Текст книги "Атаман А. И. Дутов"

ЦК ПСР объявил адмирала А.В. Колчака «врагом народа» и заочно вынес ему смертный приговор¹²⁴⁷. В ночь на 19 ноября совещание Бюро съезда членов Учредительного собрания и ЦК ПСР в Екатеринбурге постановило, что вся власть должна перейти к съезду, который будет представлен особым органом. Во внутренней переписке ПСР этот орган назван Исполнительным комитетом съезда членов Учредительного собрания¹²⁴⁸. По мнению И.Ф. Плотникова, орган получил название комиссии по руководству борьбой с Колчаком¹²⁴⁹. Л.А. Кроль в своих воспоминаниях приводит еще одно название этого органа – комитет для борьбы с заговором в Омске¹²⁵⁰. В комитет вошли семь человек: В.М. Чернов, В.К. Вольский, И.С. Алкин (от мусульман), Ф.Ф. Федорович, И.М. Брушвит, Н.В. Фомин и Н.Н. Иванов. Задачей этой организации стало стягивание к Уфе и Златоусту верных эсерам частей с фронта и вступление в переговоры с большевиками¹²⁵¹.

Уже 19 ноября началась активная военная и организационная подготовка предстоявшей борьбы. В политическом плане были воссозданы распущенные Директорией местные революционно-демократические правительства (Комуч, башкирское правительство), развернута широкомасштабная пропагандистская кампания по осведомлению населения о характере и целях омского переворота, наконец, Исполкому удалось добиться от местных общественных учреждений (дум, земств), а также от Чехословацкого национального совета заявлений о непризнании переворота¹²⁵². Один из эсеров позднее писал, что «в особенности нам не следовало упускать из своего внимания Екатеринбург, где мы должны были произвести революционный переворот в первую голову, изгнав сибирское командование и водрузив на его месте свою собственную власть»¹²⁵³.

В военном отношении Исполком попытался стянуть в Екатеринбург рабочие дружины с окрестных заводов, но не успел этого сделать. Только 21 ноября, на следующий день после отъезда депутатов из Екатеринбурга, к городу подошел отряд вооруженных рабочих Нижнетагильского завода, численностью 800 человек. Подойди этот отряд на два дня раньше, соотношение сил могло кардинально измениться!¹²⁵⁴ Кроме того, была предпринята попытка заручиться поддержкой генералитета. Однако никто из старших офицеров не согласился возглавить вооруженную борьбу с Омском. По некоторым данным, Дутов получил из Уфы предложение о поддержке, однако в ответ якобы «советовал осторожность, так как-де ему известно из бесспорного источника, что за спиной Колчака стоят англичане»¹²⁵⁵.

Согласно мемуарам Чернова, отказались командующий Екатеринбургской группой войск генерал-майор Р. Гайда (Екатеринбург) и командующий Самарской группой войск Генерального штаба генерал-майор С.Н. Войцеховский (Уфа)¹²⁵⁶.

18 ноября М.А. Веденяпин сообщил Ф.Ф. Федоровичу: «Сейчас иду говорить с генералом ВОЙЦЕХОВСКИМ. Думаю, что этот разговор будет решающим»¹²⁵⁷ – эсеры сразу после омских событий стали апеллировать к армии. Позднее, 29 декабря 1918 г., Войцеховский на станции Тавтиманово достаточно осторожно записал в своем дневнике после долгого семимесячного перерыва в записях: «Сложная политическая обстановка; борьба диктатуры и демократии (Учред[ительное] соб[рание]). Я генерал на русской службе, но, кажется, не в милости у начальства. На этих днях Уфа будет очищена. Куда назначат меня – еще не знаю. Рассчитываю на корпус»¹²⁵⁸. Между тем в Ставке за Войцеховским закрепилась репутация сторонника эсеров¹²⁵⁹, возможно не лишенная оснований.

Главнокомандующий вооруженными силами Временного Всероссийского правительства Генерального штаба генерал-лейтенант В.Г. Болдырев 18–19 ноября находился в пути из Уфы в Челябинск и, судя по его воспоминаниям, пребывал в полной растерянности. Первоначально он собирался «немедленно освободить арестованных и разоружить отряд Красильникова¹²⁶⁰, арестовать и предать суду виновных»¹²⁶¹, по его мнению, то, «что свершилось в Омске, [ – ] безобразие и означает катастрофу»¹²⁶². Однако затем в нем произошел какой-то перелом, и, задаваясь вопросом «Что делать?», Болдырев все же решил «временно уйти, не делать новых осложнений в армии»¹²⁶³, а ведь ему ничего не стоило помешать перевороту. Болдырев был возмущен бездействием Колчака в Омске и заявил ему при разговоре: «Я никак не могу стать на точку зрения такого спокойного отношения [к] государственной власти, хотя, может быть, и несовершенной, но имевшей в своем основании признак законного избрания… я не ошибусь, если скажу, что Ваших распоряжений как Верховного Главнокомандующего на фронте слушать не будут. Я не позволил себе в течение двух суток ни одного слова ни устно, ни письменно, не обращался к войскам и все ожидал, что в Омске поймут все безумие совершившегося акта и ради спасения фронта и нарождавшегося спокойствия в стране более внимательно отнесутся к делу. Как солдат и гражданин я должен Вам честно и открыто сказать, что я совершенно не разделяю ни того, что случилось, ни того, что совершается, и я считаю восстановление Директории считаю (так в документе. – А. Г.) совершенно необходимым немедленное освобождение Авксентьева и других, немедленное восстановление в правах и сложения (так в документе. – А. Г.) Вами Ваших полномочий. Я считал долгом чести и совести высказать мое глубокое убеждение и надеюсь, что Вы будете иметь мужество выслушать меня спокойно. Я не допускаю мысли, чтобы [в] сколько-нибудь правовом государстве допустимы такие приемы»¹²⁶⁴.

Колчак ответил жестко: «…я передаю возможно кратко факты и прошу говорить о них, а не о своем отношении к ним. Директория вела страну к Гражданской войне в тылу, разлагая в лице Авксентьева и Зензинова все то, что было создано до их вступления на пост верховной власти, свершившийся факт ареста их, конечно, акт преступный, и виновные мною преданы полевому суду, но Директория и помимо этого не могла бы существовать долее, возбудив против себя все общественные круги и военные в особенности…»¹²⁶⁵ Поскольку ранее перед Директорией Болдырев ставил вопросы о преследовании ПСР за бунт против верховной власти и об аресте членов ЦК партии, теперь ни о каком сотрудничестве с представителями ПСР речь не шла¹²⁶⁶. 19 ноября в 22 часа Колчак приказал Болдыреву прибыть в Омск, неисполнение чего должно было считаться актом неповиновения.

В прощальном письме от 21 ноября 1918 г. уже бывшим своим подчиненным: Дутову, командующему Сибирской армией генерал-майору П.П. Иванову-Ринову и главнокомандующему Западным фронтом генерал-майору Я. Сыровому Болдырев писал: «Уходя из рядов доблестной Русской армии, завещаю помнить, что будущее России на фронте и в создании единой сильной[,] боеспособной армии. Будет прочен фронт и крепка духом армия, будет обеспечено и возрождение Великой России. Прошу передать всем офицерам, солдатам и казачеству мою горячую признательность за их доблесть и великие труды. Главнокомандующего Генерала Сырового прошу передать мой братский привет доблестным чехословакам за их незабываемую помощь России…»¹²⁶⁷

Воззвание из Уфы с протестом против низложения Директории и с призывом объединиться в борьбе против Колчака было получено и в Оренбурге. Причина обращения оппозиционеров к Дутову понятна – оренбургский атаман и командующий войсками Юго-Западной армии располагал в то время довольно крупными вооруженными силами (по данным на 28 декабря 1918 г. – не менее 33,5 тысячи штыков и сабель¹²⁶⁸) и мог не только морально, но и вполне реально воздействовать на других политических деятелей. Как впоследствии отмечал помощник Дутова Генерального штаба генерал-майор И.Г. Акулинин: «Поддержка атаманом Дутовым той или другой стороны в те дни имела первенствующее значение»¹²⁶⁹. Однако, поскольку Дутов уже признал верховную власть Колчака, на его содействие эсеры в тот период рассчитывать не могли. В другой своей работе Акулинин писал: «Когда в Омске, 18 ноября 1918 года, произошел государственный переворот, Адмирал Колчак, прежде всего, обратился в Оренбург к Атаману Дутову, считаясь с его авторитетом и силою. В то время Атаман Дутов был волен принять любое решение: признать или не признавать Адмирала Колчака Верховным Правителем. В его руках была надежная армия, превосходившая во всех отношениях и молодые части Сибирской Армии и Народную Армию Учредительного Собрания. Дутов поступил как казак-государственник. Отбросив в сторону всякое местничество и личные интересы, он признал Адмирала Колчака Верховным Правителем, чем сразу укрепил его положение. В своем решении он глубоко верил, что приходом к власти популярного адмирала дело попало в верные руки»¹²⁷⁰. Впрочем, генерал Болдырев впоследствии отметил, что Дутов являлся «довольно важной, хотя и скрытой пружиной Омского переворота»¹²⁷¹.

Не имея возможности повлиять на решение Дутова, эсеры предприняли попытку срыва его переговоров с Колчаком. Еще до 21 ноября произошел перерыв связи с Оренбургом¹²⁷². В разговоре по прямому проводу между представителем Совета управляющих ведомствами М.А. Веденяпиным и представителем Чехословацкого национального совета доктором Куделя первый заявил: «Попытка Совета (управляющих ведомствами. – А. Г.) воспрепятствовать сговору КАЛЧАКА (так в документе. – А. Г.) с Дутовым по прямому проводу, парализована генералом Сыровым, который запретил даже доставлять Совету контрольную ленту, обеспечив монархистам возможность беспрепятственно осуществлять свой заговор и лишив Совета (так в документе. – А. Г.) возможности принять меры противодействия. Кроме того, генерал СЫРОВОЙ крайне ограничил даже круга (так в документе. – А. Г.) лиц и учреждений, которым Совет Управляющих может посылать политические телеграммы и не только на фронт, но и на всей территории, освобожденной от большевиков. Сейчас генерал Сыровой требует отправки Дутову пяти миллионов, которые будут употреблены для содействия Колчаку против демократии. Генерал Сыровой требует передачи в руки военного командования милиции и государственной охраны, без чего Совет не сможет осуществлять важнейшие свои функции охраны безопасности граждан, государственного порядка и самой государственной власти, Совету известно предположение о назначении генерала КАППЕЛЯ командующим Самарского и Симбирского фронта. Совет отдает должное военным заслугам и способностям генерала Каппеля, но он (Каппель. – А. Г.) никогда не скрывал своих монархических убеждений, и назначение его на столь ответственный пост в момент монархического Омского мятежа равносильно активному содействию этому мятежу. Указанные меры, ослабляющие позицию демократии и содействующие монархистам, оправдываются будто бы интересами фронта. Совет Управляющих и вся русская демократия более кого бы то ни было заинтересованы в укреплении фронта, разрушение которого грозит потерей последней территории, откуда может вести борьбу демократия, и содействующие монархистам уже вызвали тревогу на фронте, поколебали его стойкость и угрожают окончательно разложить его, ибо войска демократии не смогут и не захотят драться за монархию. Мы гарантируем успешную защиту Самарского и Симбирского участка фронта при условии назначения командующим русскими частями этого фронта полковника Махина при общем командовании Войцеховского. Все указанные меры были бы приняты, меры оккупационные монархического неприятельского отряда (так в документе. – А. Г.), но совершенно непонятны, когда они исходят от имени демократического правящего органа дружественной чехословацкой нации. Мы полагаем, что меры эти представляют ряд недоразумений, которые мы просим выяснить. Если же такие меры, как изъятие из рук Совета милиции и Государственной Охраны, назначение командующим фронтом генерала Каппеля, предоставление Дутову возможности сговориться с Колчаком и отправка ему денежных средств для осуществления своего заговора, будут приводиться в исполнение, то Совет Управляющих, лишенный возможности исполнять свои задачи и нести ответственность, вынужден будет сложить свои полномочия. Мы надеемся, однако, что между Чешской и Русской демократией не может возникнуть таких разногласий и что указанные недоразумения будут Вами устранены»¹²⁷³.

В.М. Чернов в этой связи отметил: «Но здесь мы столкнулись с целым рядом трудностей… Нам надо было для посылки в Омск снять с фронта несколько наиболее надежных в революционном смысле частей. Но они были разбросаны, «нейтралитет» Гайды и Войцеховского означал выполнение «оперативных» директив Омска, а директивы эти были направлены к разобщению тех частей, на которые могли опереться мы…»¹²⁷⁴ Как впоследствии вспоминал Генерального штаба генерал-лейтенант Д.В. Филатьев, «антигосударственная партия [эсеров] и такой же Комуч… теперь с легким сердцем готовы были начать войну с тылом во имя торжества партийных догм, а если ее не открыли, то только потому, что за ними никакой силы не оказалось и надежда на какую-то мобилизацию «всех сил» не оправдалась, как не осуществилось желание втравить в борьбу с Омском чехов»¹²⁷⁵.

19 ноября по распоряжению А.В. Колчака участники съезда членов Учредительного собрания во главе с В.М. Черновым были арестованы группой молодых офицеров 25-го Екатеринбургского горных стрелков полка в екатеринбургской гостинице «Пале-Рояль»¹²⁷⁶. Причиной ареста стала телеграмма Колчаку из Уфы, подписанная несколькими деятелями Комуча, с угрозой открытия боевых действий против Омска¹²⁷⁷. Однако под давлением Чехословацкого национального совета генерал Гайда был вынужден отпустить арестованных, и они вечером 20 ноября были высланы в Челябинск. По мнению СП. Мельгунова, Гайда все время вел двойную игру¹²⁷⁸. К слову сказать, его личным другом был видный эсер-кооператор Н.В. Фомин¹²⁷⁹.

22 ноября солдаты и офицеры 25-го Екатеринбургского полка подали рапорт на имя Гайды, утверждая, что арест депутатов был осуществлен по их инициативе: «Мы, видя отсутствие мер по отношению к предателям, решились на шаг, нарушивший воинскую дисциплину… не спросив разрешения своих высших начальников, мы арестовали мятежников, во главе с Черновым…»¹²⁸⁰ В Челябинске командующий Чехословацким корпусом генерал Сыровой предложил делегатам съезда выехать в город Шадринск Пермской губернии «как наиболее удобный, спокойный пункт»¹²⁸¹. В Шадринске никакая активная работа, разумеется, была бы невозможна. Исполком съезда выдвинул категорическое требование отправки в Уфу – единственное место, где эсеры могли чувствовать себя в то время в относительной безопасности. Помимо того, что в Уфе находился Совет управляющих ведомствами Комуча, город был еще и центром формирования оппозиционных Омску вооруженных сил – уже упоминавшихся выше русско-чешских полков и батальонов имени Учредительного собрания, запрещенных в свое время генералом Болдыревым (этот запрет Уфой фактически игнорировался¹²⁸²). Вечером 23 ноября участники съезда прибыли в Уфу¹²⁸³. Однако и там они почувствовали себя не вполне комфортно из-за двусмысленной позиции чехов, зависевших от союзников, которые поддержали переворот в Омске (особенно Великобритании), а по некоторым данным даже были его инициаторами¹²⁸⁴. Кроме того, на съезде в конце ноября произошел раскол на левых и правых, причем первые выступали за ликвидацию съезда, всего антибольшевистского фронта и за отъезд в Советскую Россию¹²⁸⁵.

Чешский политический деятель доктор Влассак полагал, что «особенно на театре военных действий, к которому принадлежит Уфа, насильственные политические выступления недопустимы, и командование имеет право их не допускать и предупреждать. На этот счет, несомненно, командующий группой (Войцеховский. – А. Г.) потребует указание от штаба Западного фронта»¹²⁸⁶.

После прибытия в Уфу Чернов, фактически находившийся на нелегальном положении, от имени ЦК ПСР направил Чехословацкому национальному совету ультиматум, потребовав сотрудничества в борьбе против Колчака или окончательного разрыва отношений. Ультиматум помимо требований содержал краткий обзор событий на востоке России в сентябре – ноябре 1918 г., а также характеристику сложившихся политических сил. В тексте ультиматума командному составу чехословацких войск противопоставлялись старшие офицеры русской армии, которые якобы оттесняли «на задний план, держа в загоне и распыляя истинно демократическую часть офицерства, носительницу труда и таланта…»¹²⁸⁷.

Любопытно, что в ультиматуме предлагалось создать объединенное русско-чешское военное ведомство, которое возглавил бы управляющий чехословацким военным ведомством подполковник (произведен 29 ноября 1918 г.) Рудольф Медек «при двух товарищах министра по выбору русской демократии»¹²⁸⁸. По всей видимости, на один из постов товарища военного министра предполагалось назначить Генерального штаба полковника Ф.Е. Махина¹²⁸⁹. Этот ультиматум в Челябинск должны были отвезти И.М. Брушвит и Л.Я. Герштейн, а в Челябинске к ним должен был присоединиться Н.В. Фомин.

Однако события развивались стремительно. Приказ об аресте бывших членов Комуча и их союзников был отдан адмиралом А.В. Колчаком 30 ноября 1918 г. В приказе говорилось: «Бывшие члены Самарского Комитета Членов Учредительного Собрания, Уполномоченные Ведомствами бывшего Самарского Правительства… и примкнувшие к ним некоторые антигосударственные элементы в Уфимском районе, в ближайшем тылу сражающихся с большевиками войск, пытаются поднять восстание против Государственной власти: ведут разрушительную агитацию среди войск; задерживают телеграммы Верховного Командования; прерывают сообщения Западного Фронта и Сибири с Оренбургскими и Уральскими казаками; присвоили громадные суммы денег, направленные Атаману Дутову для организации борьбы казаков с большевиками, пытаются распространить свою преступную работу по всей территории, освобожденной от большевиков»¹²⁹⁰. Далее всем русским военным начальникам предписывалось «самым решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц»¹²⁹¹.

Уже утром 2 декабря, в понедельник, в Уфу из Челябинска прибыл отряд командира 41-го Уральского стрелкового полка полковника А.В. Круглевского (450 штыков)¹²⁹². А 3 декабря Генерального штаба генерал-майор С.Н. Войцеховский заявил В.К. Вольскому, что не может ручаться за безопасность съезда в Уфе, и предложил делегатам уехать в другое место¹²⁹³. Получив такой ответ, депутаты пришли к выводу о необходимости привести в полную боевую готовность верные части. Здесь существует расхождение в изложении хода событий двумя съездовцами – С.Н. Николаевым и Н.В. Святицким. Первый утверждал, что преданных съезду войск в Уфе хватало, второй же считал, что войск не было, поскольку все верные эсерам формирования находились на фронте, в 200 верстах от Уфы. Тучи над эсерами сгущались, и, вероятно, поэтому лидер партии В.М. Чернов значительно усилил свою охрану – с 4–6 до 20 человек¹²⁹⁴.

В распоряжении съезда в Уфе, по сведениям С.Н. Николаева, были следующие силы: русско-чешский батальон (полк) (400–450 штыков), отряд (батальон) имени Учредительного собрания (1000 штыков на фронте и 250 – в Уфе) и конный отряд корнета Б.К. Фортунатова (100 сабель). Кроме того, депутаты рассчитывали на поддержку Ижевской бригады и мусульманских (башкирских) частей. В самой Уфе формировался еще один батальон имени Учредительного собрания, но генерал Войцеховский приказал не выдавать солдатам оружие. Позднее он, по свидетельству депутата Н.В. Святицкого, уступил требованиям съездовцев, но не изменил своего отрицательного отношения к формированию таких частей¹²⁹⁵. Депутат С.Н. Николаев вспоминал: «…под предлогом, что стоящим в тылу частям нет нужды иметь надлежащее вооружение. В их распоряжении были оставлены лишь берданки, и то в недостаточном количестве, и несколько дрянных пулеметов»¹²⁹⁶.

Вполне надежен был конный отряд Б.К. Фортунатова. Вот что спустя десять с лишним месяцев после рассматриваемых событий записал в своем дневнике один из офицеров отряда: «Сзади же нас… ненавистная нам реакционная армия, которая, оправившись, несмотря на то что мы прикрывали их отход, не преминула [бы?] с нами расправиться»¹²⁹⁷. Яркий пример отношения сторонников ПСР к белым. Что касается Ижевской бригады, то надежды эсеров на нее не оправдались, бригада практически сразу перешла на сторону адмирала Колчака. На офицерском собрании командир бригады штабс-капитан Журавлев – ставленник эсеров – попытался склонить офицеров на сторону Директории. Его поддержали лишь двое сообщников, которые вместе с самим Журавлевым через некоторое время бежали из бригады, захватив два миллиона рублей¹²⁹⁸. В одной из телеграмм сообщалось: «Отступление от Ижевска происходило беспорядочно. Самую большую беспорядочность проявил штаб. Поступок Ижевского штаба по отношению к Членам Учредительного] Соб[рания] самое постыдное, вернее – предательское. Члены Учредительного] Соб[рания] даже не были поставлены в известность относительно оставления Ижевска. Чрезвычайное осадное положение и военная диктатура введена и проводится самым беспощадным образом…»¹²⁹⁹ По всей видимости, речь шла о ненадежности ижевцев в отношении их приверженности ПСР.

По свидетельству того же Николаева, отряд Фортунатова был приведен в боевую готовность и верхом прождал до утра, офицеры русско-чешского батальона (полка) также ждали сигнала к выступлению и, не дождавшись, разошлись по домам. Дело в том, что посланец от съезда к этим частям был задержан правительственными войсками, и сигнала к выступлению не последовало¹³⁰⁰. В ночь на 3 декабря целый ряд (по разным данным, от 12 до 14, точный список до сих пор неизвестен) членов Учредительного собрания (Н.Н. Иванов, Ф.Ф. Федорович (оба – члены ЦК ПСР), В.Е. Павлов, В.Н. Филипповский, И.П. Нестеров, В.В. Подвицкий, СМ. Лотошников, В.Т. Владыкин, И.В. Васильев, Дощанов¹³⁰¹, А.Н. (по другим данным – В.А.) Алексеевский, С.Н. Николаев, К.Т. Почекуев, а также киргизский депутат (Г.-А.-Р. Фохретдинов, М.А. Мирза-Ахмедов или Х.-Б. Юргули-Агаев), а также заведующий охраной съезда эсер А.Н. Сперанский, управляющий канцелярией съезда Н.Я. Барсов, бухгалтер съезда В.А. Марковецкий и другие были арестованы и отправлены в Омск (прибыли 5 декабря) для проведения суда над ними, в Челябинске был арестован Н.В. Фомин¹³⁰². Войцеховский вместе со штабом на время ареста «тактично» ушел в кино¹³⁰³.

Оставшиеся на свободе одиннадцать лидеров партии и представителей руководящих органов съезда, в том числе такие политические фигуры, как В.М. Чернов, М.А. Веденяпин, В.К. Вольский, ПД. Климушкин и другие (Н.И. Ракитников, КС. Буревой (Сопляков), Н.В. Святицкий, И.С Алкин, Д.П. Сургучев, а также два представителя офицерской эсеровской группы (!)¹³⁰⁴, фамилии которых установить не удалось), собрались 5 декабря на нелегальное совещание. Было принято решение прекратить борьбу с большевиками и «…все силы демократии направить против диктатуры КОЛЧАКА (так в документе. – А. Г.)»¹³⁰⁵. Однако уже 10 декабря ЦК ПСР провозгласил борьбу на два фронта (и против красных, и против белых). «Борьба с Колчаком должна выразиться в подготовке восстания против власти его и его клевретов», – вспоминал один из депутатов¹³⁰⁶. В июне 1919 г. курс на борьбу с белыми был закреплен решением 9-го Совета партии эсеров, на котором была выдвинута идея «единого боевого фронта демократии против контрреволюции»¹³⁰⁷.

Для организации восстания была избрана военная комиссия в составе четырех человек (известны глава комиссии В. Соколов, один из ее членов – ДП. Сургучев – оба впоследствии расстреляны¹³⁰⁸, весьма вероятно, что еще двое – уже упоминавшиеся члены офицерской эсеровской группы, имена которых эсеровские мемуаристы не афишировали). Центром восстания должен был стать район Уфы и Златоуста. Планировалось своими силами занять уфимский район, а затем заключить договор с представителями наступавших на Уфу частей красных. Остававшиеся на свободе депутаты должны были разъехаться по районам и активно участвовать в организации восстаний в районе Златоуста, Екатеринбурга, Омска и Томска. В Уфе оставались лишь несколько человек для центрального руководства. Восстание планировалось осуществить через полторы-две недели. Всерьез рассматривались утопические идеи повторного созыва Учредительного собрания в Москве в союзе с большевиками и левыми эсерами.

По причине отсутствия связи с верными съезду частями восстание не было поднято. К тому же чехи потребовали от съезда не уводить их части с фронта, лишив съезд таким образом какой бы то ни было вооруженной силы. Но, как справедливо отметил Г.К. Гинс: «Легкая победа в Екатеринбурге и Уфе не была окончательною победою. Правительству Колчака все время пришлось вести борьбу на два фронта: с большевиками и эсерами»¹³⁰⁹.

События в Оренбурге следует рассматривать как подготовку одного из эсеровских выступлений, заблаговременно раскрытую сторонниками омской власти. Об этом свидетельствует и высказывание В.М. Чернова в беседе с делегатами английской независимой рабочей партии в апреле 1920 г. о том, что после событий в Екатеринбурге и Челябинске «борьба была перенесена в Оренбург»¹³¹⁰. Хотя идея выступления в Оренбурге появилась у заговорщиков еще до директив ЦК ПСР.

Уже 19 ноября (впрочем, в том же деле есть и другая датировка разговора – 20 ноября) атаман Дутов сообщил Колчаку по прямому проводу, что «Комитет Учредительного собрания своими воззваниями мешает работать и нарушает спокойствие. Все идет из Уфы. Доношу, что во вверенной мне армии полный порядок. И я свято исполняю Ваши приказы [и] приму меры, чтобы армия не коснулась политики. Просил бы Ваши директивы по отношению гражданских управлений и населения. Как относятся союзники и Чешский совет? Как Америка, Италия и Япония [?] Я уверен, что чехи лишь по тактическим соображениям не говорят открыто, лишь в душе сочувствуют. Где генерал Болдырев и что он предпринимает [?] Сейчас перехватил радио о занятии союзниками Петрограда – буду проверять. Убедительно прошу ежедневных Ваших директив и полной информации, без чего сейчас нельзя. Могу ли рассчитывать на это [?] Счастливо оставаться. Атаман Дутов». Известен ответ Колчака: «…Всей душой благодарю Вас, господин атаман, за Ваше согласие работать со мной [ради] общей цели по спасению Родины. Из всех полученных мною заверений в поддержке и помощи от союзников и начальников частей мне особенно дорог Ваша помощь и поддержка как сильного защитника и первого защитника Родины, не прерывавшего борьбы с ее врагами. Вчера у меня была депутация представителей всех казачьих войск и сообщила мне солидарность со мной и готовность совместно работать. Препятствия к общественной безопасности исходят из указанного Вами источника, а также партии, связь с которой бывшего Правительства послужила причиной Омских событий. Очень озабочен этим вопросом, но затрудняюсь сообщить Вам свои соображения по [этому] поводу и пошлю Вам их шифром…»¹³¹¹

Опасность оренбургского заговора для белых заключалась в том, что в числе его организаторов были представители нескольких разноплановых и достаточно влиятельных политических сил: член ЦК ПСР В.А. Чайкин, башкирский лидер А.-З. Валидов, казахский лидер и автономист М. Чокаев, представители оренбургской казачьей интеллигенции: командующий Ташкентской группой Юго-Западной армии Генерального штаба полковник Ф.Е. Махин и атаман 1-го (Оренбургского) военного округа полковник К.Л. Каргин. Несмотря на кажущуюся «реакционность» казачьей столицы, именно в Оренбурге заговорщики могли рассчитывать на поддержку воинских частей, входивших в состав Юго-Западной армии Дутова и непосредственно подчиненных ярым противникам оренбургского атамана Валидову и Махину. Захватив власть, заговорщики могли расколоть антибольшевистский лагерь на востоке России и тем самым привести к падению всего Восточного фронта. Башкирский лидер А.-З. Валидов, судя по его воспоминаниям, ненавидел Колчака больше, чем многие эсеры, и открыто называл его своим врагом¹³¹². Противоречия резко усилились после обнародования 21 ноября приказа Колчака о ликвидации казахского и башкирского правительств и о роспуске Башкирского корпуса. Впоследствии, в январе 1919 г., башкирское правительство издало приказ о том, что считает этот приказ недействительным и приступает к восстановлению корпуса¹³¹³.

22 ноября в командование корпусом вступил сам Валидов. По мнению генерала Акулинина, Валидов вел постоянные переговоры по прямому проводу с членами Учредительного собрания в Уфе¹³¹⁴. Для координации подпольной работы в Оренбург прибыл член ЦК ПСР, лидер туркестанских эсеров, политик крайне левого толка В.А. Чайкин. Он был давним другом Валидова, и они легко нашли общий язык¹³¹⁵. По поводу политических взглядов Чайкина депутат Е.Е. Лазарев в письме Е.К. Брешко-Брешковской от 6 ноября 1918 г. писал: «Непримиримо левым оказался член ЦК Чайкин, молодой, очень неглупый и человек настойчивый, который резко порицает ЦК за то, что тот допустил даже Уфимское совещание и явно участвовал в измене и предательстве Учредительного собрания и самой партии с. – р…»¹³¹⁶

Вместе с еще одним будущим заговорщиком – депутатом от Ферганской области и вторым товарищем председателя Съезда членов Учредительного собрания (от мусульманской фракции) Мустафой Чокаевым Чайкин 22 ноября 1918 г. бежал из железнодорожного вагона, доставившего их из Екатеринбурга в Челябинск. Среди депутатов распространился слух, что всех их арестуют, и Чайкину с Чокаевым было поручено заготовить на всякий случай семь троек с надежными ямщиками¹³¹⁷. Они ушли из вагона со всеми своими вещами и больше в поезд не возвращались. Как писал М. Чокаев: «Мы теперь убедились, что совместная с белыми борьба против большевиков не приведет нас к нашей цели»¹³¹⁸.

Именно тогда, согласно воспоминаниям Чокаева, у них созрел план освобождения Туркестана от красных, для чего необходимо было смещение Дутова¹³¹⁹. Это решение, таким образом, было принято двумя депутатами вне связи с официальными директивами руководства партии и съезда. Если верить в этом отношении Чокаеву, то получается, что цели у всех заговорщиков были разные, но план действий один: смещение Дутова и восстановление власти Учредительного собрания.

Для сравнения: сам Валидов позднее писал о событиях тех дней так: «Единственное, что можно было сделать для победы демократии, – это, договорившись с верными демократической идее уральскими и оренбургскими казаками, отстранить генерала Дутова. Если бы это удалось, было бы восстановлено правительство Комуча, и красные могли бы быть снова отброшены за Волгу»¹³²⁰. Конечно, наивно думать, что восстановление власти Комуча могло способствовать каким-либо успехам на фронте (в этом вопросе приоритет явно за диктатурой), но в этой цитате – политическая программа заговорщиков.