Текст книги "Путешествие в Рай-Город"

– Усёк, – согласился Дима.

– Ну, тогда приступаем! – увлечённо потянула его к себе «мама», но в эту минуту по всему огромному пространству пентхауса раздался какой-то серебристый, переливчатый трезвон.

– У-у-у! Кого-то черти принесли! – с досадой возмутилась «мама» и отстранилась от любовника, прислушиваясь к мелодичной трели. – Кто бы это мог быть?!.. Может, не открывать?!..

Она на пару минут задумалась, словно ожидая и даже надеясь, наверное, в тайне, что перезвон прекратится, и ей не придётся отрываться от любимого занятия.

Однако посетитель был настырен, и «мама», насупившись, недовольно поднялась с постели, накинула белый махровый халат, который валялся, в порыве страсти сброшенный ещё утром на пол, у огромной, как гигантская круглая таблетка, кровати, бросила на Диму взгляд полный сожаления и, удаляясь, произнесла:

– Надеюсь, что это ненадолго… Я скоро!.. Жди! Не уходи никуда!!!

«Куда я денусь с подводной лодки на сто каком-то там этаже?! – с иронией ухмыльнулся про себя Дима, раздумывая о том, как много нового он узнал о сексе за такое короткое время. – Однако, его слишком много! Можно даже сказать, что чересчур! Как говориться, то густо, то пусто!.. Или наоборот!..»

Глава 12.

Вдруг Дима понял, что попал в какой-то иной сон. Видимо, как и говорил Летарген, ему «включили» завесу.

Качество сна сразу же стало другое: какой-то набор ничего не значащего бреда.

Едва он зашёл в знакомый захолустный магазинчик, как тут же почувствовал это.

Здесь было довольно-таки оживлённо. По квадратному залу магазина у прилавков расположенных вокруг, по его периметру во всех отделах шла бойкая торговля. Народ что-то покупал.

Дима пришёл за картошкой.

Покрутившись по залу, он подошёл к отделу справа от входа, в котором сидели две продавщицы, одна поинтереснее и помоложе, вторая пострашнее и постарше, и беседовали, но больше слушали, точно сочувствуя, какому-то мужику, которого Дима хорошо знал, но никак не мог вспомнить по имени. Тот сидел, пригорюнившись, прямо у них в отделе и, прислонившись к стене, рассказывал, обращаясь почему-то теперь к нему: «Тебе хорошо! А я вот могу только два дня в неделю выходить из дома, потому что остальное время вынужден сидеть за пультом и охранять деньги. Нас всего четверо, и каждый по очереди дежурит!»

Дима не мог вспомнить, кто этот дядька, но прекрасно знал, что это владелец магазина автозапчастей.

– А вы поставьте сигнализацию! – посоветовал он ему. – Тем более вас же четыре брата, можете договориться.

Вдруг Дима понял, что все его попытки разбогатеть тщетны, потому что бизнес можно сделать только с братьями.

– Да! – согласился с ним дядька, но так и не тронулся с места, продолжая сидеть в отделе.

Дима хотел ещё что-то сказать, рассказать про себя, похвастаться тому, что разорился, но, тем не менее, всё равно чувствует себя хорошо: «Я вот остался без всего и не жужжу!» – но почему-то передумал и потерял всякий интерес к продолжающему рассказывать о своей судьбе мужчине, а обратился к продавщицам:

– Завесьте-ка мне картошки, – соображая, что ещё купить.

Мужик в отделе тут же куда-то исчез, а продавцы деловито заходили по нему в поисках товара.

– Осталась только молодая! – сообщила, найдя кулёк с картошкой, молодой продавщице старая. – Да и то…

Она принялась рыться где-то внизу, среди пакетов с овощами, не в силах ничего найти.

Дима перелез через прилавок к ним в отдел и поднял с цементного пола какой-то кулёк. Оттуда торчал странный овощ, похожий на патиссон, но с совершенно другим названием.

– Это…, – продавщица постарше произнесла какое-то незнакомое название, которое тут же вылетело у Дима из головы, – его берут вместо кабачков.

– А-а-а, да, – согласился Дима, припомнив, что так оно и есть, положил пакет на прилавок, а сам перелез обратно в торговый зал и попросил оттуда снова. – Завесьте мне картошки!..

Продавщица, та, что постарше, стала набирать что-то где-то визу, так, что невозможно было разглядеть, что она там делает, хотя Диме очень хотелось увидеть, что она там кладёт ему в пакет. Наконец, женщина поднялась с колен, держа перед собой небольшой прозрачный пакет, в котором было с полдюжины странных, но крупных картофелин, всех в ямах и наростах. Она пошла с этим кульком через весь отдел и уже за поворотом прилавка, за его углом, завесила эту странную кочковатую картошку и сообщила оттуда «молодой» продавщице:

– Два килограмма двести тридцать два грамма, на две тысячи девятьсот тридцать два рубля…

Услышав баснословную сумму, которую ему надо заплатить за покупку, Дима сразу же захотел сказать продавщицам: «Нет, пожалуй, мне такой картошки не надо, а то меня жена убьёт!» – он, конечно же, знает, что молодая картошка всегда дороже «старой», но цена уж слишком велика, – но почему-то не решился этого сделать, а только спросил у «старой» продавщицы, сколько стоит картошка, и бросил небрежно через прилавок «молодой» продавщице пластиковую карточку, чтобы та сняла с неё деньги, сам продолжая про себя недоумевать, почему с него так много взяли.

– Пятьдесят один рубль! – ответила ему небрежно «старая» продавщица, уже занятая другими делами, деловито расхаживая по отделу.

Карточка, которую бросил Дима, пролетела мимо «молодой» продавщицы и упала куда-то под прилавок, на пол. Та нагнулась, подняла её, и он извинился, что поступил так небрежно.

– Простите, не расслышал: сто пятьдесят один рубль? – переспросил Дима у продавщицы в возрасте.

– Пятьдесят один! – повторила та. – А что вы хотели: доставка дорогая!

Дима почему-то знал, что картошку привезли из Китая: откуда же могу привезти «молодую» картошку зимой?

«Молодая» кассирша списала с карточки деньги за покупку и вернула её Диме, а сама почему-то, взяв в руки его небольшой кулёк с покупкой, вышла из магазина.

Дима остался у прилавка в недоумении, всё ещё силясь понять, правильно ли ему посчитали за покупку, но чувствуя, что его обманули. Сделать это в уме никак не получалось, и тогда он, навалившись на прилавок, спросил у «старой» продавщицы, которая уже вовсю была занята другими делами, деловито шныряя по отделу и не обращая уже на него никакого внимания, где её «молодая» напарница.

– Она сейчас вернётся! – ответила та, всё так же деловито перемещаясь по отделу.

– Простите, вы не могли бы дать мне калькулятор! – попросил он её, от неловкости и волнения, что усомнился в честности продавца, сосредоточившись на наблюдении, как его палец давит на широком, светлом прилавке комочки земли, упавшие, видимо, с овощей, тут же рассыпающиеся в серый песок, не в состоянии успокоиться из-за суммы покупки, понимая, что это большие деньги. – Что-то я не могу сообразить, сколько вы с меня взяли!

Продавщица протянула ему большой чёрный калькулятор с большим экраном и такими же большими кнопками.

– А где ваша подруга?! – поинтересовался он у неё, понимая, что прошло довольно много времени, уже и народу в торговом зале не стало: он остался один, а продавщицы с его пакетом всё нет.

– Ой! Вы только не шумите! – предупредила его «старая» продавщица. – Знаете, она такая: долго на одном месте работать не может! Хвостом махнула, фыркнула и пошла!

Дима всё ещё не оставлял попытки посчитать на калькуляторе, сколько же с него должны были взять, но, хотя и помнил сумму, цену и вес картошки, ему это никак не удавалось. Вдруг, как-то в уме поняв, что ему до того долго не удавалось: сумму надо разделить на вес, – он мигом сообразил, что цена картошки выходит где-то около четырёхсот рублей за килограмм. Тут ему стало ясно, что за покупку продавщица постарше не просто неправильно посчитала, – ошиблась, там, на рубль или два! Да нет, его просто нагло надули! К тому же жаловаться было не с чем и не на кого: у него не было ни товара, который он купил, ни самой продавщицы, которая производила расчёт, а та, что ему вешала, бегала по отделу как ни в чём не бывало, занятая своими делами, будто Димы уже и след простыл, как и прежде, не обращая на него никакого внимания.

Понимая, что прошло много времени с тех пор, как продавщица помоложе вышла из магазина и канула в неизвестность с его картошкой, Дима перестал вести себя спокойно, потому что всякая надежда на то, что та вернётся, испарилась, да и из покупателей в торговом зале остался один лишь он.

– Где у вас тут директор?! – поинтересовался он у той, что деловито сновала по отделу, не обращая на него никакого внимания. – Вы меня в восемь раз обсчитали?!..

Дима негодовал с каждой минутой всё сильнее, но продавец за прилавком вела себя так, словно его уже и нет. Да и с чем было идти жаловаться?.. Товара нет, чек унесли!..

– Где директор, я спрашиваю?!..

– Ой, молодой человек! Не кричите, и без вас тошно! – раздался сзади чей-то возмущённый голос.

За его спиной что-то лопнуло, затрещало так, что невозможно было терпеть.

Дима обернулся и… проснулся.

То, что это уже не сон, он понял как-то сразу: лежит на чьей-то постели, но мало того, что голый, да ещё и не накрытый одеялом! Это просто свинство!

Дима почувствовал, что замёрз так сильно, будто пролежал так, наверное, полгода…

Где он оказался?! В ночлежке?!.. Нет, конечно! У «мамы»?! Тоже не похоже!..

И тут Гладышев понял, что лежит на огромной кровати в спальной Вероники.

Как он здесь очутился?!..

Смутные воспоминания начали вползать в его голову…

Да-да, он приехал из Москвы, Веронику схватили кавказцы, а он вышел «в свет»… Нет, не в чём мать родила, но одетый девкой! Подцепил Анжелу, представившись сестрой Бегемота… А дальше?!.. Дальше что?!..

У Димы зуб на зуб не попадал, он почувствовал, как окоченело и дрожит теперь, словно под электротоком, его тело, как оно замёрзло до каждой, самой последней клеточки!..

А Гвоздя-то убили!.. И теперь его ищут менты, будто это сделал он! Вот почему он спрятался на квартире Вероники! Вот зачем он переодевался в женское платье!

Дима хорошо помнил, как начинался сон: ангела Летаргена, который утверждал, что снится ему уже во второй раз. Но с этим сном почему-то крепко связано воспоминание, что он находится в ночлежке. Будто бы он заснул в одном месте, а проснулся через много дней и километров в другом! Так, где же он всё-таки оказался: в ночлежке или в квартире у Вероники?!.. И, может быть, всё остальное, что он ещё помнит, ему тоже приснилось?!..

Он почему-то с трудом поднял голову и увидел роскошную кровать, отброшенное с его нагого тела лазоревое атласное одеяло…

Из коридора Вероникиной квартиры всё то время, что он просыпался, оказывается, раздавался какой-то странный, шуршащий, звук, будто рвали ткань или со стены «на сухую» снимали старые обои, отрывая от неё начавшее отходить полотно под таким углом, чтобы оно всё само слезло.

Звук этот длился всё-то время, пока он соображал, где же находится и что с ним произошло, но вот прекратился.

В коридоре послышались приближающиеся к комнате шаги: кто-то направлялся через всю длинную прихожую в самый конец её, в спальню.

«Причём, идёт не разувшись!» – определил по характеру звука шагов Дима, продолжая дрожать от озноба, но не в силах пошевелить ещё ни рукой, ни ногой, чтобы дотянуться до такого желанного теперь одеяла и укрыться.

В спальню зашла Анжела.

Увидев, что Гладышев проснулся, она испуганно взвизгнула и просто обомлела от ужаса, будто столкнулась с привидением, обмерла вся на пороге спальни и схватилась руками за сердце.

Однако в следующую секунду, поняв, что это не привидение, а живой человек, Анжела бросилась на него, прямо в постель, с кулаками и перекошенным от злости лицом:

– Гладышев! Ты идиот, да?!..

Дима почувствовал, что может шевелиться, и тут же инстинктивно набросил на себя одеяло.

В следующую секунду Анжела влетела на кровать и принялась неумело, по-женски, его что есть силы колошматить.

– Гладышев!.. Ты идиот, да?!

– Почему я идиот?! – Дима пытался отбиваться от набросившейся на него девчонки.

– Ты знаешь, как напугал меня?! – та не в состоянии была остановиться и, что было силы, лупила теперь его по лицу, по голове, по плечам, торчащим из-под одеяла.

– Да что такое! – возмущался, пока она лупцевала его, он, не в состоянии выбраться из-под одеяла, прижатого Анжелой сверху так, что даже шевельнуться было невозможно. – Дай мне вылезти!..

– Нет!.. Ты идиот, Гладышев, да?! – не унималась Анжела. – Я из-за тебя в Москву не поехала!.. Придурок!..

– Да что такое?! – Дима приложил все усилия, какие только нашёл в себе, чтобы сбросить с себя разбушевавшуюся девчонку. – В чём дело?!..

Ему это, наконец, удалось, и Анжела вместе с одеялом кубарем скатилась с кровати на пол.

Дима вскочил и встал на постели, чувствуя себя неловко из-за своей наготы. Но Анжеле было всё равно, она вообще не обращала на это внимания:

– Гладышев! Ты в своём уме?!..

– Нет!.. Это ты – в своём уме?! – с негодованием переспросил у неё он, выхватив край одеяла, потянув его на себя и постаравшись прикрыться. – Ты чего на меня набросилась, дура?!..

– Как чего?! – возмущённо ответила Анжела, но вдруг отвернулась от него, села на краю огромной кровати и тут же принялась рыдать, закрыв лицо ладонями. – Разве можно так пугать людей, идиот!..

– Да ты объясни, что произошло! – с недоумением подсел к ней Дима.

– Как «шо»?!.. Как «шо»?! – перешла на привычный «сумский суржик» Анжела. – Да ты проспал, знаешь сколько?!..

– Нет, – честно признался Дима.

– А ты выгляни в окно! – посоветовала ему, продолжая рыдать, Анжела.

Дима обернулся к окну и вдруг почувствовал, что там вовсе не зимняя погода.

Хотя земли не было видно, небо было по-летнему глубокое, солнце стояло высоко, почти в зените.

Он перелез через кровать, сделал пару шагов до окна и… обомлел.

На улице всё было зеленым зелено.

Дима распахнул окно настежь. В комнату ворвался горячий воздух июньского полуденного зноя.

Где-то внизу, в зарослях сочной листвы, повсюду: в аллеях у драмтеатра, в парке, что был дальше под взгорком, в пойме реки – вовсю наперебой щебетали птицы, раздавались визги и гогот детей, балующихся и с ума сходящих от летнего солнцепёка.

Дима обернулся к Анжеле, которая продолжала рыдать:

– Объясни, что со мной произошло!

– Думаешь, я знаю! – ответила она. – Мы покурили травки, потом тебе мало показалось, так ты ещё и «молочка» выпил, хотя я тебя предупреждала, что не надо! А потом, – бац, – и не проснулся! Я, честно говоря, думала, что ты умер, потому что никаких признаков жизни от тебя не исходило!.. Даже Циню позвала, чтобы он посоветовал, что с тобой делать.

Мы сначала хотели тебя, пока ты не воняешь, вынести из квартиры и закопать где-нибудь, но потом я решила, что это не правильно, что нельзя вот так вот человека хоронить, и оставила тебя здесь лежать, – будь что будет. Да оно и правильно!.. Прикинь, если бы нас с трупом менты где-нибудь застукали…

– С каким… трупом! – Дима не понимал, о чём она говорит.

– Ну, с каким трупом?! – удивилась Анжела. – С твоим, разумеется!.. Если бы нас менты повязали, так точно от кутузки не отделались бы. Да и не по-людски это – хоронить человека в безымянной могиле, … тем более, не кого-нибудь, а какого-никакого, но приятеля.

Поэтому я Цине говорю: пусть лежит, разлагается здесь, признаков насильственной смерти нет, мало ли что случилось, и мало ли от чего он мог окочуриться! Зачем нам на себя брать такую ответственность, тем более, ни за что: мы-то к твоей смерти причастны не были, сам помер…

– Кто … помер?! – снова не мог понять Дима.

– Да как – кто?!.. Ты же!.. Ты же и помер!

– Да я не помер! – пожал он плечами.

– Это я потом уже поняла, что не помер ты! – махнула на него рукой Анжела. – Дурак! Знаешь, сколько событий за это время произошло?! Я собиралась с Циней в Москву ехать, клофелинщицей работать, но из-за тебя не поехала: надо было проведывать кому-то, что тут с тобой происходит!.. Да и хорошо, что не поехала! – тут же махнула снова, на этот раз облегчённо, рукой Анжела. – Девок, вон, что туда попёрлись, повязали всех!.. Правда, Циня ушёл!.. Едва ноги унёс. Тут вон опер с Москвы приезжал до меня! Допрашивал… С пристрастием допрашивал, – мечтательно вспомнила о чём-то девчонка. – Как сейчас помню: старший лейтенант Федулов!.. Ох, и дал он мне жару!.. Всё пытал и пытал!.. Кстати, нашу «артягу» когда-то закончил, но это ещё при Советском Союзе было, … в Германии служил, жена тут у него первая, сумская, где-то на Роменской живёт. С ним ещё какой-то грузин был, «Дзыр» кличка. Федулов говорил, что это его «понятой». Он как сам устанет меня пытать, так и говорит ему: «Понятой Дзирквадзе, займитесь подозреваемой, а то я устал уже!» … Они меня на какой-то конспиративной квартире держали, говорили, что дело абсолютно секретное, и, чтобы «расколоть» всю сумскую преступную группировку, им нужно соблюдать скрытность расследования… Целых две недели они меня допрашивали и пытали, – Анжела закатила под лоб глаза, вспоминая «ужасы» пыток. – Ой, как пытали, ой, как пытали!.. Но я им ничего не сказала! Так они ни с чем в Москву обратно и укатили. Правда, одного кореша своего за мной прикрепили, вместо себя, местного мента. Щербина – его фамилия. Он теперь иногда приходит и допрашивает меня в рамках того секретного дела… Но ему в пытках до Дзирквадзе, а, особенно, до Федулова – ой, как далеко!.. Не дорос! Правда, что меня прикалывает, так это его подпольная кличка – Румпельштильзен… Что за погоняло такое дурацкое?!.. Вроде бы русский… Ну!.. В смысле: хохол! Правда, тоже в Германии служил… Слушай! У них тут какая-то настоящая международная мафия получается. Говорят, что учились все в одной, в какой-то там восьмой, батарее… Я не знаю, что там у них за батарея такая, – по мне, так, батарея – это батарея, вон, под окном!.. Одного не пойму: все «артягу» позаканчивали, и все в «ментовке» служат… Как такое может быть?!.. А тут ещё вместе с этим ментом местным СБУшник, – Шама, кажется, его фамилия, – повадился ходить меня пытать! Так тоже, оказалось, – их корешок! Тоже вместе с ними артучилище закончил!.. Это просто какая-то мафия! Ничего не пойму!..

Гладышев долго ещё слушал её бред, пытаясь всё-таки сообразить, что с ним на самом деле произошло … или даже происходит, где он был, а где не был, что было сном, а что – явью, – на самом деле…

Глава 13

Однако «мама» вернулась обратно не одна.

С ней была какая-то женщина, примерно, её возраста. Но та выглядела на порядок хуже «мамы», и Гладышев сразу понял, что она и намного беднее неё.

Женщина вся была озабоченна чем-то, выглядела грузно, но всё же успела бросить завистливый взгляд на кровать, где под газовым балдахином в стразах «Сваровски», среди красных и белых подушек и одеял можно было всё-таки без труда различить юное тело очередного «мачо» хозяйки квартиры, ещё не остывшее от только что прерванной любовной игры.

«Мама» удалилась в кухонную зону, унеся с собой приборы и остатки их завтрака, и пока она там что-то готовила, гостья бесцеремонно пялилась на огромную кровать, на которой лежал Дима. Ему было неприятно ощущать этот наглый взгляд, и, хотя газовая занавеска и некоторое расстояние скрадывали его от пристального взора незнакомой беспардонной особы, Гладышеву стало не по себе, и он потихоньку натянул одеяло по самый подбородок. Да и было бы на что смотреть! Атлетических форм сложения, которые так привлекают дам, – с огромными мышцами, мощным торсом, кубиками пресса, буграми бицепсов и трицепсов, накачанными ногами, – у него не было. Впрочем, «мама» говорила ему, что на такие экспонаты на глянцевых журналах клюют только дуры, потому что стероиды, которыми без сомнения пользуются эти «качки», напрочь убивают мужскую сущность, отнимая у неё все силы. «А ты худощав, а, значит, злоебуч! – смеялась «мама». – У тебя вся сила в корень пошла! Поэтому я тебя и выбрала!..»

Впрочем, иногда Диме казалось, что «мама» выбрала его не только из-за этого. Была какая-то загадка в той встрече у «Космоса». Но неизвестных переменных в ней было столько, что она не тянула даже на наитие: так было всё покрыто в той истории таинственностью и неясным мраком, что на поверку выходила простая, нелепая случайность, волею которой он и оказался сейчас в этой белоснежной постели на огромной, похожей на большую таблетку, кровати, скрытой от посторонних глаз газовым балдахином, свисающим по кругу с потолка…

«Мама» вернулась к своей гостье, неся в руках высокий серебряный кофейник, сделанный под восточный кувшин с откидывающейся крышкой, и поднос с небольшой тарелкой, на которой лежала пара сваренных яиц, пара ломтей ржаного хлеба, а на ободок её были посажены две пары жирных клякс из майонеза и горчицы. Она напевала какую-то странную, будто в оперетте, песенку:

…Меня просила птичка:

«А ну-ка, съешь яичко!» …

Она была теперь в весёлом расположении духа, словно забыв, что незваный визит отвлёк её от более чувственного увлечения, чем второй завтрак в компании нежданной гостьи.

Та, едва завидев «маму», отвернулась, сделав вид, что смотрит в другую сторону, куда-то на стеклянную стену, за которой плыли низкие хмурые облака, порошил снег, и лишь где-то внизу виднелись далёкие кварталы Москвы.

– Всё пополняешь свой гарем?! – съязвила неожиданно гостья.

Но «мама» то ли не услышала, потому что была ещё на подходе, то ли пропустила мимо ушей эту ехидную реплику, то ли сделала вид, что та ничего и не произнесла, потому что ей так было проще.

Она подсела к ней рядышком, по-приятельски толкнула женщину в бок своим бедром, как бы призывая к более тесному и доверительному общению, и потянула руку к кофейнику, чтобы налить кофе.

– Ой, чашки забыла! – словно спохватилась она. – Анфиса, будь другом, принеси из барной стойки чашечки… Знаешь, такие маленькие кругленькие, с интересным рисунком!.. Ну, те, что тебе так когда-то понравились!

Анфиса встала и грузно пошла в кухонную зону огромной квартиры-студии, а «мама» обернулась к Диме и, приложив пальчик к губам, дала понять, чтобы тот не высовывался…

Женщины не спеша принялись за трапезу, тихо переговариваясь между собой о каких-то делах. И, хотя Дима лежал на своей огромной постели довольно-таки далеко от зоны отдыха, в которой располагалась обеденная группа, – тройка небольших белоснежных канапе, стойка с аппаратурой и огромный прозрачный квадрат супермодного телевизора, свисающий на толстой трубе с невысокого по сравнению со «стадионной» площадью апартаментов потолка, – до него благодаря изумительной акустике огромного помещения хорошо доносились слова этого разговора.

– Ты представляешь?!.. Эта сучка украинская каким-то образом удрала, оставив меня с носом! – жаловалась гостья. – Она осталась должна мне кучу бабла!..

– Ну, и что ты предлагаешь?! – участливо, но как-то наиграно, спрашивала хозяйка дома. По интонации было видно, что ей дела гостьи малоинтересны.

– Помоги мне её найти! – просила та. – Я получу с неё своё!.. Ты получишь с неё своё!..

– Да я, в общем-то, и не бедствую! – признавалась «мама». – Мне её поиски обойдутся дороже, чем просто забыть про это происшествие. Где я её буду искать-то?!.. Ты представляешь, сколько я заплачу ребятам за то, чтобы её найти и привезти?!.. Да и, – я больше, чем уверена, – с неё и взять-то нечего: голытьба! Нутром чую!..

– Анфиса!.. Помоги! Я в долгу не останусь! – не унималась странная гостья.

– Сдалась она тебе?! – стояла на своём «мама».

Однако вдруг в их напряжённой беседе воцарилась какая-то странная тишина, и после долгой, очень долгой паузы, хозяйка огромной роскошной квартиры, наконец, сказала:

– Ладно!.. Оплачиваешь расходы моим ребятам, и они её найдут!..

– Спасибо тебе! – обрадовалась гостья.

– Я вот только не пойму, зачем тебе это?! Думаю, что даже расходы не окупятся…

– А мы её к тебе определим! Назначим в отработку ей, – скажем, – миллион долларов!.. Отработает – так отработает! Сдохнет – так и поделом ей!..

– Миллион долларов?! – удивилась хозяйка дома. – Это круто!.. Мне ни одна девочка не принесла столько денег за всё время работы!..

– Да что ты теряешь?! – не унималась гостья. – Найдём, поставим на бабки!.. Пусть работает! Тем более, поиски оплачиваю я…

– Сдалась она тебе?! – снова с сомнением поинтересовалась «мама».

– Сдалась! Сдалась! – страстно призналась гостья.

– Ну, как знаешь!.. Странно! Я бы сказала, что у тебя кроме потерянных денег какой-то другой интерес в этом деле есть! Ну, да дело твоё… Плати ребятам, и будем искать!..

– Только, чур, когда она отработает тебе «лям», ты расходы мои на поиски вернёшь мне!

– Миллион долларов?!.. Отработает?!.. Ну, если она принесёт мне такой доход, я их тебе дважды верну, – пообещала «мама».

– Смотри, не запамятовай потом, как ты любишь это делать! – предупредила странная гостья.

– Скажи «спасибо», что я тебе, вообще, помочь согласилась! – вдруг обиженно возмутилась «мама». – А ты мне уже условия ставишь! Ничего не посеяла?!.. Борзометр не шкалит?!..

Дима долго слушал этот странный разговор, и в какой-то момент ему вдруг показалось, что речь в нём идёт о каком-то очень близком ему человеке, … о Веронике.

Однако он тут же отмёл эту мысль прочь: мир так огромен, что быть такого не может, чтобы в бескрайней Москве, такой же огромной, как целый космос, две едва знакомые ему женщины разговаривали о именно ней. Этого просто быть не могло! Да и, к тому же, … у Вероники были деньги, много денег. Гладышев сам видел, как на похоронах ей передавали или конверты, или просто зеленоватые купюры долларов.

Однако беспокойная мысль о том, что женщины разговаривают именно о ней, о Бегетовой Веронике, снова закралась в его мысли и попыталась атаковать его сознание, но он окончательно разделался с нею, намеренно прикончив и принявшись размышлять о предстоящем возвращении домой: как ни хорошо было в этой огромной квартире посреди Москвы, как ни чудесно было всё это приключение, всё как-то слишком подзатянулось. Всё-таки, как ни крути, это был чужой ему мир, задерживаться в котором более у него не было ни желания, ни сил. Надо было возвращаться восвояси. Тем более что после такого чудного приобретения, свалившегося на него три дня назад в виде полного чемодана денег, дела его должны, – просто обязаны были, – пойти на лад…

Дима загрустил. Зря он выбросил единственную машинописную копию своего романа в Москва-реку, и теперь ему предстоял долгий кропотливый труд, прежде чем удастся восстановить её из своих обрывочных записей в дневниках. Но когда он сделает это, то непременно вернётся в Москву и отдаст свой роман в самое дорогое издательство столицы!..

– Ты там не заскучал?! – окликнула его «мама».

Он очнулся от своих мыслей и заметил теперь, что странная гостья уже ушла, а «мама» возвращается в постель, направляясь, вся довольная и цветущая, как майская роза, к их любовному ложу.

– Кто это был?! – поинтересовался Дима, когда она оказалась рядом.

Ему всё-таки хотелось убедиться, что разговор шёл вовсе не о Веронике.

– Да так! – отмахнулась «мама». – Дура одна! Приятельница, в общем…

Она полезла к нему целоваться, но он остановил её.

– А чего хотела?! Там о какой-то девушке шла речь…

– Не бери дурного в голову, а тяжёлого в руки! – посоветовала ему «мама».

Она вдруг с лёгкостью сломила его сопротивление своими опытными движениями, и через несколько минут они уже занимались тем, что прервал этот странный утренний визит.

День шёл за днём, а «мама» сутками напролёт упорно и увлечённо всё занималась с ним страстным «обучением» любви, во время которого Дима делал для себя поразительные открытия в её познаниях в физиологии и психологии постельных отношений, и всё больше убеждался, что то, как он прежде занимался любовью, было просто свинство по отношению и к себе, и к любимой им Веронике. Никакую другую он не хотел, но теперь понимал, почему его страсть и нежность не принесли никакого плода, и их отношения рухнули, едва начавшись.

Впрочем, наверное, было ещё что-то более важное, что повлияло на них: Вероника очень любила деньги, и дорожила той роскошной жизнью, которую ей предоставил «Бегемот». А он всё это у неё нечаянно отнял…

Несколько следующих дней их любовную идиллию никто не прерывал.

Дима потерял даже счёт проносящимся мимо их постели в шикарной, огромной квартире сменам дня и ночи.

То, чем они непрестанно занимались, у него язык не поворачивался назвать «сексом».

Конечно, любовью здесь и не пахло. Но вдохновлённая и страстная любовная игра, умелая техника его партнёрши, запредельное удовольствие, испытываемое и им, и ею, не позволяли ему назвать их постельные отношения этим – теперь, когда рухнул «коммунизм», – заезженным иностранным словом, которое не могло, не способно было выразить всю глубину взаимного проникновения. Да, скорее всего это можно было назвать именно так: взаимное проникновение.

Временами Диме казалось, что они похожи на два странных гуттаперчевых сосуда с разноцветными, шипучими жидкостями удовольствий, которые не имеют форм и очертаний и только и занимаются тем, что соединяются и взаимно перетекают друг в друга, обмениваясь своим чудесным содержимым, непостижимыми узлами сливаются и вьются друг вокруг друга. Порой он даже понять не мог, одного ли они пола или разных, потому что всё так сплеталось, так объединялось, так перемешивалось в этой любовной игре, целью которой было максимальное удовольствие для неё и для него.

«Мама» словно искусная прачка выжимала его, как простиранную до последней белизны вещь, и он чувствовал, как постепенно истончается запас его жизненных сил, и уже опасался, что, если так продолжится ещё немного и дальше, то просто умрёт в её постели от истощения жизненной энергии. «Наверное, это и называется: всю кровь через хуй высосать!» – иногда усмехался он про себя, думая об этом, но тут же понимал, что шутки – шутками, но могут быть и дети. Хотя, конечно же, не дети: детей-то он как раз и не боялся, да и, судя по возрасту его дамы, о зачатии речи и быть не могло. Он всё больше опасался, что эта игра никогда не кончится. Вернее, когда-то, конечно закончится, но только его летальным исходом…

Вдруг их снова побеспокоили.

На этот раз пришёл какой-то нерусский мужчина, скорее всего армянин.

Хозяйка квартиры попросила Диму оставить их наедине. Они прошли в диванную зону, куда «мама», словно горничная, принесла кофе и закуски, а Дима ушёл в «тренажёрку»: дальний угол квартиры, где стояло множество спортивных снарядов и даже десятиметровый в диаметре бассейн глубиной сантиметров в семьдесят, в котором плескалась тёплая лазурная вода, постоянно гоняемая насосом через очистительно-аэрационную систему, так и манящая к себе своей свежестью, привлекательным цветом и газовыми пузырьками, поднимающимися со дна, из выпускного отверстия насоса.