Текст книги "Пляс Нигде. Головастик и святые"

– Ты так щедро даришь любовникам поверхность своего тела. Что будешь делать, когда она закончится?

Карма засмеялась.

– Да, вот такая я пруца[2]2
  Шлюха (ивр.).


[Закрыть]. Но для бодхисатвы всегда найдётся место в моей книге.

Утром внезапно скончалось лето, и температура упала до около ноля. Пошёл дождь, замешанный со снегом, ветер усилился до 15 метров в секунду. Трудно поверить, что ещё вчера мы купались. В конце августа погода на Алтае непредсказуема. Метеорологи берут отпуск за свой счёт.

С великим сожалением покинув прекрасный Аскат, я перешёл через мост и занял стартовую позицию на трассе, у рекламного щита с голыми женскими ногами и слоганом: “Быстро. Безболезненно. Навсегда”. Казалось, что речь идёт о чём-то большем, чем депиляция. После ночной ванночки с Кармой всё вокруг казалось не таким, как на самом деле.

По другую сторону трассы дешёвый мотель завлекал водителей объявлением “СТОЯНКА ДУШ”. Трафаретные белые буквы на красном фоне, без запятой. Парковка заполнена обляпанными грязью грузовиками из разных стран. Прямо на рабочем месте утомлённых дальнобойщиков обслуживают добродушные бляди в вязаных шапочках с помпончиками. Это у них что-то вроде униформы и опознавательного знака. Я насчитал шесть пушистых шариков, ритмично прыгавших в кабинах грузовиков.

Стоя на дороге, я размышлял о том, зачем я стою на дороге. Нормальные люди, располовинив земную жизнь, берут в кредит автомобили, чтобы ездить на работу и выплачивать ипотеку. Они не останавливаются, проезжают мимо, нормальные люди в нормальных машинах, слушают радио и наслаждаются климат-контролем. Это ведь нормально, когда человеку ни жарко, ни холодно. Когда всё под контролем. Наверное, это не так страшно, как я думаю. У нормальных людей под ногами твёрдая почва, в голове – здравый смысл, в руках – синица и чувство локтя. Их дети вовремя ложатся спать и посещают кружки. А что делают мои дети? И, кстати, где они? Последний раз я видел их в гугле, когда виртуально бродил по улицам бывшего родного города с помощью функции стрит-вью. Город не изменился. Знакомые трещины на асфальте змеились тем же узором, что и пять лет назад.

Зато дети выросли. Я встретил их неожиданно, повернув из-за угла Дома пионеров (тоже бывшего), куда сам ходил когда-то в кружок выжигания по дереву (мои родители старались быть нормальными). Они сидели на асфальте, дети мои, в обществе ровесников хулиганского вида, и чем-то были так увлечены, что не заметили, как гугломобиль со стеклянным шаром оцифровал их мимоходом и навсегда.

Кажется, они резались в карты. С уверенностью сказать не могу. При увеличении картинка на экране становилась размытой, распадалась на пиксели и вызывала печаль.

Но хичхайкер не должен выглядеть грустно, иначе он не получит свой лифт. Надо улыбаться каждой машине, приветливо, как бы наслаждаясь дорожной суетой и мельканием знаков, которые не дают задуматься всерьёз и надолго, и каждый, кто нажал на тормоз, кажется черновиком романа.

Автостоп до Москвы получился черепаховый. 29 лифтов на 4000 километров. Двенадцать водителей поделились интересными историями. Только одна имеет значение для развития сюжета. Но я расскажу три, потому что жаль их терять.

1) Пожилой дядька на “Лада Калина”. Выезжал с заправки, лёгким движением головы пригласил садиться. Километров двадцать мы молчали, потом он заговорил:

– Вчера я наконец-то познакомился со своим отцом. Он живёт в деревне. Мы целый вечер просидели у телевизора. Я привёз подарки: полезный швейцарский нож, лекарства от давления, кое-что из еды – консервы, гречку. Мой отец глуховат, до него не сразу дошло, кто я такой и зачем явился. Но перед сном он громко сказал: “Спасибо, что потратил на меня время”. Знаете, как много времени в сельской местности, и какие страдания это причиняет людям? День за днём из развлечений только болезни и социальная несправедливость. Ночью я пару раз просыпался от храпа отца за стеной, думал о чём-то важном, но так и не смог ни до чего додуматься. Утром обнаружил пропажу сумочки с документами, видимо, кто-то из местных жителей залез в окно, когда я забылся сном. Несчастные люди, зачем им мои документы? Теперь возвращаюсь домой без прав, но чувствую себя абсолютно спокойно. Впервые в жизни. Я ведь фокусник, а в нашей профессии каждый раз переживаешь, что номер не пройдёт.

– Фокусник! Вот это да!

– Да, – кивнул он. – С тех пор как развалился государственный цирк, приходится работать по вызову: дни рождения, утренники, малый бизнес. – Он со вздохом извлёк изо рта аккуратное пёстрое яичко. – Вот. Возьмите.

Исполнив трюк, замолчал. Тема была раскрыта. Мы простились у развилки, иллюзионист укатил в свой Бийск, я остался на федеральной трассе в тени плюющейся дождём фиолетовой тучи, с уверенностью, что дорога уже опознала меня как своего и начала передавать по эстафете.

2) Потрёпанная жизнью “Toyota Carina” из Казахстана. Трое юношей в тюбетейках, улыбаются по-восточному сладко:

– Вы настоящий путешественник, да?

Русский для них не родной, слово “автостопщик” они не знают. Курят кальян прямо в машине. Сначала кажется, что попал в ад, но потом привыкаешь. Половину дороги я перечисляю названия мест, в которых побывал. Казахи, словно джинны, выпускают из ноздрей сиреневый туман, слушают уважительно, как бесплатного хаджу, произносящего заклинания: Индия, Бургундия, Монголия, Монако, Рим, Нью-Йорк, Полярный круг, Нотр-Дам, Варанаси, Архангельск…

– А в Голливуде вы были?

– Однажды.

– А расскажите.

Рассказываю. Зимой бульвары Голливуда полны голубых цветов размером со шляпу ковбоя. Пьянящий аромат привлекает стаи колибри. Птички вьются вокруг цветка, словно пёстрые хвосты воздушных змеев. Но перед входом в заветную голубую щель дежурит группа альфа-самцов, которые жёстко фильтруют поток желающих. Это ничего, что колибри маленькие, у них тоже есть лидеры и лузеры. Одни хлебают нектар от пуза, а других не пускают к кормушке. Это нормально, таковы законы природы. И всякий, кто покусится на основы, будет потрясён. Я видел мальчика лет десяти, который решил установить справедливость, типа коммунизма для колибри, чтобы всем хватало еды. С этой целью он отстрелил из рогатки самцов, узурпировавших наслаждение. Но коллективная воля стаи немедленно восполнила потерю – у цветка встали новые альфы, которые точно так же отпихивали более слабых. А сами посасывали, сколько хотели. Мальчик бросил рогатку и убежал с бульвара в слезах. Так напугал его механизм воспроизводства лидеров. Да и с птичками нехорошо получилось.

Я заканчиваю, меня благодарят. Все довольны. Символический обмен бензина на пиздёж прошёл в лучших традициях “Тысячи и одной ночи”.

Внезапно юноша, сидящий рядом со мной на заднем сиденье, встревает с вопросом:

– А вы были в Бермудский треугольник?

– Нет, не был.

– Я тоже хочу быть путешественник. Но не просто так, а чтобы поехать в Бермудский треугольник. Там исчезают корабли. Но они не совсем исчезают, они приходят в других местах, даже на другой планете. На Марс, на Юпитер. Я хочу в треугольник, но родители не разрешают. Говорят: иди медресе, религия – хорошая работа. А я не хочу и не буду!

Это был подростковый бунт: отцы и дети над пропастью во ржи. Мне стало немного совестно за то, что я сдвинул юноше точку сборки, и теперь он, кажется, негоден для мирных целей – базара и медресе. Что с ним будет? Пойдёт бродить по свету, как тень, потерявшая хозяина, пока не завербуется в какой-нибудь шахид-проект.

3) Поэт на “Тесле”. Как тебе такое, Илон Маск? Белая американская электролебедь остановилась в степи, у придорожной заёжки, где я коротал время, подслушивая разговор двух пожилых секс-работниц в вязаных шапочках.

Девушки говорили о кулинарии.

– Я всегда делаю для себя, просто для себя, – рассказывала красная шапочка зелёной. – Не потому, что я что-то такое. Но зачем стараться, если не для себя?

– Ну, конечно! А ты её как готовишь? Она у тебя твёрдая остаётся, клубника?

– Ну, всяко твёрдая, это же клубника.

– А ты её поруби, поруби, и она не будет твёрдой, будет очень вкусно, если сделаешь тесто сладким, положишь его в такой противень, в противень с бортиками, сверху клубнику, и запекай её открытой, обязательно открытой.

Поэт входит, говорит всем “привет”, просит кофе, садится и начинает что-то записывать на салфетке. Повинуясь внезапному импульсу, я спрашиваю: стихи? Он улыбается смущённо, как будто его застали за неприличным в кабинке общественного туалета. От руки лучше чувствуешь ритм, объясняет он. Протягивает мне руку. Мы знакомимся, и – о, чудо! – оказывается, мы давно уже друзья, точнее – френды на фейсбуке, с которым делимся движениями души, точнее – персональными данными. Поэта зовут СС, он концептуалист из Новокузнецка, последняя книга его стихов называется “Осыпь Мандельштама”.

– Как же, как же, я читал у вас в ленте вот это: “Тревожно / кричали чайки / на крыше чрезвычайки”. Сильные строки.

– Большое спасибо.

– Над чем сейчас работаете?

– Заканчиваю поэму “Зоофилы”.

– Любопытная тема.

– Но это не для фейсбука – забанят сразу.

– Понимаю: цензура.

– Новый мировой порядок.

– Дивный новый мир.

– Геббельс мог бы позавидовать.

Мы радуемся друг другу, словно земляне, встретившиеся на краю Вселенной, в последней межгалактической забегаловке. СС предлагает мне лифт. Авек плезир! Никогда не ездил на “Тесле”. Уверен, что это езда в незнаемое.

Выходим на улицу, поэт вежливо придерживает дверь. Зелёная шапочка говорит красной:

– Видела пидоров? Я их боюсь. Вот просто до смерти боюсь.

Машина поэта управляется одним пальцем. На экране бортового компьютера СС выставляет режим поездки. Я спрашиваю: автопилот есть? Конечно, даже два. А второй зачем? Не знаю. Наверное, чтобы первому было не скучно. С гонораров прикупили? Он смеётся. Это всё научная фантастика виновата. “Туманность Андромеды”, “Марсианские хроники”, “Билет на планету Транай”. С детства мечтал о звездолёте, и вот наконец появилось что-то похожее. Я влез в фантастические долги, чтобы её купить. У меня огромное тело кредита. Гораздо больше моего собственного. Я не курю, не пью и почти не ем. Но она того стоит.

Отпустив руль, поэт закидывает руки за голову и смотрит в небо сквозь прозрачный потолок. Машина едет сама. Мотор жужжит, как волшебная муха, и кажется, что мы плывём над дорогой, расслабленные гости из будущего, залетевшие в отсталую страну. Навстречу нашему звездолёту, воняя соляркой, едет потрёпанный междугородний автобус. У водителя отвисает челюсть.

На холме раскинулось огромное кладбище: звёзды и кресты до горизонта. Люди с граблями и лопатами бродят среди могил, словно гастарбайтеры в городе мёртвых, обслуживающий персонал, – делают уборку, меняют цветы, наводят красоту и, уходя, оставляют ненужные хозяевам конфеты. На кладбище очень важно иметь орудия труда. Прошлым летом, навестив могилу матери с голыми руками, я нашёл её в зарослях высокой травы, уже подсохшей на солнце; стебли были жёсткие и крепко сидели в земле; я поджёг их, чтобы расчистить участок, – и в результате устроил пожар, который пришлось затаптывать ногами. Нормальные люди, работавшие по соседству, были в ужасе. Наверное, со стороны это выглядело как шаманский танец среди языков огня, и во все стороны летели искры. Почему-то мне всегда неудобно перед людьми за своё поведение.

– А вот я, – говорит поэт, – приношу родителям стихи. Родители – мои вечные читатели. Как только у меня выходит новая книжка – сразу иду на кладбище. Я там полочку смастерил между надгробий мамы и папы. Что-то им нравится, а что-то – нет.

– Как вы об этом узнаёте?

– По состоянию книг. По следам на страницах. Некоторые стихи заложены сухими жучками или травинками. Один сборник я нашёл разорванным.

– Думаете, про зоофилов им понравится?

СС нахмурился и покачал головой: мол, тише вы! Приняв нормальное водительское положение, повернул руль и съехал на обочину. Заговорщицки на меня глядя, предложил выйти покурить. Мы удалились на опушку леса, я полез в карман за сигаретами и хотел угостить поэта, но он отказался.

– Я бросил. Насчёт покурить было сказано для конспирации.

– Что?

– Не хочу, чтобы она слышала, – кивнул на Теслу.

– Неужели все разговоры записываются?

– Можете не сомневаться. Вы сейчас поймёте, почему нейросети не должны об этом знать.

Он надел очки, вынул из кармана салфетку и с выражением прочёл стишок[3]3
Я сижу на гореЯ ебу козуДенег нет у меня совсемА без денег аллах не даёт женуИ жена не даёт никогдаНо жена внизу не даёт никогдаПотому что аллах не даётДенег мужчине ебать женуА бесплатно даёт лишь козаЯ ушёл на горуЕбать козуУ неё квадратные глазаА я мужчина и у меня есть хуйКоторый мне дал аллахОна мне нравитсяПосле дождяНебом пахнет коза мояИ мне кажется это жена и аллахВместе со мной на горе

[Закрыть] про секс между мусульманином и козой, прекрасно сочинённый, но ужасный со всех других точек зрения, от законов шариата до уголовного кодекса РФ. Закончив первую салфетку, поэт достал ещё несколько и анонсировал продолжение:

– А здесь у меня про евангелистов.

– Это… это как же?! Орёл, телец и лев?

– Именно так. Хотите послушать?

Отступать было некуда – позади стоял мрачный лес с неведомыми зверушками. Хотя, если вдуматься, где, как не в лесу, читать такие стихи? В общей сложности СС выступал передо мной около получаса, местами было дико смешно – автор не ограничивался оскорблением религиозных чувств, светским персонам тоже доставалось. В одном из фрагментов под названием “Сильнодействующий президент” описывались любовные игры Путина с амурской тигрицей, которую доставили в его кремлёвский альков под наркозом. А философская глава “Критика неебического разума” повествовала о влечении Канта к голубям.

– Да-а, – задумчиво протянул я, дослушав поэму. – Дерзко! Вы, батенька, прямо Шарли Ебдо. Как бы вам голову не открутили.

– Это вряд ли, – ответил поэт. – Я больше штрафов боюсь. Поэтому не стану публиковать поэму, пока не выплачу кредит. А голову – вряд ли. Мы же всё-таки не в Париже.

И тут я вспомнил, что, ёлки-палки, еду в Париж, на родину свободы, где всегда ценили талантливое нарушение границ дозволенного. У меня родилась идея – напечатать “Зоофилов” на берегах Сены, перевести на французский и издать под скромным псевдонимом SS. Как вам такой план? Поэт выслушал и загорелся. Но буквально через минуту пригорюнился и заявил, что отказывается посылать мне стихи по электронной почте.

– В этом мире нет ничего тайного, – сказал он.

– Ну и ладно. Pas de problèmes. Давайте отксерим ваши салфетки. По-моему, так даже интереснее – возить рукописи через границу, как в старину.

В ближайшем райцентре мы отыскали ксерокс, под гордой вывеской “Мир копий”. Провинциальные бизнесмены любят такие названия: Миробоев, Миралмазов, Мирунитазов, звучащие, словно фамилии водевильных чеченцев. Или вот ещё – Бутик Эклеров.

Дрожащими руками СС раскладывает на стекле копировальной машинки пасьянс из фрагментов поэмы. Женщина при аппарате, не отрываясь от своего телефона, вслепую нажимает зелёную кнопку Copy. Всего у нас получилось 14 листов. К счастью, у поэта довольно разборчивый почерк.

– Но только чтобы никаких публикаций в интернете. Обещайте! Иначе я приеду в Париж и убью вас! – волнуется он.

– Это будет прекрасная бомбическая реклама для вашей книги.

– 28 рублей, пожалуйста, – говорит женщина.

– Есть мелочь? – спрашивает поэт. – Кредитные карты здесь не принимают.

Я расплатился. Мы вернулись на борт звездолёта и помчались дальше. СС возбуждённо фантазировал о том, какой фурор произведёт на международной арене его поэма, и не следил за дорогой. Хорошо, что нашу безопасность обеспечивал автопилот. Желая меня развлечь, хозяин Теслы вспоминал забавные факты своей биографии. Его мысль перескакивала с одного на другое, словно содержание фейсбучной ленты, которую он проматывал на экране бортового компьютера, и в конце концов допрыгалась до интересного.

– Смотрите, что я тут нашёл позавчера, – похвастал СС. – Свою рожу сорокалетней давности!

На экране был он – чёрно-белый тощий подросток, и ещё не концептуалист. Ссылка под фотографией вела на сайт Музея холодной войны в Калифорнии. Услужливый робот мгновенно перевёл статью, рассказывающую о кратком миге просветления, которое испытали Брежнев и Картер, когда обменялись поцелуем мира и начали посылать друг другу через железный занавес голубей доброй воли – делегации артистов, художников и всякие оркестры.

Эти агитбригады холодной войны пару лет успешно выступали по обе линии фронта. Выставку “Фотография США” занесло аж в Новосибирск, где живые американцы тогда были в диковинку. Выставка была окном в мир иной: поверхность Луны, Гранд-Каньон, Эмпайр-билдинг и другие чудеса американской империи волновали советских людей. Аншлаг был невероятный, очередь начиналась в соседнем городе. Подросток СС бродил по залам, очарованный качеством изображений, на которых можно было рассмотреть каждую деталь на скафандре астронавта и каждого хиппи на Вудстокском поле. Подростка возбуждал большой рот Дженис Джоплин, завывающей Summertime. Он считал окна небоскрёбов на Манхэттене, представлял себя гуляющим по Бродвею и ёжился от брызг Ниагарского водопада…

Пройдёт много лет – и, стоя у двери банка в ожидании кредита, поэт вспомнит тот далёкий вечер, когда он впервые увидел камеру “Полароид” в руках кудрявого брюнета с длинным лицом, похожего на Боба Дилана. Мгновенные снимки были гвоздём американского шоу. Фотограф выбирал жертву в толпе желающих, выводил на подиум, ставил к белой стене, нажимал на спуск – и через 30 секунд вручал портрет, волшебно проявлявшийся на бумаге. В тот день СС понял, хотя, может быть, и не осознал до конца, что Советскому Союзу против Запада – слабо, и вообще – крышка.

А позавчера, читая статью, он узнал, что фотограф снимал людей не обычным полароидом, выдающим одноразовые портреты, а какой-то специальной хитровыкрученной моделью с плёнкой внутри. Ребята из ЦРУ, которые сопровождали американских голубей доброй воли, тайно вывезли негативы через границу в дипломатических чемоданах.

Благодаря ЦРУ (героям слава!) стала возможна выставка “The Russians” в Америке и одноимённый альбом, составленный из портретов ничего не подозревающих сибиряков.

Вот так, случайно застопив “Теслу”, я узнал о пронзительном мудреце из Нью-Йорка, который часто бывает в параллельных мирах.

Но первая мысль была меркантильной. Как это прекрасно, как замечательно! Готовый сюжет для “Радио «Свобода»” – триумф Америки над унылым совком. Они это с руками съедят. Открыв в телефоне приложение Facebook, я забил в строке поиска: Nathan Farb. Вот он, пожалуйста, жив-здоров. 77 лет теперь не возраст.

Я отправил ему запрос на добавление в друзья и через десять минут получил подтверждение. Фотограф был онлайн. Обсуждая с поэтом сплетни литературной тусовки, я написал редактору в Прагу, что у меня есть интересный сюжет. Прага одобрила тему в течение следующих десяти минут. За это время СС пару раз прикоснулся к рулю по требованию автопилота. Ещё через полчаса мы домчали до Академгородка, где я словил бесплатный wi-fi в пельменной возле Дома учёных и начал отправлять мистеру Фарбу свои вопросы.

Мои родители мечтали о том, чтобы их мальчик играл на скрипке и достиг успеха в точных науках. Но я оказался туп, лишён интеллекта и слуха, и пришлось отправиться по лёгкому пути амбициозных бездарностей – в журналистику, продавать свою болтливость. Тяжёлая карма (прости, девочка!) – платное словоблудие. Всякий раз чувствую на голове шапочку с помпончиком, когда приходится, по заданию редакции, натягивать штопаный шаблон на живую мысль.

Но иногда чудеса случаются. К девушке на обочине подъезжает принц на белом коне. В моём случае – старый еврей с камерой “Полароид” и русскими корнями.

Отвечая на вопрос “what were you looking for behind the iron curtain, Mr Farb?”, он написал: “Before visiting USSR I had spent 6 weeks in Romania in 1969, traveling around with my wife and 6 year old daughter in a verb beat up old van. I went there partly to see what my life would have been like if my grandfather had not immigrated from Romania at the beginning of the 20-th century. There in Romania I photographed one boy, who was a very haunting boy, and later I realized that he was a stand-in for me”.[4]4
  Перед тем как посетить СССР, я провёл шесть недель в Румынии в 1969 году, путешествуя на старом разбитом фургоне с моей женой и шестилетней дочерью. Отчасти я поехал туда, чтобы увидеть, какой могла быть моя жизнь, если бы мой дед не эмигрировал из Румынии в начале ХХ века. Там, в Румынии, я сфотографировал одного парня, который был очень навязчив, и только позднее осознал, что он был вылитый я.


[Закрыть]

У каждого есть двойники (писал он дальше), порой сходство бывает настолько точным, что не знаешь, кого считать копией, а кого оригиналом. Кто первый? Первый кто? Мой жизненный опыт подсказывает, что оригиналом является тот, кого волнует вопрос о первородстве. По-другому я не могу сформулировать. Преследовавший меня румын на самом деле был мной, но из соседнего параллельного мира, в котором мой дед не уехал в США. Иногда мне кажется, что двойники имеют одну душу на всех – и это ещё не самая странная мысль, родившаяся в процессе занятия фотографией.

Прочитав сообщение, я почувствовал себя Диогеном, который нашёл человека.

Анна Фарб приплыла в Нью-Йорк из Гамбурга весной 1907 года с одной дочерью, неизвестным количеством чемоданов и тремя сыновьями. В этом былинном трио нас традиционно интересует самый младший – Натан. Если бы бабушка Фарб задержалась в погромной России ещё лет на десять, то никуда бы уже не уехала, и моего героя звали бы сейчас Натаном Натановичем. Был бы он пенсионер из Великого Новгорода, коллекционер старинных фотоаппаратов, всяких “Кодаков” и “Зенитов” – про него даже областное телевидение снимало ностальгический репортаж под названием “В объективе прошлого” или “Остановись, мгновение”. Какая-нибудь такая ерунда…

Но баба Аня была решительной женщиной. Взяла и умотала в Америку, четыре недели просидела в карантине на острове Эллис, откуда с утра до вечера можно любоваться статуей Свободы, пока не получила направление на жительство в Восточный Сент-Луис (штат Миссури). То самое местечко, которое Том Вэйтс в балладе “Time” воспел как безвыходную жопу мира. “You’re east of East Saint Louis” грустно подвывает Том, и сразу понимаешь, как хреново там оказаться. Россия находится значительно восточнее Восточного Сент-Луиса – это географический факт.

В начале XX века Федеральное миграционное управление США разруливало бурный поток пришельцев из славянских стран (преимущественно еврейского происхождения), направляя их в различные захолустья, чтобы на одной территории не возникало слишком много поводов для антисемитизма.

Гонимые и угнетаемые на своих исторических родинах, иммигранты начинали новую жизнь в состоянии возбуждения, долго не могли успокоиться и очень оживляли раздел уголовной хроники местных газет.

В 1911 году сент-луисский “Пост-Диспатч” опубликовал маленькую, тридцать строчек петитом, заметку с игривым заголовком “Judge feels a man’s bumps and assesses fines” (“Судья щупает мужские шишки и назначает штрафы”).

В заметке описывалась драка между братьями Фарб, Авраамом и Исидором, с одной стороны, и местным пареньком, их ровесником, с другой. Парни сцепились из-за девушки и надавали друг другу приличных тумаков. Через неделю был суд, на который Исидор явился с перевязанной головой и громко стонал во время заседания, как бы страдая. Опытный судья Сандерс (не предок ли Берни?) велел юноше снять повязку и, осмотрев буйну голову, не обнаружил никаких повреждений. После чего возложил руку на макушку симулянта и провозгласил под хохот репортёров: кажется, мы имеем дело с шишкой мудрости.

Кажется, мистер Сандерс был тот ещё артист. Не желая разбираться, кто из молодых самцов начал драку, он выписал штраф всем троим.

Авраам и Исидор больше никогда не светились на общественном поприще и в газеты не попадали. Поэтому Анна всю жизнь хранила драгоценную вырезку из “Диспатча”.

После всякого человека на земле остаётся труп, документы и воспоминания. Изредка недвижимость и счёт в банке, но это если повезёт. Бабушка Анна оставила наследникам своё документальное тело: какие-то метрики, фотографии и письма из двух исчезнувших империй – России и Австро-Венгрии.

Наследникам не было дела до этих сокровищ. У них были дела поважнее. Натан Фарб, владелец магазина готового мужского платья, застрелился осенью 1940 года, не дождавшись рождения своего сына, Натана Фарба, в январе сорок первого. Магазин разорился, проиграв конкуренцию торговой сети, и гордый эмигрант решил, что лучше уйти из жизни, чем одалживаться у родственников жены.

Берта Фарб (урождённая Эйзен) стала вдовой на шестом месяце беременности. Её семья с незапамятных времён жила в Арканзасе. Каждое поколение невест разбавляло семейную кровь, выходя за пришельцев из-за моря. Этим объясняется румынский дедушка моего героя, отец Берты, весёлый человек с музыкальным слухом, называвший себя потомком римского легионера.

Его история уводит нас во II век н. э., когда причерноморская Дакия стала провинцией Рима, и для охраны территории туда отправили имперских солдат, навербованных в других провинциях. Так было удобнее подавлять мятежи. Легионеры не испытывали к покорённым народам никаких чувств, кроме сексуального влечения. Дунайскую границу империи охраняли ребята из Палестины, кудрявые брюнеты, похожие на Боба Дилана. Вояки они были так себе (Дакию просрали довольно быстро), зато любовники хоть куда, и щедро делились своим генофондом с местными девушками, из-за чего румынский народ до сих пор отличается жгучей красотой и низкой боеспособностью.

Эту историю Натан в детстве слышал от мамы и не несёт никакой ответственности за её достоверность.

Румынский дедушка с его лёгким характером быстро адаптировался в Америке, завёл свой бизнес и родил, кроме Берты, ещё семь дочерей. Надо ли говорить, что они тоже вышли за пришельцев из-за моря?

После самоубийства мужа и рождения сына Берта уехала из Сент-Луиса далеко на север, в олимпийскую деревню Лейк-Плэсид, что в горах Адирондак, у самой канадской границы, на берегу озера Eight, которое действительно имеет форму восьмёрки. Берта нашла работу школьного хормейстера, и её часто можно было видеть на главной улице, вышагивающей с жезлом впереди оркестра во время какого-нибудь праздника. Денег это весёлое занятие приносило немного – в обрез хватало на еду и аренду деревянной лачуги в непрестижном районе. Но для мальчика эта картина – мама с золотой палкой ведёт по улице отряд музыкантов – на всю жизнь осталась чудесным воспоминанием. Сидя на школьном подоконнике под присмотром какой-нибудь лишённой музыкального слуха ученицы, трёхлетний Натан любовался парадом.

За морями шла война, с Тихого океана напирали японцы, по ту стороны Атлантики Гитлер старался уничтожить как можно больше евреев. Гитлеру молчаливо сочувствовало высшее общество олимпийской деревни – голубоглазые, белокурые, религиозные и очень богатые спортсмены, вечно игравшие в гольф на клубных лужайках. Они презирали евреев (а также ирландцев и поляков), которые заполонили их нордические края. Кстати, один из главных спортивных клубов города (куда евреев, разумеется, не принимали) так и назывался —“Nordic centre”. “Nor dick nor centre”, – прикалывались иммигранты, повидавшие Старый и Новый свет, и знающие, что Лейк-Плэсид – это нихуя ни центр, что бы там ни думали спортивные сливки местного общества. Потому что настоящий центр мироздания находится в 200 милях к юго-западу от Лейк-Плэсида – Нью-Йорк, самое большое яблоко раздора, соблазнившее многих адамов. Натан собирался покорить этот город, закончив школу, а покамест – боролся за выживание. В его олимпийской деревне махачи после школы были обычным делом. Юные арийцы, как правило, навешивали пиздюлей маленьким евреям, потому что занимались спортом и получали усиленное питание. Лидером арийцев был мускулистый внук основателя “Nordic centre”. Парень гордился тем, что прах его дедушки стоит на видном месте клубного “зала славы” в позолоченной урне. Нордический внук был высоким и сильным, как настоящий Голиаф, против которого не имел шансов ни один местный Давид. Если бы всё решала только грубая сила.

Но мир устроен чуть сложнее, чем кажется спортсменам. Году примерно в 1953-м, после очередного избиения младенцев на пустыре возле школы, кто-то пробрался ночью в святая святых “Nordic centre” и осквернил драгоценную урну, до краёв наполнив её уриной.

Молва, разлетевшаяся по деревне, приписала это кощунство 12-летнему Натану, о котором было известно, что мальчик умеет не давать себя в обиду.

Но ленивая полиция не нашла свидетелей. Сам Натан категорически отрицал причастность к делу обоссанного праха. И отрицает до сих пор. По его словам, вся эта история – миф, вымысел, приплод воображения его сверстника и лучшего друга, Алекса Шуматоффа, потомка новгородских бояр, а ныне – известного канадского писателя.

Весёлый поток информации прилетал ко мне на почту из-за океана, пока я телепался на перекладных через Западную Сибирь, Урал, Поволжье и Среднерусскую возвышенность.

Байки мистера Фарба скрашивали мою одиссею. Я делился ими с водителями, они хохотали, вспоминая случаи из собственной жизни, как они тоже что-то осквернили, обгадили, куда-то вляпались, мужчинам всегда есть, что рассказать, – особенно о представителях власти. Этот сюжет повторялся навязчиво. За время пути мне трижды (один раз до Урала и два раза – после) пришлось слушать легенду про гаишника и золотой дождь. Так мы смеялись, приближаясь к Москве в облаке мифа.

Мой последний водитель, казанский парикмахер 40 приблизительно лет, ехавший покорять столицу, всерьёз уверял меня, что в юности он “писал на Сталина”, на его могилу у Кремлёвской стены – за всех своих предков, которые “сдохли в Сибири”.

Татарин высадил меня на МКАДе, где кончалась зона халявы. Но я уже так привык рассчитываться за проезд историями, что спокойно поехал зайцем на автобусе до метро. Через пару остановок вошли контролёры, двое мужчин среднекризисного возраста, которые сразу направились ко мне: видно, глаз у них намётанный. А я, хоть и заяц, но ленюсь быстро бегать. Сижу как вкопанный с блуждающей улыбкой на небритом лице. Какой билет? Куда мчишься, птица-тройка?

Они мне говорят: спускайтесь с небес на землю и покажите документ – проездной, либо удостоверяющий личность. Я отвечаю: милые, было бы что удостоверять! Как можно, не кривя душой, называть себя личностью в этом полицейском государстве? Смеётесь вы, что ли? Посмотрите на нас троих, случайно встретившихся в автобусе 1169, в исторической ретроспективе! Брежнев обслюнявил наше детство, Горбачёв обманул мечты, Ельцин пропил нашу молодость, Путин украл всё остальное. Удивительно ли, что мы не достигли в жизни ничего такого, чем можно похвастать в социальных сетях? Так что не спрашивайте моих документов! Считайте меня человеком без свойств.

Хотелось бы знать, говорят контролёры, что вы делаете с таким мировоззрением в наших краях? Чем занимаетесь? Вы артист? Не угадали, я обычный писатель-невидимка. Надо же, никогда не видели! Вот и хорошо! Давайте продолжим не видеть друг друга, это лучше, чем ненавидеть, и разойдёмся по своим делам. Лично мы не против, отвечают мужчины, но у каждого из нас на груди висит недрёманное око видеорегистратора, и расстаться нам с вами невозможно по техническим причинам. Понимаю: Большой брат. Да, очень большой. Идёмте устанавливать вашу личность в полицию. А где это? Да тут рядом, на станции метро. Под разговор мы как раз доехали до нужной остановки.