Текст книги "Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара"

Иван Тимофеевич каким-то образом уломал перейти в «Правду» и Егора Тимуровича. Впрочем, понятно каким: теоретически говоря, это был шанс уже с высшего партийного амвона, практически в директивном порядке влиять на события, аргументированно доносить свою точку зрения до миллионов людей. Хотя и для «Коммуниста» Гайдар не прекращал писать, в частности, свои ежегодные обзоры. Один из них вышел в самом начале 1990 года, когда Егор уже почти перешел в газету, во всяком случае, он уже значился «просто» доктором экономических наук, а не завотделом журнала, но еще и не редактором «Правды» по отделу экономической политики – так официально будет называться его новая должность, которую Гайдар занял в свой день рождения, 19 марта.

В этой статье под вполне партийным названием «Трудный выбор» Гайдар уже открыто писал об инфляционных процессах и пугливом отказе от реформ и констатировал: «Традиционная административная система управления уже не способна нормально обслуживать воспроизводственный процесс, а условия для эффективного действия рыночных механизмов созданы не были. Возникает своеобразная ситуация хозяйственного безвластия». Гайдар рисовал реалистическую картину развала социалистического хозяйства: «Рост политической активности в условиях ухудшающегося экономического положения, нарастающего неверия в способность центральных органов решить давно назревшие проблемы неизбежно выплескивается в эскалацию требований, перераспределительный азарт. Доминирующий мотив в выступлениях на экономические темы: снизить налоги и выделить больше средств из бюджета, повысить оптовые цены и не трогать розничные, расширить права предприятий и освободить их от ответственности, предоставить новые кредиты и списать старые… Пока, говоря о пустых прилавках магазинов, мы употребляем образное выражение. Ведь кое-что на них все же осталось. По-настоящему опустеют они, если начнется массовое бегство от денег. Желающим понять, как это происходит, стоит почитать польские газеты начала восьмидесятых годов».

Спустя некоторое время все пойдет по пути, который он предсказал в этой статье: «Проще всего в ближайшее время не принимать дополнительных серьезных мер по стабилизации финансового положения и денежного обращения и продолжать линию на расширение самостоятельности предприятий, ее закрепление в новых законах. Беда в том, что при всей кажущейся политической привлекательности экономически такой курс наиболее опасен. Если следовать ему, хозяйственное развитие вскоре полностью выйдет из-под контроля государства, подавленная инфляция перейдет в открытую, а ответственность за это ляжет на правительство и правящую партию».

Только на другое правительство, причем в отсутствие партии…

А пока Гайдар обнаруживает себя в муравейнике на улице Правды, 24. Это анклав, состоящий из множества редакционных зданий. В старом здании «Правды», конструктивистском шедевре архитектора Пантелеймона Голосова, – «Комсомолка». В так называемом новом, построенном в 1980-м – сама «Правда». Напротив – Дом культуры, Дом быта, бассейн. На задах – огромные площади типографских помещений комбината «Правда». В нескольких сотнях метров, в Бумажном проезде, – еще одно здание, кто там только не сидит – «Огонек», «Работница», «Крестьянка», «Крокодил»…

Сама «Правда» – завод по производству информации, дезинформации, руководящих мнений и указаний. Передовицы «Правды» – особое искусство, которым владеют только настоящие мастера, способные интерпретировать по специальным правилам партийные идеологемы. СССР – логократия, страна, управляемая словами. Самые главные слова сочиняются, набираются и публикуются именно здесь.

Ведущие перья и редакторы сидят на тех же пайках, что и чиновники центрального аппарата КПСС, за ними приезжают черные «Волги» – столь важна идеологическая функция. Буфет «Правды», конечно, не буфет ЦК, но тоже хорош. Кабинеты обиты темными панелями, не то что в «Известиях» – светло-коричневыми. В каждом кабинете – один сотрудник, не больше. Распашонки (кабинет направо, кабинет налево) с приемной – для ответственного редакторского начальства.

Казалось бы, Гайдар – отпрыск советской «аристократии», сын корреспондента, собкора, завотделом «Правды», внук писателя, в этой газете печатавшегося, самым естественным образом должен стать потомственным «правдистом». Но в этом огромном здании с длиннющими коридорами он ощущает два настроения по отношению к себе: равнодушие или глухое неприятие. Эпоха ломается пополам, по позвоночнику, прямо на глазах, темно-коричневые панели, конечно, незыблемы, но что несут новые времена? Уж не вселятся ли сюда варвары? И что означает появление этого нового любимчика главного редактора, умника и интроверта, либерала и радикала? Не скрывается ли под его формальной вежливостью и интеллигентскими манерами глубокое презрение к партийной журналистике? Не есть ли это еще один знак ускорения распада – страны, газеты, привычного уклада? Как-то не вовремя Гайдар там появился. И не очень ко двору.

И ему самому там неуютно. Одно дело братская атмосфера журнала, жестко ориентированного на реформы. Все – свои. Большинство – единомышленники. Здесь же, в большой официозной газете, даже нерядовой сотрудник сильно отчужден от конечного продукта. Она, газета, в отличие от журнала, для Гайдара – чужая. На улице Маркса – Энгельса остались свои ребята. Алексей Улюкаев возглавил отдел, он талантлив, хорошо пишет, пытается со страниц партийной прессы перекочевать в прессу демократическую, показывает свои заготовки Игорю Дедкову, ища его одобрения, публикуется в популярнейших «Московских новостях» – там жизнь, а не в «Правде», в которой по-прежнему, согласно старой советской поговорке, нет известий (а в «Известиях» нет правды), как ни пытается ее реформировать Иван Фролов.

Все время от времени мотаются в «Волынское» – сочиняют речи генсека, а теперь президента. Только уже без особой надежды на успех и прорыв. Колесников сидит чернее тучи в «правдинском» кабинете: опять сопровождал своего босса в зарубежной поездке и в основном занимался тем, что работал переводчиком его жены в магазинах одежды. А еще недавно делал настоящий хороший журнал. Тут и выпить-то не с кем, и некого послать, как в редакции «Коммуниста», в соседний магазин с неформальным названием «три ступеньки». Фролов вроде бы идеологически ближе, но работалось Колесникову когда-то в «Правде» при Викторе Афанасьеве, моднике-воднолыжнике, снятом за перепечатку статьи из «Реппублики» об алкоголизме Ельцина, веселее – он, по крайней мере, присутствовал как автор и редактор в газете. Времена новые, а воздух в гигантском кабинете главного редактора, где вполне можно был устраивать турнир по мини-футболу, словно застыл. Не говоря уже о зале заседаний редколлегии, где прямо над головой председательствующего – белый Ленин с обрубленными руками, как у Венеры Милосской.

И вот – «в московские особняки врывается весна нахрапом» – Гайдар отвечает за экономику в «Правде». В апреле появляется статья под дерзким заголовком «Прыжок к рынку» с использованием выражения «мужество отчаяния» – именно это качество, считает Гайдар, очень скоро понадобится реформаторам. Шоковая терапия, пояснял автор, – это не только и не столько отпуск цен на волю: «Размораживать цены при нынешних темпах роста денежной массы страшно. Но это можно сделать разовым решением. Надо лишь крепко зажмуриться и прыгнуть в неизвестность. А вот то, что сократить дефицит государственного бюджета, затормозить работу печатного станка в условиях растущих притязаний социальных групп, отраслей, регионов отнюдь не просто, что здесь необходимы политическая воля и широкая общественная поддержка, уже становится понятным».

Избежать радикализации реформы невозможно, время для этого упущено: «В экономике за все надо платить. И на сегодняшний день плата за колебания, нерешительность, финансовую безответственность набежала немалая. Время, когда экономику можно было стабилизировать без тяжелых, непопулярных мер, ушло».

Гайдар нарисовал и впечатляющую картину – результат непоследовательности в проведении реформ. Для тех, кто будет жить в стране в 1992–1994 годах, она окажется знакомой: «Свободные рыночные цены, балансирующие спрос и предложение, – прекрасный регулятор хозяйственных процессов. Лишь используя их, можно сократить ряды армии управленцев, занятых по всей стране распределением дефицитных ресурсов, сделать рубль – полновесным, а прилавки – полными. Но достоинство таких цен проявляется при одном непременном условии – финансовой стабильности. Когда же в стране бушует инфляция, общий уровень цен быстро растет, резко и непредсказуемо изменяется соотношение цен различных товаров, вся система рыночного экономического регулирования приходит в расстройство. Доходы каждой социальной группы оказываются в прямой зависимости от того, насколько действенно она может нажать на правительство, банки, в какой мере способна подкрепить свои требования реальными угрозами. Тот, кто отстает в этой гонке, проигрывает. Попытки затормозить рост цен административными методами приводят к крайне неблагоприятному сочетанию высокой открытой инфляции и дефицита. Возникает ситуация экономической нестабильности. Энергия предпринимателей переключается на спекулятивные операции».

В сущности, эта статья, опубликованная в апреле 1990-го, была написана в поддержку программного документа, подготовленного сотрудниками академика Леонида Абалкина, назначенного в 1989-м зампредом Совмина Союза, – Евгением Ясиным и Григорием Явлинским. Каждый из них возглавлял отдел в правительственной Комиссии по экономической реформе – Комиссии Абалкина. И здесь необходимо отойти на шаг назад и рассказать о предыстории и истории периода «гонки программ».

В сентябре 1989-го Евгений Григорьевич Ясин принял приглашение поступить на работу в аппарат правительства – ему хотелось не просто советовать (он входил в группу Леонида Абалкина и Абела Аганбегяна от ЦЭМИ), а формулировать содержание преобразований экономики из структуры, которая тогда казалась ее реальным штабом. За два года до того, как команда Гайдара разработала в «Архангельском» принципиальные документы реформы, Ясин и Явлинский меньше чем за месяц написали в «Соснах» концепцию перехода к рынку. Интересный это был альянс двух экономистов – один из старшего поколения, невысокий и рано облысевший одессит с ироническим прищуром мудрых глаз, и другой – совсем молодой, с буйной шевелюрой, родом из Львова, в котором мало что выдавало человека, занимавшегося боксом, кроме уверенности в своей правоте.

Евгений Григорьевич вспоминал: «В октябре состоялась конференция в Колонном зале Дома Союзов, по улице ходили демонстранты с плакатами „Долой абалканизацию всей страны!“. Абалкин не докладывал нашу концепцию, она была распространена среди участников совещания. Многие высказывались против. Это было потрясение основ… Мы были неизвестны, потому что наши фамилии нигде в документах не значились. Все дерьмо валилось на Абалкина».

Перед II съездом народных депутатов СССР в декабре 1989-го рассматривались три варианта. Тот самый концептуальный документ, подготовленный Ясиным и Явлинским, под названием «Радикальная экономическая реформа: первоочередные и долговременные меры» (в нем содержалось три варианта: консервативный, радикально-умеренный и радикальный, который предполагал «глубокую и резкую, сконцентрированную на коротком отрезке времени ломку всех сложившихся структур, единовременное снятие всех ограничений рыночного механизма»); директивы тринадцатого пятилетнего плана, подготовленные группой первого зампреда Совмина, председателя Госплана СССР Юрия Маслюкова, опытного экономиста-практика, но и не менее искушенного аппаратчика, уверенно передвигавшегося по коридорам власти; документ, в котором были сформулированы способы решения текущих задач, – от группы другого зампреда правительства Льва Воронина. Как водится, радикальную (хотя не такой уж радикальной она была) бумагу отложили на два года (как в воду глядели – как раз через два года и началась настоящая реформа) и решили жить по-старому, готовясь к тринадцатой пятилетке. К «недоперевыполнению» плана, как тогда говорили. Проще было думать, что все пойдет как прежде.

Это был какой-то заколдованный круг, бесконечное дежавю: ровно за год до этого, в 1988-м, в тех же «Соснах» готовился доклад Рыжкова о долгосрочных перспективах развития экономики. Именно тогда, работая над этим документом, познакомились Гайдар и Явлинский. Как и в 1989-м, в 1988-м руководил группой помощник премьера Владимир Саваков, всякий раз возвращавшийся из Совмина разочарованным: начальство не воспринимало никаких новых идей. Как с сочувствием писал Гайдар, «от Явлинского требовали четких и точных расчетов бурного повышения уровня жизни советского народа на ближайшее десятилетие, сведений о том, сколько яиц придется на каждую советскую душу в двухтысячном году. Он отбивался, как мог, пытаясь донести до начальства комизм яичных обещаний, впрочем, безуспешно. Шутки воспринимались плохо». (Кстати, в 1993 году на волне отката от реформ на посту министра экономики ненадолго окажется Олег Лобов, который как раз и будет строить планы «по яйцу» и еще почему-то хвойной муке.)

Спустя год после тогдашнего неудачного опыта Ясин и Явлинский, осерчав, предлагали Абалкину подать в отставку и уйти из правительства, объявив об этом прямо на II съезде народных депутатов. Не были поняты.

В феврале – марте 1990-го Ясин и Явлинский сделали еще одну попытку. Хотя любые радикальные предложения по-прежнему вызывали очевидное неприятие, и прежде всего самого председателя правительства.

Рыжков, улетая с визитом в Малайзию, поручил Маслюкову готовить вариант полного отказа от радикализации реформ. Однако кризис, в том числе кризис идей, никто не отменял, и уже сам Маслюков обратился к Абалкину за помощью. У академика была бумага, которую он собирался передать Горбачеву, – еще одна концепция, но она-то как раз предполагала радикализацию реформ. Тринадцать страниц, написанных теми же Евгением Григорьевичем и Григорием Алексеевичем в развитие короткой записки Абалкина, содержали предложения о либерализации цен и резкому ужесточении финансовой политики.

На III съезде народных депутатов в марте 1990-го Горбачев должен был быть избран президентом СССР, о чем Ясин с Явлинским не знали, и это был шанс для Абалкина продвинуть более осмысленный вариант возможных преобразований, надавив не на постоянно фрустрированного Рыжкова, а на Горби, который постепенно концентрировал в своих руках «непартийную» власть на новом посту. Когда Рыжков приземлился после поездки в Малайзию, у трапа самолета ему были поданы две бумаги на выбор: вариант отката и 13 страниц Ясина и Явлинского. Бумаги предваряла совместная докладная записка Абалкина и Маслюкова, где описывалась нереализуемость «административно-командного варианта» и предлагались аргументы в пользу концепции «одного удара» – внедрения рынка с 1 июля 1990 года или 1 января 1991-го. Социальные риски большие, но другого выхода нет: «Предлагаемое решение представляет собой весьма дорогую цену за реформу, но она будет стремительно возрастать, если сама реформа будет откладываться на неопределенный срок».

Повторим еще раз: в сущности, тот вариант, который с удесятеренными издержками из-за потери времени через почти два года реализует Егор Гайдар, предлагался как не имеющий альтернативы первым зампредом Совета министров СССР Ю. Д. Маслюковым и зампредом Совета министров СССР Л. И. Абалкиным.

Была дана официальная команда на подготовку радикального программного документа. В конце марта, уже после избрания Михаила Сергеевича, новая программа была готова. Ее стержень – либерализация цен (а не административное их постепенное повышение, порождающее дикие диспропорции) и ужесточение финансовой политики. Именно тогда Яков Уринсон, Евгений Гавриленков и Иван Матеров на базе Главного вычислительного центра (ГВЦ) Госплана рассчитывали по своей модели возможные последствия реформ. Премьеру о результатах работы докладывал Яков Моисеевич Уринсон, в недалеком будущем соратник Гайдара-реформатора, а затем министр экономики России. В тот момент, когда были названы цифры возможной безработицы, обычно корректный Николай Иванович впал в ярость. Тогда ГВЦ чуть не разогнали…

В то же самое время на Горбачева поддавливали с другой стороны: была придумана модель «100 первых дней президента». В «Волынском», по воспоминаниям пресс-секретаря Горби Андрея Грачева, засели «сразу три бригады „писарей“, имевшие каждая свои поручения и своего творческого руководителя. Усаживаясь в обеденное время за длинными, уже уставленными закусками столами, члены групп ревниво поглядывали на партнеров». На подготовку экономической составляющей столь эффектной программы были брошены помощник генсека, становящегося президентом, Николай Петраков, два замзава экономического отдела ЦК КПСС Владимир Можин и Анатолий Милюков, а также мозг и основное перо этого документа, тогдашний молодой консультант ЦК Борис Федоров, которому в скором времени предстояла большая и многообразная реформаторская карьера. Он писал в своих мемуарах: «В результате получился, на мой взгляд, весьма солидный – для того времени – программный документ, который Н. Петраков передал первому и последнему Президенту СССР М. Горбачеву. Мы все были очень взволнованы – хотелось верить, что нам удалось, наконец, повлиять на ход событий в экономике. Н. Петраков рассказал, что М. Горбачев с большим вниманием ознакомился с проектом и долго повсюду ходил с папочкой, в которой находился этот документ… Однако вскоре наш энтузиазм спал – за первые 100 дней своего президентства М. С. Горбачев не принял ни одного указа из нашего пакета».

Чуть позже под эгидой того же Петракова другая группа, в которую входили и Федоров, и работавший с Явлинским Владимир Машиц, и участвовавшие тогда последовательно во всех реформаторских командах Андрей Вавилов и Леонид Григорьев, подготовила пакет проектов указов по акционированию предприятий. Однако и этот труд остался невостребованным.

Этот эпизод – подготовка программы для президента СССР группой Петракова – Федорова – нашел свое отражение в набросках Гайдара к книге «Дни поражений и побед», но не вошел в нее: «В марте 1990 г. позвонил помощник президента Н. Петраков и попросил меня подъехать, глянуть на некоторые бумаги». Как раз в это время Егор переходил на работу из «Коммуниста» в «Правду», и эта история свидетельствует о том, насколько близко он тогда стоял к власти и сколь важным было ближней интеллектуальной обслуге высшего руководства знать его мнение. «Бумаги оказались важными, – продолжал Гайдар. – К тому времени скрытая внутренняя полемика Петракова с Рыжковым о направлении реформ становилась заметной, и Петраков, опираясь на экономический отдел ЦК, потом частично перешедший в структуру президентского аппарата, начал готовить свой блок программных документов. Большую и полезную роль в их разработке сыграл консультант этого отдела Борис Федоров».

Программа предполагала либерализацию цен, но – по еще существовавшим в то время возможностям – с предваряющими ее действиями: сокращением оборонных расходов, введением конвертируемости рубля, приватизацией. «Казалось, – писал Гайдар, – М. Горбачев тоже воодушевлен подготовленным проектом. Он то и дело приглашал к себе Н. Петракова, даже нетерпеливо звонил ему в машину, внимательно знакомился с документами. Думалось, вот-вот, сейчас все начнется…»

Впечатления и воспоминания Гайдара и Федорова совпадают. Больше того, Егору поручили подготовить проект речи – телевизионного выступления – Горбачева, предваряющей принятие пакета реформаторских документов. «Должен признаться, – писал Егор, – никогда еще не работал с таким искренним увлечением».

Надо сказать, что проект выступления не был коротким – все-таки, по сути, это был концептуальный документ, который должен был выглядеть убедительным. Однако что-то подсказывает: возможно, сам этот текст мог остановить Горбачева в его намерении резко начать реформаторский рывок – картина в концентрированном виде выглядела слишком опасной для власти.

Не говоря уже о том, что это был не вполне «горбачевский» текст – так, как писал Гайдар, Михаил Сергеевич никогда не говорил. Хотя и в этой речи были вполне внятные декларации: «Рынок нужен нам сегодня, чтобы раскрепостить человека, задействовать огромный творческий потенциал народов нашей страны, вернуть ей достойное место в кругу развитых государств, чтобы подвести экономический фундамент под начатые демократические преобразования, подорвать основу всевластия распорядительного аппарата, чтобы сделать прилавки наших магазинов полными, рубль полновесным, а жизнь советских людей обеспеченной».

Именно проект этой речи показывает, что, во-первых, в то время еще была возможность начать реформы НЕ с либерализации цен и, во-вторых, Гайдар был искренним сторонником этой модели: «Завтра будет опубликован президентский указ, содержащий программу действий по подготовке перехода к рыночной экономике. Мы приступаем к ней сразу, но начинаем не с размораживания цен (курсив мой. – А. К.), а с кредитной реформы, резкого ужесточения государственной финансовой политики, демонополизации экономики. И только затем, в 1991 году… в массовом порядке будем переходить на свободные цены, балансирующие спрос и предложение».

Это самое «завтра» так и не наступило. Горбачев ознакомился с речью и, как писал Гайдар, «отложил в сторону». Так и не были сказаны важные слова: «Отнюдь не все предусмотренные меры будут популярными, придется идти и на тяжелые, жесткие решения… Серьезность стоящих перед нами проблем требует не бесконечных колебаний, а хорошо организованной работы, направленной на их разрешение, если хотим выбраться из трясины бедности, слаборазвитости, в которую все сильнее затягивает нашу великую страну. Иного пути нам не дано…»

План Петракова – Федорова провалился. Гайдар уже не испытывал иллюзий и снова, как и несколько лет назад, в самом начале перестройки, когда впервые предложения молодых экономистов оказались отвергнуты, был сильно разочарован. Надежды и иллюзии оставались у Ясина и Явлинского – они готовили свой реформаторский документ под прикрытием правительственного тандема Абалкина – Маслюкова. Однако Рыжков прекрасно понимал, что радикальный план действий политически неприемлем и для Горбачева. На заседании Президентского совета программа Ясина – Явлинского была отвергнута. Правительство возвращалось к идее административного пересмотра прейскурантных цен. О чем и было объявлено Рыжковым 24 мая 1990 года. Через несколько часов после выступления премьера продукты были сметены с прилавков.

Ради появления реформаторски ориентированных статей, которые – теоретически – могли бы повлиять на течение событий, Фролов и тянул Гайдара за собой. Публикация такого текста, как «Прыжок к рынку», в «Правде» действительно могла создать впечатление не просто неизбежности реформ, но и их директивной необходимости. Статья – открытая полемика с Николаем Рыжковым, еще одна попытка достучаться и быть услышанным. Но это была и скрытая полемика с неназываемым в статье Горбачевым, апелляция к его политической воле, призыв к «мужеству отчаяния».

Конечно, эту статью в «верхах» читали все. Одни просто ничего не поняли из того, что там было написано. Кто-то, наверное, большинство, были не согласны. Иные – согласны. Но что могла сделать прогрессивная бюрократия – только ждать решений сверху. И наблюдать за процессом, который потом назовут «войной программ», – битвой радикальных дорожных карт экономических реформ с глубоко компромиссными и пугливыми.

В это время личный архив Гайдара пополнялся множеством документов, включая ведомственную переписку, которые стали доступными для него как одного из ведущих сотрудников «Правды». Эти документы потом помогут ему в написании «Гибели империи» – книги о кончине Советского Союза. Большинство из них носило совершенно алармистский характер.

27 мая в «Правде» вышла еще одна важная статья Гайдара с оценкой исправленного варианта официальной правительственной программы реформ. Называлась она скучновато – «Цены и рынок».

Правительство, отвергнувшее очередной вариант радикализации реформ, в том числе либерализацию цен, пошло по самому плохому пути: выразило намерение в своей программе административным образом повышать цены. Гайдар говорит о неэффективности такого рода мер, поскольку никакой Госкомцен не может измерить платежеспособный спрос населения и оказаться умнее рынка. Вместо административного регулирования нужны свободные цены с параллельным упорядочением государственных расходов. И все это можно было бы сделать уже в 1990 году. (По такому пути, кстати говоря, и пошло последнее коммунистическое правительство Польши, что сильно потом облегчило решение задач финансовой стабилизации для посткоммунистических польских кабинетов министров.)

Программа Совмина Союза содержала в себе рассуждения о преимуществах разнообразия форм собственности, притом что либерализация цен предполагала параллельную, а то и превентивную приватизацию: тогда подобный вариант еще был возможен – сначала разгосударствление собственности, «создание» собственника, демонополизация экономики, и затем – освобождение цен. Программа пыталась остановить время и, в сущности, была ностальгическим документом: как хорошо было в то время, когда имелась возможность обойтись умеренными и постепенными преобразованиями. Она выглядела как подготовка к той войне, которая не то что была вчерашней – уже закончилась. И начались совершенно иная война и другая эпоха. Это была программа регулирования прошлого.

«Если предшествующий (более радикальная версия Ясина и Явлинского. – А. К.) вариант правительственной программы, – писал Гайдар в своей статье в «Правде», – нередко сопоставляли с „планом Балцеровича“ (тогда еще фамилию архитектора польских реформ писали без мягкого знака. – А. К.), то нынешний заставляет вспомнить Польшу начала восьмидесятых годов. Сочетание быстро растущих цен и сохраняющегося товарного дефицита – одна из самых неприятных форм развертывания инфляционных процессов. И уж никак не лучшая ситуация для становления рынка».

Через день после публикации статьи Гайдара, 29 мая 1990 года, Ельцин был избран председателем Верховного Совета РСФСР. Евгений Ясин вспоминал: «В Кремлевском дворце заседал Верховный Совет РСФСР. На второй или на третий день Ельцин, которого избрали председателем, выступил с речью и сказал: нам с Рыжковым не по пути, мы знаем, как пройти без потерь. Хотя, конечно, никакого плана у него не было. Но после этого мне позвонил из Верховного Совета РСФСР мой соученик Сергей Красавченко и спросил, что за программа такая – „400 дней“».

Программа называлась «400 дней доверия». Готовил ее Явлинский не с Ясиным, а бывшими однокурсниками по плехановскому институту Михаилом Задорновым и Алексеем Михайловым, двумя сотрудниками Григория Алексеевича в Комиссии по экономической реформе. О чем Евгений Григорьевич и сообщил Красавченко, порекомендовав обратиться к Явлинскому. Вполне очевидно, что Борису Ельцину, взявшему курс на сольную политическую карьеру, очень нужна была позитивная программа: тогда политическая система еще была устроена таким образом, что политик был вынужден торговать не только лицом и популистскими заявлениями. Тем более политик, который из оппозиционера превращался в главную фигуру самостоятельной российской власти, причем власти нового типа.

Явлинского, уставшего от маневров в окружении Рыжкова и Абалкина, привлекала самостоятельная работа. Он получил должность заместителя председателя правительства РСФСР с перспективой продвинуть именно ту программу, которую считал правильной.

Набросок «400 дней» Григорий Алексеевич показывал Егору Тимуровичу приблизительно в марте. Тогда же появилась даже английская версия программы. «Содержательно в ней не было ничего особенно нового, – писал Гайдар, – Она в основном повторяла логику предшествующих программных документов, включала стабилизационные мероприятия как базу, предшествующую либерализации цен, структурные реформы, приватизацию… Но в политическом плане рассчитанная на короткий срок и расписанная по дням программа построения в Советском Союзе развитой рыночной экономики – это именно то, что было необходимо Ельцину и той части элиты, которая пошла за ним».

О том, какой может оказаться роль Ельцина, он тогда, скорее всего, не задумывался. Метания же Рыжкова уничтожали остатки его репутации не только как реформатора, но и просто хозяйственника, которому нужно хотя бы как-то управлять ситуацией, – убивали веру в возможность реформ. Горбачев не обнаруживал решимости начать настоящую либерализацию. Евгений Ясин вспоминал, что они с Явлинским звали Егора Тимуровича помогать писать «мартовский» концептуальный документ по радикализации реформ. Гайдар отказался. Вероятно, не верил в успех, считая радикальный вариант политически неприемлемым для Рыжкова и Горбачева. И оказался прав.

Впрочем, не верил Егор и в российское республиканское правительство Ивана Силаева, понимая, что все его усилия будут уходить на борьбу с союзным центром, а у министров, которые отнюдь не составляли слаженную реформаторскую команду, обнаружатся совсем уж разнонаправленные, в том числе личные, интересы. Не говоря уже о том, что верхушка правительства была выраженно краснодиректорской. Для Егора это было бы нерациональной тратой времени и энергии.

Борис Федоров стал, впрочем, министром финансов в этом кабинете министров. Явлинский сделал предложение Гайдару занять позицию министра труда РСФСР, но оно было вежливо отклонено под предлогом обязательств перед «Правдой» и Иваном Фроловым. Спустя год на эту должность согласится Александр Шохин, который впоследствии войдет в команду, готовившую гайдаровскую реформу. Гайдар был прав, отказавшись: как заметил в своих мемуарах Борис Федоров, «от правительства Силаева остались лишь скандалы и анекдоты».

Однако именно летом 1990-го произошли принципиально важные события: попытка примирить усилия экономистов из правительства Союза и кабинета министров РСФСР и семинар в венгерском городе Шопроне, куда съехались многие из тех, кому потом предстояло реализовывать реформы.

Усилиями Петра Авена, работавшего тогда в Международном институте прикладного системного анализа (IIASA) в Австрии, был организован семинар в венгерском городе Шопроне, всего в 60 километрах от Вены. Сам институт, как мы уже рассказывали в сюжете о работе Гайдара во ВНИИСИ, – продукт разрядки, основан в 1972 году. Он должен был служить образцом научного сотрудничества Востока и Запада. Считается, что возможность формирования такой структуры обсуждали еще президент США Линдон Джонсон и советский премьер Алексей Косыгин в ходе встречи в 1967 году. Специфическое происхождение института в свое время породило слухи, что его использовал, с одной стороны, КГБ, с другой – ЦРУ (что, разумеется, для кого-то является «доказательством» соответствующего происхождения команды «чикагских мальчиков» – ах, если бы все было так просто!).