Текст книги "Вокруг Знаменской площади. История застройки площади Восстания, Лиговского канала, улиц Восстания и Пушкинской"

Часть вторая

Глава 1
Обелиск «Городу-герою Ленинграду»

Знакомство с площадью Восстания мы начинаем с истории обустройства ее центральной части – небольшого участка, где в наши дни высится успевший стать знаменитым обелиск «Городу-Герою Ленинграду». История этого памятника, так органически вписавшегося в ансамбль площади, началась сравнительно недавно – в середине 1980-х годов. И здесь уместно спросить о том, почему одна из главных площадей города долгое время оставалась незанятной каким-либо памятным сооружением. Но не все так просто! До гранитного обелиска на площади Восстания – тогда Знаменской площади, стоял другой памятник, иного внешнего вида, со сложной, в определенной степени драматической судьбой. Для знакомства с первым монументом, установленным на Знаменской площади, вернемся на сто десять лет назад – в первое десятилетие прошлого века.

В 1909 году в судьбе Знаменской площади произошло знаменательное событие – в ее центре, перед Николаевским вокзалом, торжественно открыли конный памятник императору Александру III Александровичу работы итальянского скульптора Паоло (Павла Петровича) Трубецкого (1866–1938). История создания этого неоднозначного монумента, его открытие и дальнейшая судьба наполнены рядом драматических моментов.

Обелиск «Городу-Герою». Вариант.

Эскиз В.С. Лукьянова. 1983 г.

О памятнике на Знаменской площади вспоминал петербуржец, филолог и журналист Лев Васильевич Успенский: «Много лет каждый, кто приезжал с Московского (тогда Николаевского) вокзала в Петербург, как только выходил из вокзальных дверей на Знаменскую площадь, невольно вздрагивал и хмурился.

Посреди площади лежал огромный, красного порфира параллелепипед, нечто вроде титанического сундука. И на нем, мрачно проступая сквозь осенний питерский дождь, сквозь такой же питерский знобкий туман, сквозь морозную дымку зимы или ее густой, то влажный, то сухой и колючий, снег, упершись рукой в грузную ляжку, пригнув чуть ли не к самым бабкам огромную голову коня-тяжеловоза туго натянутыми поводьями, сидел тучный человек в одежде, похожей на форменную одежду конных городовых; в такой, как у них, круглой барашковой шапке; с такой, как у многих из них, недлинной, мужицкого вида, бородой – „царь-миротворец“ Александр Третий.

Многих прохватывал озноб, когда он появлялся так, внезапно, перед ними как символ тяжкого могущества, безмерной тупости, непоколебимой жестокости…».

Памятник Александру III.

Фото 1909 г.

Заполнение центрального свободного пространства Знаменской площади каким-либо мемориальным сооружением или малой архитектурной формой было вполне логичным решением – сравнительно большое пустое пространство в центре города, да еще рядом с вокзалом, связывающим столицу с остальною Россией, важно было заполнить и украсить, и даже больше – придать ансамблю более торжественный вид, соответствующий главному городу блистательной Империи.

Открытый конкурс на сооружение памятника императору Александру III власти объявили 25 ноября 1899 года, но ни один из предложенных вариантов императору Николаю II Александровичу и специальной отборочной комиссии под началом князя Бориса Борисовича Голицына не понравился, так что сроки подачи новых заявок власти продлили. К слову сказать, победивший в итоге Паоло Трубецкой в первый раз подал эскизный проект, изобразив скульптуру сидящего на троне императора, хотя вариант восседающего на площади царя, да еще лицом к вокзалу, выглядел бы комично. Что же нам известно о победившем ваятеле?

Паоло Трубецкой. Фото 1910-х гг.

Паоло Трубецкой родился с фамилией Шталь в местечке Интра на севере Италии – в Пьемонте, на западном берегу озера Лаго-Маджоре. Отец – русский князь Петр Петрович Трубецкой, а его мать – американская оперная певица Ада Винанс. Важно знать, что в России у князя осталась еще одна семья, причем брак расторгнут не был, поэтому отношения с Адой можно назвать сожительством, в результате которого на свет появились трое сыновей: Пьер (в 1864 г.), Паоло (в 1866 г.) и Евгений (Луиджи) (в 1867 г.). Так как дети родились вне законного брака – П.П. Трубецкой и Ада Винанс смогли оформить свои отношения только в 1870 году, после развода князя с первой женой, то мальчики носили вымышленную фамилию Шталь. С урегулированием всех вопросов с браком родители смогли поменять и фамилии детей на Трубецкие, правда, для этого потребовалась официальная бумага – решение итальянского суда. С 1867 года семья проживала на вилле Ады в Гиффе. Их брак прервался в 1885 году – любвеобильный князь бросил жену и сбежал с некой Марианной Ханн в Милан.

Интересно, что сама Ада Винанс также родилась вне брака – официальных отношений между отцом – торговцем из Нью-Йорка Энтони Ван Арсдейл Винанс, и матерью – некой Джей, не было.

Ада Винанс. Фото 1860-х гг.

После получения школьного образования, в том числе и начального музыкального, и для продолжения обучения музыке, а конкретно – оперному искусству, в середине 1850-х годов Ада отправилась в Италию – превосходное лирическое сопрано девушки отмечали многие специалисты и педагоги. Отучившись во Флоренции, Ада начала сольную карьеру и выступала в театрах Италии и Испании, но в 1864 году с рождением первенца сцену пришлось оставить. Беззаботная, полная интересных встреч и знакомств жизнь Трубецкого и Ады Винанс продолжалась с начала 1870-х годов более десяти лет, а проблемы в семью пришли с финансовыми трудностями, связанными с вложениями в строительство Панамского канала. В 1887 году Трубецким пришлось продать виллу, но прибавилась новая проблема – князь все чаще находил утешение в вине. После расставания Ада Винанс жила в Италии и умерла в 1917 году.

Удивительно, но Паоло Трубецкой не получил художественного образования – у автора памятника Александру III с обычным-то были большие проблемы. Скульптурой молодой человек стал заниматься самостоятельно, правда, он брал уроки у итальянских скульпторов Джузеппе Гранди, Донато Баркалья и Эрнесто Базарро. В 1886 году, когда Трубецкому исполнилось двадцать, – в США прошла его первая персональная выставка. В Россию Паоло приехал в качестве скульптора через десять лет.

Вернемся к конкурсу на изготовление скульптуры царю. Состав отборочной комиссии выглядел внушительно, и, кроме упомянутого князя Б.Б. Голицына и самого скульптора, в нее вошли академик архитектуры Альберт Николаевич Бенуа (1852–1936), вице-президент Императорской Академии художеств граф Иван Иванович Толстой (1858–1916), директор Департамента железнодорожных дел Эмилий Карлович Циглер фон Шафгаузен (1826–1906), архитекторы Антоний Осипович Томишко (1851–1900) и Федор Осипович Шехтель (1859–1926).

От того памятника, что в итоге установили на Знаменской площади, конкурсный проект Трубецкого отличался постаментом – на боковых сторонах пьедестала располагалось два барельефа с сюжетами о покорении Сибири Ермаком и о встрече сибиряками первого поезда Великого Сибирского пути. Собственно, памятник и решили ставить у Николаевского вокзала, потому что император Александр III поддержал инициативу строительства железной дороги до Владивостока.

В именном Высочайшем указе министру путей сообщения от 25 февраля 1890 года «Об отчуждении земель для сооружения железнодорожного пути от города Владивостока до пристани Графской». Работы по сооружению дороги – Великого Сибирского пути, начались незамедлительно, и непрерываемый маршрут Санкт-Петербург – Владивосток начал функционировать 18 сентября 1904 года.

В конце XIX столетия за заказ принялся и скульптор П. Трубецкой, так что модель памятника в натуральную величину была готова к 1904 году. В промежутке между одобрением проекта и 1904 годом ваятель, который работал в мастерской недалеко от Александро-Невской лавры, вылепил из пластилина четыре варианта скульптуры в натуральную величину, сделал восемь маленьких моделей и две в масштабе памятника – так он пришел к окончательному варианту, утвержденному к установке. В качестве модели скульптору позировал фельдъегерь Павел Пустов. Нужно заметить, что по плану памятник хотели открыть в 1902 году, а первую дощатую модель в натуральную величину рабочие собрали на площади летом 1900 года.

Макет памятника на площади. Фото 1906 г.

Изготовление и установку памятника задержали проб лемы с оплатой. Стороны долго согласовывали стоимость работ, в частности, гонорар скульптора, который просил 140 тысяч рублей, а комиссия не соглашалась на указанную сумму, считая ее необоснованно высокой, стороны сошлись на 100 тысячах рублей. Разногласия также вызвал внешний вид постамента, который не нравился П. Трубецкому, но являлся требованием заказчика. Было несколько вариантов постамента под памятник, хотя основным оставался параллелепипед. Но наиболее интересным стало предложение Трубецкого установить скульптуру на скалу, похожую на постамент Медного всадника. Согласования постамента продолжались пять лет!

На показах готовой модели произошел скандал – многие члены Императорской фамилии отрицательно восприняли работу итальянского мастера. По воспоминаниям известного государственного деятеля С.Ю. Витте (1849–1915), тогда великий князь Владимир Александрович заявил, «…что он никогда не дозволит выставить памятник, вылитый по модели князя Трубецкого, так как это представляет собою карикатуру на его брата».

К противникам изготовления скульптуры добавились многие члены комиссии, и, в частности, академик А.Н. Бенуа. Вполне возможно, что предложение итальянского скульптора не воплотилось бы в металле, но ситуацию спасла вдовствующая императрица Мария Федоровна, имевшая влияние на своего сына императора Николая II. Скульптура понравилась Ее Высочеству поразительным сходством с покойным императором, и модель утвердили к отливке.

Итальянский литейщик Эмилио Сперати отливал скульптуру царя в петербургской мастерской Карла Робекки, изготовление фигуры коня заказали на Обуховском сталелитейном заводе. Поисками красного гранита в Финляндии занимался архитектор А.А. Полещук, автором проекта выступил архитектор Ф.О. Шехтель, и его изготовление прошло без П. Трубецкого. На лицевой стороне постамента накладными знаками было набрано: «Императору Александру III державному основателю Великого Сибирского пути».

В газете «Русское слово» от 6 июня 1909 года (№ 128) в статье В. Варварина (В.В. Розанова) «Памятник императору Александру III» сообщалось:

«– Это что такое? – спросил я, удивленный [у С.П. Дягилева. – А. Г.].

– Это проект памятника Александру III.

И я снова взял рисунок в руки и не мог оторваться:

– Это замечательно, это замечательно! Тут все мы, вся наша Русь от 1881 до 1894 года, – чаяния, неуклюжие идеалы, „тпрр-у“, „стой“ политики и публицистики, в которой и я так старался, бывало… Да и все мы, сколько нас!!.. Боже, до чего это верно! До чего это точно! Тут и Грингмут, и М.П. Соловьев, главноуправляющий по делам печати, и Л.А. Тихомиров, и субсидируемое старообрядцем Морозовым „Русское обозрение“, которого никто не читал, оно давало только убытки. Сколько пота… <…>

И. Глыбовский. Модель памятника в мастерской скульптора.

Фото 1901 г.

Огромно, могуче, некрасиво, безобразно даже. И отрубленный хвост, – до чего нужен этот отрубленный хвост! Кажется, это у Крылова в басне кому-то отрубили хвост… нет, крысы отъели у живой щуки хвост. Так разве же у России не „отъели хвост“, несмотря на все ее Сенаты и Государственные Советы и всесословные суды, разные интендантства, старички в отставке и без отставки, и все эти адмиралтейств-крысы и т. п. и т. п., „имена же их Ты, Господи, веси“… Трубецкой ничего не читает, – верно. Ничего даже не знает, – опять верно. Но тогда, значит, он и без чтения, и без знания уловляет, однако, суть вещей, как собака „верхним чутьем“ знает о пролетевшей по воздуху птице… Трубецкой не знает фактов, не следит за политикой, не толкует о событиях и не вслушивается в то, что про события говорят; но это пока только „деревья“, ежедневное, еженедельное, ежемесячное, что от него не закрывает „леса“… Не вслушиваясь, не всматриваясь в подробности, он по виду русских людей, по фигуре русских людей, по лицам и говору русских людей, вот как собака „верхним чутьем“, – знает ту страну, то государство, тот исторический возраст государства, то счастье или несчастье, надежды или безнадежность, которые могли родить и рождают, и вот выслали за границу этих русских людей, которых он все-таки видал же! Я откажусь от своей мысли, что он здесь выразил Россию, если вы мне объясните обрубленный, „отъеденный“ или вырванный, хвост у его клячи… Ведь это – монумент! Боже, кто же не знает, что монументы сплошь бывают великолепные, что „строить памятник“ и „строить великолепие“ – это синонимы? Что же могло побудить его, вдохновить руку его, повести линии… так жалкие, грустные, столь не эстетичные! <…>

Перехожу теперь к этому памятнику, который неделю назад я осмотрел в натуре. Он бесконечно обезображен пьедесталом: розовый гранит, „благородного розового цвета“, отполированный, вылизанный и вычищенный, как бонбоньерка для продажи барышне, и на нем… водружена „матушка Русь с Царем ее“.

Конь уперся… Голова упрямая и глупая. Чуть что волосы не торчат ежом. Конь не понимает, куда его понукают. Да и не хочет никуда идти. Конь – ужасный либерал: головой ни взад, ни вперед, ни в бок. „Дайте реформу, без этого не шевельнусь“. – „Будет тебе реформа!“…Больно коню: мундштук страшно распялил рот, нижняя челюсть почти под прямым углом к линии головы. Неслыханная, невиданная вещь ни на одном, ни на едином памятнике во всемирном памятовоздвигании. Попробуйте-ка объяснить это! Но ведь это – Родичев и Петрункевич в Твери, не Бог знает какой премудрый Родичев, но который вечно бурчит про себя: „Всех закатаю!“. Я сказал, что голова у коня упрямая и негениальная, „как мы все“, „как Русь“, как „наша интеллигенция“. – „Пустите к свету!“. А хвоста нет, хвост отъеден у этой умницы. Между хвостом – или, лучше сказать, „недостатком хвоста“ – и злой, оскаленной головой помещено громадное туловище с бочищами, с ножищами, с брюшищем, каких решительно ни у одной лошади нет, и Трубецкой… явно рисовал не лошадь, а черт знает что! „Вдохновение“, бессознательность!.. Именно так и нужно было: ну, какой „конь“ Россия, – свинья, а не конь. „Чудище обло“, – обмолвился где-то Третьяковский, а Радищев взял это слово в эпиграф к своему „Путешествию от Москвы до Петербурга“. Совершенно соглашаюсь, что Трубецкой ни о каком Радищеве не слыхал, но ведь пространство-то между Москвою и Петербургом, курные избы, голод, темь – те же самые сейчас, какие видел и Радищев; и Трубецкой, одним глазком посмотрев на все это, вот так же точно, как он „не читал Данте“, – инстинктивно выбрал в „верх“ под императора не коня, а „чудище обло“… Зад, – главное, какой зад у коня! Вы замечали художественный вкус у русских, у самых что ни на есть аристократических русских людей, приделывать для чего-то кучерам чудовищные зады, кладя под кафтан целую подушку. Что за идея? – объясните! Но, должно быть, какая-то историческая тенденция, „мировой“ вкус, что ли… „Задом (надо бы сказать грубее) живет человек, а не головой“, – так, должно быть, изъясняют мужики господскую тенденцию к задастым кучерам. Но, вообще говоря, мы „разуму не доверяем“, и это уже что-то более обширное, чем вкус к особым кучерам, хотя удивительно гармонирующее с ним. Даже раскольники, предпочитавшие гореть, чем дать занести свои имена в статистические списки, – и они выразились в этом лошадином „заде“… Трубецкой, который, конечно, видал и удивлялся „большим крупам“ у кучеров, который что-нибудь слыхал о закопавшихся в земле раскольниках, как-нибудь видал и слыхал, хоть и не вслушиваясь, русских спорящих либералов, – все это смесил, соединил в великой безотчетности своей фантазии, своего слепого гения, слепого ума, и посадил упрямую, злую, почти ослиную голову („уперлась вниз по-ослиному“) на громадную полулошадь, полу… Бог знает что… Помесь из осла, лошади и с примесью коровы… „Не затанцует“. Да, такая не затанцует; и как мундштук ни давит в нёбо, „матушка Русь“ решительно не умеет танцевать ни по чьей указке и ни под какую музыку…

„Ничего не поделаешь, – говорит Всадник, – никуда не едет; одни либералишки, с которыми каши не сваришь.“… Благородный, полугрустный, точно обращенный внутрь себя, взгляд Императора удивительно передает его фигуру, его „стиль“, как я его помню; и удивительным образом это уловлено и передано в таком грубом, жестком материале, как бронза. Произошло это оттого, что взгляд Александра III был художественным центром его фигуры и, должно быть, до того выражал его душу, – ту „единую душу“, которая сказывалась и в жестах, в манерах, в постановке шеи и груди, – что, смотря лишь на эти части фигуры в бронзе, вспоминаешь и его взор… Не умею выразить, но когда смотришь от Николаевского вокзала на памятник, то хотя замечаешь, что собственно черты лица не абсолютно похожи, немножко чужды живому памятнику лица Царя, но зато „весь Царь“ необыкновенно похож на когда-то виденную, единственную, ни с кем не смешиваемую фигуру, и похож не только в фигуре, но и преимущественно в голове, и вот в этом взоре… Мне кажется, что „взор человека“ образует не одно глазное яблоко, но именно вся фигура; и ведь у впервые встречаемого человека нам кидается в глаза его „взор“ еще издали, при входе в комнату, когда мы не различили цвета его глаз и их блеска. „Взор“ – это „как глядит человек“, манера, метод смотрения. И у Трубецкого Александр III „глядит“ так, как мы видели, видали.

„Ничего не поделаешь! Не едет…“. Перед ногами – круча, и путь далек. Николаевский вокзал открывает Сибирскую дорогу. „Много всякого народа перебывало в Сибири“, – от петровских раскольников до декабристов „и так далее“… Упрям конь и ни под шпорами, ни под музыкой не танцует. На сем „чудище облом“ царственно покоится огромная фигура, с благородным и грустным лицом, так далеким от мысли непременно кого-нибудь задергивать, куда-нибудь гнать. <…>

На розовой бонбоньерке! Черт знает что такое! Мне, спустя год или два, Дягилев передавал о Трубецком, что он измучен „переделками“, которых требуют приближенные ко Двору люди, с таким весом, перед которым он должен был уступить. Не был доволен проектом покойный Великий Князь Владимир Александрович, – и детали были изменены. Гораздо лучше был постепенный подъем всадника до обрыва, перед которым он остановился. Это закругляло всю мысль, это в самом деле передавало „Россию“ и „Царство“ до 1904 и 1905 годов. И, конечно, все это было хорошо… как у Фальконета, только – в другом стиле, совершенно в другом!..

„Сапоги-то на Царе делало наше интендантство“. Ну и что же, конечно, – не парижские сапоги, не сапожки; но Русь топтана именно такими сапогами, – сапожищами. И до чего нам родная, милая вся эта Русь, – и сапоги, и даже самое интендантство, где если не я подвизаюсь, то подвизался мой троюродный дедушка. Ну и что же, все мы – тут, все – не ангелы. И плутоваты, и умны, и лгунишки при случае, и на циничный анекдот мастера, и тоскующую песнь спеть – тоже мастера. Вильгельму II пусть воздвигают великолепный монумент, но монумент Трубецкого, – единственный в мире по всем подробностям, по всем частностям, – есть именно наш русский монумент…».

Скульптуру водрузили на постамент на площади в ноябре 1908 года, запечатав памятник дощатыми щитами. На постаменте красовалась надпись: «Императору Александру III державному основателю Великого Сибирского пути».

Торжественная церемония открытия состоялась на Знаменской площади 23 мая 1909 года, правда, скульптора не пригласили – Николай II с трудом принял его творение, и еще до официального открытия в столице поговаривали, что царь планировал убрать статую из Санкт-Петербурга и отправить ее в провинцию, а на площади поставить новый памятник своему отцу. На торжестве присутствовали император Николай II, императрица Александра Федоровна и высший свет Империи. Богослужение и освящение монумента провел митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Антоний (Александр Васильевич Вадковский).

Памятник императору Александру III. Фото 2012 г.

В тот момент, когда памятник раскрыли, присутствовавший на церемонии художник Илья Ефимович Репин громко воскликнул (по воспоминаниям К.И. Чуковского): «Верно! Верно! Толстозадый солдафон! Тут он весь, тут все его царствование».

Скульптура П. Трубецкого вызвала неоднозначную реакцию и у искусствоведов. Так, памятник раскритиковал и известный специалист барон Николай Николаевич Врангель, но во многом совершенно необоснованно – скульптор очень точно выразил не только характер Александра III, но и его внутреннюю политику, и страну, раздавленную официозом квасного патриотизма и православия.

Довольно быстро появились отклики в виде стихотворений, часть из которых была в явно оскорбительной для умершего государя форме.

Конная статуя Александра III стала частью любопытного набора царских скульптур, мифологической петербургской группы «Три богатыря»: Петр I – Николай I – Александр III. Смысл этой тройки в год 300-летия Дома Романовых удачно выразил поэт Валерий Яковлевич Брюсов в стихотворении «Три кумира».

 
В этом мутном городе туманов,
В этой тусклой безрассветной мгле,
Где строенья, станом великанов
Разместились тесно по земле, —
 
 
Попирая, в гордости победной,
Ярость змея, сжатого дугой,
По граниту скачет Всадник Медный,
С царственно протянутой рукой;
 
 
А другой, с торжественным обличьем,
Строгое спокойствие храня,
Упоенный силой и величьем,
Правит скоком сдержанным коня;
 
 
Третий, на коне тяжелоступном,
В землю втиснувшем упор копыт,
В полусне, волненью недоступном,
Недвижимо, сжав узду, стоит.
 
 
Исступленно скачет Всадник Медный;
Непоспешно едет конь другой;
И сурово, с мощностью наследной,
Третий конник стынет над толпой, —
 
 
Три кумира в городе туманов,
Три владыки в безрассветной мгле,
Где строенья, станом великанов,
Разместились тесно по земле.
 

1 декабря 1913 года

В феврале 1917 года Знаменская площадь с памятником императору Александру III в центре превратилась в площадь Восстания. В новом названии увековечены события субботы 25 февраля 1917 года.

На Знаменской площади в Февральские дни 1917 г. Худ. Р.Р. Ференц.

В сборнике свидетельств о 1917 г. «Падение царского режима» бывший командующий войсками Петроградского военного округа генерал Сергей Семенович Хабалов (1858–1924) сообщил следствию следующее: «25-го произошло нижеследующее: толпа на Невском была гораздо больше, чем в предшествующие дни, и с утра, как я докладывал, появились красные флаги с революционными надписями. На Знаменской площади, местный пристав Крылов, поднявший руку, чтобы отнять флаг и арестовать флагоносца, был убит».

Насильственную гибель пристава подтверждал и заместитель министра внутренних дел генерал-лейтенант Павел Григорьевич Курлов (1860–1923), но он утверждал, что Крылова зарубил шашкой казак, причем приказ отдал офицер, от которого пристав требовал рассеять толпу.

С ночи 24 февраля Знаменскую площадь блокировали казаки 1-го Донского полка, солдаты Павловского полка и запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка. Волынцев было больше всего. События развивались так. Из оцепления, неожиданно для полиции и военных выскочила девушка и побежала к памятнику Александру III. Около монумента она упала, сраженная пулей, которую выпустил один из офицеров Волынского полка. Это событие привело демонстрантов в ярость, и толпа прорвала оцепление и заполнила всю площадь. На площади толпились рабочие с разных столичных заводов, были здесь студенты, служащие, женщины и даже дети. Никаких противоправных действий демонстранты не предпринимали, многие из них пели песни, некоторые выкрикивали лозунги «Амнистия!», «Свободу!» и «Ура!».

Командир конного отряда полиции ротмистр Крылов подбежал к казакам 6-й сотни, которые стояли со стороны Николаевского вокзала и Гончарной улицы, и приказал стрелять в горожан, однако солдаты отказались выполнить приказ. Ротмистр в порыве гнева ударил одного из солдат – Доценко, за что находившийся рядом полный Георгиевский кавалер подхорунжий Макар Герасимович Филатов рубанул офицера полиции саблей.

На следующий день все солдаты лейб-гвардии Волынского полка отказались выполнять приказы командиров. Ротой волынцев со стороны Гончарной улицы командовал штабс-капитан Александр Густавович Слефохт (1888 – после 1936), который и отдал приказ открыть огонь – солдаты не подчинились. Капитан требовал и требовал, но ружья молчали. Подобные же приказы отдавали штабс-капитан Александр Николаевич Четыркин (1895–1918) и прапорщик Василий Константинович Воронцов-Вельяминов (1896–1919). Со стороны Старо-Невского проспекта размещалась 2-я пулеметная команда под началом штабс-капитана барона Константина Оттокаровича Тизенгаузена (1890–1965), отдавшего приказ расстреливать пребывающих на Знаменскую площадь демонстрантов. Когда солдаты отказались, он выхватил у ефрейтора Михаила Миронова винтовку, встал на колено, прицелился и выстрелил в женщину, стоявшую на Гончарной улице, кроме того, восемь раз выстрелил, но не попал в подростка, танцевавшего на Гончарной улице.

С приходом к власти большевиков по России прокатилась кампания по борьбе с памятниками ненавистного царского режима. Но вот что удивительно, памятник Александру III власти не тронули ни в первые годы советской власти, ни в 1920-е годы, хотя проекты, очевидно, существовали, как и разрабатывались проекты по сносу Медного всадника и Александровской колонны. А сколько монументов царям сбросили с пьедесталов? Сотни! Причем, если петербургские монументы Петру I (на Сенатской пл.) или Николаю I (на Исаакиевской пл.) в силу времени и иных обстоятельств еще признавались большевиками памятниками истории, то скульптура императора Александра III точно нет, так как была на площади Восстания новехонькой, только что установленной и исторической ценности для власти трудящихся не имела. Ко всему прочему, ненависть к последнему русскому царю, открывавшему этот памятник, в первые годы советской власти была беспредельной. Всё это говорит о том, что судьба монумента на площади Восстания в большевистской России должна была быть предрешена. Но, нет! Государь-император простоял в центре города Ленинграда до 1937 года, причем его не переплавили, не сломали, а сняли и перевезли на склад Русского музея. Прав оказался философ и публицист Василий Васильевич Розанов (1856–1919), восхищавшийся работой итальянца с русской фамилией Трубецкого, в которой на сундукообразном постаменте возвышается «матушка Русь с Царем ее».

Памятник императору Александру III закрыт праздничной инсталляцией 7 Ноября. Фото 1919 г.

Праздничная инсталляция 7 Ноября. Фото 1927 г.

Но памятник царю стоял на площади Восстания не просто так – его использовали для соответствующей пропаганды. В 1922 году Петросовет решил украсить постамент стихами пролетарского поэта Демьяна Бедного. Камнетесы, усердно работая соответствующими инструментами, нанесли на финский полированный гранит слово «Пугало» и четверостишие, написанное от имени Александра III:

 
Мой сын и мой отец при жизни казнены,
А я пожал удел посмертного бесславья:
Торчу здесь пугалом чугунным для страны,
Навеки сбросившим ярмо самодержавья.
 

Под стихами большими буквами рабочие выбили: «Александр III». Участвовал памятник и в праздничных советских инсталляциях, хотя закрывать скульптуру начали уже после Февральской революции. То вокруг монумента возводили что-то типа склепа, в котором хоронили старый мир, то возводили вокруг скульптуры клетку и «сажали» царя в стилизованную тюрьму. Пришло немного времени, и сменилась эпоха – смеяться над проклятым прошлым просто так было нельзя, скульптуру демонтировали, а гранит от постамента после войны использовали при сооружении памятника композитору Н.А. Римскому-Корсакову (на Театральной пл.) и под бюсты героев в парке Победы.

Памятник Александру III власти вернули городу в 1994 году. Но какая ирония – скульптура царя заняла место «ленинского» броневика перед великокняжеским Мраморным дворцом.

Площадь Восстания в 1930-е гг.

На постаменте памятника стихи Д. Бедного. Фото. 1936–1937 гг.

Лишившись конного памятника императору Александру III, центр площади Восстания остался незанятым сравнительно недолго. После Второй мировой войны на месте монумента разбили аккуратный сквер, а в 1953 году установили гранитный памятный знак, на лицевой полированной стороне которого было начертано: «Здесь будет сооружен памятник В.И. Ленину. Заложен в день празднования 250-летия Ленинграда».

Установка памятника лидеру большевиков так и не состоялась, итальянский скульптор Паоло Трубецкой в это время уже умер – он точно бы изваял запоминающийся монумент вождю мирового пролетариата. Проекты новых ленинских монументов, очевидно, для площади Восстания не подошли, хотя предлагался, например, памятник в виде большой головы, установленной на невысоком постаменте.

Бутафорский памятник Л.Н. Толстому. Фрагмент из кинофильма «Невероятные приключения итальянцев в России». 1973 г.

Несколько дней или недель площадь Восстания украшал памятник писателю Льву Николаевичу Толстому – на высоком постаменте покоился бюст гениального романиста. Этот памятник-декорацию поставили для съемок кинокомедии режиссеров Эльдара Александровича Рязанов и Франко Проспери «Невероятные приключения итальянцев в России», которые проходили летом 1973 года. В этом фильме один из героев сообщает, что памятник посвящен 50-й годовщине со дня смерти писателя, то есть, «установлен» в 1960 году. Бутафорский памятник Л.Н. Толстому дополнили небольшим фонтаном со стороны Лиговского проспекта. Но фильм режиссеры сняли, рабочие разобрали и вывезли все декорации, а центральную часть площади Восстания власти города забыли на десять лет.

Все изменилось в начале 1980-х годов, в преддверии празднования 40-й годовщины Победы над фашистской Германией.

Все основные решения в жизни города в то время принимались в Обкоме КПСС, то есть в Смольном, и подготовка Ленинграда к празднованию 9 Мая 1985 года началась за два года до указанной даты. На совещании у первого секретаря обкома Л.Н Зайкова в числе прочих присутствовал главный художник города Александр Иванович Алымов (1923–1998), и чиновники обсуждали план мероприятий будущего праздника. В процессе разговора возник, что естественно, вопрос о реализации указа Верховного Совета СССР о городах-героях.

Площадь Восстания. Фото В.С. Лукьянова. 1983 г.

Автор обелиска в мастерской. Фото 15 апреля 1983 г.

Указ ВС СССР «Об утверждении положения о высшей степени отличия – звании „Город-Герой“» вышел 8 мая 1965 года. Документ, в который позднее внесли ряд изменений, определял, что звание «Город-Герой» как высшая степень отличия (первоначально – почетное звание) присваивается городам, трудящиеся которых проявили массовый героизм и мужество в защите страны в Великой Отечественной войне.