Текст книги "Город без кошек"

Я жил в мансарде над вторым этажом, что меня полностью устраивало, особенно после того как лет восемь назад выкинул оттуда весь хлам и утеплил изнутри крышу, обшив брусья стропил досками и засыпав пустоты мелкой древесной стружкой. Две трубы в разных концах комнаты, одна печи в столовой, а другая воздуховод горна из кузницы, зимой давали ощутимое тепло. Летом же приходилось открывать четыре круглых окна, и сквозняк без труда разгонял остаточную жару солнечного дня.

В оружейной, куда мы зашли, чуть отдохнув после ужина, как всегда, царил полнейший порядок, напрочь отсутствующий в других комнатах Тиля. Это была гордость гнома, святая святых его обиталища. Особо ценные и древние клинки занимали три стены, четвертая же была отдана арбалетам всех возможных видов. Вдоль стен располагались стойки с палашами, мечами, саблями, чеканами, алебардами, молотами, секирами, копьями, дротиками и пиками. Отдельно стояли этажерки, – одна с кистенями, другая с боевыми цепами, и третья со свернутыми кнутами и плетьми. В принципе, выставленным и развешенным оружием можно было вооружить целую роту¹⁸ пехотинцев, роту пикинеров и в довесок бригаду¹⁹ арбалетчиков. В центре комнаты стоял небольшой круглый стол и четыре мягких глубоких кресла. Это был единственный гражданский уголок в сверкающем царстве вооружения.

Я взял со стойки два палаша, специально затупленные для тренировок, взвесил в руке, и один протянул Элу.

– Держи. Этот вроде полегче будет.

Подросток взял оружие, пару раз крутанул, уходя в защиту, и неудовлетворенно изрек:

– Баланс бы лучше можно. А так ничего.

– Знаток, тоже мне, – я ухмыльнулся. – Ты держишь в руке офицерский палаш Ночных Волкодавов, личной гвардии маркграфа Вальдемара ван Ноэра. Эти вампиры на протяжении веков считаются виртуозами в рубке на палашах, и не тебе говорить, что у них плохое оружие. В стойку! – последовал резкий выкрик и стремительное нападение на подмастерье.

Эл, даже не пытаясь парировать удар, еле успел скачком уйти с линии атаки. Но я не собирался давать передышку и развернул корпус с восходящим косым ударом, который прошел в дюйме от груди паренька, вжавшегося в стойку с секирами.

– Не всегда возможно уйти от клинка, Эл, – я остановился. – Ты даже не пытаешься парировать.

– Да куда мне твою силищу парировать! – парень подарил недовольный взгляд, будто именно я виноват, что он родился задохликом. – Я не слышал, чтобы какой-нибудь человек мог поднять двурогую наковальню или побороть гнома. Только ты один такой. Не зря даже Тиль к тебе с уважением относится.

– Все дело как ты принимаешь удар. Бей сверху. Вот, – я жестко парировал удар палаша под прямым углом. – Чувствуешь, как руку сушит?

– Чувствую.

– Мне тоже. Бей еще раз. А теперь видишь, как я ставлю клинок? Твой палаш сам уходит вскользь, – я сопровождал действием каждое слово, – а если еще и оттолкну его батманом, вот так, то пока ты восстановишь равновесие, получишь гардой по зубам, – я не нанес удара, лишь показал, но Эл отшатнулся. – Понял? Попробуй.

Эл послушно попробовал отбить мощный удар, и у него это получилось.

– Вот видишь. Тут решает не сила, а скорость и мастерство. Теперь по-другому. Удар. Видишь, я принимаю возле самой гарды, под наклоном? Обрати внимание, я заношу этим движением клинок на замах. Гарда описывает дугу из третьей позиции в четвертую. Теперь смотри, что делаю дальше, – я подключил свободную руку и с силой нанес горизонтальный удар в район шеи. Сталь застыла на волосок от Эла. – Все, головы у тебя нет. Я второй рукой продавил твою возможную защиту.

– От этого удара не уйти, – уважительно кивнул парень, цыкнув в восхищении.

– Если будешь стоять столбом. Вариант нырять вниз. Как только я отбиваю палаш в сторону, закручивайся вместе с ним, ныряя, и переходи на горизонтальный удар не выше пояса. Вот так. Ты пропускаешь удар над головой, одновременно во время оборота набирая силу, которой хватит, чтобы отрубить мне ногу. Но ты должен быть очень быстр.

– А этот удар ты отразишь? – как-то совсем по-детски с восторгом спросил Эл.

– Да. А если ты будешь медленным, еще и голову тебе разрублю. Есть другой путь. Если ты очень хорошо владеешь телом, то получится финт с уколом на противоходе.

– Как это? – глаза подмастерья горели азартом. В мечтах он давно уже стал лучшим бойцом империи.

– Давай медленно. Итак, я продавливаю двумя руками твою защиту, а ты, не дожидаясь удара, как только я подаюсь вперед, уходишь вниз и заворачиваешь корпус, как для разворота и последующего удара, но удара не делаешь, а наоборот, тут же, не вставая, раскручиваешься, словно пружина, в другую сторону, и наносишь укол. Я ожидаю удар справа, а ты его наносишь слева. Делаем медленно. Вот так, молодец.

Мы повторили чуть быстрее. Я ушел отскоком, одновременно блокируя укол круговой защитой.

– Значит и от этого финта есть защита, – разочарованно произнес Эл.

– Конечно, есть. Не бывает удара, от которого нельзя защититься. Финт – это уловка, и если я куплюсь, опуская палаш для защиты ноги, твой укол пройдет в девяти случаях из десяти. Я не успею нормально среагировать. Если кто и сможет достойно ответить, то только вампир, но против него сражаться не умно, это лишь способ достойного самоубийства. Единственное, что я смогу сделать, это в последний момент с разворотом корпуса блокировать своим клинком, вертикально возле самой гарды, перенаправив твое острие в сторону. Вот так. Но для меня это очень опасно, передняя нога оказывается в зоне захвата твоей левой руки. Дергаешь на себя под коленкой, и я лежу. Тогда быстрый укол, даже не меняя позиции, и я гарантированный мертвец, будь даже ловок как белка, и владей клинком как граф Валентин²⁰. Все понял?

– Да, – парень кивал как заведенный.

– Тогда нападай, я буду защищаться, а потом наоборот. Отработаем то, что показал. Затем свободный бой.

2.

В камеру вошел без меры заросший одноглазый, мерзко ухмыляющийся тюремщик, и поставил на пол железную миску с каким-то варевом, из которого торчала небольшая кость. Элли брезгливо покосилась на миску, но не произнесла ни слова. Она опять уставилась на стену перед собой, словно там показывали интересное балаганное представление.

– Маленькая, не голодна? – трогательно поинтересовался одноглазый, с нотками фальшивого участия в голосе. – Ну, ничего, ничего…

Его игнорировали, но тюремщик продолжил разговаривать с Элли, уже сменив интонацию.

– Ну да, ты же только из дома сегодня. Видимо, утром позавтракать успела. Не нужно тебе было лейтенанту ухо откусывать, да и огрызаться с самого начала тоже. Ну, теперь не обижайся, сегодня мы тобой поужинаем, – он довольно улыбнулся, и потрогал языком кончики клыков.

Элли передернуло, ей до жути не хотелось умирать в неполные восемнадцать лет. Ее страшила горькая участь быть разорванной стаей оборотней. Воображение нарисовало, как при полной луне она загребает руками по холодным, с зеленью мха, камням мостовой, ломая ногти о выступы, в то время как ее потрошат, как с паром доносится дыхание хищника, склонившегося над ней, как воняет из пасти и от шерсти, и как вервольф смотрит в ее затухающие зеленые глаза. Она почти услышала треск лопающихся сухожилий и хруст костей, утробное подвывание и рычание оборотней, раздирающих ее тело, и у Элли затряслись руки. Девушка за мгновение осознала безысходность своего положения, и мерзость предстоящей казни.

Тюремщик не увидел, но звериным чутьем почувствовал страх, и довольно осклабился.

– Поешь, крошка, тебе понадобятся силы этой ночью. Мы с парнями хотели тебя по-другому наказать, – как бы невзначай добавил он, – но майор был очень строг, да и лейтенанту нужна только твоя жизнь. Говорит, нам нельзя даже волос с твоей головы тронуть, потому что уставшая ты будешь неинтересной дичью. А жаль! Такая красота пропадает! Ведьмовские пасынки, чистокровки, ни шагу в сторону от Законов Стаи²¹ ступить не могут. Так же жить скучно! Вурдалак бы сожрал нашего лейтенанта вместе с его чистокровной родней! Конечно, извини, я немного груб называя так старшего по званию, но ты ведь ему не скажешь, правда? – он хихикнул. – Вряд ли вспомнишь об этом, когда он тебя будет объедать. Да и не поймет тебя лейтенант, мы ж в образе та-а-кие кровожадные!

Тюремщик сделал многообещающее выражение лица, подмигнул и вышел, с лязгом захлопнув за собой дверь. А Элли тихо заплакала. То ли из страха перед смертью, то ли от обиды за такое мерзкое окончание пути, то ли от сковывающего бессилия что-либо изменить. И вряд ли кто-то, случайно увидевший слезы, упрекнул девушку в слабости, – сидя в этой камере, иногда плакали даже суровые мужчины.

Время тянулось нескончаемо долго, затекли спина и ноги, приходилось сидеть на корточках. Конечно, можно было сесть и на голый пол, Элли понимала, что до последствий в виде застуженных почек ей не дожить, но ужаснейший сквозняк и так превратил ступни в две ледышки, потому испытывать подобную пытку в отношении поясницы не было никакого желания. Она попала в тюрьму около одиннадцати, закат наступал в шесть. Оставалось переждать всего пару часов, и тогда уж Элли рассчитывала и согреться и размяться.

За день промелькнул миллион мыслей, и сто раз поменялось настроение, от истерически-веселого до суицидального. Одно время хотелось разбить голову о стену, как поступали в семейном склепе старые оборотни, когда начинали выпадать зубы. Потом она планировала как, не дожидаясь расправы, нарваться на охранника или утопиться в Шильде, но в итоге решила как можно дороже продать свою жизнь, когда наступит решающий момент. Девушка не знала, что противопоставить стае голодных кровожадных монстров, ей просто хотелось драки, показать, что тоже чего-то стоит, и зря эти серые животные считают всех людей трусами. Элли не такая, и пусть с ней делают что угодно, она не сломается!

Еще давно дядя сказал ей хорошие слова: «На пороге вечности одни люди ломаются, вымаливая хоть денечек, а другие молча шагают в пропасть, иногда даже с улыбкой. И третьего не дано. Именно поведение в самые критические моменты показывает, чего ты стоишь». У Элли отняли всякую надежду, до порога вечности оставался всего шаг, и девушка с удивлением поняла, что внутри нее сидит железный стержень, не позволяющий вести себя как послушной овце на бойне.

По закону если человек, пережив ночную охоту, встречал рассвет, с него снимались любые обвинения. Шансы на спасение чисто теоретически были, за сотни лет этого вида казни выжило несколько десятков человек. Таких людей почти всегда обращали в вампиров, и ставили на немалые должности, потому как бессмертным были нужны храбрые и находчивые подчиненные на замену разленившихся за прошедшие столетия шевалье. Но иногда люди становились оборотнями, так как во время охоты их кусали преследователи. Элли знала об этом, но здраво оценивала свои шансы на спасение. Когда из сотен тысяч человек остались в живых единицы, там, где находили свою смерть мужчины, в разы превосходящие по силе и ловкости хрупкую девушку, неутешительные выводы напрашивались сами собой.

Элли непроизвольно поежилась и прикрыла глаза, лишь бы не видеть стены этого серого каменного мешка. Ее день начался как обычно, и скажи кто-нибудь, что к вечеру девушка окажется в одиночной камере, а к ночи пойдет на ужин вервольфам, она бы сочла его сумасшедшим. «Все началось не сегодня. Но сегодня это закончится», – отрешенно подумала она.

Расцвела Элли всего за одно лето, когда исполнилось пятнадцать лет. Завистливый шепот о ее красоте пошел от кумушки к кумушке, а парни за право пойти на свидание начали сворачивать друг дружке носы. Высокая, стройная, зеленоглазая и рыжеволосая, с пышной гривой вьющихся волос, она не могла не привлечь внимание мужчин. Гордая осанка и яркая внешность с первого взгляда выделяли ее из общей массы прибитых тяжелой жизнью людей. Ухажеров увивалось много, но никому из них она не отдавала предпочтения, стараясь быть просто дружелюбной.

На свою беду в шестнадцать лет Элли попалась на глаза лейтенанту дневной стражи по имени Вольфмар, чистокровному оборотню, и он влюбился точно щенок. Но, если щенок любит хозяина, ничего не требуя взамен, то оборотень хотел обладать всем, – и телом и мыслями. Сын барона, красивый высокий брюнет с благородным лицом и животным обаянием, Вольфмар всегда получал что хотел, и будь это простой парень, Элли, наверное, отдала бы ему руку и сердце, но здесь его ожидал полный облом. По Закону Стай чистокровка, согрешивший с человеком, подлежал сожжению, и его не спасло бы даже покровительство отца. Даже напротив, скорее всего отец первым положил бы охапку дров в костер на площади Жатвы. Выход был один – обратить Элли. И пусть она не имела права стать женой, не будучи чистокровной, но запросто могла служить любовницей, на подобные вещи часто закрывали глаза. Да только вот девушка люто ненавидела оборотней, по праву считая их виновниками гибели родителей, и возможность стать любовницей верфольфа вызывала у нее физическое отвращение.

Элли не могла жестко отбрить лейтенанта, чтобы не подвергнуть опасности семью тети, и ей приходилось выкручиваться, как только можно. Подруги завидовали, за глаза называя дурой, раз та отказывается от лучшей доли, пусть и ценой обращения, а Элли искренне мечтала, чтобы внимание оборотня переключилось на одну из ее подруг. Но чуда не произошло, и спустя полгода увиливаний пришлось жестко с ним объясниться. Девушка думала, что лейтенант разорвет ее прямо на месте, столько ненависти сквозило во взгляде, когда он получил отказ, но все обошлось, а через неделю вервольфа вызвали в столицу империи, где тот пробыл почти год, повышая свое образование и укрепляя связи отца.

И вот, как раз утром этого дня, когда Элли уже и думать забыла о лейтенанте, он сам явился на порог. Поначалу она оторопела, но потом справилась с собой, и замерла в ожидании, что же тот скажет. Вольфмар прямо с порога выдал длинный монолог, из которого девушка поняла, что, не смотря на прошедший год, его страсть не остыла. Даже будучи в столице, щедрой на всевозможные и легкодоступные удовольствия, он ни на секунду не забывал об Элли, и теперь, намучившись со своими желаниями (желаниями, не любовью, именно так и озвучил), решил заполучить девушку, во что бы то ни стало. Предложение, не подразумевающее отказа, сводилось к следующему – либо Элли принимает правильное решение и становится по всем правилам стаи полукровкой, то есть превращается в верную любовницу лейтенанта, либо в следующее полнолуние вся ее семья пойдет на корм. Угроза была вполне выполнимой.

Сидя в камере, Элли понимала: стоило взять время подумать, а затем тихонечко сбежать из города вместе со всей родней. Но в ту секунду девушка от ярости потеряла голову, в одночасье закипев праведным гневом, – ее считали тупой безвольной скотиной. Мало того, что оборотни отняли счастливое детство, и она навскидку назвала бы десяток знакомых и друзей, разорванных в ночи полнолуния, так еще и ее хотели сделать такой же, насильно привязав к пахнущему дворнягой шерстяному блохастому зверю!

Элли дикой кошкой накинулась на лейтенанта, разодрала до мяса лицо, чуть не выдавила глаза, а после этого с силой оттолкнула, и он мячиком скатился с порога. Так как на шум ссоры вышли соседи, и во всей красе узрели картину позора, такое оскорбление, нанесенное в лице Вольфмара всему роду, можно было смыть лишь жизнью. Элли знала об этом, и потому, когда захлопнулась дверь, только и могла что осесть на пол и беспомощно озираться в поисках выхода. Выхода не было. Оставалось совсем немного времени, как лейтенант приведет караул, и ее под белы рученьки отконвоируют в тюрьму при ратуше ожидать скорую расправу. Девушка не забыла, что ночью будет полнолуние, и понимала, чем это грозит.

Первой пришла мысль сбежать, но тогда из мести перебили бы всю семью. Обрести свободу, живя с чувством вины за гибель родных, было недопустимо; она и так считала себя основной причиной смерти родителей. Поэтому Элли поднялась на ноги, переоделась с расчетом, что вечером придется быстро бегать, обняла младших сестер, попутно объяснив им всю ситуацию, и едва в начале квартала раздался топот подбитых сталью сапог, вышла на порог. Девушке оставалось лишь порадоваться отсутствию старших братьев и дяди, которые встали бы на защиту, тем самым подписав приговор и себе.

Она послушно спустилась с крыльца, встала в окружение жандармов, и молча пошла на отсроченную казнь. Странное дело, но никто, вопреки привычке грубого обращения с преступниками, не стал пихать или бить девушку. Видимо, ее красота проняла даже полукровок. Элли изменила своему спокойствию лишь раз, когда возле самой тюрьмы к ней неосторожно приблизился Вольфмар, злорадствуя, и расписывая во всех подробностях предстоящую ночную охоту. Поначалу девушка хотела просто плюнуть в лицо, но передумала, и в невероятно быстром движении вцепилась зубами в голову. Она метила в шею, желая прокусить артерию, но за отсутствием сноровки промахнулась, и откусила нижнюю часть уха.

Стражники жандармерии оторопели. Кто-то не выдержал и истерично заржал. Да и как было не рассмеяться, когда на твоих глазах сопливая девчонка отхватила ухо матерому зверюге, сыну предводителя рода, точно какому-то подранку-щенку.

– Подранок, – тихо произнес чей-то хриплый голос из задних рядов, но был услышан, и засмеялся весь караул. Это значило лишь одно – об авторитете лейтенанта можно забыть. Одним движением Элли перечеркнула все светлое будущее оборотня и мечты о главенстве над родом, где ценили только силу и умение постоять за себя. До смерти отца лейтенанта бы еще слушались, но за спиной приклеили именно эту позорную кличку, и наверняка ухмылялись при каждой встрече.

Вольфмар хотел убить преступницу на месте, но вмешался майор, видевший всю картину позора. В сильном броске разрезав толпу стражников, он мгновенно очутился рядом с Элли и прикрыл девушку спиной. Оборотни караула подались назад, сразу стало ясно, каким уважением пользуется худой, лысеющий начальник.

– Лейтенант, смирно! Что за балаган вы тут устроили, щенки блохастые? Следить за конвоируемыми надо, а не ворон считать, – скуластое худое лицо от гнева покрылось красными пятнами. Высокий блестящий лоб вкупе с длинным острым носом придавал майору схожесть с хищной птицей. – Вы свободны, лейтенант, я сам сопровожу ее в камеру. И чтобы до казни ни один волос с головы преступницы не упал. Лично проверю. Все должно быть по закону! Иначе, что это за закон, который забывается ради сведения личных счетов?

Дверь в камеру отворилась, когда дневной свет в крошечном окошке над головой Элли сгустился до мокро-серо-бежевого. На пороге стоял майор, защитивший ее днем.

– Пора, – он был холоден, собран и говорил совершенно равнодушно.

Элли встала, наспех размяла ноги, и послушно отправилась по гулкому коридору навстречу своей судьбе. По лицу сопровождающего она поняла, что советов или помощи ждать не приходится. Олицетворенная буква закона, он и днем ее спас не из сочувствия, а из чувства долга. Но это не помешало на пороге тюрьмы сказать майору спасибо, чем она несказанно удивила оборотня.

– Девочка, тебе бы меня проклинать надо. Я лишь отсрочил неизбежное. Да и погибнуть от удара палаша намного легче, чем от зубов моих братьев.

– Все равно спасибо, – она не отступала, хотя и понимала правоту его слов. – А вы тоже будете охотиться сегодня?

– Нет. Это удел молодых. Меня дома ждет ужин. Он, в отличие от вас, никуда не будет убегать.

– Нас? – она вздрогнула, когда колокол на звоннице ратуши пробил шесть часов.

– Сегодня вас двадцать девять. Но я тебя первой выпустил. Беги, девочка. Как можно быстрее беги.

– Спасибо, – и Элли сорвалась с места.

Он кивнул, и закрыл двери. «Жаль, что она отказала Вольфмару, из нее вышла бы достойная волчица», – подумал майору, но лишь устало пожал плечами. Своих забот мало? Не хватало еще по поводу преступниц переживать.

Элли бежала, сама не зная куда, и не заметила, как ноги по привычке вывели ее к дому родни. Дядя с тетей жили в южной части Гента около Старого порта, на окраине района Трущоб, где обитало почти все людское население. Дальше на северо-восток начинались ремесленные кварталы гномов, постепенно переходящие в центр города, охватывая с юга и востока ратушу и Новый замок. На западе по берегу Шильды растянулся Новый порт, где каждый третий горожанин торговал или работал. Именно там расположились две замечательные улицы – Цветочная, славившаяся самыми сговорчивыми девушками и Болтанка, где собрались все городские кабаки. Болтанка раньше называлась Речной улицей, но со временем, благодаря походке завсегдатаев питейных заведений, за ней укоренилось именно это название.

Север города занимали два равные по площади района. Сразу за ратушей Шерстяная улица вела в Шанце, что в переводе с гномьего означало «логово», а Перстень, широкий бульвар вокруг Нового замка, граничил с районом Разбитых Зеркал. Кто где жил, догадаться было не трудно. Между ратушей, замком лорда, ремесленными кварталами и районом Нового порта расположился огромный плац, названный площадью Жатвы, как яркое напоминание о давно минувшей гражданской войне. В центре вымощенной крупным булыжником площади на одном постаменте, в вечном противостоянии, друг напротив друга застыли носферату с острыми ушами и длинными когтями на руках, оскаливший острозубую пасть, и не менее страшный оборотень, готовый к прыжку. Вот уже полтора тысячелетия медные противники готовились к решающей схватке, сверля друг друга ненавидящими взорами и чуя скорую кровь. Площадь почти всегда пустовала. Она оживала лишь во время публичных казней, да еще когда проходили боевые парады и ежегодный осенний турнир по фехтованию на палашах.

Элли остановилась на углу квартала, чтобы отдышаться, и подумать, что же ей делать дальше. Конечно, она и не собиралась стучаться в дом родни. В таком случае их всех ждала такая же пробежка, но только месяцем позже. Через несколько минут в голове сам собой сформировался некий план. Девушка решила не заходить в район Трущоб, куда, скорее всего, кинется множество других арестантов, ища поддержки среди паутины знакомых переулков, а побежала вдоль него по ремесленным кварталам гномов, огибая центр по широкой дуге.

Окна домов прятались за стальными ставнями, а двери, окованные полосовым железом, создавали впечатление входов в сокровищницы. Ничего удивительного в том не было. В полнолуние оборотни теряли над собой всякий контроль, и могли, озверев от крови преступников, ломиться во все двери, прекрасно зная, что за ними спряталась живая еда. Горе было семьям, в которых недостаточно строго относились к безопасности. Их дома наутро просто сжигали, ибо не находилось добровольцев отчищать остатки пиршества со стен и собирать с пола ошметки тел. В полностью каменном городе, особенно когда крыши и стены соседних домов проливались водой, пожаров не опасались. Почти на каждой улице и в каждом квартале стояли остовы таких строений, памятники погребальных костров прошлого. Когда кому-то хотелось построить жилище, он просто шел в ратушу, и ему на выбор выдавали десяток адресов, по которым находились вот такие кострища. Захотел строиться? Пожалуйста! Только вот оборотни там набедокурили когда-то, прибери за нами, и строй в свое удовольствие хоть замок.

Давным-давно на западе погасли лучи солнца, небо поменяло оттенок ультрамарина на серебристый антрацит, зажглись звезды, и взошла луна, а Элли, занятая спасением жизни, даже не успела попрощаться с дневным светилом и теперь думала об этом, петляя в лабиринте кривых улочек, проулков и переулков гномьего района. Она не знала, сколько прошло часов с момента выхода из тюрьмы. Постоянно находясь в движении и лихорадочно пытаясь уцепиться за нужную для спасения жизни мысль, она потеряла само чувство времени, и потому могли пройти как половина вечера, так и двадцать минут. Девушка решила, что спелая, низко висящая луна уже обратила вервольфов, и они наверняка начали преследование. Где-то в отдалении послышался вой, отозвавшийся мурашками по спине. Элли захотела оказаться подальше от этого города, за надежными каменными стенами, спрятавшись в самый дальний уголок. Бег сменился на шаг, она начала уставать, в том числе и морально, осознав, что заблудилась в хитросплетении малознакомых улиц, ставших просто неузнаваемыми в сумеречной пелене ночи.

Дважды тишину разрывали крики людей, но настолько далекие, что девушка не могла разобрать эмоции и слова, хотя, и так было понятно, в подобную ночь люди явно кричат не от радости. Вой с разных сторон стал привычен, она удивлялась, что еще не наткнулась на одного из охотников. Лейтенант либо потерял след, либо оставил ее на закуску.

Не зная, кого благодарить или проклинать за отсрочку смерти, Элли заблудилась окончательно. Судя по ощущениям, она минимум дважды должна была дойти до края района и выбраться к кварталам оборотней. Девушка уже несколько раз проходила мимо примечательного остова дома, видимо давно уже выгоревшего, но еще не окончательно добитого временем. Из окон строения, сложенного не из кирпича, а из грубых нетесаных булыжников, торчали пучки засохших трав, а крыши не было и в помине, второй этаж заканчивался звездным небом. Прямо над аркой чудом сохранившихся окованных листовым железом дверей висела полная налитая красным цветом луна, виновница всех бед. Она отражалась в корке льда нечастых крохотных луж, скопившихся в рытвинах мостовой, серебрила стены домов и делала воздух не по-здешнему легким, светлым и прозрачным. Хрустальная морозная свежесть приводила мысли в некое подобие порядка, и охлаждала разгоряченную беглянку.

Элли остановилась как раз напротив пожарища, и подумала, что устала и больше не хочет никуда бежать. Торчать посреди улицы было в высшей степени не разумно, поэтому девушка решила спрятаться в развалинах, тем более щель входных дверей позволяла протиснуться, не трогая створок. Для начала Элли сняла туфли и натерла их листьями табака. Благодаря своей находчивости она додумалась перед арестом стянуть дядин кисет и спрятать его до поры до времени в складках шерстяной теплой юбки. Потом девушка обулась и на цыпочках вошла в дом. Сработает ли эта хитрость, она не знала, но очень надеялась.

Путь наверх был ненадежен, полуразрушенная каменная лестница не внушала доверия, но беглянка решила, что там будет безопаснее. С трудом добравшись до площадки второго этажа, она притаилась за колонной ближайшей стены, недалеко от окна на улицу, растерла в ладонях листья табака и обсыпалась ими, раскидав и возле себя. Оставалось надеяться, что удача на ее стороне, и девушка переждет здесь до рассвета.

Прошло совсем немного времени, и тишину ночи прервал недалекий вой. Ему ответил другой. Через несколько минут вой повторился совсем близко, в начале квартала, и Элли поняла – скорее всего, это бежали за ней.

3.

Во дворе усадьбы раздавались отчаянный вой и рычание. Крепкие когти в бессилии скребли не менее крепкие бревна парадных дверей, окованных полосовым железом и скрепленных дюймовыми сквозными скобами. Вильгельм смотрел во двор, где бесновалась стая голодных оборотней, среди которых в мгновенном, невероятно быстром движении мелькали силуэты стригоев, кидающих в окна горящие факелы. Большинство из них встречалось с преградами витых решеток, но парочка проскользнула внутрь, и уже занялись пламенем гобелены стен. Притащили огромный таран, – ствола дуба с обтесанными ветвями. Его с трудом несли несколько вампиров. Они разогнали таран, ударили им в двери, и оглушительно ухнуло, отразившись громовым эхом во всем доме и вибрацией стекол в рамах. Несколько секунд на разгон, и снова удар. Потом еще. Резко распахнулась дверь комнаты, на пороге стоял отец.

– Пошли.

Голос нервный, хриплый и печальный. Они спустились вниз, где ждала мать, которая в порыве нежности кинулась обнимать сына.

– Вильгельм, запомни, мы тебя любим, всегда любили. И будем любить даже из Вечности, – по ее щекам текли слезы, голос срывался на рыдания.

– Я знаю, мама, – он тоже плакал, но тихо, просто ронял слезы на синий камзол.

– Они не знают о твоем существовании, поэтому ты можешь, ты должен спастись. Понимаешь?

Вильгельм часто закивал.

– Давайте все вместе… – совсем по-детски, с надеждой протянул он, хотя прекрасно понимал – спастись можно только ему.

– Они будут искать нас везде, – отец смотрел хмуро, было видно как ему тяжело. – О тебе они не знают. Поэтому ты уйдешь. Чтобы жить. Пошли, – последнее слово съел очередной удар в дверь. По центральному бревну поползла продольная трещина.

Мать на прощание порывисто поцеловала сына, прижала к себе, и хрипло сказала:

– Никогда не снимай медальон. Запомни, никогда.

– Обещаю, не сниму.

Вильгельм не понимал, почему матери так важно, чтобы он не снимал медальон, но решил, что обязательно выполнит этот зарок.

– Прощай, сынок, – она отстранилась, и погладила его по щеке. – Какой же ты у меня красивый.

На большее не хватило сил, она зашлась рыданиями.

Отец оторвал Вильгельма от матери и потащил вниз, к потайному ходу. В подвале было сыро. Мальчик смотрел по сторонам, пытаясь запомнить момент, хоть в сердце унести частичку своего дома. Всюду взгляд захватывал одно и то же: каменный пол, покрытые сероватым мхом арочные кирпичные своды и мелькающие одно за другим открытые помещения без окон и дверей, заставленные бочками и стеллажами для стеклянных бутылок и глиняных кувшинов. По пути они разбивали бутылки с гномьим настойкой²², и в воздухе витал пьяняще-сладкий запах полыни.

– Это чтобы тебя не учуяли, – пояснил мужчина.

Очень скоро они подошли к потайной двери, скрытой в нише стены. Отец потянул за факел, и часть кладки поползла вверх, лязгая цепями подъемного механизма.

– Ты уже взрослый, правда?

– Да, – сын вытер слезы рукавом.

– Теперь ты должен жить без нас, сам. Ты сможешь, в тебе моя кровь. Сорок поколений предков смотрят на тебя из Вечности. Помни об этом. Все они были превосходными бесстрашными воинами. И ты такой же. Вот, держи, – он протянул суму с широкой лямкой, в которой лежали одежда, продукты, кошелек с монетами и кинжал. – Извини, не могу дать тебе золото, равно как и дорогое оружие, – это привлечет лишнее внимание. Здесь одежда. Переоденешься за лесом, на берегу, потом положишь в свою старую одежду камни, завяжешь узлом и утопишь. Обещаешь?

– Обещаю.

– Хорошо. Тогда все. Прощай, сын. Я буду присматривать за тобой, – он невесело подмигнул и обнял мальчика.

– До встречи, папа… – Вильгельм умирал от горя, но знал, что должен идти.