно и самоотверженно связал свою жизнь и свое имя. Его библейский подвиг трудно оценить в должной мере. Для него лично он был связан с великими испытаниями и скорбями. В самый разгар антибиблейского “восстания” в Петербурге Филарет в Москве свидетельствовал, напротив, что “самое желание читать священные книги есть уже залог нравственного улучшения”»[94]94
  Флоровский Георгий, прот. Указ. соч. С. 170–171.


[Закрыть].

При всех издержках Библейское общество выполняло свою главную задачу – распространяло Слово Божие. Однако церковнославянский язык, на котором издавалась Библия, был труден для понимания, и постепенно в обществе стала осознаваться необходимость перевода Библии на современный русский язык.

Весной 1816 г. под руководством свт. Филарета началась работа по переводу Нового Завета на русский язык. Архимандрит взял на себя самую сложную часть – Евангелие от Иоанна.

Уже в 1818 г. было напечатано Евангелие со славянским и русским текстами и мгновенно раскуплено[95]95
  В 1821–1822 гг. был издан весь Новый Завет. В 1822 г. вышел перевод Псалтири, над которым также особенно потрудился свт. Филарет. К концу 1825 г. было окончено печатание первого тома русской Библии, содержавшего Пятокнижие, книгу Иисуса Навина, Судей, Руфь, однако том этот был удержан в типографии, перевод Библии официально надолго остановлен, а Библейское общество, как орудие мистической пропаганды, в 1826 г. было закрыто.


[Закрыть].

Мудрое духовное руководство свт. Филарета способствовало тому, что прп. Макарий смог остаться мистиком и, не отвергая элементов таинственного в духе человека, стать на той точке зрения, на которой стояли Святые Отцы Церкви созерцательного направления – Макарий Египетский и другие, переводы сочинений которых незадолго до этого были изданы в сборнике «Добротолюбие». Этими отцами и их писаниями прп. Макарий более всего интересовался.

Однако и к сочинениям мистика Иоанна Арндта, с которыми знакомили в Духовной академии, прп. Макарий сохранил интерес на всю жизнь. Он высоко ценил этого немецкого богослова и рекомендовал его сочинения некоторым своим духовным чадам.