Текст книги "Полнолуние"

С бородой Игорь чувствовал себя в безопасности.

Сперва было не очень уютно – привык бриться пусть не ежедневно, но так часто, как позволяла война. Даже в тюрьме и лагере его брили. Этого требовали действующие санитарные нормы – разводить вшей и блох начальство не хотело, можно и по шапке за насекомых получить. Но переход на нелегальное положение требовал поменять внешность. Борода оказалась одним из первых элементов маскировки.

Он вообще быстро убедился: чем проще, без затей перевоплощение в другого человека, тем меньше шансов спалиться. Когда делали новые документы, очень похожие на настоящие, сказали: имя лучше оставить, а фамилию изменить минимально. Теперь он стал Игорем Волковым. А объяснялся ход просто.

Опыта жизни по чужим документам он не имел. Значит, к обновленным паспортным данным придется привыкать. Если забудется, утратит бдительность и не отзовется на нынешние имя и фамилию, тут же вызовет подозрение. Тем более в военное время. Сейчас первая встречная ответственная работница тыла накручена призывами про максимальную бдительность, потому что враг не дремлет. Малейшее сомнение в собственных паспортных данных – и все, можно сливать воду.

В таком случае путь беглеца – до первого милиционера или первого военного патруля.

Тогда как Игорь Волков мало чем отличается от Игоря Вовка. А это позволит ему чувствовать себя уверенно.

Новые знакомые, найденные в Соликамске, научили Игоря многим правилам жизни, которые должен знать беглец от закона. Они оказались не слишком сложными, не требовали от Вовка-Волкова чего-то необычайного. Прежде всего он должен был четко осознать: его ищут. Однако не до конца верят, что зэк без опыта выбрался из тайги живым. Игорь и сам долго не мог в это поверить: потерял чувство времени, когда днем кормил комаров и собирал грибы-ягоды, а ночами снова выходил к реке, спускал на воду пень и отдавался на милость Глухой Вильвы. Потом, когда его, совсем ослабевшего, одним утром выловил в низине старый местный охотник и припрятал на заимке, Игорь понял, почему ему повезло. Конец лета в этих краях – не самая теплая пора, осень, а за ней зима приходят скорее. Но август для заблудившегося в тайге не слишком губительный месяц. Придется потерпеть комаров и мошку, но все же лучше, чем холод и голод.

Охотник спокойно воспринял тот факт, что спасает беглого заключенного. К советской власти, особенно к ее карательным органам, жители окрестных сел относились с глубоко скрытой враждебностью. К тому же таежник на своем веку достаточно встречал уголовников, чтобы уразуметь, что Игорь отличается от типичного каторжанина. На слова его благодетель был скуп. Продержал в лесной избушке несколько дней, пока борода беглеца не стала жестче. А тогда тайком привел к себе домой.

Деревенский уполномоченный милиционер вполне мог получить информацию про бегство. Так что новый человек привлекал внимание. Из-за этого спаситель, который оказался бродягой и жил на дальней околице, вывез Вовка из деревни сам – нашел повод поехать в район, запряг телегу, забросал Игоря пустыми мешками, сверху привалил полными. Предупредил: в Соликамске распрощаются, дальше дела Игоря его не касаются. Но доброе дело напоследок сделал – передал подопечного из рук в руки поселенцу – латышу.

Так Игорь попал к людям, которые точно не собирались сдавать его ни при каких обстоятельствах. Очень быстро узнал: пятидесятилетний сельский учитель Арвид и его дочь, двадцатилетняя Зента, от рождения кривенькая на левый глаз, высланы сюда зимой сорок первого. Вместе с другими, кто не принял новую власть в Литве. Учитель математики при этом не слишком уважал сторонников Ульманиса[8]8
  Карлис Ульманис (1877–1942) – латвийский политический и государственный деятель. На должности премьер-министра Латвии в 1934 году устроил военный переворот, после чего стал президентом страны. Официально называл себя «отцом нации», позже начал сотрудничество с советским правительством, поддержал введение советских войск в Латвию и оккупацию страны 17 июня 1940 года.


[Закрыть], имея на то множество причин. Русский язык Арвид выучил в ссылке достаточно прилично. Но словарного запаса все равно не хватало, чтобы объяснить Вовку: самопровозглашенный президент Латвии на самом деле был с диктаторскими замашками. Однако это не давало ему никаких оснований без сопротивления пускать большевиков в свою страну и поддерживать красный режим. Правда, начиная доказывать, что собственная, национальная диктатура всегда может быть лучше диктатуры чужаков, путался, сбивался с мысли и в итоге прекращал разговор до следующего раза.

Сам же Игорь слушал его сдержанно и старался не вступать в дискуссии – они очень напоминали болтовню политических заключенных, а принимать их выводы относительно власти рабочих и крестьян Вовк далее не мог себе позволить. Хотя чем больше видел, слышал и переживал, тем чаще ловил себя на мысли: те, кто имеет такие взгляды и высказывает подобные мысли, все же в чем-то да правы. И сделанные выводы уже не считал для себя крамолой.

Те несколько дней, которые Игорь скрывался у литовцев, ссыльные рисковали не меньше, чем беглец. Благо нужный адрес он нашел достаточно скоро, после чего своеобразную эстафету принял невысокий, почти карликового роста человек с нездорового цвета кожей лица и цепким, пронзительным и опасным одновременно взглядом. Назвал он себя Гулей, пояснив – сокращенное от прозвища Гулливер. Верно, как еще прозвать человека такого роста… От Гули узнал: подлый Голуб тоже дал о себе знать, но ему, как на беду, повезло.

– Не понял, – удивленно произнес тогда Игорь. – На чью беду?

– На нашу. На мою, наверное, – уточнил Гуля сипловато. – У нас своя почта, с зонами связь поддерживается. Тут же не большая земля, Соликамск, нашего брата везде полно. Советская власть, мусора – ширма. Они думают, что все держат. На самом деле им позволяют, и они это знают.

– То есть?

– Край весь поднимется, коли что не так. Красных наши не любят. Ссученных – также. Чуть затлеет – все, пусть сливают воду. Резать красную масть начнут люто. Пока они под ружье своих поставят и подтянут, разгорится кругом. Знаешь, как в каторжном краю бунтовать умеют?

– Не знаю, – признался честно.

– Друг за друга стоят. Ну а Голуб твой.

– Не мой.

– Пусть не твой – просто Голуб. Сука он. Про него плохая весть пришла. Уже после того, как вы подорвали. Чтобы долго не грузить, эта гнида фармазонская как-то так нашаманила, чтобы с Прошей нашим, царство небесное, в тайгу пойти. Будто кого-то там прижал, а потом, после всего, урка прозрел, покаялся, братве в ноги падал – не наказывайте. Палец отрезал.

– Кто? Кому?

– Жук тот. Сам себе. Как наказание. Или в петушиный угол, или палец долой перед честным народом. Ну его, не про то сказ. Говорю же, наши ждали Балабана. Думали, вместе с Голубом придет, тут мы ему и предъявим. Голуб прилетает сам. Двинул, говорит, кони старик, не выдержал перехода. Мой косяк, признаю – хотел немного подержать его в надежде, пусть успокоится, проявится. Выкупил, падлюка хитрая. Где прокололись – не знаю, но когти он рванул, аж задымило.

– Без документов?

– Как есть. Но такое животное в огне не сгорит, в воде не утонет, без мыла в жопу пролезет. Мусорам не сдаст, западло. Где-то потерялся. Будут искать, может, найдут. Тогда уже телиться не станут, приговор готов.

Игорь с детства и юности знал, как живет уличная босота и мелкий криминал. И по каким законам устраивает свою жизнь. Но только сейчас в полной мере осознал масштаб охвата огромной страны преступной империей. Государство в государстве, вывод однозначный. Причем это государство, пусть и горько признавать, работало в разы эффективнее, чем власть, которая вроде бы должна была с криминалитетом бороться. Вместо того все силы колоссального аппарата направлены не на фронт, а брошены на зачистку антисоветских элементов.

Возможно, от таких, как он, больше вреда, успокаивал себя Игорь. Особенно во время войны. Но крамольные выводы и тут напрашивались. Литовский учитель Арвид, высланный за то, что не принял новую власть, – неужели он точно такой же преступник, как Голуб? Или редактор районной газеты откуда-то из необозримой глубинки, с которым Игорь познакомился в лагере. Того посадили еще до войны. Вина его в том, что рамочка вокруг портрета товарища Сталина в передовице оказалась слишком темной и напоминала траурную, а это диверсия. Почему же его недосмотр – тяжкое преступление, а сам редактор не менее опасен, чем сам Балабан…

Так или иначе, словам Игоря поверили. После чего волю покойного Балабана исполнили, превратив Вовка в Волкова. Теперь он стал вором, который отбыл положенный срок, имеет справку про освобождение и направляется по месту постоянного проживания, в Московскую область. Правда, глубоко в кармане хранился другой документ, который делал Игоря Волкова красноармейцем, комиссованным после госпиталя.

Справка про увольнение позволяла добраться из Соликамска до Перми без препятствий и лишних подозрений: комиссованных вокруг хватало. Далее же преступная биография уже была не нужна. В Московской области списанный из армии боец – достаточно привычное явление.

А там, куда Игорь собрался ехать дальше, на украинской территории, с такими документами вообще не возникнет проблем. На человека, который после ранения возвращается бог знает куда, потому что во время войны потерял всю свою семью, никто не обратит внимания. Если, конечно, Игорь Волков сам его к себе не привлечет…

Ехал на перекладных, стараясь не мозолить никому глаза и по возможности раствориться в серой массе таких же проезжающих. На счастье, много людей возвращалось из эвакуации. Народ был при всей своей однородности довольно пестрым. Затесаться и затеряться в нем оказалось не слишком сложно. Обойти Москву не вышло, и, оказавшись там, Игорь ощутил всю полноту опасности. Советская столица жила в усиленном режиме, нарваться на какую-нибудь проверку и погореть на ровном месте можно запросто. Едва пережив те несколько часов, Волков правдами и неправдами, отдав почти последние деньги, втиснулся в вагон ближайшего поезда, что отправлялся в киевском направлении. Уже ступив наконец на перрон родного города, вдруг понял: со времени побега прошло немного меньше месяца. А казалось, одиссея затянулась на целый год.

С железнодорожным сообщением из Киева складывалось иначе. Быстро восстанавливали рельсы, и по ним грохотали воинские эшелоны, на Запад, к линии фронта, которая еще пролегала по украинской территории. Гражданские пассажиры могли выехать в западном направлении разве что на перекладных. Но Игорь теперь стал еще осторожнее: голосовать на разбитых трассах считал более опасным, чем добираться железной дорогой. Однако судьба в который раз улыбнулась: ему удалось напроситься в товарный вагон, доехать до Проскурова, а оттуда уже рукой подать.

В сам Сатанов Игорь попал в конце августа. Сразу пошел на биржу труда, показал документы. Сомнений они не вызвали. Никого не интересовало также, как и почему комиссованный гвардии ефрейтор Волков оказался именно тут. На правах фронтовика получил место сторожа в недавно отстроенном Доме культуры. Ему была положена и рабочая карточка. Правда, пришлось договариваться неофициально. Ефрейтору Волкову, как уволенному из армии по причине ранения и контузии, закон еще давал дополнительный паек. Но в поселковом совете, притворив плотнее двери, чиновник намекнул: вот если бы товарищ Волков отнесся с пониманием к тому, что этих благ именно сейчас не получит, вопросов к нему не будет никогда и ни у кого. Ладно, решил тогда Игорь, всем надо жить. Так и сказал вслух. После чего толстяк с бельмом на глазу – тот самый поселковый служащий – долго, даже заискивающе тряс ему руку, заглядывал в глаза, прозрачно обещал помогать в случае чего.

А когда нашлась крыша над головой, Волков сделал для себя окончательный и необратимый вывод: Бог – он все-таки есть. Что бы ни говорили коммунисты. Просто у каждого свое представление о Всевышнем. А тот как высшая сила защищает каждого, кто вдруг перестает в нем сомневаться.

На квартиру его взяла старая, но еще крепкая баба Надя, чья хата стояла на окраине Сатанова. Лес начинался сразу за ее огородом. Стоило лишь перейти небольшую, метров сто, открытую, кое-где поросшую кустами поляну.

Хатой бабы Нади улица заканчивалась, от остальных построек отделяли два дома, дотла сожженных немцами. За несколько недель перед отступлением эсэсовцы накрыли там партизанскую разведку, окружили, подожгли огнеметом. На беду поднялся сильный, совсем не мартовский ветер. Пламя перебросилось на соседнюю хату. Испуганные люди выжили чудом – успели спрятаться в погреб, а ночью осторожно выбрались из-под пепелища и убежали в лес. Хата бабы Нади уцелела и с того времени оказалась будто искусственно отрезанной от других соседей.

Когда Игорь увидел ее, пришло в голову – она оторвана от остального мира.

Его это устраивало.

Не успел он освоиться в маленькой комнатке на узком лежаке – из Каменца приехал припавший дорожной пылью ЗИС. Из него вышел деловой, круглолицый, абсолютно лысый подполковник инженерных войск. Вместе с ним прибыла встревоженная, озабоченная и заметно уставшая женщина не первой молодости, очень похожая на хозяйку Волкова: такая же некрасивая, грубоватая, только морщин меньше. Водитель, усатый молчаливый сержант, принес ведро воды и принялся мыть запыленный автомобиль.

Гости же стали брать бабу Надю штурмом. Из короткого и нахрапистого разговора Игорь понял, что некрасивая молодуха – единственная бабулина дочка, подполковник – ее муж. У них недавно родился ребенок, а военный инженер постоянно в разъездах, потому что в тылу есть чем заняться. Живут они в Каменце-Подольском. Квартира казенная, паек усиленный, няньку держать не хотят. А помощь там, где младенец, крайне нужна. Так что бабу Надю решено забрать с собой на неопределенное время. Та поворчала, по сути, ее сдерживало только нежелание бросать хату без присмотра. Увидев квартиранта и узнав, что он комиссованный ефрейтор, подполковник в приказном порядке велел Игорю оставаться тут, будто на боевом посту, и блюсти порядок до возвращения хозяйки.

Баба Надя намекнула, что картошку еще не выкопали. Старший офицер быстро решил и этот вопрос. Сколько там того огородика! Сержант-водитель на пару с жильцом, вооружившись лопатами, за несколько часов с ним управились. Картошку загрузили в багажник, по справедливости оставив один мешок Игорю. Тем временем подполковник забрал тещу. Так уже под конец дня Волков неожиданно для себя, не зная, как радоваться такому чудесному стечению обстоятельств, остался сам в хате, которая стояла на отшибе.

Чего еще нужно человеку, который не хочет привлекать к себе лишнего внимания?

Но потом, когда все так удачно сложилось, Игорь почувствовал внутри пустоту и неуверенность. Потому что, спрятавшись от враждебного мира, не представлял, что и как делать дальше.

Он вырвался из лагеря. Выжил. Имеет новые документы, начинает новую жизнь.

Только новым человеком он не стал.

И Лариса тут, рядом. Волков рискнул всем ради этого – возможности вырвать жену и сына из цепких лап Сомова. Отказываться от своих намерений Игорь не собирался. Теперь нужно придумать, как это воплотить. Ведь придется раскрыть себя, поставив тем самым крест на нынешней заботливо выстроенной легенде.

Игорь не представлял, какое будущее ожидает Ларису с ним таким. Не придумал он и как свести счеты с ее действительным мужем, офицером НКВД. Хоть и верил жене, но все равно должен был разобраться – вдруг женщина сама, по доброй воле решила быть с другим.

Словом, для Игоря в Сатанове все только начиналось.

Ларису он уже видел. Сторож Дома культуры не мог пропустить мимо учительницу, ведь оба здания расположились рядом, здесь же разместили библиотеку. А без книг учителю никак. Пока что Игорь старался не часто попадаться ей на глаза, не проявлять себя. Женщина спокойно кивала при встрече. Она либо не узнавала его, либо, как предположил Волков, не могла поверить, что ее бывший муж вдруг, ни с того ни с сего, перелетел сюда, на Подолье, из Пермского края, будто на волшебном ковре-самолете.

Хорошо. Нужно терпение. Игорь не торопился.

Пока местным, включая милицию и НКВД, вообще не до него.

Когда он появился в Сатанове, тут были взбудоражены появлением бешеного волка.

– Вы можете это сделать?

– Теоретически, Андрей, образования у меня хватает. Практически – не гарантирую.

– Что мешает?

– Я не судебный медик. Не эксперт-криминалист. У меня опыта нет.

– У нас на фронте в полевых условиях раненых оперировал ветеринар. Никто этого не знал. Когда спас он от верной смерти восьмерых бойцов и командиров, другим стало все равно, каким быкам он когда-то в своем колхозе хвосты крутил.

– Спасибо за сравнение, Андрей.

– Мне некогда извиняться, Саввич. Вы можете провести такой анализ тут, своими силами?

Доктор Нещерет откинул простыню с Любиного тела. В который раз взглянул на уродливую рану с высоты своего роста. Тогда нацепил очки, наклонился, присмотрелся внимательнее. Делал это не впервые, всякий раз давая Левченко надежду. Да и сам Андрей почувствовал: врачу после их недавнего разговора очень хочется провести анализ слюны, которая осталась на тканях жертвы. В том месте, где ее прокусили зубы хищника.

Когда в морг примчался встревоженный и одновременно разъяренный Сомов, слухи про очередное нападение зверя успели разойтись чуть ли не по всему Сатанову. Под больницу, куда Левченко с подоспевшим доктором привезли тело, сбежалось десятка два человек. Их пригнали гнев и страх. До сих пор волк таился в лесу, и с этим, несмотря на ужасную гибель людей, сатановцы как-то мирились. На то и чаща, чтобы хищник караулил. В конце концов, есть старая как мир поговорка: волков бояться – по грибы не ходить. Но этой ночью зверь будто нарушил какой-то неписаный, заключенный с самой природой договор: территория волка – лес, к людям не заходить. Тот, кто собирался в лес, должен был принять факт: там встретится с волком. Уже после второго нападения местные жители по грибы-ягоды стали ходить только группами.

Теперь же волку стало тесно на своей территории.

Это значит, что в поселке точно так же опасно, тут не спрячешься.

Андрею пришлось вызвать из отдела подмогу. Десять милиционеров оттеснили людей от здания больницы. Немного позже более многочисленная толпа собралась уже возле здания милиции, требуя от начальства в лице Левченко немедленно начать облаву, выследить хищника и убить.

Андрей терпеливо разъяснил людям: сейчас уже ночь, искать зверя в такую пору бессмысленно, с утра он лично займется. Хотя тут же добавил, когда народ немного успокоился: ни органы милиции, ни тем более НКВД на самом деле не имеют полномочий заниматься отстрелом волков и других животных. Должно поступить официальное распоряжение. До того времени в Сатанове можно объявить комендантский час, чтобы люди не шлялись по ночам.

Снова послышались возмущенные выкрики. Левченко предложил: раз такое средство не годится, придется самим быть внимательными, заботиться о своей безопасности, сидеть по вечерам дома. Людей вроде бы немного отпустило. Андрей с чувством выполненного долга попросил народ разойтись. Люди охотно разбежались, вспомнив, что на дворе все же ночь, а волк еще не убит.

Однако Андрею легче не стало. Призывая всех сохранять спокойствие и обещая навести порядок, Левченко обманывал сам себя. Заодно – доктора Нещерета, которого невольно втянул в историю, сделав своим сообщником. Ему единственному поведал о том, кого или что видел при свете полной луны. Тут же выругал себя за несдержанность. Но оправдался: зрелище было настолько непонятным, настолько поразительным, что хотелось рассказать кому-то немедленно. Хорошо хоть доктору – ведь вполне мог напугать страшной сказкой Полину Стефановну.

До набега Сомова они успели переговорить очень коротко и содержательно. Антон Саввич сразу спросил, готов ли Андрей признать: стрелял не в человека, который почему-то убегал от него на четвереньках, а в большого зверя. Им может быть волк. Левченко понял: Нещерет прав. С места нападения, от мурованной стены, убегало необычайно крупное существо, которое – с этим Андрей тоже, сцепив зубы, соглашался – могло в полумраке показаться большим, чем оно есть на самом деле. Впечатление усиливало лунное сияние.

А еще – та странная история с анализом слюны. Левченко не считал себя подверженным разным сторонним влияниям, однако согласился: не доказано, что горло предыдущей жертвы мог перегрызть человек.

Стоило Андрею попасть в соответствующую атмосферу, как он был сбит с толку, ведь все срасталось: причудливые подозрения, осторожные слухи про оборотней, которые уже не первый месяц распространялись по Сатанову, да и нападения волка всякий раз выпадали на время полнолуния.

Сюда прибавляется обостренное чувство вины, не без того. Левченко же мог не дразнить девушку, спокойно проводить ее домой. Кто знает, вдруг уберег бы… Словом, тут даже человек, который привык мыслить рационально, начнет сомневаться в себе.

Но Андрей загорелся возможностью сделать анализ слюны, оставленной на пораженных тканях кожи мертвой Любы.

Когда появился Виктор Сомов, они прекратили опасный разговор. Для всех, в том числе для начальника отдела НКВД, приключение должно остаться очередным, пятым с момента возвращения в Сатанов советской власти, нападением хищника на человека. Именно так, никаких других версий. Впрочем, капитана подобная установка сверху совсем не успокаивала.

– Что это значит? – гаркнул он, ткнув пальцем на труп.

– Мертвое тело, – сдержанно ответил Игорь.

– Ты у меня еще поразглагольствуй. – Сомов сказал так по привычке, совсем без злобы, бегло взглянув на девушку. – Снова запугивание. Террор. И не говори мне больше ничего.

– Вы думаете, товарищ капитан государственной безопасности, кто-то засел в лесу и натравливает на людей бешеного волка? Выпускает его, давая команду «фас»?

– Я допускаю какую угодно мысль, товарищ Левченко, когда речь идет о подрывной деятельности антисоветских элементов.

– Почему же тогда такую тактику не могут выбрать бандиты Жоры Теплого?

– Все может быть, старлей. – Сейчас Сомов говорил очень серьезно. – Хотя бандиты… Чего они хотят? Грабить, людей убивать, когда им оказываются наименьшее сопротивление. Представителей власти в том числе. А вот для националистического подполья подобные фортели – запугивание. Террор, не иначе. Эти так называемые повстанцы, враги советской власти, убивают играючи, из голой ненависти. Ну хорошо. – Он взглянул на наручные часы, быстро поправился: – То есть ничего хорошего на самом деле… но… ладно… напишешь мне рапорт. Я со своей стороны дам знать в область, ситуация нештатная. Пусть скажут, что с волками делать. И стоит ли что-то делать вообще.

– То есть на тормозах спустить?

– Двуногих хищников хватает, Левченко. Банду Теплого никто с тебя не снимал, и это задание номер один. Вот и составишь мне заодно план оперативно-розыскных мероприятий по Теплому. И еще такое… Два списка мне подготовь. Первый – новых людей, которые к нам сюда пробиваются. Тут, в тылу, сейчас всякой швали может быть навалом. Пользуются тем, что народ возвращается домой, на освобожденные территории. А ведь многих ожидает пустое место: там дом разрушили, там село сровняли с землей, где-то родных с корнем вырвали, дело обычное.

– К сожалению, – вставил Нещерет.

– А? Что?

– К сожалению, дело обычное, – повторил доктор.

– Я не плачусь, Антон Саввич. Констатирую факт – сомнительного элемента полно кругом. Значит, всех, кто в Сатанове недавно, мне на бумажку. Во второй список тех, кто может иметь отношение к так называемым повстанцам.

– Партизан?

– Бандитов, буржуазных националистов, немецких прислужников, – отрубил Сомов. – Убийство Тищенко, предшественника твоего, их рук дело. Тут ты ничего не скажешь против?

– Согласен.

– Вот так. По моей информации… Хм… Точнее, по ориентировке УНКВД области, в окрестных лесах орудуют их летучие отряды.

– Орудуют?

– Могут орудовать. У них есть определенная поддержка среди местных. Потому даже слабенькое подозрение о таких связях может пригодиться.

– Это дело милиции?

– Нет. Но милиция обязана предоставить списки неблагонадежных лиц в НКВД. Занимайся бандой Теплого. Слухи про оборотней пресекай. Кто начнет что-то брякать – за шкирку и ко мне, дальше уже не твоя забота. Что?

– Вы откуда знаете про оборотней?

– Слушай, Левченко, мы в одном месте живем, одних людей слышим. У меня жена учительница, не забывай. Дети все страхи пересказывают, которые от родителей дома слышат. Вот на какую панику делают ставку подрывные элементы. И я пошел.

Так что, снова оставшись наедине с мертвым телом, Андрей и доктор Нещерет уже не понимали, стоит ли после такого вообще возвращаться к прерванной беседе. Ведь какие угодно дальнейшие действия не улучшали ситуацию. Наоборот, могли спровоцировать еще большую опасность.

Тем не менее Левченко уточнил:

– Этот анализ – он сложный?

– Как вам сказать, Андрей. – Доктор поскреб ногтями под седым клинышком бородки, по привычке топчась и передвигаясь на месте. – При других, более благоприятных условиях, не очень. Нужно взять небольшой кусочек кожи вместе с мясом, хотя бы отсюда, – он слегка коснулся скальпелем центра раны. – Это называется биологический материал.

– Это ваша медсестра, – вырвалось у Левченко.

– Как для человека, который воевал, вы в самом деле слишком впечатлительны, Андрей.

– Если бы не говорил с Любой за двадцать минут до смерти. Хотя правильно, сейчас это, личное, мешает. Давайте дальше.

– Значит, получаем биологический материал, – Нещерет словно читал лекцию студентам, в глазах блеснул еле заметный огонек увлечения своим делом. – Его нужно зафиксировать от дальнейшего распада.

– То есть?

– Чтобы не гнило, – терпеливо повторил доктор. – Для этого сгодится формалин. Можно обычный медицинский спирт. Но это хуже, возрастают шансы уничтожить нужные бактерии. Потом еще разные процедуры… Не буду вас запутывать ненужными терминами. Вам же, Андрей, результат важнее.

– Вам разве нет?

– Мне тоже. Ну, к делу, – он потер руки. – В результате нам, возможно, удастся в полевых условиях выявить антигены.

– Что? С чем это едят?

– Вы плохо учились в школе, Андрей. Хотя… не уверен, что естественные дисциплины вам преподавали старательно.

– Может, объясните лучше? Потому что воспитывать и учить меня не нужно.

Нещерет вздохнул, шутовски закатил глаза.

– Это такие вещества, товарищ офицер, которые свидетельствуют про генетическое отличие. В нашем случае – того, кто оставил частички слюны на укушенном месте. Если изучить клетки даже под обычным микроскопом, можно с минимальной погрешностью выявить, кому эта слюна принадлежит. Мужчине, женщине или животному. Приблизительно так, кстати, провели тот анализ, результатами которого вы меня пытались ошеломить.

– И ошеломил, разве нет?

– Интрига, Андрей. Заинтересовали, вот что существеннее. Именно потому я попробую пойти вам навстречу.

– Почему мне? Разве вам, Саввич, не интересно самому?

– Интересно. – Доктор сейчас ответил серьезно. – Причем очень интересно. А знаете, товарищ Левченко, что самое интересное? Для чего вам самому результаты такого анализа. И собираетесь ли вы обнародовать их хотя бы половине населения нашего и без того перепуганного Сатанова.

– Что вы хотите сказать?

– Верите в причастность к нападению на людей разных там повстанцев – или нет? Между нами, в это же готов поверить разве что сам товарищ Сомов. А вы, Андрей?

– Может, и так. – Ощутив, что ступает на шаткую почву, Левченко произнес это осторожно.

– Ну, и что же вы готовы допустить о происхождении слюны по предварительному анализу? Ошибка – или все-таки человек напал?

Андрей не торопился с ответом, и Нещерет продолжил более уверенно:

– Так я закончу. Вы готовы к тому, что исследования ран у других, более давних жертв бешеного волка дали бы точно такой же результат? И если это так, признаете правдивость слухов о человеке, способном превращаться в волка? Или наоборот – поверите в волка, который во время полнолуния превращается в человека?

– Сказка…

– Наверное. Вы поверите в страшную сказку? А поверив, расскажете людям? Начнете искать для своего оружия серебряные пули?

– Почему серебряные?

– Другими оборотня не убить, Андрей. Так как, рискуете? Делаем анализ, добавляем себе знаний? Или многие знания – многие печали, как сказано у Экклезиаста?..