Текст книги "Полнолуние"

Когда вернулись назад в дом, Люба как раз собиралась.

Хотя Левченко с Нещеретом принесли с улицы напряжение, в комнате тоже было не без того. Похоже, Полина Стефановна решила воспользоваться моментом и провести с девушкой воспитательную беседу. Наверное, пыталась научить ее, как вести себя, чтобы предмет девичьих вздохов не крутил носом.

Андрей имел все основания для подобных подозрений: сам выслушивал поучительные лекции про то, как важно в непростое военное время держаться вместе молодым и здоровым людям, юношам и девушкам. Тяжело всем, но женщинам особенно – жалеть их нужно. И не просто так, как воин на привале: нашкодил и ушел вперед, на Запад. Тут, в тылу, каждый мужчина ценится. А если вместе держаться – еще лучше, не всякому повезет. Пока Стефановна не переходила на личности, Левченко кивал и отбивался общими фразами. Но как только библиотекарша вспоминала Любашу-медсестру, Андрей резко пресекал попытки сватовства. Не то чтобы ему не нравилась Люба. Наоборот, при других обстоятельствах он с радостью пошел бы навстречу и попробовал, чем черт не шутит, создать семью.

Андрей рвался на передовую. Но с фронтом, кажется, вопрос решен. Отныне его передовая – поселок Сатанов на Подолье. В тылу тоже своя война и могут убить в любой момент. Женщинам же важнее то, что избранник уже не пойдет воевать. Становиться прежде времени вдовой никому неохота. Люба – не исключение. Но было одно обстоятельство, с которым он должен был считаться. Объяснить это не мог даже квартирной хозяйке, которой доверял, считая надежным человеком. И сложно, почти невозможно было открыть другую, потаенную натуру не только Любе – любой другой девушке, которая может попасться на его пути…

– Куда так рано? – спросил Нещерет, и Андрей оценил выдержку доктора: даже сгустившиеся сумерки не скрыли выражения его лица после услышанного.

– Пойду. Заговорила я Стефановну совсем. Завтра рано на работу вставать.

Накинув легонький плащик и накрыв волосы простым платком, Люба натянуто улыбнулась Левченко, давая понять, что говорит именно ему:

– Жаль, не удалось толком побыть. Все дела мужские. Для нас, баб, времени не находится.

– А мы как раз собирались. Поговорить, чаю.

– Как-нибудь потом, товарищ милиционер. – Люба одарила его грустной улыбкой. – Теперь уже к нам заходите. Не все же мне бегать. Извиняюсь, что вот так ворвалась.

Ситуация слишком стремительно становилась идиотской, раскручиваясь до глухого угла. Левченко видел неприкрытую обиду на девичьем лице – и ничего не мог с собой поделать. Масла в огонь подливала Стефановна самим своим видом: стояла возле стола, сжав губы в прямую линию и высказывая тем самым немой упрек.

– Люба. Ну, как-то неправильно. Хоть проведу.

– Не стоит, Андрей. Занимайтесь своими делами. Еще увидимся, Сатанов не так уж велик.

Прежде чем Левченко придумал ответ, Люба махнула худенькой рукой и вышла. Не сдержалась – сильнее, чем следовало, хлопнула дверью.

Звук дал сигнал – Андрей сорвался:

– Ну, Стефановна, вот как это понимать?! Мы столько раз говорили с вами! Ей-богу, никто не просит вас устраивать мою личную жизнь!

– Не в коня корм! – огрызнулась хозяйка. – Это вместо благодарности мне, Андрей? Не думала я, ох, не думала, что вы солдафон! Видела всяких, но такого!.. Девушку бы пожалели!

– Сами пожалейте ее, Полина Стефановна, сами! – разошелся Андрей. – Вот Антон Саввич, пожилой человек, не даст соврать: вы же буквально в койку ее ко мне кладете!

– И не стыдно вам так говорить при посторонних? Обо мне?

– Антон Саввич – человек не посторонний, раз вы всех втравили в эту аферу со сватовством! Кто вас просил, вот кто? Только не говорите, что Любина инициатива!

– Как раз Любина! Девушка боится, не знает, как к вам подступиться! Вы волком смотрите! Надо же быть слепым солдафоном, чтобы не замечать ничего! Дальше своего носа не видите! Тьфу на вас, как вы надоели, как замучили!

Нещерет кашлянул, привлекая к себе внимание.

– Так-так, уважаемые! Товарищи! Граждане! Как говорят в боксе – брэк! Полина, вы правда…

– Что правда?

– Слишком увлеклись. Не нужно. И моя вина тут есть. Андрей, это я Любу привел. Точнее… простите, мы договорились с Полиной Стефановной. Что-то вроде свидания, свести вас… Извините, неудачная идея. Должен был предусмотреть… Поддался, хотелось сделать что-то хорошее… Признаю ошибку, признаю. Больше не повторится.

– При чем тут ошибки! – Левченко уже не находил сил сдерживаться. – Не время! Не те времена! Тьфу, совсем запутался, заговорился! Короче говоря, я вас обоих очень прошу – не нужно никаких сведений! Вообще ничего не надо! Саввич, тем более сейчас, вы же понимаете, о чем я.

– Андрей, вы правы. – Нещерет говорил твердо, уверенно, и в голосе появились нотки, которые вынудили притихнуть даже не на шутку разгневанную Полину Стефановну. – Обстоятельства изменились. Я этого не знал, никто из нас представить не мог…

Наткнувшись на взгляд Левченко, он замолчал. Все вокруг начало смешиваться, становиться с ног на голову.

– Большая просьба, товарищи. Одна, но огромная. Пожалуйста, давайте я сам разберусь со своей личной жизнью. Отныне и в дальнейшем за моей спиной и без моего участия вы меня ни с кем не знакомите, не сводите, заочно не жените. Согласны?

– Вы так грубо говорите, Андрей, – с упреком заметила Полина Стефановна.

– Наоборот, я за свою жизнь столько не извинялся, сколько в эти дни перед вами, – отрезал он. – Готов еще раз просить прощения, только бы это помогло нам установить раз и навсегда: даете мне покой во всем, что касается так называемых амурных дел. Годится?

Хозяйка вздохнула и сделала для себя вывод:

– Не любите вы никого, Андрей Левченко.

– Вы ошибаетесь, но сейчас не об этом.

– А о чем? – Внезапно пожилая женщина поняла: произошло-таки какое-то событие, способное встревожить невозмутимого, временами ироничного доктора Нещерета. – Слушайте, я только теперь обратила внимание. Антон Саввич, Андрей, вы чего-то недоговариваете.

– Вряд ли вас это успокоит, если я расскажу то, о чем уже знает доктор, – произнес Левченко. – Единственное: надо быть осторожнее, пока нет объяснения… гм… некоторым явлениям природы. Вот почему Любу вы напрасно отпустили.

– Я хотела ее удержать. Девушка сама сорвалась. Может, я не то брякнула или она меня не так поняла… Сидели, разговаривали, она начала истерить…

– Мы договорились к этому не возвращаться, – напомнил Андрей. – Будьте тут, во двор ни шагу. Саввич, оставайтесь с женщиной. Я Любу догоню, проведу, заодно сам с ней поговорю. Думаю, она все поймет. Девушка хорошая. Нам просто стоит когда-то поговорить по душам. Вот и случай.

Надев фуражку, Левченко вышел и просто с крыльца не пошел – побежал по тропинке, надеясь догнать обиженную медсестру достаточно скоро.

Он обрадовался такой возможности.

Вот он – прекрасный момент расставить все точки над «і» и объяснить Любе: она тут ни при чем. Без богатого опыта общения с женщинами, не имея права никого пускать в свою жизнь надолго, тем более навсегда, бережно храня свою тайну, свое второе и главное «я», Андрей мысленно искал правильные слова для Любы.

Не зная, что и как следует говорить, он собирался сказать правду, только правду и ничего, кроме правды. То, что она красивая и смелая. Потому что не всякая девушка выдержит в партизанах, в лесу, в сырой землянке, среди грязных мужчин, которым сам черт не знает, что стукнет в голову, – и сохранит себя. То, что он ценит ее внимание и доверие. То, что она правда ему очень нравится и при других обстоятельствах у них, наверное, все могло бы сложиться. Но не война тому причиной. Есть вещи, о которых он не готов, не имеет права поведать никому. А если так, то самое лучшее в их ситуации – просто оставаться добрыми друзьями. Без лишних надежд, без лишних обид.

Андрей никогда никому не говорил подобных слов. И боялся: стоит догнать Любу, как речь сразу рассыплется. Выдавит из себя какие-то обрывки, чем обидит девушку, которая не заслужила, действительно не заслужила такого отношения, еще больше. Вот же – он вообще не собирался ее обижать, а вышло – обидел.

Черт побери!

Сумерки уже переваривали все вокруг. Ночь обещала быть достаточно светлой и теплой. Первый день осени совсем не ощущался. Казалось, август продолжается и еще погреет в этом году.

Знакомая тропинка пробежала через кусты, повернула и вывела к старой стене. Отсюда путь пролегал через поле, метров пятьсот открытой местности. Человеческую фигуру впереди можно было бы разглядеть.

Андрей поддал ходу. Вытянул шею и вгляделся в темноту, буквально нащупывая Любу далеко перед собой. Странно, но девушку он не увидел, хотя другой дороги тут не было. Ходят еще через лес, но не поздно вечером и точно не для того, чтобы срезать путь. Наоборот, по лесу не так удобно, пришлось бы сделать немалый крюк, чтобы зайти в поселок с противоположной стороны. Учитывая обстоятельства, Люба вряд ли выбрала этот слишком длинный путь.

Оставив стену позади, Левченко пробежал еще несколько шагов – и вдруг остановился. Поставив ноги чуть шире плеч, он напрягся, насторожился. Будто охотничий пес на охоте, прислушивался к темноте и тишине. Ничего подозрительного не услышав, на всякий случай примостил руку на кобуру. Пальцы машинально расстегнули ее. Пока не вполне понимая причину внезапной тревоги, полагаясь только на чуйку опасности, привитую в подростковом возрасте, Андрей замер, постоял так несколько минут, старательно всматриваясь в ночь, тогда гаркнул, не жалея легких:

– Люба! Люба! Подожди, Люба!

Если бы услышала – остановилась бы. Или по крайней мере отозвалась. Но сумерки не ответили, и Левченко убедился окончательно: девушки впереди таки не было. Он выскочил за ней не сразу. Однако не такой уж большой разрыв во времени: минут десять, больше – вряд ли. Так скоро, чтобы совсем исчезнуть с глаз, медсестра оторваться от него не могла.

– Люба! Люба! Люба!

Теперь ответили.

Это послышалось сзади, за спиной, от обломков мурованной стены.

Звук.

Голос.

Рык.

Будто огрызалась на незнакомца потревоженная зверюга. Чужак, к тому же человек покушается ни с того ни с сего на ее территорию. Так что надо подать голос, указать посторонним на свое присутствие и на то, кто тут на самом деле хозяин.

Рука рванула пистолет из кобуры. Разворачиваясь на рычание, Левченко одновременно прыгнул в сторону, увеличивая сектор обстрела – на случай, если придется стрелять. Никого не увидел, но указательный палец лег на спуск, большой привычным движением сбросил предохранитель. Андрей повел дулом перед собой, ожидая нападения в любой момент.

– Люба!

Снова рычание.

В этот раз не показалось.

Звук четкий, ясный, нечеловеческий.

– Кто здесь?

Левченко шагнул вперед.

Шаг.

Другой.

Третий.

– Люба!

Темный силуэт шмыгнул из-за стены.

Андрей не рассмотрел, кто – или что – это. Между ними оказалось достаточно большое расстояние, и если это человек, то он ловко и стремительно двигался не на двух ногах, а на четвереньках.

– Стой. СТОЙ! СТОЙ, ЗАРАЗА!

Для того чтобы перепрыгнуть стену в месте, где был пролом, существо выпрямилось. Теперь стояло на двух ногах, ими же оттолкнулось от земли.

Прыжок.

Выстрел.

Андрей промахнулся. Тот или те, в кого он целился, беспрепятственно преодолел стену и помчался в сторону леса, не озираясь. Выругавшись, он снова выстрелил, теперь уже перед собой, в ночь, будто в копейку. Андрей отчаянно рванул за беглецом.

Ни за что не догнал бы.

Ловкость у того была нечеловеческой.

Или, может, показалось…

Когда Андрей поравнялся со старыми воротами, глаз зацепился за что-то необычное, лишнее. До последнего надеясь – это ошибка, такого не бывает, ничего страшного не случилось, но и не веря в чудеса – Левченко кинулся туда.

Чтобы убедиться: это нога, женская нога, обутая в старую стоптанную туфлю.

Любину туфлю.

Уже не вполне контролируя себя, Андрей взялся за ногу, потянул. Другая нога подогнулась, платье задралось до середины бедер.

Наверное, девушка сопротивлялась, но нападение произошло слишком быстро, она вряд ли успела что-то сообразить. Почему не кричала? Он не слышал ничего похожего впереди.

Левченко выволок тело.

Серебрилась полная луна.

В ее безжалостном свете девушка лежала на спине, глядя мертвыми глазами на того, кто не успел ее спасти.

Все цело.

Вроде.

Кроме горла.

Истерзанное, разорванное, перегрызенное.

Кровь еще пульсировала, понемногу заливая порванный плащик и светлое платье.

Часть вторая
Тревожный сентябрь

Глава четвертая
Антигены

Теплый будто вынырнул из ночи.

Голуб ожидал трое суток. До того долго крутился в самом Каменце, пытаясь выйти на его людей. Заходил издалека. Имел при себе немного драгоценных побрякушек: пришлось потрясти эвакуированных в Перми, оставив после себя два трупа. Он не то чтобы жалел, но в его нынешнем положении, когда особо не на кого положиться, не рискуя нарваться на приговор блатного общества, другого способа заметать следы не видел.

Те, кто сможет его узнать, жить не должны.

Вот так.

Из-за этого работал сам. Держал дистанцию от временных, случайных компаний. Нигде не светился. Но одновременно поле деятельности без поддержки таких, как сам, было значительно ограниченным. Ничего, обходился тем, что попадалось, немедленно делая ноги с чужой территории.

Голуб помнил себя только бездомным бродягой, который с детства стоял на шухере по приказу старших воров. К своим тридцати годам он накопил бесценный опыт нелегальной жизни. Так что ему удалось добраться из-за Урала на Подолье, избегая милицейских облав и военных патрулей. Оказавшись наконец в Каменце-Подольском, пристроился к одинокой молодухе. Она выписывала скучные казенные справки в какой-то конторе, подрабатывая при этом проституцией, потому что жить же как-то надо. Задобрив пассию золотой цепочкой, Голуб через нее начал зондировать возможность скинуть все свое рыжье оптом.

Новая подружка вела себя осторожно, что выглядело вполне понятно. Посему через несколько дней все-таки свела своего кавалера с барыгой. Дальше Голуб перестал таиться, объяснив, что товар товаром, но он щупает тут выходы на Жору Теплого либо кого-то из его людей.

Сперва барыга сделал вид, что не при делах. Потом, когда Голуб всуе вспомнил несколько прозвищ общих с Теплым знакомых, новый приятель взял время подумать. Пришлось ждать три дня. Причем, выходя в город, чувствовал за собой присмотр невидимых глаз. Наконец пассия указала место встречи. Когда начал собираться, не укрылось: девица вздыхает с облегчением. Вряд ли жаждет возвращения кавалера.

Вот при таких обстоятельствах Голуб оказался в небольшом старом домике под самой скалой, на которой раскинулся старый город. Задний двор почти вплотную упирался в отвесную стену каменного обрыва, поросшую кустами. Впереди, совсем близко от калитки, сверлила речные камни неглубокая вода быстрого Смотрича. Тут ему выделили маленькую, похожую на кладовку комнатенку. Рядом спала горбатая, похожая на сказочную упыриху баба, и слышно ее было только тогда, когда она молилась. В остальное время бабка или работала во дворе, или чем-то гремела в доме. Кормить гостя не забывала, но ни одного слова Голуб за все время из нее вытащить так и не сумел.

А на вторую ночь тот, кого он так долго искал, появился.

Послышался шум – скрип дверей, громкие шаги, топот. Подскочив, Голуб сел на лежаке, собрался окликнуть бабу, потому что не знал, кого еще. Открыл было рот – не успел. Глаза ослепил луч фонарика, в лицо врезался кулак. Били точно, прицельно, одновременно расквашивая нос и рассекая губу. Но этот удар не повалил, в другой раз влупили в грудину – не молотом, но все равно сильно. Когда Голуб пошатнулся, крепкое колено тут же уперлось в пах, отчего тот, не сдержавшись, заскулил, а в лоб уткнулось револьверное дуло.

– Кто послал? Кто приказал? Говори, пидор, говори сейчас же!

Голос Теплого узнал сразу. Его трудно с кем-то спутать. Но сказать в ответ ничего не успел – коротко замахнувшись, Жора врезал дулом по лбу, теперь струйка крови потекла еще и из брови, быстро залив левый глаз.

– Кто прислал? Кому служишь, падла? Смерти захотел? Смерти, смерти?!

– Не надо… Теплый, это я…

– Вижу! Все я вижу! По мою жизнь прислали тебя, а? Говори, пидорюга!

– Ты что! Жора! Ты что, это же я.

– Прислал тебя кто?!!

– Скажу!

Дуло отодвинулось. Луч уже не бил в глаза. Сделав шаг назад, Теплый спросил не так злобно:

– Валяй. Исповедуйся. Чего меня искал? Завалить?

– Я к тебе. – Голуб вытер кровь с лица. – Некуда больше идти. Мне самому приговор огласили. Еще никто не знает, что я Балабана… того…

– Балабана? Прошу Балабана? Ты? Чем докажешь, Голуб?

– Слушай… Поверь мне, Теплый… доказать не могу. Мы были один на один, там, в тайге. С нами был еще один… Не наш, Офицер…

– Почему офицер?

– Кликуха. Политический, с войны… Посадили за какую-то глупость, не имеет значения… Он с нами бежал, Балабан такое решение принял. Где сейчас Офицер – не знаю. Из тайги мог не выйти. Но даже если вышел – не свидетель. Хер знает, куда его понесет. Тебе придется мне поверить, Теплый.

– С какой радости я должен верить тебе?

– А с какого перепугу ты решил, что я хочу тебя замочить?

Луч снова ударил Голубу прямо в глаза.

– Ты знал, где меня можно найти. Слухи ходят – приговор мне вынесли, Балабан и другие авторитетные воры под этим подписались. Где гарантия, что тебя из-за колючки не вывели спецом, чтобы вышел на меня и исполнил? Могли впрячь тебя в дурное дело, ох могли.

Голуб снова стер кровь, вытер руку о штаны.

– Хотел слушать – слушай. Грохнешь меня – вали, черт с тобой. Только кто ты? Большой авторитет? Сейфы до войны ломал, потом оскоромился мокрым. Масть неподходящая, чтобы все воры нашей большой страны спали и думали, как бы так Жору Теплого подрезать за то, что ссучился. Ты один такой? А вот ни хрена! На каждого время тратить – мозоли собьешь. Где искать – знаю, потому что люди с воли тебя вычислили. Следы оставляешь за собой, Теплый. В твоем… нашем с тобой положении это нехорошо.

– Нет ничего нашего с тобой, Голуб.

– Пока нет, Жора, пока что. Принес я тебе весточку в клюве. У меня вон у самого земля под ногами горит. Но никто специально к тебе палача не засылает. Крутится такая мысль, отвечаю, что охота на тебя, меня или кого-то другого не так уж своевременна. Не веришь – больше мне нечего сказать. Веришь – послушай меня, сливаемся отсюда вместе. Нырнем поглубже, отрубим лишних. Заляжем на дно, пересидим хотя бы год. Уляжется – снова вылезем. Вот такие мои тебе слова. Вот для чего я к тебе шел. Я все сказал. Убивай, Жора.

Луч постепенно сдвинулся в сторону. Голуб увидел – рука с револьвером тоже опустилась.

– Ну, раз так. Тогда здорово, бродяга.

Не успев опомниться, тот вдруг оказался в коротких и крепких объятиях. Как только Теплый отстранился, Голуб пробурчал:

– Пошел ты к черту, Теплый. То в морду лупит, то обнимается.

– А ты не собачься, Голуб, не собачься. Мою историю лучше меня знаешь, вишь, как складно рассказал. Как мне думать прикажешь об этом всем? О тебе, например. Падаешь с неба, базаришь про то, как старого пахана подрезал, тыкаешь какое-то ржавье. Должен был проверить. Разве нет?

– Твое право. Только ты, Жора, вора по морде ударил.

– Так и я не урка базарный. – Теплый развел руками, спрятал револьвер в карман широких штанов. – Выпьем мировую. И, считай, проехали. Замазано?

Голуб сделал вид, что идет на огромную уступку, пожимая протянутую руку.

– Замазано. Ты меня тут оставляешь?

– Есть другая хаза. Не одна. Но тебя, Голуб, точно Бог послал.

– Бога нет.

– Значит, есть кто-то другой. Ибо как еще объяснить, кроме вмешательства оттуда, – кивок вверх, к потолку, – почему ты меня очень вовремя нашел. Новости принес важные, вот что.

– Важные?

– Меня объявили, Голуб. Похоже, знают, где мое лежбище. Валить надо отсюда.

– Куда?

– Интересный вопрос. А еще лучше – с чем валить? Без хрустов далеко не убежишь. Потому что хрусты – это ксивы, безопасность. Не полная, ясно, но безопасность, Голуб. Потому с нами кантуйся. Вместе не пропадем.

– Для того и искал тебя, Жора. Сколько вас?

– Со мной – четверо. Было пятеро. Одного легавые положили с месяц назад.

– Вот волки!

– И я об этом. – Теплый примостился рядом на лежаке. – Мы залегли пока. Так, выступаем по мелочи, но не то все, не то. Как раз надыбали дело, верняк. Вот и подключишься. Недалеко, в поселке одном. Сатанов называется. Пошуровали там мало-мало. Только местные мусора, думается мне, уже чутка успокоились. Понюхаем еще немного, сделаем – и рвем когти отсюда. Я бы к морю подался.

– Почему – к морю? К какому морю?

– К Черному ближе всего. Одесса-мама, знакомых тьма. Бывал я там до войны. Заляжем где-то в катакомбы – хрен найдут. А еще, Голуб, граница рядом. Контрабандисты, им война – мать родная. Вот такой у меня план. Годится?

Голубу совсем полегчало.

Правильно мыслит Жора. Почему-то он сам не додумался про границу и контрабандные тропки. Здорово исчезнуть из этой страны, давно пора.

Голова.

Недаром сейфовых замков, о которые Теплый обломает зубы, еще не придумали в мире. Так, во всяком случае, говорят.