Текст книги "Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара"

Вот так устроена огосударствленная экономика, где исключительно государство решает, куда направить деньги, где образуется денежный навес – накопленные деньги, на которые нечего купить, а значит, деньги пустые, не обеспеченные товарами. Так бюджетный дефицит закладывает в самом себе мину инфляции, сдерживаемую только административно. А это сдерживание ведет к тому, что из продажи исчезают даже товары повседневного спроса.

Читатель делает вывод: если цены отпустить – появятся товары. Если не государство, а производитель, продавец, потребитель будут решать, какой товар нужен, на какой есть спрос, это и будет рынок. И деваться от него в скором времени будет некуда: гигантский денежный навес (перенасыщение экономики деньгами относительно масштабов национального продукта), копившийся не днями, не годами – десятилетиями, должен будет прорвать плотину. И за все это – годы неэффективного хозяйствования, страх нескольких поколений руководителей СССР перед рынком и свободными ценами – ответит Егор Гайдар.

В 1978 году на сберкнижках советских граждан хранилось 120 миллиардов рублей, в кубышках – еще примерно 40 миллиардов, а товарной массой (причем не всегда проданной, рассчитываемой по стоимости) этот объем покрывался лишь на 40 %. А в 1986–1987 годах среднегодовой рост вкладов увеличился до 23 миллиардов рублей, в 1988-м – до 30 миллиардов. В феврале 1990 года секретарь ЦК КПСС Николай Слюньков будет бить во все колокола на пленуме ЦК (правда, остаются вопросы, понимал ли он сам природу того, о чем говорил по подготовленным сотрудниками экономического отдела Центрального комитета материалам): «За 4 года денежные доходы превысили расходы на покупку товаров, услуг, платежей и взносов почти на 160 миллиардов рублей… В результате вклады населения на счетах банков выросли в полтора раза, а наличные деньги на руках – на одну треть… Из 1200 ассортиментных групп товаров около 1150 попало в разряд дефицитных».

Именно об этом и предупреждали Лацис и Гайдар. Разумеется, за три года до принятия решения о либерализации цен, решения, которое Егор Тимурович возьмет на себя, он же и пишет, что перекладывать издержки политики государства на население нельзя. И потому призывает, пока не поздно, менять финансовый курс государства: «Весь мировой опыт свидетельствует – экономические методы, рыночное регулирование в условиях подобного дефицита могли бы действовать только при росте цен, измеряемом десятками и сотнями процентов. Понятно, что на это идти нельзя. Попытка оплачивать государственное расточительство за счет населения не имеет ничего общего с целями перестройки».

И тут выясняется, что проблема дефицита и инфляции имеет прямое отношение к эффективности производства – ну никак не сходятся концы с концами в рамках социалистической модели: «Быстро изменить положение можно только одним способом: решительно сократить расходы государства. На централизованное финансирование отраслей народного хозяйства в 1989 году направляется 172,7 миллиарда рублей – это самая крупная статья расходов. Из них 82,1 миллиарда рублей составляют государственные капитальные вложения. Сюда же входит и часть дотаций убыточным предприятиям. Здесь не только самый крупный, но и самый реальный резерв экономии».

Социалистическая экономика превращается в черную дыру, куда, как в тот самый «котлован», проваливаются гигантские ресурсы, не дающие отдачи. Лацис и Гайдар показывают это на примере сельского хозяйства и мелиорации: «При существующих экономических отношениях реализуются проекты, которые не окупаются никогда, представляют собой чистый вычет из национального дохода, деньги, выброшенные на ветер».

И далее: «Г. Сокольников, в начале двадцатых годов на посту народного комиссара финансов яростно боровшийся за сокращение бюджетного дефицита, за отказ от финансирования государственных расходов с помощью печатного станка, предлагал повесить возле Высшего Совета Народного Хозяйства вывеску: эмиссия – опиум для народного хозяйства. Полезно и сегодня помнить об этом всем, кто отвечает за формирование и реализацию экономической политики».

Эта фраза легендарного Сокольникова, почти весь аппарат которого был потом репрессирован Сталиным, в 1990-х годах висела в приемной министра финансов – кто бы этим министром ни был. Повесил это либеральное дацзыбао Борис Федоров. Затем по его же инициативе появилась еще одна вывеска: «Инфляция не создает рабочих мест».

Логика этой статьи Лациса и Гайдара многое объясняет и в последовательности первых шагов кабинета реформ в 1991–1992 годах. Коридор возможных решений был очень узким. Гораздо уже коридоров здания на Старой площади, где разместится правительство Гайдара.

Статьи в «Коммунисте» начальство, несомненно, читало. К тому же Гайдара активно привлекали к работе над руководящими документами, программами, речами, он участвовал в дискуссиях в командах, которые непосредственно или опосредованно работали с Николаем Рыжковым и Михаилом Горбачевым. Тем же летом 1988-го Рыжков как председатель Совмина Союза, Юрий Маслюков как председатель Госплана СССР и Лев Воронин, председатель Госснаба, направили в ЦК КПСС записку о необходимости реформы цен. Кого они уговаривали? Самих себя. Но никто – ни Рыжков, ни Горбачев не готовы были взять на себя ответственность за либерализацию цен, хотя летом 1990-го председатель правительства на XXVIII съезде партии признался, что «самой большой ошибкой было еще раз, как это допустили в 1988 году, проявить нерешительность, вновь отложить неимоверно сложную, но объективно необходимую задачу „на потом“». Однако – откладывали.

Работая осенью 1988-го в совминовском пансионате «Сосны» в группе, которой было поручено подготовить очередной доклад Рыжкова, Гайдар имел возможность ознакомиться с закрытым вариантом бюджета – даже не с тем, о котором он с Лацисом писал в «Коммунисте». Дефицит бюджета, как и прежде, предполагалось покрывать денежной эмиссией. На сессии Верховного Совета, которую упоминали Лацис и Гайдар в статье «По карману ли траты?», министр финансов Борис Гостев назвал цифру дефицита – 36 миллиардов рублей, однако еще 63 миллиарда были спрятаны в строке заимствований у Госбанка. Итого – дефицит составлял 99 миллиардов.

Отчаявшись «напугать» руководство страны со страниц прессы до такой степени, чтобы оно решилось на изменения в бюджетной и денежно-кредитной политике, Гайдар и Лацис подготовили записку для Горбачева, в которой суммировали все возможные объяснения ситуации и предложили набор критически необходимых мер, среди которых было сокращение военных расходов и ограничение централизованных капиталовложений. Предлагалось ликвидировать дотации к ценам на продовольствие с одновременным пересмотром структуры розничных цен в качестве замены (пока это было возможно) их либерализации, отказаться от повышения зарплат и пенсий, если не показаны источники доходов на эти статьи расходов.

Бумагу с приложенными к ней вырезками из статей в «Коммунисте» первому лицу передали через Ивана Фролова. Горбачев обсудил тезисы записки на одном из заседаний Политбюро 16 февраля 1989 года, темой которого было «финансовое оздоровление экономики и укрепление денежного обращения». Докладывал, правда, Рыжков. И выдал странную цифру – превышение доходов над расходами за три (!) года перестройки составило 133 миллиарда рублей (формально он мог объяснить отсутствие цифры за 1988 год тем, что статистика запаздывала). 40 миллиардов избыточных денег, не покрытых предложением товаров. На 70–80 миллиардов скопилось товарных запасов, не имеющих спроса. Картина полной катастрофы! При этом у Рыжкова почему-то во всем была виновата пресса, и он категорически отказывался даже рассматривать возможное повышение цен: «Это означает социальное напряжение, угрожающее перестройке». То есть – ему, Рыжкову и Горбачеву, руководству партии и страны. Бремя, которое предстояло нести Гайдару, просто на глазах утяжелялось.

Горбачев на заседании Политбюро выступал многословно и пылко. Говорил об отсутствии «настоящего научного анализа». Еще бы – нужно было письмо двух экспертов-журналистов из «Коммуниста», чтобы начать хотя бы относительно честный разговор о чрезмерных неэффективных расходах, дефиците бюджета, скрытой инфляции. Это при живом-то гигантском аппарате Совмина и ЦК, Госплана, ресурсах Академии наук! Беда – «в продолжающемся экстенсивном развитии нашей экономики» «не скоординировали с реальными возможностями» экономические решения. «Если не включим… противозатратные рычаги, – продолжал Горбачев, – мы ничего не добьемся». Он еще и еще раз будет возвращаться к научному анализу, «противозатратным механизмам» и даже упомянет чрезмерные расходы на оборону – генеральный секретарь и без пяти минут президент СССР правильно понял смысл записки Гайдара и Лациса: «Не знаю, как другие члены Политбюро, но я считаю, что нужно сохранить капиталовложения… только там, где это работает на товары для народа и на жилье. А все остальное пусть подождет – в том числе многие стройки и заводы (курсив мой. – А. К.)».

Горбачев поручил Совмину принять меры по сокращению дефицита бюджета. Но – не изменилось ровным счетом ничего. Система оказалась сильнее ее рулевых. Отто Лацис вспоминал: «Был утвержден список второстепенных мероприятий, позволивших наскрести – скорее всего, на бумаге – экономию на сумму 27 миллиардов рублей. Между тем председатель Госплана и член Политбюро Юрий Маслюков опубликовал в „Правде“ статью, в которой утверждал, что первоначально утвержденный на 1989 год бюджет предусматривал дефицит на 127 миллиардов рублей. Так получилось, что на этот год было три только официально признанных цифры дефицита: 36 миллиардов, признанных Гостевым, 99 миллиардов, фактически показанные в его докладе… и 127 миллиардов Маслюкова. Реальной суммы дефицита никто не знал, а формальная экономия в 27 миллиардов в лучшем случае возвращала примерно на уровень тех 99 миллиардов, с которыми никак нельзя было примириться, если было желание избежать обвальной инфляции».

И Совмин, и ЦК были словно парализованы перспективой освобождения, даже частичного, цен. И теряли, теряли, теряли время. Денежный навес превращался в волну цунами, которая словно всосала в себя исчезающие с прилавков товары, застыла над страной и рано или поздно должна была обрушиться всей своей мощью на экономику.

А журнал «Коммунист» становился все популярнее. Анатолий Черняев, помощник Горбачева, записал в своем дневнике 14 сентября 1988-го: «„Коммунист“ стал лидером передовой мысли».

Эффект записки Гайдара и Лациса получился не просто нулевым – отрицательным. Советская машина была настроена только на то, чтобы как в последний раз насытить прожорливые отраслевые лобби. Те самые, которые станут самыми серьезными врагами правительства реформ и в первые годы 1990-х – самой влиятельной экономической и политической силой. Никакой Горбачев не мог сломить их сопротивления и напора. С этим был связан еще один сюжет «Коммуниста»: журнал вступил в битву не с партийными ортодоксами, а с тяжеловесами из самых серьезных отраслей. На кону у них были не чистота марксистско-ленинского учения, а деньги, много денег.

Журнал и его экономический отдел явно заслужили славу настоящих бойцов. Именно поэтому Егор получил наводку на потенциально резонансную тему – звонок от одного из сотрудников государственного аппарата о готовящемся постановлении о строительстве пяти нефтегазохимических комплексов в Западной Сибири. Гайдар вспоминал: «Проект далеко превосходил все, с чем приходилось сталкиваться (а сталкиваться приходилось и с проектом переброски сибирских рек в Среднюю Азию и северных рек в бассейн Волги. – А. К.). Его объемы в несколько раз превышали средства, затраченные на так и не достроенную Байкало-Амурскую магистраль. Сейчас, при явно вышедшем из-под контроля внешнем долге, в условиях тяжелого финансового кризиса, это было очевидной авантюрой».

Во втором номере «Коммуниста» за 1989 год (январь) был опубликован написанный Гайдаром обзор «Хозяйственная реформа. Первый год». Егор снова возвращался к проблеме дефицита бюджета и необходимости антиинфляционных мер – слово «инфляция» уже вошло в оборот. И писал о безответственно иррациональной трате денег. История с нефтехимическим мегапроектом описывалась именно в этом контексте: «Бюджет на следующий год утвержден с многомиллиардным дефицитом. По существу, мы расписались в своем неумении расходовать деньги, в том, что крупные инвестиционные проекты не дали отдачи. Казалось бы, самое время разобраться в причинах низкой эффективности использования государственных ресурсов, в том, например, почему на 211 производственных объектах химико-лесного комплекса, введенных в действие или реконструированных в 1981–1987 годах, до сих пор не освоены мощности, а на 170 использовались не полностью. Почему только на тех из них, которые расположены в РСФСР, за год произведено продукции на 2 миллиарда рублей меньше, чем намечалось? Разобраться, навести порядок в механизме принятия крупномасштабных инвестиционных решений, предусматривающих выделение государственных средств с тем, чтобы после провала очередного проекта не утешать себя увлекательной дискуссией между внешнеторговыми ведомствами, строителями и заказчиками о том, кто виноват в неудаче. Но ведь можно пойти и по другому пути – сразу открыть новую стройку, по сравнению с которой другие просто меркнут. Речь идет о создании целой серии крупнейших нефтегазохимических комплексов в Тюменской области. Ситуация стандартная. Предстоит затратить миллиарды долларов. Объем капиталовложений на осуществление проекта в 8 раз больше, чем первоначально, в конце 60-х годов, планировалось затратить на строительство БАМа. Он сопоставим только с предполагавшимися затратами на переброску рек. По оценкам специалистов, совокупные реальные затраты, по всей вероятности, опять окажутся в несколько раз больше намечаемых. Определить их точнее пока невозможно – нет даже технико-экономического обоснования. Никто так и не решил, от чего мы отказываемся ради этих комплексов: от программы увеличения жилищного строительства, подъема перерабатывающих отраслей АПК, развития машиностроения или чего-то другого. Тем не менее строительство уже разворачивается».

Простые вещи: планируешь расходы – объясни, где их источник. Почему именно этот, а не другой проект необходим? Почему не завершены предыдущие? Почему деньги потрачены впустую? Насколько адекватны, в том числе с точки зрения здравого смысла, технико-экономические обоснования?

Этот абзац из статьи Гайдара спровоцировал еще одну бурю всесоюзного масштаба. Если в случае с артелью Туманова против этой рыночной инициативы выступили шесть отделов ЦК КПСС, то теперь на статью Егора начали атаку шесть могущественных отраслевых союзных министров. 20 февраля 1989-го, через два дня после заседания Политбюро, на котором Горбачев требовал отказаться от нерациональных расходов, в редакцию пришло письмо за подписями министров газовой, нефтяной, химической, нефтеперерабатывающей и нефтехимической, медицинской и микробиологической промышленности, а также министра по производству минеральных удобрений. Первой в списке стояла фамилия Черномырдина Виктора Степановича, газового короля СССР.

Министры если и знали о том, что происходило на Политбюро, все равно не слишком обращали внимание на ламентации генерального секретаря. Они ссылались на другие партийные документы – решения съезда партии, слова Горбачева и Рыжкова, высказанные «в ходе пребывания» в Тюменской области (причем одно из них – в 1985 году) о развитии регионов и энергоемких производств. Называли Гайдара подстрекателем, рисовали картины строительно-монтажных работ аж до 2000 года, пугали валютными потерями и падением престижа страны.

Однако орган ЦК КПСС, чьи слова еще что-то значили, дал понять, что позиция, занятая Гайдаром, не просто частное мнение кандидата экономических наук. Егор ответил – детально, с цифрами, на каждый аргумент министров. И, в частности, представил статистику по среднему отставанию сроков строительства в отраслях, подведомственных каждому из отраслевых начальников, – пять-шесть-семь лет. Некоторые объекты строились с начала 1970-х. Потрачены циклопические по масштабу деньги. За десятки – в буквальном смысле! – лет не освоено от половины до 70 % выделенных средств. «В свете этих фактов, – писал Гайдар, – трудно отделаться от впечатления, что новые многомиллиардные ассигнования потребовались ведомствам прежде всего для того, чтобы прикрыть провалы в использовании полученных ранее средств и избежать за это ответственности».

А далее – цифры по фантастически безалаберному использованию закупленного на валюту импортного оборудования. Лишь одна из приводимых Гайдаром деталей: «Только в четырех газодобывающих и газотранспортных объединениях, проверенных в 1988 году Комитетом народного контроля, длительные сроки бездействовало импортное оборудование общей стоимостью 228 миллионов рублей. Тем временем Внешэкономбанк СССР исправно выплачивает иностранным фирмам проценты за предоставленные для его закупки кредиты».

Гайдар продолжал приводить факты и цифры. Журнал не пожалел для этого места. Абстрактный разговор стал невозможен – только с данными на руках, а у «Коммуниста» они были – практически любые. В конце статьи автор ссылался на решения Политбюро от 16 февраля и делал довольно раздраженный вывод: «Если максимально сжать суть сегодняшних экономико-политических проблем, они сводятся к следующему. Экономическая реформа невозможна без жесткой кредитно-денежной политики, финансового оздоровления. В свою очередь, его можно добиться, лишь резко сократив капиталовложения. Для этой цели не жалко временно пожертвовать даже самыми перспективными стройками. Нет такого объекта, ввод которого оправдал бы провал реформы. Но можно ли говорить о финансовом оздоровлении и одновременно втягивать государство в осуществление сомнительного стомиллиардного проекта, рассчитанного до конца века? Пришла пора выбирать».

И в самом деле пришла пора выбирать. Руководство страны, как всегда, избрало некий срединный путь. Но это ничего не меняло – ни в положительном, ни в отрицательном смысле. Денег на мегаломанические проекты все равно не было. А сама модель затратной советской экономики катилась к окончательному краху. Предпринять для спасения ситуации радикальные меры ни партия, ни правительство так и не решились.

Надо отдать должное Черномырдину, с которым Гайдару потом довелось работать и в качестве начальника, и в качестве подчиненного: как вспоминал Егор в «Днях поражений и побед», «с Виктором Степановичем Черномырдиным в ходе последующей совместной работы этой истории мы никогда не касались».

Гайдар пытался пробить стену непонимания. Объяснить очевидные для него самого вещи начальству. В статьях он апеллировал к разумным людям в государственном аппарате и призывал в союзники общество. Работая над документами для высшего руководства, пытался вразумить это самое руководство, то есть изменить политику. С его точки зрения, безответственную.

Со своими детьми он всегда разговаривал на равных, старший – Петя – запомнил, как отец сокрушался по поводу Горбачева – ничего пробить нельзя, давить на Рыжкова бесполезно, он отказывается что-либо понимать. Для маленького Пети то время было первым кругом человеческой и даже, несмотря на возраст – восемь, девять, десять лет, – интеллектуальной близости с папой. Второй этап начнется много позже, когда у Егора Тимуровича появится хотя бы немного свободного времени. А тогда отдыхали летом в номенклатурных пансионатах или на Валдае, или на Волге рядом с поселком Решма. Лодки, грибы – вот и все развлечения. Однажды за неимением тары сварили собранные грибы в казенном самоваре. Семья знала: если едем отдыхать – папа будет работать, писать. Собственно, отдыхать для Гайдара и означало – писать.

Однажды, когда проводили отпуск в Решме, Петя спросил у отца: «А мы приедем сюда в следующем году?» – «А в следующем году ничего этого не будет, – честно ответил Егор Тимурович сыну, – это все развалится, у людей не будет денег».

Петр Егорович сегодня признается, что с года 1988-го, со своих девяти лет, из разговоров с отцом он знал, что страна и ее экономика разваливаются. Гайдар это понимал. Те, на кого он работал и кого пытался убедить в необходимости смены политики, этого понимать не хотели.

В феврале 1989-го на заседании Политбюро Горбачев эмоционально призывал соратников отказаться от разбазаривания денег и ресурсов. А 3 ноября того же года то же Политбюро все-таки уступило давлению нефтегазового лобби и приняло решение о строительстве нефтегазохимических комплексов в Тобольске, Сургуте и Новом Уренгое. Спустя неделю решение было оформлено постановлением Совета министров СССР – и это несмотря на отрицательные оценки проектов Государственной экспертной комиссии Госплана Союза, Госстроя СССР и Внешэкономбанка, предупреждавшего о рисках роста внешней задолженности страны. «Задержка ввода хотя бы одного Тобольского комплекса на один год, – писал Гайдар в экономическом обзоре в «Коммунисте» уже в начале 1990 года, – обернется для страны необходимостью погашения кредитов в размере 287 миллионов долларов». Последующие события Егор Тимурович описывал так: «После всего этого появляется принятое 29 ноября постановление Государственной экспертной комиссии Госплана СССР, где указывается на необходимость пересмотра валютно-финансовых условий строительства Тобольского комплекса и непроработанность технико-экономического обоснования в целом по Сургутскому. Теперь оно имеет лишь историческую ценность. В 1990 году намечается выполнить строительно-монтажных работ по Сургутскому комплексу на 95 миллионов рублей, Тобольскому – на 18 миллионов, Новоуренгойскому – на 30 миллионов рублей».

А дальше – эхо домашних возмущенных восклицаний Егора, которые запомнил маленький Петя: «Кто будет отвечать за неизбежные валютные потери страны, покажет время. Пока же лица, принимающие решения, явно уверены – никто. А раз так – можно тащить страну в долговую яму».

Пошел обратный отсчет времени до гайдаровских реформ. За все эти потери, в том числе провал в глубочайшую долговую яму, спустя два года ответит сам Гайдар. А те, кто принимал эти и другие решения, останутся в стороне, изображая оскорбленную невинность.

В начале 1989 года вышел в свет уже упоминавшийся однажды сборник статей «Постижение», и в нем была опубликована статья Сергея Васильева и Бориса Львина «Социальные механизмы экономической реформы и характер переходного процесса». Она была примечательна тем, что в ней вещи – открыто и прямолинейно – назывались своими именами. Настоящая экономическая реформа не может быть одновременно глубокой и мягкой. Тогда это не реформа, а очередное «совершенствование». Глубина реформы достижима только благодаря ее жесткости. «В экономическом плане нам не приходится рассчитывать на постепенный переход к рынку. Рынок не может функционировать в несбалансированной экономике, а сбалансированность невозможно обеспечить без рынка». При этом вполне очевидно, что «реформу придется проводить в условиях сильной несбалансированности, а чтобы дать эффект, она должна быть достаточно сконцентрированной во времени, т. е. разовой реформой, а не цепью частичных реформ».

Пророчили авторы и неизбежную непопулярность такого рода глубоких и жестких реформ: «В социальном плане консенсус в пользу реформы будет иметь место разве что в начальный период, когда все (или почти все) будут едины в неприятии предшествующего режима». Содержался в статье и намек на то, что такого рода реформы возможны только в обществе, достигшем «принципиальной однородности»: «Мы имеем в виду не вообще советское общество, а российское».

Такой вот безжалостный капиталистический реализм. И очень точный прогноз. Если учесть, что статья писалась в 1988 году, можно только удивляться тому, как детально за три года до начала гайдаровских реформ были предсказаны ее обстоятельства.

Пока Егор мог только писать: статьи – главный инструмент попыток влияния на политику. А собственно всесторонний анализ того, с какой системой приходилось иметь дело, – это книга, написанная в 1987–1989 годах и опубликованная в издательстве «Наука» уже в 1990-м, «Экономические реформы и иерархические структуры». (Эта работа была упомянута, когда описывался смысл теории административного рынка как одного из идейных источников «ленинградско-московской школы».) И еще – в то же самое время и примерно о том же – докторская диссертация «Экономическая политика и хозяйственная реформа. Проблемы взаимосвязи». По теме диссертации опубликовано 30 печатных работ общим объемом свыше 40 печатных листов. Это объем двух романов Томаса Манна… В автореферате отмечено: «Положения, развитые в диссертации, нашли отражение в записках в директивные органы по проблемам развития хозяйственного механизма и экономической политики в условиях реформы. Результаты исследований обсуждались на заседаниях ученых советов и семинаров ЦЭМИ АН СССР, ИЭП НТП АН СССР, ВНИИСИ АН СССР, МНИИПУ и других институтов».

Иерархические структуры, по Гайдару, – это «группы, заинтересованные в сохранении сложившейся системы хозяйствования» и способные тормозить реформы и «торпедировать намеченные преобразования» – о них-то он и писал в течение нескольких лет в своих статьях, становившихся все более полемически заостренными. Теория превращалась в практику, попытки убедить в своей правоте оборачивались войной с влиятельными лоббистами.

«Слабость контроля рынка за эффективностью использования ресурсов создает… широкие возможности существования предприятий, покрывающих собственное расточительство за счет общегосударственных средств» – так описывал иерархические системы Гайдар, и это описание подходит не только для периода конца 1980-х, но и гораздо более позднего времени, когда демонтаж достижений реформ 1990-х завершился формированием авторитарной политической системы в политике и государственного капитализма в экономике.

Главный ресурс иерархических структур – власть. У кого власть – у того и ресурсы. У кого власть – у того и собственность: об этом Гайдар напишет спустя несколько лет в «Государстве и эволюции», анализируя риски появления государственного капитализма в России. В борьбе за ресурсы иерархические структуры меряются политическим и административным весом, социальным статусом, торгуются. Это – иерархические торги, «в рамках которых формируются плановые сделки, т. е. набор взаимных обязательств. Эти требования, как правило, носят неформальный характер».

В работе, написанной совместно со Станиславом Шаталиным и опубликованной в 1989 году, – «Экономическая реформа: причины, направления, проблемы», Гайдар так описывал иерархический торг: «Предприятия добиваются увеличения ресурсов, выделяемых им для обеспечения выполнения плана, а вышестоящий орган – больших результатов в обмен на выделенные ресурсы».

Гайдар показал разные варианты экономики торга на разных уровнях советской иерархии и тем самым последовательно изложил в том числе теорию административного рынка, которую разрабатывали его коллеги Авен, Широнин, Кордонский, Найшуль. Та система, которая сложилась в 1990-х, конечно, несла в себе черты прежней советской экономики согласований. Только исчезла шкала, по которой можно было мерить статусы претендентов на государственную поддержку, тем более что и поддерживать было нечем – в бюджете не было денег. Ни для красных директоров, ни для отраслевых лоббистов. Но если бы в стране не было ничего, кроме коммерциализованного административного рынка, никакие реальные бизнесы, ставшие кровеносной системой экономики, не заработали бы. А они заработали, как и рыночная экономика.

Именно в ключевых игроках административного торга Гайдар видел основных оппонентов рыночного развития. Что в конце 1980-х, что в 1990-х, что в нулевые годы. В «Экономических реформах и иерархических системах» он описывал не только текущую ситуацию, но и политэкономические сложности будущей системы государственного капитализма, которая окончательно оформится через четверть века: «Трудности представительства интересов таких широких групп, как потребители, налогоплательщики, безработные, ослабляют их позиции в торге за ресурсы. Они значительно сильнее у хорошо организованных групп, ориентированных на перераспределительные процессы и представляющих интересы отдельных отраслей и регионов. Но перераспределительные коалиции затрудняют адаптацию общества к новым технологиям, переструктуризацию ресурсов в соответствии с изменившимися условиями, а потому сдерживают экономический рост».

Ключевое словосочетание, заимствованное у американского экономиста Мансура Олсона, – «перераспределительные коалиции», было, возможно, впервые употреблено в научной литературе по-русски. Именно они, эти коалиции, определяли контуры экономической политики в СССР и тормозили реформы. Именно они будут способствовать затягиванию процесса реформирования экономики в 1990-х и возьмут власть в начале нулевых.

Иван Фролов покинул «Коммунист» в 1987-м, успев поменять команду, а значит, и сам журнал. Он работал помощником Михаила Горбачева. В 1989-м лидер перестройки поздновато, но все-таки обратил внимание на главную газету страны: в сфере медиа все бурлило и кипело, а она стояла как скала, на которой были высечены знакомые бородатые профили основоположников марксизма-ленинизма. Фролов был назначен главным редактором «Правды» и одновременно – секретарем ЦК КПСС. Нетривиальное сочетание: Горбачев хотел добавить Ивану Тимофеевичу аппаратного веса. Позже Фролов станет членом Политбюро.

Кадровое усиление – один из способов реформирования издания. Но одно дело менять содержание и состав журнала, совсем другое – огромной ежедневной газеты, в которой работают сотни человек. Фролов имел богатый опыт управления теоретическими журналами – «Вопросами философии», «Проблемами мира и социализма», «Коммунистом», умел лавировать между необходимостью расширять аудиторию, оставаться приличным человеком и в то же время идти на компромиссы с верхними людьми. Но в «Правде» и это делать было гораздо сложнее. Он пытался искать надежные кадры. «Коммунист» старался не трогать. Но – пришлось. Другого кадрового резервуара Фролов не видел.

Лацис отказался идти в «Правду». Он бы ушел из журнала – но только в родные «Известия», что в результате и произошло. После долгих уговоров согласился переехать с тихой улицы Маркса – Энгельса в «медиасердце» столицы – на улицу Правды Сергей Колесников. Он занял один из кабинетов замов главного газеты, но в роли помощника секретаря ЦК – так Фролову было удобнее. Притом что Колесников был опытный «правдист» – отработал в газете несколько лет до «Коммуниста» и предпочел бы не номенклатурную, а газетную работу.