Текст книги "Россия. ХХ век начинается…"

Впечатления командиров и корреспондентов о советско-финляндской войне 1939—1940 годов получили гораздо большее освещение в советской печати, чем можно себе представить с высоты представлений начала нового тысячелетия[38].

Полной неожиданностью для военно-политического руководства Антикоминтерновского пакта стала постановка в 1939 году пьесы Константина Симонова «Парень из нашего года» на сцене Центрального театра Красной Армии. В ней рассказывалось об участии советских командиров и в испанской гражданской войне, и на Халхин-Голе. Распоряжение о постановке этой слабой в драматургическом отношении пьесы утвердили И.В. Сталин, член Политбюро секретарь ЦК ВКП(б) А.А. Жданов и главный редактор газеты «Правда», начальник Главного политического управления РККА Л.З. Мехлис.

В годы Великой Отечественной войны военные успехи советских солдат и офицеров популяризировались в форме ярких газетных очерков, где рассказывалось о духовном превосходстве советских воинов над противником. Однако в историографии того драматического времени такие поражения РККА в 1941—1942 годах, как Ржевско-Вяземская операция, отнюдь не замалчивались[39].

В первое послевоенное десятилетие конкретной программы научных исследований, касающихся Великой Отечественной войны, не существовало. В Политбюро ЦК ВКП(б), а позже в Президиуме ЦК КПСС тогда посчитали достаточным изучение сборника речей, выступлений и приказов И.В. Сталина «О Великой Отечественной войне Советского Союза»[40] и книг отдельных членов ГКО СССР[41].

Школьники старших классов средней школы получали общие представления о начальном периоде Великой Отечественной войны через художественную литературу, кинофильмы и театральные спектакли. Она не изучалась в гражданских высших учебных заведениях, поскольку в «Кратком курсе истории ВКП(б)» официальная хронология советской истории завершалась в 1938 году. Ученым, преподавателям вузов, писателям и журналистам негласно разрешалось освещать строго определенные сюжеты – Сталинградскую и Курскую битвы, «десять сталинских ударов» и штурм Берлина. Освобождение Маньчжурии от японцев в этот перечень не входило, и мое поколение узнавало о нем во время редких небогатых застолий фронтовиков в послевоенных бараках и коммунальных квартирах.

Центральными издательствами, рискнувшими нарушать правила этой номенклатурной игры на завершающем этапе войны и непосредственно после Победы, были Военное издательство, издательство ДОСААФ и Детгиз. Первыми увидели свет воспоминания И.С. Исакова[42], А.П. Штепенко[43], А.И. Покрышкина[44], И.Н. Кожедуба[45], М.В. Водопьянова[46] и И.М. Мазурука[47]. Редколлегии республиканских издательств изыскали необходимые средства для популяризации подвигов своих земляков – Героев Советского Союза[48]. Параллельно этими издательствами были изданы первые обобщающие труды по истории авиации и флота[49].

Предтечей профессиональной военной историографии стал Герой Социалистического Труда авиаконструктор А.С. Яковлев. В первой книге своих воспоминаний «Рассказы из жизни» он повествует о своем тернистом творческом пути – от простого солдата-моториста Центрального аэродрома до творца одних из лучших отечественных истребителей. По своей фабуле это была типичная история советского авиационного гения – представителя трудового народа. В книге были тщательно выписаны научные формы организации производства самолётов, методы повышения дисциплины работников, достоверно описаны ударный труд самолётостроителей в годы Великой Отечественной войны и подвиги известных советских пилотов. Яковлев в отдельной главе впервые ярким и живым языком описал деятельность «товарища Сталина – создателя непобедимой советской авиации»[50].

Директивное управление исторической наукой началось с XX съезда КПСС после закрытого доклада Н.С. Хрущева «О культе личности и его последствиях».

Термин «культ личности», который использовался им для свержения своих оппонентов, несправедливо приписанный Марксу и Ленину, в их политической фразеологии встречается мимоходом дважды[51].

Сделать его устоявшимся инструментальным понятием из-за непроходимого скудоумия отечественного партийно-чиновничьего аппарата удалось исключительно при помощи колоссальных затрат на мифотворческую кампанию о пресловутом «демократическом ленинизме», который будто бы уничтожил Сталин. Собственно, с этого момента начался процесс дезинтеграции Советского Союза, ибо любая «элегическая история» имеет только разрушительный вектор, не обладая созидательной компонентой.

Гитлер, словно предвидя такой поворот коммунистической политической мысли, писал: «Почитание народами своих собственных гениев евреи пытаются выставить как нечто недостойное и заклеймить словечком “культ личности [Personenkult]”»[52].

Тем не менее, хотя все постановления советской эпохи давно утеряли всякую юридическую силу и смысл, проблема репрессий по-прежнему горячо обсуждается в средствах массовой информации в современной России, хотя «из всех утверждений “закрытого доклада”, напрямую “разоблачающих” Сталина или Берию, не оказалось ни одного правдивого. Точнее, все из поддающихся проверке утверждений оказались лживыми… Весь “закрытый доклад” соткан сплошь из фактических подтасовок»[53].

С тех пор историков принуждали вопреки историческим фактам давать исключительно негативные оценки событиям 30-х годов и начальному периоду Великой Отечественной войны.

Мой друг и коллега Джон Эриксон, первым из «буржуазных ученых» допущенный работать в закрытых фондах Центрального государственного архива Советской армии Министерства обороны в течение шести месяцев по личному распоряжению «самого Хрущева», рассказывал мне о его «наставлениях, как надо излагать историю Великой Отечественной войны». А в том, как слагать стихи, писать романы, создавать художественные полотна и ваять статуи, как показал опыт, «дорогой Никита Сергеевич» разбирался досконально! Понимая всю несуразность задачи, поставленной первым секретарем ЦК КПСС, Эриксон преодолел навязываемую ему схематичную идеологическую концепцию о том, что Красная армия в начале Великой Отечественной войны понесла невосполнимые потери исключительно по причине репрессий в среде советских военачальников, и написал объективную научную монографию. Более того, он «посмел усомниться» в утверждении Хрущева, что Тухачевский не был причастен к антисоветскому военному заговору, поскольку такого не было, просто потому, что такого не могло быть! Его монография не была переведена на русский язык и оказалась в отделах специального хранения центральных библиотек[54].

Этот «пробел» в историографии должна была восполнить эмоциональная книга профессора А.М. Некрича.

Его попытку объяснить поражения начального периода войны не ошибками командования Западного фронта, а сталинскими репрессиями 30-х годов, несмотря на яркий стиль изложения, следует признать неудачной. Образность языка и очевидная идеологическая ориентация во многом компенсировала скудную источниковедческую базу, так как Некрич ограничился архивными фондами дивизий или – в лучшем случае – армий. В то же время он, как общепризнанный специалист по истории Второй мировой войны, решительно опроверг «легенду о превентивной войне Гитлера», которую «искусственно поддерживают западногерманские неонацисты и некоторые реакционные западногерманские публицисты и историки»[55].

Некрич, как подлинный ученый, не изменил своей точки зрения и сегодня. В послесловии ко второму изданию своей монографии он пишет: «У меня нет сомнений в том, что Сталин планировал участие СССР в широкомасштабной европейской войне, но при этом он опасался столкнуться с союзом ведущих капиталистических держав и прежде всего боялся изменения фронта Англией и сговора ее с Германией против СССР… Сталин опасался оказаться в политической изоляции… В этом, как мне кажется, заключаются уязвимые пункты предположения, что Сталин рассчитывал нанести Гитлеру неожиданный, превентивный удар летом 1941 году… Советские военно-промышленные планы были ориентированы в основном на их реализацию в 1942 году. Возможно, это время и было бы, по мнению Сталина, наиболее подходящим, чтобы бросить на чашу весов пудовые гири советской военной мощи»[56].

Кроче не зря предупреждал: «Если же некий факт кажется злом, а эпоха – исключительно временем упадка, то это значит, что этот факт не исторический. То есть не развит еще исторически, не проникнут мыслью, а лишь оставшийся во власти чувства и воображения. История не начинается до тех пор, пока психологическое состояние не будет преодолено, так как история не может делить явления на добрые и злые, а эпохи на прогрессивные и регрессивные. Явления, вызывающие негодование, не могут служить достоянием истории, в лучшем случае предпосылкой еще не сформированной исторической проблемой. Негативная история – это еще не история, ее негативность должна уступить место положительной мысли, она должна отказаться от этических и практических суждений, от поэтических образов, от всего, что доступно для речи наравне с понятием плохого человека и эпохи упадка. Если же недостаток негативной истории берет начало, то рождается историческое отклонение, которое называется элегической историей»[57].

В такую «элегическую историю с отклонениями» превратилась отечественная историография усилиями «последнего строителя коммунизма» Хрущева! Такой она, к сожалению, и осталась.

Теоретическую основу под такую неповторимую ориентированность отечественной исторической науки подвел член-корреспондент АН СССР И.Д. Ковальченко. Он без экивоков заявил, что «во временном ряду: прошлое—настоящее—будущее центральным звеном является настоящее… Потребности и интересы настоящего определяют круг тех явлений и процессов прошлого, изучение которых необходимо, актуально для решения задач настоящего»[58]. Тем самым прошлое в известном смысле становится как бы производным от настоящего. Прошлое и настоящее меняются местами: не настоящее порождено прошлым, а прошлое – настоящим.

Хрущев начал борьбу с монополией Главлита – Главного управления по делам литературы и издательств, созданного Декретом СНК от 6 июня 1922 года с правами цензурного управления, – на публикацию соответствующим образом преподанной «правды о войне». Поначалу это привело только к расширению возможностей центральных издательств «Правда», «Молодая гвардия» и «Физкультура и спорт», которые, имея право на публикацию тематических художественных произведений и спортивно-технических регламентов, стали выпускать мемуары участников Великой Отечественной войны. В дешевых книгах серии «Библиотека военных приключений» и «Библиотека “Огонька”» наряду с детективными романами вроде «Приключений майора Пронина» печатались воспоминания Героев Советского Союза[59].

Знаковым событием стала новая иллюстрированная книга А.С. Яковлева «Рассказы авиаконструктора», опубликованная в 1958 году, где лично о Сталине не сказано ни единого слова. Однако и славословий в адрес Хрущева на ее страницах не появилось, что вызывало постоянное раздражение в Кремле.

Тот не стеснялся советовать знаменитому авиационному конструктору «не писать книжек для детей, а заниматься своим делом». В это время по его решению как председателя Совета Министров СССР «о всемирном ядерном разоружении» проводилась массовая демобилизация кадрового офицерского состава под лозунгом сокращения вооруженных сил, уничтожалась передовая отечественная авиационная техника, в том числе тяжелые вертолеты и реактивные истребители нового поколения конструкции того же Яковлева, а также большинство крупных надводных минно-артиллерийских кораблей созданного в послевоенный период советского океанского флота.

Лишь во втором, дополненном, издании 1964 года появились сюжеты «об энергичном и решительном партийном руководителе Н.С. Хрущеве», сводившиеся к невыразительным рассказам о его заграничных визитах, куда тот летал на отечественных пассажирских лайнерах. Любому автору, печатавшему свои монографии и статьи в те годы, было очевидно, что их вписал идеологически подкованный в духе времени художественный редактор[60].

В 1959 году был дан зеленый свет изданию первой в мире массовой серии «Военные мемуары». Деньги Военному издательству Министерства обороны СССР начали выделяться из государственного бюджета. Обязательным условием при их публикации была критика Сталина как основного виновника неудач Красной армии в начале Великой Отечественной войны и разоблачение антинародной деятельности органов НКВД. При описании побед Красной армии имена Сталина и Жукова повсюду литературные редакторы заменяли аббревиатурой «ЦК ВКП(б)». Зато организация контрнаступления под Сталинградом и освобождение Украины приписывалась персонально Хрущеву. Зеленый свет первыми не случайно получили воспоминания его заслуженных боевых соратников по Юго-Западному, Сталинградскому и 3-му Украинскому фронтам А.И. Еременко, Н.Н. Воронова, Р.Я. Малиновского, В.И. Чуйкова, Д.Н. Никишева, Г.Ф. Захарова, М.С. Шумилова других его сослуживцев.

Для оценки отношения Хрущева к Сталину применима мысль Гегеля: «Ни один человек не может быть героем для своего лакея. Не потому, что герой – не герой, а потому, что лакей – это только лакей».

Критерием преодоления пресловутого «догматизма» стал выход в свет шеститомной «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза».

Авторы жестко критиковали Сталина, упомянутого всего 11 раз, за массовые репрессии, за явные просчеты в модернизации вооружения Красной армии и невежественное руководство военными действиями. Маршалу Жукову «повезло» еще меньше: он, оказывается, приписал себе все победы подчиненных ему военачальников!

Номенклатурные историки прибегли к сознательной подмене понятий. Например, сообщая о невысоких скоростных параметрах истребителей И-16, они сравнивали их с максимальной скоростью двухмоторных бомбардировщиков «Юнкерс» Ju-88 без бомбовой нагрузки! С бомбами, особенно на внешней подвеске, эти немецкие бомбардировщики так быстро летать не могли.

И чтобы обосновать официальный тезис о военно-технической отсталости Красной армии, в этом издании энциклопедического формата говорилось только о количестве новых советских самолётов и танков и нигде не сообщалось об общем количестве якобы устаревших образцов военной техники. Так, «новые самолёты Як-1, МиГ-3, Пе-2 стали выпускаться лишь в 1940 году. Так, Яков было выпущено 64, МиГов – 20, “пешка” – одна или две. В 1941 году МиГ-3, ЛаГГ-3, Як-1—1946, Пе-2—458, Ил-2—249», то есть всего 2739 единиц. Далее читатель узнавал, что они составляли всего 22 % от всех боевых самолётов РККА и ВМФ![61] Об остальных 78 % самолётов не сказано ни слова.

Впрочем, член-корреспондент АН СССР генерал-лейтенант П.А. Жилин в дальнейшем исправил свою неловкость в «углублении» негативной статистики, уточнив, что «войска приграничных округов… насчитывали… 1540 самолётов новых типов и значительное количество устаревших конструкций»[62].

Английские же историки до сих пор не стыдятся признавать, как широко применялись в начале Второй мировой войны истребители-бипланы «Глостер “Гладиатор”»[63], морально устаревшие танки и бронемашины.

Так был предан забвению мудрый циркуляр Министерства народного просвещения императорской России о том, что «книги по русской истории должны преобладать над книгами по всеобщей истории… При самом выборе книг по всеобщей истории нужно руководствоваться принципом подбора книг, трактующих о таких явлениях мировой истории, которые так или иначе могут служить уяснению родной истории параллельностью явлений, аналогичностью форм жизни или непосредственным соприкосновением с жизнью родной страны путем столкновений или культурных влияний, наконец, типичностью общечеловеческих форм жизни на различных ступенях экономического, культурного, политического и религиозного развития народов»[64].

Огромное психологическое воздействие на мое поколение «шестидесятников» оказал талантливый роман Константина Симонова «Живые и мертвые». По укоренившейся национальной привычке литературную прозу за неимением научной литературы большинство из нас восприняло как документальное историческое повествование. И эпизод с гибелью звена тяжелых бомбардировщиков ТБ-3, сбитого парой «мессершмиттов», казался тогда самым весомым доказательством отсталости Красной армии и политической близорукости Сталина.

Общаясь позже с лётчиками-ветеранами, я узнал, что в действительности такого быть не могло. ТБ-3, или «туберкулез», как его называли фронтовики, был прочным и малоуязвимым бомбардировщиком с неплохим оборонительным вооружением, способным лететь даже на двух моторах со снижением. При правильной организации огневого взаимодействия стрелков немецкие истребители не смогли бы выйти на дистанцию открытия огня на поражение. Их потери оказались многократно меньшими, чем бомбардировщиков СБ и Як-4.

В своих мемуарах «Разные дни войны» Симонов не опроверг и не подтвердил описанного факта, но тогда этот скупой рассказ потряс всех читателей, а позже зрителей эпохального одноименного художественного фильма режиссера Александра Столпера.

Коллектив авторов под умелым руководством директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС академика П.Н. Поспелова создал абсурдную и поэтому ставшую универсальной для новых поколений переписчиков отечественной истории концепцию Великой победы советского народа над фашизмом, которым командовали мудрые комиссары и политработники. Они, как выяснилось, были близки солдатам, потому что от природы осенены знанием бессмертных идей марксизма-ленинизма. Таким образом, Советская армия совершила свой всемирно-исторический подвиг… без Верховного Главнокомандующего, его заместителя маршала Жукова и Генерального штаба, как стадо, подавив противника числом, потому что все гениальные полководцы перед войной были истреблены Сталиным. Если бы не высоконравственные политработники и настоящие коммунисты, – читай: сам непогрешимый Хрущев и иже с ним, – Великая Отечественная война была бы проиграна. Закономерно, что в 90-х годах место «комиссаров в пыльных шлемах» усилиями либеральных публицистов заняли «бескорыстные англо-американские союзники по антигитлеровской коалиции».

Начетничество и догматизм «хрущевской оттепели» были похоронены отнюдь не на октябрьском (1964 г.) Пленуме ЦК КПСС, на котором «строитель коммунизма» был, к вящему и всеобщему облегчению, отправлен на пенсию. Это случилось гораздо позже, в 1969 году, когда формально неподцензурное издательство АПН опубликовало «Воспоминания и размышления» Маршала Советского Союза четырежды Героя Советского Союза Г.К. Жукова[65].

Его имя «партийные дьяки» из Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС и Института военной истории с усердием, достойным лучшего применения, так и не смогли вытравить из народной памяти по указанию Хрущева.

Эта книга положила начало объективному изучению истории и историографии Великой Отечественной войны в Советском Союзе. Правда, в нее издатели позже заботливо вписали высокое мнение Жукова о «полковнике Брежневе», о котором в годы войны заместитель Верховного Главнокомандующего ничего не знал, да и знать не мог! Мемуары военачальников, написанные в 60-х годах, в которых роль Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина оценивалась исключительно негативно, больше не переиздавались.

Эпохальным событием отечественной историографии явилась двухтомная монография советского авиационного конструктора В.Б. Шаврова «История конструкций самолётов СССР»[66].

Этот гениальный научный труд подобен аттическому мраморному изваянию, в котором нет ничего лишнего. За исключением некоторых сюжетов неотредактированного автором 2-го тома, в нем отсутствуют фактические неточности. В частности, ему удалось полностью описать эволюцию серийного истребителя И-16 от 4-го до 29-го типов. Он впервые дал исчерпывающую оценку выдающемуся экспериментальному самолёту И-17 (ЦКБ-19 и ЦКБ-19бис) конструкции Н.Н. Поликарпова, хотя в силу ставших немодными в 70-х годах разоблачениями пороков советской бюрократической системы Шавров не стал говорить о действительных причинах закрытия этого перспективного проекта.

В годы «перестройки», как в кривом зеркале, повторилось отношение к истории Второй мировой войны времен «хрущевской оттепели».

Журналы и газеты вновь заголосили о массовых репрессиях, о безвинно пострадавших партийных и военных руководителях, которые будто бы могли повести Страну Советов «верным курсом» к торжеству идей марксизма-ленинизма вообще и к бескровной победе в Великой Отечественной войне в особенности. Но коль скоро лишенный ложной скромности М.С. Горбачев сразу замахнулся на перестройку всего мирового политического мышления, ревизии подверглись причины, ход и итоги Второй мировой войны в целом.

Это – врожденное свойство марксистко-ленинской софистики, которая позволяет не открывать новых исторических фактов, а создавать видимость объяснения того, что уже известно. Для ее последователей критерием истины является выгода: что полезно высшей номенклатуре, то и истинно для широких масс. Кампания «гласности» была санкционирована Горбачевым, который расчищал место на песке для постройки семейного мемориала. Никто, нигде и никогда так не боролся с историей собственного народа, как в России на рубеже двух тысячелетий. Властям предержащим в многострадальной России всегда хочется по примеру Ленина утвердить очередную непререкаемую «истину», которая приносит выгоду немногим гласным за счет миллионов немых.

Еще никому из мыслителей не удалось отыскать в прошлом такого титана-правителя, который смог действительно замедлить или ускорить социальный прогресс. Такая экстравагантная мысль могла прийти в голову только китайскому императору Цинь Шихуанди, истребившему всех ученых в Поднебесной империи ради своего обожествления, непревзойденным отечественным «агробиологам-марксистам» – народному академику Лысенко, «последнему романтику коммунизма» Хрущеву и «спринтеру научно-технического прогресса» Горбачеву. Эти отечественные иконоборцы попросту не успели окончательно «яровизировать» российскую историческую науку.

Всплеск активности советских историков в годы «перестройки» был вызван лицемерным смягчением идеологического надзора со стороны Отдела агитации и пропаганды ЦК КПСС. Ученые почувствовали себя свободными в выборе методологии и формы подачи фактов, вначале не осознав, что выполняют «социальный заказ» того же самого учреждения на выборочное разоблачение «деформаций социализма» советского прошлого. Эту практику, начатую опытными партийными чиновниками, с большим успехом продолжали неутомимые либеральные борцы против тоталитаризма и коммунизма из «кувырк-коллегии» президента Б.Н. Ельцина.

Цинизм пропаганды с тех пор призван лишь активизировать «человеческий фактор» в реализации социально-экономических интересов господствующей элиты. Русский философ В.В. Розанов предупреждал: «И когда мы видим, как опять и опять человек рассматривается как средство, если мы с отвращением заметили, как таким же средством становится и сама Истина, могли ли мы не отвратиться от поколения, которое все это сделало!»[67]

После распада СССР под знаменами свободы печати выступили шеренги представителей доселе неведомых профессий – «военных писателей», «исторических публицистов» и «телеведущих», хотя по образованию они были кем угодно, только не профессиональными историками. Их «проекты» заполонили весь рынок военно-исторической литературы и тематических передач в средствах массовой коммуникации информационным мусором. Вероятно, другой истории они попросту не знали и сложной методологией изучения исторических фактов не владели.

Во имя исполнения сиюминутного политического заказа они, по правилам церковного хора, исповедуют принцип Готфрида Лейбница: «Если бы геометрия так же противоречила нашим страстям и нашим интересам, как нравственность, то мы бы так же спорили против нее и нарушали ее вопреки всем доказательствам Евклида и Архимеда, которые мы называли бы тогда бреднями и считали бы полными ошибок»[68].

Подкармливаемые высокими гонорарами, многие из них целенаправленно развенчивают прежние духовные ценности. Образцом для подражания стал историко-фантастический роман В. Суворова «Ледокол», вышедший в демократической Российской Федерации с благословения и при финансовой поддержке администрации президента Ельцина астрономическим тиражом. Для придания ей статуса исторического исследования в 90-х годах даже проводились масштабные научные конференции, в ходе которых серьезные научные мужи обсуждали проблему «а был ли мальчик?»[69].

В результате такого признания его вклада в науку плодовитый борзописец, исторические знания которого, по его же словам, оцениваются уровнем лейтенанта военного училища, написал несколько томов в продолжение избитой темы времен холодной войны о советском экспансионизме. Он оказался достойным подражателем Александра Дюма-отца, который своими бессмертными романами доказал, что «история – это гвоздь, на который можно повесить все что угодно».

Оценивать опусы В. Суворова с научной точки зрения – все равно что обсуждать фактическую достоверность романов Вальтера Скотта, Франсуа-Рене де Шатобриана или Фенимора Купера. По поделкам этого воинствующего дилетанта, особенно в военно-технических вопросах, нельзя всерьез изучать военную историю, но можно на их конкретном примере познакомиться с законами Зазеркалья с урожденным злодеем Сталиным вместо наивной Алисы.

Фактографическая база таких сочинений «про войну» складывается из мифологии как источника вдохновения, к которому такие сочинители обязательно припадают ввиду отсутствия навыков источниковедческого анализа. Отсутствие научной методологии исследования приводит к тому, что они «расщепляют» общую картину. Акценты смещаются с первичных источников на субъективные интерпретации вторичных фактов с последующим созданием ложной, псевдоисторической перспективы по методу министра народного просвещения и пропаганды гитлеровской Германии доктора Геббельса.

Он в своих изысканиях методов мифотворчества опирался на «катехизис национал-социализма» – книгу Гитлера Mein Kampf. Нацистский фюрер писал, что «чем чудовищнее солжешь, тем скорей тебе поверят. Рядовые люди скорее верят большой лжи, нежели маленькой. Это соответствует их примитивной душе. Они знают, что в малом они и сами способны солгать, ну а уж очень сильно солгать они, пожалуй, постесняются. Большая ложь даже просто не придет им в голову. Вот почему масса не может себе представить, чтобы и другие были способны на слишком уж чудовищную ложь, на слишком уж бессовестное извращение фактов. И даже когда им разъяснят, что дело идет о лжи чудовищных размеров, они все еще будут продолжать сомневаться и склонны будут считать, что, вероятно, все-таки здесь есть доля истины. Вот почему виртуозы лжи и целые партии, построенные исключительно на лжи, всегда прибегают именно к этому методу. Лжецы эти прекрасно знают это свойство массы. Солги только посильней – что-нибудь от твоей лжи да останется! Ну а известно, что виртуозами из виртуозов по части лжи во все времена были евреи. Ведь уже само существование евреев построено на той большой лжи, будто евреи представляют собою не расу, а только религиозную общину»[70].

Основные принципы пропагандистского мифотворчества, в общем, сводятся к следующему:

– метод умственного упрощения;

– метод примитивизации материала;

– метод монотонного повторения;

– метод субъективизации оценок;

– метод эмоционального нагнетания;

– метод прогрессии депрессивного напряжения [71].

Представляется, что в отношении политологии к перечисленным методам воздействия на массовое сознание следует добавить технические приемы размещения «параллельного объекта» в реальных пространственно-временных координатах. Это:

– суверенизация отраженного объекта, когда одномерная умозрительная конструкция помещается в реальные пространственно-временные координаты. Она является подобием конкретного явления, а не его объемным воспроизведением.

– субъективизация причинно-следственных связей, когда все факты объявляются результатом волеизъявления демонической личности или группы всесильных небожителей. Объективная цепь событий становится дискретной, а все документально установленные факты выглядят случайностями;

– парафразирование доказательной базы, когда источниковедческая основа формируется вопреки правилу «факты говорят сами за себя» посредством «конструирования подобия фактов». Выдержки из персонифицированных источников на деле оказываются «квазицитатами», которые представляют собой произвольную интерпретацию недостоверных апокрифов и анекдотов;

– новеллизация изложения, то есть искусственное нарушение логической связи между явлениями путем создания замкнутых сюжетных зарисовок на избранную тему;

– возрастающая алгоритмизация повествования, для чего доказываемый мысленный конструкт постоянно повторяется по мере увеличения массы терминов, названий, имен и цифр, искусственно помещенных в контекст. Упрощение фактической базы происходит путем набора готовых шокирующих суждений нужного содержания.

Принципы Геббельса широко известны, но представляется нелишним привести наиболее существенные из них:

«Чем чудовищнее ложь, тем охотнее толпа верит в нее».

«Дайте мне средства массовой информации, и я из любого народа сделаю стадо свиней».

«Мы добиваемся не правды, а эффекта».

«Пропаганда должна быть популярной, а не интеллектуальной. Поиск интеллектуальной правды не входит в задачи пропаганды»[72].

При этом применяется технология суггестивного воздействия на сознание в виде ментального прессинга, эмоциональной компрометации оппонентов как очевидных обструкционистов, манипуляции сознанием при помощи громогласных заявлений об «открытии новых источников» и непрерывной трансляции мифов по всем каналам средств массовой информации.

Мифотворческий инструментарий Геббельса, призванный сплотить «германскую нацию» вокруг фюрера, был использован для разрушения исторической и пространственной идентичности и мировоззренческого единства народов Советского Союза идеологами «перестройки». Его в полном объеме используют и поныне либеральные пропагандисты во имя «десоветизации» российского менталитета.

Начало последнего витка активизации антисоветского мифотворчества положил академик А.Н. Яковлев, который реанимировал обветшалые антисоветские мифы о «германских деньгах Ленина» и «секретных протоколах 23 августа 1939 года о разделе Польши», которые никогда не принимали всерьез зарубежные профессиональные историки, включая патриархов советологии. Их активно пропагандировал услужливый «прораб перестройки» директор Института военной истории со своими многочисленными подмастерьями Д.А. Волкогонов, который за свои заслуги на этом поприще в течение пяти лет сменил погоны велеречивого полковника от контрпропаганды на эполеты генерал-полковника и выслужил должность начальника Главного политического управления Советской армии[73].