Текст книги "Про золотую рыбку (сборник)"

Стрелка на часах упёрлась в восемь, Яковлевича всё не было, сторожить Саньку, когда он проснётся тоже не имело смысла, а мне уже надо было быть в своей будке. В неё я и пошёл.

Только я включил тумблер и на мониторе замигали огоньки, обозначающие маршрут движения вагонеток, перед этим предупредив мастера, отвечающего за процесс производства кирпича, по внутренней связи, что я на месте и запускаю, как по сотовому позвонил директор и спросил: «Как дела? Разбудил слесаря?»

«Дела неважно, господин директор, – сказал я, – слесарь пока не реагирует, находясь в стабильном состоянии отключки, но сдвиги уже наметились, и, может, минут через пятнадцать-двадцать, максимум полчаса, он придёт в чувство».

Подумав с минуту, шеф сказал, чтобы я шёл к нему, а меня пока заменит мастер, – он ему сейчас позвонит, поскольку я напомнил патрону, что не могу отойти с места работы, – производственный процесс уже начался.

И правда, через пять минут прибежал мастер – очень неприятный тип, но о нём позже, и я без особой радости поплёлся к директору.

Логово административно-управленческой шайки завода – так называемый офис – располагался в трёх минутах ходьбы от цеха – влево наискосок, вдоль трансформаторной будки, ёмкостей с соляркой (в одной из которых две недели назад по пьяни утонул бичблузер[17]17
  бичблузер – то же, что бубер и шальбрунер


[Закрыть]) и дряхлой ржавеющей автотехники. Это было двухэтажное, вытянутое, как гармонь, здание, единственное из всех строений на территории завода, имеющее цивильный вид, выстроенное директором в виде эксклюзива из отборного кирпича персикового цвета. (Где он только такую глину нашёл: глина, в полкилометре от завода, у болота, где даже лягушки не квакали по ночам, из которой штамповали кирпичи, была не глина, а чёрт те что). Придал своей лавочке обманчивый вид процветающего предприятия для привлечения потенциальных покупателей, чтобы их легче было ввести в заблуждение.

Пока я шёл в контору, гадая о возможной реакции директора на моё сообщение и прикидывая, что говорить, если он будет выспрашивать детали, мне навстречу попадались опоздавшие на работу по причине обстрела автобуса боевиками сторонников Мадагаскара Инглоджоббера. Об этом сказал Гоша, работающий в преисподней кузнецом, отец двух с половиной детей, выращенных в колбе доктора Шляуцера. Хмурые, уже издёрганные происшествием и мыслями о предстоящей кирпич-каторге, работники – такое тоже было не редкостью на этом предприятии.

Открыв тяжёлую, на толстых стальных пружинах дубовую дверь, выкрашенную в коричневый цвет, я вошёл в офис, поднялся на второй этаж.

Кабинет директора находился в конце коридора. С правой стороны от прохода панорамные окна выходили на улицу, с левой шли кабинеты: бухгалтерия, отдел кадров и так далее, – в общем, стандартные паразитические гнёзда любого государственного или частного промышленного предприятия, набитого особями обоего пола, живущего за счёт работяги, обманывающего и обсчитывающего его на дьявольских штучках, начиная с простых счетов с деревянными кругляшами и заканчивая компьютерами.

Перед кабинетом директора с предбанником для секретарши, где в углу, перед компьютером сидела стройная красивая юная особь женского вида с почти идеальными параметрами модели, натирая ватрушку на порносайты до мозолей на пальцах, – её в данную минуту не было на месте, я тормознулся, чтобы собраться с духом.

Чего-чего у шефа и было достойного в его малахольной лавочке, подумал я, так это секретарша, по слухам, выкупленная им с областного конкурса красоты у главустроителя за машину кирпича для дачи и ящик коньяка, и, как говорили злые языки, многие потенциальные покупатели его продукции только и приходили в «офис», чтобы поглазеть на секретаршу, как говорится, за просмотр денег не берут. Они и глазели, особенно на её ноги и попу, когда девушка поворачивалась спиной, до такой степени глазели, прямо трахали её глазами, что секретарша то краснела, то бледнела, то впадала в истерику, не говоря уже о массе ошибок, которые она делала в заводских бумагах. Однако приходить эти волопасы приходили, без зазрения совести разглядывая девицу со всех допустимых в такой ситуации ракурсов, но кирпич покупали далеко не все, хорошо если один из четырёх-пяти клиентов покупал, так что директор подумывал, а не пора ли брать деньги за просмотр секретарши с тех, кто не идёт на сделку; к тому же ему надоело выслушивать её жалобы на плотоядные взгляды «беспонтовых шальбрунеров» (то есть клиентов).

Ещё раз, перед тем, как постучать в дверь, я прокрутил в голове варианты ответов главному – постараться отмазать Саньку и самому не пострадать: по поговорке, чтобы и овцы – я со слесарем, – остались целы, и волки в лице директора были довольны. Я прислонил ухо к мягкой коричневой коже двери, пытаясь угадать настроение шефа. Какое-то непонятное шуршание доносилось оттуда.

Собравшись с духом, я робко постучал костяшками пальцев в деревянный косяк и, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь. И увидел картину, достойную кинокамеры режиссёра, снимающего фильмы в жанре откровенных постельных сцен.

Секретарша – ее звали Светлана – лежала на столе с ногами, зафиксированными на плечах у патрона, будто готовилась в акробатки для цирка. Максим Степанович, грузный мужчина тридцати шести лет, но выглядящий лет на пятнадцать старше своего возраста, с глубокими залысинами, уходящими до затылка, с одутловатым лицом, словно он литрами пил пиво каждый день, стоял вплотную к девице и производил какие-то загадочные манипуляции, держа её за ноги своими ладонями, словно ее тренером: при этом её ноги мягко ударялись в спину директора. Одна туфля висела на носке, готовая каждую секунду соскочить. Эта туфля сразу приковала моё внимание и я даже на мгновение забыл, зачем вообще сюда пришёл. Лицо девушки от вопиющего безобразия, в котором ей приходилось принимать участие, не выражало никаких радостных эмоций, типа это происходило не с ней, а с её «патентом на гуттаперчевую копию номер 17». Она ещё умудрялась в такой ситуации насвистывать мотивчик из какой-то модной песенки, чтобы как-то отвлечь себя и настроиться на происходящее безобразие, по всей вероятности, начавшееся минуты за полторы до моего прихода, и в котором было мало смысла и ещё меньше удовольствия, – во всяком случае, для секретарши.

Когда я вошёл, она повернула голову с рассыпанными по оргалиту тёмными волосами в мою сторону. На нежной шее резко проступили жилы, как у старой клячи на пахоте. Девушка посмотрела на меня равнодушным взглядом. И мне показалось, что она нисколько не смутилась появлением постороннего человека, и даже не человека, а подчинённого её шефа, причём самого низшего звена. Меня это неприятно кольнуло, заставляя реально почувствовать своё ничтожество. Одновременно она в силу женского лукавства попыталась стеатральничать взглядом: дескать, смотри, но не протри дырку взглядом, видишь, что делает с беззащитной девушкой этот волчедрав-паноптикум[18]18
  волчедрав-паноптикум – директор


[Закрыть].

Директор, стоя ко мне спиной вполоборота, повернул лицо и увидел меня.

– Чего тебе? – спросил он, словно уже забыл о своём приказе, и прекратил свои похабные челночные движения, однако не выпуская ног секретарши из своих рук.

– Извините, господин директор, – глотая согласные, сказал я, растерявшись при виде откровенной, имеющей мало общего с совещанием у шефа сцены, и, собирая в кучу слова и мысли, чтобы отмазать хотя бы частично себя и слесаря, полностью войдя в кабинет, словно под гипнозом наблюдая за секретаршиной туфлей, готовой вот-вот сорваться с носка, я, сбивчиво и заикаясь, сообщил, каково положение дел по факту нарушения слесарем трудовой дисциплины.

А сказав, сглотнул слюну, – то ли от волнения, что, вообще, смог что-то сказать в этой щекотливой ситуации, то ли от зависти к шефу, что он держит в руках такую суперпотрясающую девушку, и, не выдержав, подошёл ближе, осторожно взял рукой за лодыжку секретаршу, а другой рукой поправил туфлю на место и сделал два шага назад, подчёркивая субординацию.

– Спасибо, – сказала девушка, приподнявшись на локте и выражая мне взглядом через плечо патрона благодарность.

Шеф пронаблюдал за моими манипуляциями с женской обувью, подумал с минуту и сказал:

– Значит, не реагирует?

Я пожал плечами, давая понять, что абсолютно бессилен что-либо сделать в такой ситуации, как разбудить человека, словно он пребывал не в пьяном сне а в летаргическом, и, делая вид при этом, что не придаю никакого значения ни самой пикантессе, ни тому, что влез в неё без согласия на то вышестоящей инстанции, при этом отрицая саму идею присутствия здесь секретарши, хотя сразу заметил, что едва патрон прекратил движения, у девицы на лице появилось выражение облегчения: она даже перестала крутить на пальце свои трусишки и, прямо лёжа, не меняя положения, закурила длинную белую ментоловую дамскую сигаретину.

Директор, будто не замечая ни меня, ни своей подчинённой, мял в пальцах её ляжки, словно тесто, и проигрывал в голове какие-то варианты решения проблемы.

Светлана, глубоко затягиваясь, явно наслаждалась наступившим затишьем с фронта битвы полов.

– Значит, так, – директор явно что-то придумал, придвинув ноги девицы к своей груди, – возьми электрошокер, – кивнул головой на шкаф, – на верхней полке… Нашёл? Там справа, сбоку, есть красная кнопка… Видишь? Передвинь её на режим триста вольт… Ещё есть режимы восемьсот и тысяча двести… Смотри не перепутай! Иди в теплопункт и, если он ещё дрыхнет, прикладывай электрошокер, как я сказал, к оголённому телу, пока этот раздолбай не вскочит, как Гарри поц перед Гингемой! По'эл!

Достав шокер с полки, я с интересом рассматривал спецсредство индивидуальной защиты одиноких девушек в ночном переулке, стараясь не смотреть на страшные сапоги, стоящие внизу, и даже опробовал его в действии, нажав на кнопку: между контактами заиграла миниатюрная молния.

– Справишься? – спросил шеф скорее утвердительно, чем вопросительно, с удвоенной энергией начиная вторую серию движений пахом в сердцевину дамской икс-файл.

– Так точно, господин директор! – я застыл, как грул перед верблюжатником, опять вспомнив сапоги в шкафу, скосив глаза и наблюдая с завистью, как в унисон движениям, производимым патроном нижней частью корпуса, под расстёгнутой блузкой девушки пружинисто ходят – туда-сюда, туда-сюда – красивые маленькие титечки. С трудом оторвав взгляд от восхитительного вида, я спросил: – А если он вдруг… я запнулся, подбирая слова, – того… сыграет ноктюрн «Отбросилкопытного» для катафалка и гробобаса с оркестром, у меня не возникнут проблемы с уголовно-процессуальным кодексом за непредумышленное убийство на рабочем месте, что несомненно может повлиять на мой карьерный рост на вашем предприятии? – Про карьерный рост я загнул специально, как бы давая понять шефу, что меня не устраивает теперешнее положение.

– Не сыграет! – заверил меня патрон. – Только, как я уже сказал, не переключи на более высокое напряжение и не держи долго в контакте с телом.

– Есть! – Я всем видом старался показать, что готов выполнить приказ, словно мне за это обещали тройную премию, чтобы сгладить неловкую ситуацию в теплопункте, став невольным свидетелем конфуза шефа, хотя в действительности у меня не было никакого желания выполнять садисткие приказы – истязать электротоком живого человека, пусть этот человек и лежал мертвецки пьяным в антисанитарном месте. Даже сама мысль об этом была мне противна.

Секретарша в этот момент посмотрела на меня, как мне показалось, равнодушно-полупрезрительным взглядом с толикой разочарования, словно я в чём-то не оправдал её мгновенно сложившегося обо мне образа без оглядки влюблённого в неё рыцаря, проскакавшего тысячу вёрст на лошади, чтобы только поймать её благосклонный взгляд, когда она, скучая, сидит на балконе своего замка в Калабрии и поливает из лейки герань. Когда совсем нечего делать этой скучающей богатой даме, которая замужем за импотентом, разве если только мастурбировать на пару со служанкой в роскошной опочивальне, пока стерильный муж решает государственные вопросы, как бы голь перекатная не забрала у него замок с портретами предков, землями и фамильными драгоценностями жены, больше половины которых он уже проиграл в казино.

– Иди! – директор повернулся ко мне спиной, давая понять, что разговор исчерпан, и с заметным энтузиазмом принялся обрабатывать сексом находящуюся в его подчинении офисно-конторскую единицу дамского коллектива.

Я повернулся и направился к двери, и, когда её открывал, мне показалось, что секретарша стала вздыхать чувственными нутряными фистулами, словно ей начинало нравиться, что вытворял с её телом этот жирный полубожок глиняно-песочного княжества. И по какой-то непонятной причине я в этот момент почувствовал себя оплёванным и задетым за живое, хотя по большому счёту мне их плотские секс-делишки были до фонаря… пока не увидел эту чёртову, висящую на одном носке туфлю и выражение беззащитности и отчаяния на симпатичной мордашке её хозяйки. А теперь её вздохи расстроили меня окончательно, словно она сделала так нарочно. (Может, и в самом деле, специально, чтобы поддразнить мужчин.) Не могла подождать, пока я уйду. Я и так пребывал последнюю неделю не в лучшем состоянии, угнетённый мыслью за то время, что проработал на заводе, что меня элементарно развели; к тому же сама атмосфера на предприятии была негативная, давила сверх меры, а тут как контраст – беззастенчивый эротогон без всякого стеснения. И как апофеоз унижения в присутствии красивой девушки приходится участвовать в гнусном спектакле, кивать головой, как раб фараона в знак согласия выполнять зверские приказы, словно я устроился работать не на завод, а в гестапо – заплечных дел мастером! Мало того, что все иллюзии рухнули после недели работы в этой кирпичной халабуде и никаких перспектив в дальнейшем, как только со слесарями в теплопункте пить разбавленный водой спирт, гадая на кофейной гуще, когда дадут по рылу, – то есть получку, так ещё и наглое издевательство со стороны легара-дидроера (так директора за глаза называли на заводе) – вставлять красивой девице, не стесняясь работяги, когда у того и так трясутся колени от страха и мысли, что будет после утренней неувязки в теплопункте. И в то же время при этой далёкой от промышленных дел сцене, какой я стал свидетелем в кабинете директора, в душе начало твориться чёрт знает что: страх, комплекс неполноценности, зависть и ненависть к патрону из-за обладания им такой потрясающей девицей, и пробуждающееся желание выкинуть борова в окно, а самому задолбить-зафачить угарную сучку с молочными бёдрами на обед, лежащую полуобнажённой, очень красивой и кажущейся доступной от близкого расстояния, – стоит протянуть руку, – от которой, словно дразня и провоцируя, прёт дурью духов, откучумбарить так, чтобы у неё мозги превратились в кисель после двадцать пятого соприкосновения с нирваной… Тут зарплаты, – каковой и так жиденько, не дождёшься, в теплопункте бардак, пьяный слесарь не просыпается, а я отвечай за чужое хамство, да ещё в довесок тыкай зверской штуковиной в голую задницу пьяного человека, чтобы тот проснулся! А когда проснётся, ещё неизвестно, какова будет его реакция на то, что какой-то пришлый чел издевается над ним садистской игрушкой!

Перед тем как уйти окончательно, я всё же, несмотря на мощный стресс, пережитый мной за последний час, не закрыл полностью дверь, оставив зазор, не удержавшись, чтобы досмотреть порно-реалити-шоу – вторая серия: «Секс на небольшом заводе». Как я и предполагал, ждать развязки «служебного романа» пришлось недолго: патрон после двух минут, – я специально засёк на часах, – поступательных движений в сердцевину женского конгломерата задёргался в судорожных конвульсиях, будто я приложил электрошокер к его жирной заднице, захрипел, как канадский гризель[19]19
  канадский гризель – медведь гризли


[Закрыть] на именинах, и навалился на секретаршу грузным телом. Туфля опять болталась у неё на одном носке и, когда шеф пришёл к финишу, всё-таки соскочила с ноги и с глухим звуком упала на линолеум. Я подумал, что сейчас не тот момент, чтобы водрузить её на место, и закрыл за собой дверь.

В то же время вместе с ударом дамского предмета обуви о пол внутри у меня что-то лопнуло, словно проткнулся фурункул, зудевший и не дававший мне покоя до этого момента, и из него потёк гной чёрных эмоций, толкающий меня на негативные поступки и действия в высшей степени. Особенно по отношению к тем амплоидам, которых я терпеть не мог. А таких на заводе было немало. (Считай, вся администрация.) Я понял, что назрел момент для «выяснения отношений», и вспомнил, что собирался поговорить с начальником цеха. И решил, когда вышел из приёмной директора и достал электрошокер из кармана – попробовал его в действии, – что настало время сказать этому надувале всё, что я думаю об их лавочке и конкретно о нём, и уже точно знал, что будить слесаря таким зверским способом не буду.

Но, как говорится, на ловца и медведь в кукурузе; когда я проходил мимо кабинета начальника, приоткрылась дверь, и он высунулся из неё сам.

– Это ты, – сказал он, словно нарочно ждал моего появления, бросив мимолётный взгляд на предмет в моей руке, но я успел спрятать в карман защитника припозднившихся дам в тёмное время суток на улице, когда их хочет изнасиловать маньяк, а они стесняются спросить о том, чтобы культурно присунул, не лапая грязными руками за грудь, – зайди ко мне на минуту.

Кабинет начальника цеха сильно отличался от кабинета директора. Во-первых, у него не было такой потрясающей секретарши. Во-вторых, его кабинет сильно смахивал на помещение для производственного хлама, выбросить который у его хозяина не поднималась рука, было жалко, как у пожилой жадной бабы, копящей в шкафу нечистое, затхлое, давно вышедшее из моды тряпьё, которое даже моли есть западло, с запахом старости и надвигающейся смерти. Развешанные по стенам мотки проводов со стёршейся обмоткой, тяжеленные ржавые сломанные моторы в чугунных корпусах, килограммов по двести каждый, выложенные рядком вдоль стены. Я насчитал шесть штук – этих уже бесполезных для эксплуатации металлических чушек. Другие разнообразные железяки и детали от сломанных агрегатов и машин были хаотично разбросаны по всему кабинету. Стол завален бумагами, многие со следами пятен от смазки, и канцелярскими принадлежностями. Посреди стола прибор – что-то среднее между манометром и вечным двигателем. Естественно, в нерабочем состоянии. Ещё когда я устраивался и попал в первый раз сюда, вид кабинета вызвал во мне отталкивающее чувство. Но я не прислушался к своему внутреннему голосу и не ушёл сразу. Не зря, значит, про начцеха говорили, что он тащит в свой кабинет, кладовку и помещение номер семь, находящееся в дальнем углу цеха, всякую дрянь, какую найдёт на территории завода и даже вне его пределов. Плюшкин постсоветского расклада. Наши слесаря и то не волокли в теплопункт то, что не нужно и что было абсолютным хламом. (Не считая металла, который можно сдать и пропить. Этим занятием все пьющие на заводе работяги увлекались в той или иной степени, непонятно только, как выносили с предприятия.) И в подтверждение сплетён я заметил на вешалке, стоящей слева от двери, в углу, грязную зелёную куртку на синтепоне, которую я уже где-то видел. Я вспомнил, где, вернее, на ком, – на электрике Потапе, – он в ней работал. Куртка была такая грязная, рваная на локтях, что, если бы не зелёный цвет, местами пробивающийся сквозь маслянистую грязь, я бы её и не узнал. Потапа три дня назад убило током, когда он полез в трансформаторную будку в этой куртке, – приказал начальник, – для выполнения каких-то профилактических работ. Сменщик потом рассказал, как всё произошло. Потапа ударило током полторы тысячи вольт, так сильно, что будка затряслась и осветилась белым светом; повалил густой чёрный дым, как если бы горела нефть, и в двух цехах погас свет. Электрика не без усилий отодрали от рубильника и с трудом смогли опознать, – так Потап сильно обгорел. И потом, когда приехал его брат, чтобы забрать брата, он никак не мог поверить, что это – Потап. Только и смог узнать его по куртке, ему её подарила бабушка лет пять назад, на день рождения. Куртка, кстати, особо не пострадала. Так, слегка на рукавах синтепон обуглился. Такие случаи ЧП на производстве и нередко с летальным исходом имели место быть на кирпичном заводе и стали неотъемлемой частью заводского быта, к какой все привыкли и даже воспринимали с долей фатализма как неизбежное зло в этой сфере деятельности человека, как, например, в экстремальных видах спорта.

Я, когда увидел эту куртку, ещё несколько дней назад гревшую работягу, пусть и конченного забулдона (Потап был некодированный, но три раза лечился от алкоголизма в ЛТП ещё при советской власти), а теперь как ни в чём не бывало висевшую в углу этого крохобора, острая как бритва мысль резанула меня: будь я на месте электрика, и меня бы шарахнуло током, или убила бы ударом ноги озверевшая охранница, либо я погиб бы под высоким напряжением, не успев проскочить в проход, или отравился бы некачественным спиртом от безысходности, – за мной никто не приедет из родственников за отсутствием таковых: эти канальи меня отвезут на тележке в яму с гашёной известью? Как две недели назад отвезли Николая – рабочего с конвейера основного производства: зазевался, и его задавило вагонеткой с готовым кирпичом. Когда я отчётливо представил, как меня, одинокого парня, никому не нужного в этом дрянцово-лакированном мире, придуманном слугами дьявола на пороге ночи Сварога, жлобы-санитары отвезут по причине внезапной смерти в яму в дальний конец территории завода, а директор в это время, вполне вероятно, будет пихать свою сучку-секретутку у себя в кабинете, а в бухгалтерии всё так же толстые коровы будут пить чай и жрать печенье с пирожными, разъедая и без того необъёмные задницы, то такая злость во мне проснулась, особенно после всплывшей в голове сценки с лежащей на столе у легара-дидроера секретаршей с задранной до пупа, кожаной юбкой. От внезапно вспыхнувшего агрессивного импульса я начал бессознательно нажимать кнопку шокера, даже ещё не вынув его из кармана куртки.

Этот ублюдок, копавшийся в бумагах, хотел мне всучить очередную падлёнку[20]20
  падлёнку – бумагу неприятного содержания


[Закрыть] поэтому и пригласил в кабинет. Услыхав потрескивание, он поднял голову от стола и увидел тонкую струйку дыма, тянувшуюся из кармана моей спецовки; мини-молния, придя в контакт с материалом, вызвала естественную тепловую реакцию.

– Что это такое? – встревоженно спросил он, прикованный взглядом к необычному явлению физики в кармане моей куртки, словно я был фокусником на сцене.

– А вот чего! – крикнул я, подскочив к столу, выхватил электрошокер и сунул его в упитанную гладковыбритую до синевы физиономию, спрыснутую дешёвым вонючим одеколоном типа «Шипр».

Ш-ш-ш-ш! – зашипело палёное мясо, когда пластины электрошокера впились в щёку прозелита априоровых штолен нового века.

Начальника, как футбольный мяч, отбросило на стену. От удара массивного туловища со стены посыпалась штукатурка (заводские маляры покрасили абы как, тоже халтурщики), календарь с пейзажем берёзового леса и производственные графики. От волнения я не заметил, как сдвинул кнопку на самый мощный – 1200 вольт – заряд.

– Что, бычара! – наклонившись, мстительно заорал я в ухо субъекту, – зацвели в горах эдельвейсы! Больше не будешь обманывать доверчивых людей, пучина ненасытная!

Волосы от удара «электрокувалды» у бедняги встали дыбом и дымились, распространяя удушливый запах.

– Где твоя грёбаная премия, гнилые бонусы и про

кисшее молоко на завтрак!

Начальник цеха издал звук, похожий на кваканье, изо рта выдавились пузыри. Вылезшие из орбит глаза, затекая белесоватой плёнкой, закрылись. Физиономия на глазах меняла цвет с нахально-жизнерадостной на депрессивно-фиолетовую. «Приплыли, сэр, на землю обетованную!» – как сказал Френсису Дрейку боцман, перед тем, как их вздёрнули на рее.

Удостоверившись в эффективной работе шокера, сунув его на место, я пошарил в ящиках стола и нашёл полкилограмма белого порошка в целлофановом пакете, пачку зелёных денег (не зря, значит, про начальника говорили, что он мало того, что барахольщик, так ещё и фанат иностранной бумаги) и пистолет, по всей вероятности выточенный на тульском оружейном заводе. Всю эту убойно-стрёмную лабуду я рассовал по карманам и покинул кабинет, а за ним и ненавистное с первого дня, как сюда устроился на рабби, здание.

По дороге в цех, вспомнив, что произошло в кабинете начальника, я испытал необычное и не сказать что неприятное, – скорее, наоборот, – чувство, словно во мне уже давно зрело желание бунта, пусть и в таком виде. Опять вспомнил секретаршу с задранными на плечи патрона ногами, как она бесстыдно лежала на столе, как нахально качалась её туфля, как она курила и закатывала глаза, фальшиво охая, а главное, как потом посмотрела на меня, будто ножом полоснула по сердцу, и понял, что сегодня ещё сотворю какой-нибудь экстраодинарный поступок, – лиха беда начало! К тому же пакет с порошком, бабло, ствол и шокер придавали мне силы и уверенности, и толкали к активным действиям дерзкого свойства, и уже рисовали в голове самые отчаянные картины: как я вернусь обратно в кабинет, после того как переоденусь, легара-дидроера завалю, а секретаршу оттрахаю, – чтобы дым пошёл коромыслом! Но сначала надо всё-таки переодеться и… нюхнуть порошку для храбрости, посмотреть, какой расклад, а там видно будет!

В теплопункте я увидел такую картину: Санька-слесарь очухался и как ни в чём не бывало сидит за столом с Игорьком – напарником погибшего Потапа, тоже электриком, и, кажется, оба уже похмелились.

– О, Рома! – мусоля изжёванную «Приму», чему-то обрадовался слесарь, увидев меня. – Здорово! – И, привстав, потянулся через стол с рукопожатием. Полы его спецовки поползли по столу, сметая на своём пути хлебные крошки, рассыпавшийся пепел и табак. – У тебя там на линии опять у двадцать третьей вагонетки колёса лопнули! Мультик с Вованом начали «варить». Мастер сказал, как сварят, – прокати её пару раз пустую, как пойдёт – ему доложишь.

– Меня это больше не интересует, – ответил я, стараясь казаться хладнокровным, пожав его протянутую руку. Уже и мастер успел здесь побывать? Это он, что ли, разбудил Саньку? Потом я пожал протянутую руку Игорька – парня лет двадцати пяти, ходившего в вязаной шерстяной шапочке, надвинутой на самые брови, и поэтому всегда выглядящего насупившимся, задумчивым и чего-то пытающимся вспомнить. При моём появлении он как бы находился в ступоре, но очнулся, когда заговорил слесарь.

– Что такое? – Александра как будто озадачил мой ответ.

– На «болту» я видел твоего мастера и рабочее место! – Меня зло взяло: мне в конторе приходится «очко подставлять»[21]21
  очко подставлять – быть наказанным за чужое нарушение


[Закрыть] за чьи-то «косяки»[22]22
  косяки – ошибки, безответственные поступки


[Закрыть], нервничать, выкручиваться, юлить, формируя в себе новую невротическую концепцию (кажется, у слесарей-психотерапевтов их десять видов, а я взращивал одиннадцатую, ещё не имеющую названия), а кому-то на всё плевать с колокольни, лишь бы выжрать спиртяги с утра и радоваться жизни, как не радовался ей автор «мира, как представления о воле».

Слесарь с электриком переглянулись. Игорёк машинально ещё глубже надвинул на брови шапку, словно собирался спрятаться в ней от жизни. Я всё думал, почему он постоянно ходит в этой шапке, не снимая её даже во время работы. А потом понял, когда стал случайным свидетелем, когда он утром выпил и глазом не моргнул стакан разбавленного спирта, похмелился, слесаря налили. Эта шапочка для него, постоянно находящегося в неадеквате по отношению к действительности, грубо говоря, или с похмелья, или уже принявшим на грудь, по всей вероятности, была, как шапка-невидимка из русской сказки, в ней ему казалось, что никто не видит, не догадывается, в каком он находится состоянии. Он, наверное, и спать ложился, не снимая её.

– Ну и правильно, – вдруг согласился Александр и потянулся за пластмассовой бутылкой, это её утром, когда пришёл на смену, я убрал со стола, они допивали, плеснул в кружку спиртосодержащей дряни, протянул мне: – Помяни, Рома, безвременно ушедшего от нас Потапа!

– Да, – поддакнул Игорёк.

– Нет, ребята-пролетариаты! – я достал из кармана кулёк с порошком. – Я вот этим помяну!

– Ё-моё! – Игорёк вытаращил глаза и даже слегка привстал со скамьи. – Откуда столько надыбал?

– От верблюда. – Я присел к столу, взял засаленный газетный лист, насыпал по уму, сделал ножом, используемым слесарями как рабочий инструмент, с грубым топорной работы лезвием, с насаженной на рукоять куском резины вместо ручки, аккуратную линию и втянул порошок левой ноздрей. (Правая была забита с последнего ледникового периода, даже нафтизин не помогал.) Слесарь украдкой посмотрел на дверь. У меня в голову пошёл лёгкий изысканный кайфер[23]23
  кайфер – кайф, удовольствие


[Закрыть]. Перед мысленным взором мелькнули три прекрасные гурии, исполняющие то ли танец живота, то ли брейк данс: ещё не хватало музыки.

– А мне можно? – оживился Игорёк.

– Без базара. Только много не сыпь, а то мозги спалишь! Ты, вообще, когда-нибудь его нюхал?

– В натуре, Ром, ни разу! – честно признался электрик. – Только спирт и водку пью! Насыпь сам, а то и в самом деле ещё ласты склею!

Я ему сделал дозу, как новичку, с поправкой на то, что в нём уже сидел спирт, – приблизительно на треть меньше, чем себе, подумав, что и этого, наверное, будет много, но чёрт с ним, – электрика-то администрация найдёт, с электриками не проблема, с биржи пришлют, если чего, объяснил, как употребить, и пошёл переодеваться прямо с розовым туманом в голове, хотя баядерки больше в мозгах не мелькали.

Когда я открыл свой шкафчик, на верхней полке, где у меня лежало полотенце, мыло и книжка про Чингачгука Большого Змея (Фенимор написал, по нему ещё кино в гэдээр сняли – Гойко Митич там рулит), играли на крошечных гитарках миниатюрные «битлы» в разноцветных костюмчиках.

«Help! I need somebody…» – начал исполнять свою партию Джон, а Пол с Джорджем подхватили.

– Good Morning, чуваки! – сказал я битлам: – How are you? Лучше слабайте чего-нибудь для души, а то «хелп» что-то сейчас не катит!

– О'кей, командир! – оборвали песню ливерпульские парни и начали петь «Let it Be».

– Пойдёт? – спросил басист.

– О'кей!

– Рома, – ударил мне в затылок как будто знакомый голос, – ты чего там бормочешь?

Я обернулся. Александр смотрел на меня вопросительно. Игорёк сидел истуканом, и глаза у него блестели, как у нашего пса после вылазок к местным собачьим дамам на предмет романтических отношений – повыть дуэтом на Луну.