Текст книги "Прозрачный экран"

Напомню, что в предыдущем рассказе речь шла о том, что в съемках мне пришлось участвовать, едва сняли гипс со сломанной ноги. В той ситуации мне приходилось работать больше руками. После того, как я освоился и мог уже уверенно передвигаться по скользким поверхностям в сапогах с практически отполированной подошвой, я невольно расслабился. А зря…

Среди актеров я не раз слышал про определенную закономерность. Если несколько съемочных дней прошли относительно спокойно – начинай бояться. Если читаешь съемочный план на наступающий день, и он кажется тебе несложным – то начинай бояться сильнее. А если в твоем индивидуальном съемочном плане, помимо кадров с большими текстами (которые нужно мучительно учить наизусть), стоит неприметный кадр, обозначенный только номером – будь начеку.

Но в моем предыдущем актерском опыте я не сталкивался с таким актерским поверием, скажем так, жизненно остро.

Предстоящие съемки не выглядели простыми. Это была сцена, когда достаточно успешные дни в боевых действиях атамана Семенова прошли. Он возвращается в свой штаб после неудачного столкновения с красными и гибели многих своих соратников. У генерала нервный срыв…

Такие сцены в кино играть сложно. Здесь, в отличие от театра, сказывается сиюминутность происходящего. Тут можно провести параллель с практикой буддизма. Когда долго и упорно из цветного песка выкладывается сложнейшее изображение «мандалы»… А потом безжалостный порыв ветра навсегда и безвозвратно уничтожает это произведение религиозного искусства.

В кино очень эмоциональная сцена невольно играется одноразово. Это вполне объяснимо даже с рациональных позиций – актер здесь должен не просто играть, а по-человечески, совершенно искренне «переживать» эту сцену. Просто невозможно долго репетировать психологический надрыв, а потом долго снимать.

Самый сложный вариант это когда режиссер отталкивается от своего видения «как должен выглядеть психологический надрыв актера» и тем самым активно мешает актеру самореализоваться. Но в нашем случае Андрей Кравчук повел себя достаточно мудро.

По сценарию я входил в штаб. Все присутствующие в штабе адъютанты и помощники понимали, что сейчас со стороны командующего грянет взрыв… Семенов выпивал стакан самогона и срывался, в полном отчаянии переживая произошедшую трагедию.

Режиссер прошел с нами всю сцену «вполсилы» и предложил снимать уже с определенной долей моей актерской импровизации, естественно, вся сцена велась моим настроением и моими действиями. Надо отдать должное исключительному профессионализму съемочной группы. В таких случаях все вокруг стараются быть как можно более незаметными для актера, чтобы не нарушить его настроя. Попробуйте расплакаться среди совершенно незнакомых вам людей и тогда поймете, что актерская работа непроста.

Я уже не помню точно, сколько было дублей, но определенно не менее четырех. В какие-то моменты я совершенно естественно срывался до хрипа, готов был зарыдать от безысходности, в полную силу ударял своим немалым кулаком по прочному деревянному столу…

Когда все понимают, что снятые дубли устраивают режиссера, то по соответствующей команде операторская группа начинает проверку камеры: нет ли грязи в кадровом окне, что может привести к браку снятого на кинопленку материала.

В эти секунды всем своим организмом замирает прежде всего актер – усталость берет свое, актерский запал уже нарушен паузой… Неужели придется все переигрывать?.. И вот, наконец, после доклада помощника оператора, что в камере все чисто, звучат такие желанные слова режиссера: «Кадр снят».

Представьте, что вы разгрузили вагон угля… Вы смакуете, что вас уже ждут в гримерке с горячим кофе, машина отвезет вас домой, рабочий день закончен… Правда, осталось сняться в еще одном кадре под совершенно не зловещим номером 154.

Сладость надежды, что на сегодня почти все уже закончено, подтверждает ласковый голос второго режиссера Лены:

– Андрей, еще один «кадрик» без текста, и домой. Машина вас уже ждет.

Я словно в блаженном сне поднимаюсь, находясь уже в полной расслабленности, позволяю надеть на себя шинель… Гример поправляет грим, и моя ассистентка ведет меня на улицу к месту съемки. Когда я подхожу к калитке и дотрагиваюсь до ее ручки, интуиция включает какую-то свою неприятно воющую дрель: «Рано радуешься, дурачок!»

Немного охладившись от эйфории, я распахиваю калитку и выхожу на улицу. Передо мной стоит кавалерийский эскадрон. Лошади под всадниками (моими подчиненными казаками) нетерпеливо бьют копытами, собираясь отправиться в поход…

Внутри я слышу уже издевательский хохот моей интуиции и одновременно натыкаюсь взглядом на начало – переднюю часть кавалерийской колонны. Ее возглавляет одиноко стоящий рослый белый скакун, без всадника. Коня держит под уздцы мой ординарец…

Только идиот не догадался бы, что этот белый скакун ждет меня. И последний на сегодня малозначный «кадрик» № 154 – это зимние скачки!

Чтобы читатель понял мое, мягко говоря, беспокойство, необходимо напомнить, что у меня только-только срослась сломанная нога. Мне едва удавалось ходить и не хромать во время дублей, а о том, чтобы опираться на стремя травмированной ногой не могло быть и речи. По сути, для такого упражнения я был одноногим!

Не надо никого убеждать, что все мои силы теперь были брошены на масштабную кампанию по собственному самоуспокоению: «Генерал же не будет на галоп стартовать. Проедусь чинно, медленно, вразвалку».

С этими цементирующими мою уверенность мыслями подхожу к скакуну. Ординарец подсаживает меня в седло. С высоты своего положения осматриваюсь. Слева – деревянный забор. Справа – огромный операторский кран, похожий на динозавра «диплодока» с длиннющей шеей. А впереди через 15 метров начинается огромный сугроб. Еще через 7 метров за сугробом непрерывной стеной без всяких просветов выстроились припаркованные машины съемочной группы.

От нерадостной оценки места действия меня отвлек голос Кравчука, усиленный мегафоном:

– Андрей, рвани сходу порезвее. Покажи, как умеют казачьи генералы! Ты же умеешь.

Я согласно кивнул и промолчал. Но промолчал страшным и разнузданным матом.

Когда после предварительных команд на меня обрушилась главная «Начали!», я вынужден был ударить моего коника сапогами по бокам. Я успел свыкнуться с мыслью, что с позором выпаду из седла: «Хорошо бы в сугроб. От переломов раритетная одежда меня не спасет».

Скакун рванул от души. В длинном прыжке он преодолел начало сугроба. И почти тут же я резко потянул поводья на поворот. От падения меня спасла казацкая лука, за которую я на секунду ухватился одной рукой. Рядом в полном хаосе топтались остальные лошади головы эскадрона.

Перед вторым дублем из-под «диплодока» раздался голос режиссера:

– В принципе неплохо… но хочется побольше лихости.

Мне показалось, что голова сейчас взорвется от мата. Один из моих казаков, каскадер, позволил себе профессиональное замечание:

– После старта очень мало места для маневра. Лошади очень нервные существа. Если кто-то скакнет на машины, может кончиться плохо.

Кравчук нахмурился:

– Ну, постарайтесь аккуратнее. Это ваша работа.

Я не знал радоваться или нет, что автоматически был причислен к конным каскадерам. Но я совсем не обрадовался, когда мой ординарец (разумеется, тоже каскадер), который сидел верхом на своей лошади слева от меня, вытянулся в седле в мою сторону и предложил «помощь»:

– Андрей, чтобы режиссеру понравилось, я после команды стегану нагайкой по заднице Вашего мерина.

Всего было 7 дублей. Наверно, моему организму отчаянно надоели переломы, и он на этих авантюрных стартах просто врос в седло. По крайней мере, я ни разу не упал. Когда меня, совершенно обессиленного, переодевали в реквизиторском автобусе, выяснилось, что вспотел я гораздо больше, чем при съемках зимы в 40-градусную жару.

После окончания работы над фильмом я был сражен еще одним классическим казусом кино – истово проклинаемый мною «кадрик» № 154 не вошел в окончательный монтаж фильма…

ТРЮКОВЫЕ СЪЕМКИ, И КОГДА СТРЕЛЯЮТ

БЕСКРОВНЫЕ ТРЮКИ В КИНО

Трюки в кино – это что-то таинственное, закрытое и необычное. Особая привлекательность работы каскадеров заключается в том, что если само кино – это очень красивая и доходчивая для зрителя неправда, то трюки, не смонтированные, а как реальное действие, зритель никогда не сможет увидеть, но подчас хочет увидеть больше, чем сам фильм. Потому что это не просто правда, это очень опасная правда.

При таком загадочном начале у меня все равно не получится сохранить этот пафос, учитывая воспоминания, связанные с последующими историями.

Двадцать один год назад я снял фильм «Научная секция пилотов». Тогда подход к трюкам был совершенно кустарным – кто во что горазд. Мне предстояла сцена, которую и трюком-то особенно не назовешь… если бы это происходило сегодня. В финале, в кульминации противостояния, героиня фильма Марьяна Цареградская (увы, ее уже нет с нами) должна была прострелить мне ногу. Это происходило на станции метро «Комсомольская».

Сценарий: обычная для метро толпа людей (естественно, массовка), из толпы вырывается Марьяна, я же стою у каменной лестницы перехода. Марьяна выбрасывает вперед руку с пистолетом, стреляет мне в ногу, из ноги брызгает фонтан крови, от мощного импульса выстрела я падаю на лестницу…

Мы приступили к подготовке. Фонтан крови закладывается заранее, причем довольно любопытно. К ноге под штаниной приматывается маленькая короткоствольная пушечка с зарядом пороха. Ствол направлен наружу, в сторону штанины. В ствол вместо обычного заряда помещается резервуарчик с имитатором крови. Удивительно, насколько презерватив многогранен в своем применении, потому что именно он и используется в качестве оболочки для этого резервуарчика.

С тыльной стороны этой маленькой мортиры расположен электродетонатор, провода управления от которого проходят под одеждой прямо к ладони героя. Там находится кнопка. Герой реагирует на холостой выстрел нажатием кнопки. И после этого на его теле происходит настоящий выстрел. За счет мощности заряда презерватива с кровью одежда рвется. Сам презерватив задерживается обрывками одежды, а кровь фонтаном выстреливается наружу. Но любой физически грамотный человек понимает, что при любом выстреле всегда существует отдача. И здесь нет исключения – после каждого такого «аттракциона» на коже остается синяк.

Но в нашем случае это оказалось не самым болезненным.

Перед тем как запустились камеры, оператор-постановщик Игорь Клебанов очень эмоционально напутствовал меня:

– Андрюха, бл…, дубль всего один. Надо отлететь с замахом ноги так, словно в тебя пернул носорог.

Я согласно кивнул головой. Запустились камеры. Марьяна выскочила из толпы. Выстрелила. Я нажал на кнопку. Из штанины вырвалась кровь. Я с взбрыкиванием своих нижних конечностей оттолкнулся от мраморного пола и метнул свое тело назад. Мой полет был недолгим. Его безжалостно остановили ступени каменной лестницы, которая находилась у меня за спиной, а точнее, углы этих ступеней. Для большей части моей спины такое художественное завершение этого эпизода очень не понравилось.

Актеры всегда боятся, когда говорят о точном количестве предстоящих дублей. А когда уверяют, что будет всего один дубль, то это означает, что их наверняка будет больше. Этот случай не стал исключением.

Хорошо, что тогда я был холостым, и ночью у меня была возможность слегка «пристанывать», переворачиваясь с боку на бок, не пугая при этом близких.

Пытливый читатель, наверняка, ухмыльнется: «Неужели ничего нельзя было подложить под спину?» Отвечу сразу на все возможные ухмылки.

Кадр ставится в соответствии с одним единственным законом – он должен быть выразительным. Под спину нельзя было ничего положить потому, что все это стало бы видно в кадре, и отодвинуть меня от лестницы тоже было нельзя, иначе кадр потерял бы объем. В современном кино для такого плана делается отдельная «мягкая» декорация. Но это было много лет назад…

Самое сложное в автомобильных трюках на улицах – это когда они снимаются не специально, а без всякой подготовки и страховки. Просто выехал, как обычный водитель, и тебя снимают.

Сейчас, конечно, все снимается по-американски. Заранее перекрываются необходимые улицы, на время съемок вводится новая система повседневного городского движения… вопрос только в деньгах. И эти деньги заранее заложены в бюджеты фильмов. Если это необходимо, то только одна такая ключевая сцена погони может «высосать» из сметы фильма до миллиона долларов!

Времена стремительно меняются. И еще десять лет назад все было гораздо скромнее. Если это было возможным, старались снимать не очень сложные погони или просто экстремальное движение на городской улице среди обычного потока машин.

Для меня такими памятными съемками стал эпизод в сериале «Боец».

По сценарию, мой герой, подлец и негодяй Азов, едет на конспиративную встречу. На своем «мерсе» он на приличной скорости проезжает несколько кварталов с экстремальными поворотами на перекрестках, потом после торможения с разворотом и «шипеним шин» въезжает в дворовый тупичок, выходит из машины, перелезает в соседний дворик, садится в заранее приготовленные там «жигули» и лихо выезжает из соседней подворотни.

Насчет улицы режиссер Женя Серов сказал очень образно:

– Ты сильно не рискуй, но класс покажи.

Поэтому, когда на очень приличной скорости я приближался к очередному перекрестку, я оголтело сигналил, чтобы водители просто понимали без всякой ориентации на правила дорожного движения, что несется какой-то придурок, и надо поберечь свою машину.

Сложнее оказалось с пересадкой в «жигули». Особенностью этого эпизода было то, что он снимался «одним кадром». Съемочная камера была установлена на тележке и двигалась, не выключаясь до окончания действия всего эпизода. Сначала в кадр попадал тормозящий «мерседес», потом было видно, как из него выходил Азов и куда-то пропадал. А потом, после проезда тележки, на нее из соседней подворотни резко выезжали «жигули» Азова и разворачивались прямо перед объективом.

Здесь я попробовал все точно рассчитать. «Мерс» – машина очень устойчивая, поэтому резкое торможение с разворотом на 90 ^º удалось сделать уверенно. Я закатился в тупичок, вышел из машины, огляделся, нырнул в дырку в заборе и оказался рядом с «жигулями».

«Эта рухлядь может заглохнуть, жалко дубль терять», – пронеслось у меня в голове. Поэтому я решил трогаться с высокими оборотами двигателя. Машина завелась сразу, я вжал педаль акселератора до пола и отпустил сцепление. Какими бы прыткими ни были «жигули», но когда садишься на них после «мерса», они кажутся трактором. С этими мыслями, еще сильнее нажимая на газ, я пролетел через темную арку и выскочил на улицу – в пятнадцати метрах прямо передо мной маячила операторская тележка.

Резкий разворот на «жигулях» сильно отличается от подобного маневра на иномарке. Поэтому в трех метрах от камеры машина встала на два левых колеса, и я вмиг вспотел от мысли, что сейчас перевернусь на камеру… К счастью, уже через мгновение «жигуленок» плюхнулся на правые колеса, и я выехал из кадра.

После этого я всегда избегал пересаживаться с одной машины на другую без предварительного настроя на новую.

В сериале «Боец» мне пришлось исполнить один из самых памятных в моей жизни трюков. Запомнился он не своей сверхсложностью, а приобщением к классике. Каждый может вспомнить какой-нибудь американский приключенческий фильм, где происходит взрыв, и на первом плане в замедленной съемке актер убегает от огня, заполняющего весь кадр. Наконец, его догоняет взрывная волна, и он, размахивая руками и ногами, летит куда-то вперед… Первое, что пришло в голову – Николас Кейдж, улетающий от огненного ужаса в фильме «Воздушная тюрьма».

В «Бойце» мне предстояло сделать то же самое. Но здесь необходимо дать читателю некоторые разъяснения. Тот же Кейдж, когда он стремительно и от души взлетал в воздух, явно не ограничивал своего «полета» – он не боялся, куда упадет. А ведь он не каскадер. Такая уверенность в гарантированном результате связана с тем фактом, что в американском кино, даже если подобный кадр снимается, скажем, на автостраде, на месте падения актера вырежут кусок асфальта и образовавшийся проем зальют чем-то мягким похожим на асфальт.

У нас все было «немного» иначе.

В том памятном кадре за моей спиной взрывался особняк олигарха. В снимаемом дубле я уже заранее бежал, а по команде режиссера должен был взлететь в воздух «Николасом Кейджем» и, пролетев какое-то расстояние, рухнуть на землю. К счастью, там был не асфальт, но обычная земля, покрытая самой обычной, не садовой травой, это тоже не мягкая подушка.

Ко мне подошел Евгений Серов, режиссер-постановщик. Он был внутри космоса своих творческих мыслей:

– Андрей, задача… несложная.

Меня такое начало сразу насторожило.

Женя продолжал:

– Ты ведь каскадер, тебе не сложно будет, – он повернулся к лужайке и стал жестикулировать. – По команде «Начали!» бежишь. Потом, по моей отдельной команде, взлетаешь в воздух, это будет примерно здесь… И приземляешься метров через пять… нет, лучше через семь.

После чего он подтвердил свои слова каким-то уточняющим движением пальца (Женя – замечательный актер, в этом фильме он играл Кума) и ушел по своим делам.

Я невольно почесал затылок, но задача была поставлена. Тогда на съемках присутствовала моя покойная жена Марина Хегай. Я встретился с ней взглядом. Ее глаза были печальны.

Актер – это отдельное человеческое животное. Ему очень важно, чтобы на него смотрели. Многочисленные зрители явно надеялись на то, что я что-то сломаю.

После команды «Начали!» я сделал спринтерский рывок, а после Жениного крика «Да!» насколько мог резко рванул вверх и вперед. Приземлился я примерно через семь метров. При приземлении мне помогла трава: я не просто плюхнулся плашмя, а немного проскользил. При этом сразу почувствовал, что сильно ушиб грудь. Но, лежа, я еще продолжал отыгрывать отражение языков пламени на моей физиономии.

Когда прозвучало «Стоп!», стало болеть и плечо, но мысли о травмах заглушил звук аплодисментов зрителей. Хотя для меня по большому счету были важны аплодисменты только одного зрителя – Марины.

Костюмеры увели меня в свое помещение. Помимо того, что трава «окрасила» мой костюм в зеленый, у пиджака был оторван рукав, и не хватало нескольких пуговиц.

Потом были еще два дубля, еще два костюма, аплодисменты и неделя отдыха от съемок, когда Марина залечивала сплошной синяк на моей груди.

Чем, увы, в свое время наше трюковое кино отличалось от зарубежного, так это своей оригинальностью. Оригинальность заключалась в том, что снимали одно, а получалось совсем другое. Актер делает несколько физически очень тяжелых дублей… А режиссер берет всего часть одного, не самого яркого дубля. И становится непонятно, зачем так уродовались? В этой истории так и получилось. Весь кадр получился каким-то урезанным. Но это одна из особенностей актерской профессии – «дыми и не кашляй».

НЕУДАВШИЕСЯ ТРЮКИ В КИНО

В истории американского кино был случай, когда во время снимаемой репетиции каскадеров один из них погиб. Режиссер использовал этот кадр в окончательном монтаже фильма. Но потом, посмотрев на вялую реакцию всех, кому он его показывал… выбросил страшный кадр. Несмотря на то, что этот кадр заключал самое важное для любого человека – смерть… зрителей он не впечатлил.

Настоящая смерть на экране никого не волнует. А уж просто трагедии на съемочной площадке воспринимаются как профессиональные издержки.

Конечно, бездны там не было. Но когда ты падаешь вниз в темноту, ты не знаешь, сколько тебе еще придется лететь.

Мы снимали одну из программ цикла «Искатели». Эти съемки были посвящены теме кладов, спрятанных в пещерах Крыма. У ведущего телевизионной программы, связанной с экстримом, есть одно преимущество – в сложных непредсказуемых случаях все ее участники без обсуждения принимают, что каждое действие ведущего не будет повторяться, все снимается «вживую», одним дублем.

Тогда надо было снять мой спуск вниз вдоль стены пещерного города Тепе-Кермен в горном Крыму. В тот раз я в очередной раз убедился, что в экстриме никогда не надо использовать какие-то новшества.

Честно признаюсь, что при всем моем опыте путешественника высоту я никогда особенно не любил. Как это ни странно, летать на параплане мне не страшно, хотя ты держишься в воздухе за счет «тряпочки» над головой, и никакой страховки у тебя нет. Но вот когда спускаешься на веревке по склону скалы, несмотря на страховку ты воспринимаешь эту высоту гораздо опаснее.

В этот раз режиссер предложил мне показать что-то необычное. На свою задницу я вспомнил довольно редкий способ спуска, он называется «юаровский». В этом варианте не используются альпинистские карабины и какие-либо особенные детали. Только веревка. Она особым способом охватывает ноги, и альпинист регулирует скорость своего спуска сжатием рукой веревки.

Не имея опыта такого спуска, я десять раз все перепроверил. Но когда в самый последний момент я уже завис над пропастью, что-то внутри меня стало кричать: «Не делай это!»

Оператор Жора Орлов почувствовал мое настроение:

– Федорыч, у тебя все нормально?

Я помню, что ответил что-то невнятное. Организм интуитивно чувствовал опасность. Через несколько секунд раздалась команда режиссера: «Начали!» Я оттолкнулся от края скалы и заскользил вниз. Правильнее было бы сказать «полетел». Это мне хотелось думать, что я скользил. В технике спуска на веревке очень важно не превысить скорость снижения. А если это уже произошло, остановиться практически невозможно. Так было и в этот раз. Рукой в перчатке я пытался сжать стремительно скользившую альпинистскую веревку, но ничего нельзя было сделать.

Такие ситуации длятся всего несколько мгновений, но остаются в памяти навечно. Несмотря на быстротечность этого мига мозг успевает выбросить всего одну, самую главную мысль: «Сколько лететь вниз?»

Подо мной было 30 метров – это высота девятиэтажного дома. Я успел пролететь треть этого расстояния и уже попрощался с жизнью, как вдруг неожиданный удар в спину затормозил движение. Я сжал руку на веревке, и мне удалось остановиться. Через минуту отдыха я уже очень осторожно, совсем медленно спустился вниз.

С тех пор всякий раз, когда я берусь за веревку, я сразу вспоминаю тот случай, когда меня спас выступ скалы.