Текст книги "Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара"

…С Бруштейном Ярошенко подружился во время командировки в Академгородок от журнала «Юность». Спустя годы, когда Бруштейн оказался в очередной раз в Москве и рассказал Ярошенко о фактическом перезапуске «Коммуниста», Виктор попросил его походатайствовать перед Лацисом о публикации в главном партийном журнале статьи о переброске – это могло бы значительно укрепить позиции экологов. Состоялся разговор Лациса и Ярошенко, первый замглавного позвал к себе в кабинет нового заведующего отделом экономики. Первое впечатление от Гайдара: «Очень ласковый». Потому что он всегда доброжелательно улыбался. Отто Рудольфович предложил Виктору Афанасьевичу должность специального корреспондента. И Ярошенко перешел в «Коммунист» – с потерей зарплаты и даже квартиры, которую вот-вот ему мог выбить Попцов. Получилось так, что в один день были наняты Виктор Ярошенко, Николай Головнин, Игорь Дедков (о них – чуть ниже). Виктор Афанасьевич занял маленький кабинет на первом этаже. И стул, до него принадлежавший отправившемуся в Париж от АПН Виталию Дымарскому. Потом тот же стул перейдет Алексею Улюкаеву.

Ярошенко сильно «очеловечивал» отдел в силу своего психологического бунтарского устройства, кроме того, его журналистское перо было способно размочить партийную и академическую сушь статей экономического отдела. Это сильно поможет молодому редактору отдела в работе, а совместная статья Ярошенко и Гайдара «Нулевой цикл» (о ней речь пойдет позже) станет образцом сочетания аналитической и очерковой журналистики. Виктор и Егор очень сблизятся, станут друзьями. Не будучи членом правительства реформ, Ярошенко в 1992-м станет сопровождать Гайдара в поездках и вообще практиковать включенное наблюдение за работой реформаторов.

Никита Масленников был первоклассным экономическим аналитиком и обладателем прекрасного пера, к тому же старожилом редакции. Но он занимался внешнеэкономическими проблемами и потому в отделе Гайдара не работал, хотя и обменивался с ним текстами и авторами. Потом Масленников долгие годы будет спичрайтером Виктора Черномырдина, вместе с историком Сергеем Колесниковым, который в свои всего-то 34 года был назначен при Фролове заместителем главного редактора. До этого в «Правде» Колесников считался мастером передовых статей без подписи и редактировал все теоретические произведения людей из академического и партийного мира, то есть в нынешних понятиях был редактором отдела мнений. Кроме того, уже несколько лет его привлекали к написанию речей высшего руководства. В тандеме с Лацисом он, слывший единственным человеком, который прочитал «всего» Ленина, сильно помогал Фролову проходить между рифами партийных запретов и ограничений, превращать «Коммунист» в живое издание.

Ярошенко покинул «Коммунист» в 1988 году, потому что ему предложили должность заведующего отделом публицистики «Нового мира» – предел мечтаний и потолок карьеры демократического журналиста (главред «Нового мира» Сергей Залыгин, работавший над темой экологии со своей, писательской стороны, знал работы Ярошенко и лично приехал к Биккенину просить «отдать» Виктора Афанасьевича в «НМ»). Примерно тогда же Фролов с кровью оторвал Колесникова от «Коммуниста» и, получив статус секретаря ЦК КПСС и редактора «Правды», забрал его с собой. Уйдет в «Правду» и Гайдар, чтобы передовую экономическую мысль продвигать уже с высшего партийного амвона. Но эта другая история, и довольно короткая. О ней речь впереди.

Пришел в отдел и Николай Головнин, с которым Гайдар, как и с Ярошенко, не был знаком, – этот претендент на позицию одного из редакторов, на несколько лет старше Егора и тоже выпускник экономфака МГУ, до «Коммуниста» работал в госплановском журнале «Плановое хозяйство». Головнин стал членом команды отдела, другом Егора, а затем участником уже правительственной команды Гайдара – в первый год реформ заведовал его секретариатом в кабинете министров. В «Коммунист» Николая Головнина сосватал его однокурсник Александр Шохин. Егор вдохновил Ярошенко и Головнина: «Отсюда будет легче останавливать поворот рек». В широком смысле этих слов… И ведь действительно, обладая корочкой журнала «Коммунист», в больших битвах с лоббистами можно было чувствовать себя гораздо увереннее. Ярошенко мог решительно входить в здание Гидропроекта, чтобы высказать негативное отношение партийной журналистики к плану строительства 100 гидроэлектростанций, грозившему затоплением не одной Матере из «Прощания с Матерой» (1976) Валентина Распутина, а миллионам гектаров лесов, полей, поселков, деревень…

Тимур Аркадьевич захотел познакомиться с новыми коллегами своего сына, пригласил их в ресторан и – одобрил. Это одно из многочисленных свидетельств того, насколько близки были отец и сын Гайдары. И насколько важны были для Егора его новые коллеги и друзья. Виктор Ярошенко вспоминал: «Отцу, Тимуру Аркадьевичу, Егор представил нас, своих новых сотрудников (Николая Дмитриевича Головнина и меня), поздней осенью 1987 года. Ходили мы в кафе НИЛ („Наука и литература“) на ул. Чаянова (тогда еще 5-я Тверская-Ямская). Я живу теперь поблизости и каждый день, проходя мимо „Кофе Хаус“ (теперь уже „Шоколадница“), вспоминаю этот клуб писателей и ученых, который там недолго, но ярко просуществовал. Тимур Аркадьевич отнесся к нам благосклонно, а потом и дружески. Он очень беспокоился за будущее страны и за будущее Егора, политическое и научное. Отец много значил для Егора. Они были внутренне очень близки».

Из старых сотрудников в отделе остался лишь старожил редакции и рабочих дач «писарей»-спичрайтеров Владимир Алексеев. Он и обучал молодежь правилам подлинного партийного поведения, а также рассказывал истории из «прошлой», более изобильной жизни партноменклатуры, к которой теперь относились ребята-журналисты, обладатели синих, низшего разбора, цековских пропусков. Раньше, рассказывал Алексеев, меню в столовой ЦК было на двух страницах, теперь на одной. А иной раз готовили для простых работников аппарата мясо животного, убитого лично Леонидом Ильичом, – не пропадать же убиенным косулям и кабанам. Средний чек – один рубль… Молодым журналистам, попавшим в журнал ЦК, было неловко перед друзьями – они вдруг сами стали номенклатурой.

«Коммунист», пользуясь словами Пастернака, был «продуктом разных сфер». В этой идеологической коммунальной квартире, несмотря на явно реформаторский курс Фролова и Биккенина, кого только не было.

Собственно, так повелось еще со времен Косолапова: несмотря на вполне определенные позиции главного редактора, в «Коммунисте» и до перестройки присутствовали товарники (по сути – рыночники) и антитоварники, сталинисты-ортодоксы и еврокоммунисты (по своим взглядам).

И уж тем более во фроловско-биккенинские времена журнал был обречен на превращение в дискуссионный клуб, причем по самым разным вопросам, в том числе бытовым. Бунтарь Ярошенко однажды, уже во времена Биккенина, сохранившего фроловский курс, с высоты своего впечатляющего роста выступил против потери времени на катание сотрудников редакции посреди дня в ту самую цековскую столовую в Никитниковом переулке.

Появлялись совсем чужие партийному изданию люди, но их работа в журнале лишь подтверждала тот факт, что «Коммунист» – это не стыдное место даже для вне– и антисистемных журналистов. Каковым был, например, знаменитый в те годы журналист Геннадий Жаворонков, вдруг обнаруживший себя в тесном тихом кабинете на улице Маркса – Энгельса, а не в суетной круговерти редакции «Московских новостей». Задержался он там, правда, ненадолго.

А вот несколько чужой партийному духу литературный критик Игорь Дедков, у которого что-то не сложилось с Сергеем Залыгиным, и он не перешел на работу в «Новый мир», принял приглашение «Коммуниста», стал обозревателем по вопросам культуры и литературы и задержался в журнале, уже переименованном в 1990-х в «Свободную мысль», на годы.

Чужой не чужой, а точно так же ходил на редколлегии и проводил дни и ночи на рабочей даче в «Волынском», где писались речи Горбачева. Из дневниковых записей Игоря Дедкова: «6.1.88. Волынское. С вчерашнего дня. Лацис, Колесников, Ярмолюк, Антипов (Алексей Антипов – ответственный секретарь «Коммуниста». – А. К.), профессор-психолог Зинченко Вл. Петрович».

Лацис в свое время пытался перетащить Дедкова в Прагу, в «Проблемы мира и социализма», но назначение было заблокировано в силу полудиссидентской репутации Игоря Александровича, который еще в 1956 году стал лидером студенческого бунта в МГУ. И вот во времена «Коммуниста» невозможное стало возможным – живший долгие годы в Костроме литературный критик был приглашен в Москву, и редакция партийного журнала перехватила его у самого популярного толстого журнала.

У Дедкова был свой, вполне ясный мотив для работы в «Коммунисте». В апреле 1987 года он записал в дневнике: «В последние месяцы во всех устных выступлениях я поддерживаю новую, т. е. задержанную, литературную волну и вслух обсуждаю проблемы, связанные с нашим прошлым… Время решающее: или социализм будет возрожден в нашей стране, или – похоронен на долгие десятилетия и навсегда; отношение к сталинскому прошлому – это отношение к настоящему и будущему».

Это был главный мотив – никто не претендовал на разрушение социалистической системы, только на ее очищение и улучшение.

К слову, чтобы утвердить Дедкова обозревателем, Биккенину пришлось обратиться к Горбачеву – как и Фролову по поводу Лациса. Генеральный секретарь вообще очень внимательно относился к «Коммунисту»: забрав к себе помощником Ивана Фролова, он сам выступил с инициативой приглашения на пост главного редактора Наиля Биккенина. А при утверждении на Политбюро сказал о нем: «Он был за перестройку еще до перестройки». Что и неудивительно: именно Биккенин вписал в текст горбачевского доклада еще в конце 1984 года слово «ускорение» и словосочетание «человеческий фактор». Для Наиля Бариевича, опытного идеологического работника аппарата ЦК, это был второй приход в «Коммунист» – в 1960-х он здесь уже работал, и тоже в неплохой команде: в то время в редакции трудился, например, Александр Бовин, точно определивший место журнала в идеологической иерархии: «Коммунист» выступал «как своего рода камертон для настройки всех идеологических инструментов в Советском Союзе». Биккенин целиком сохранил фроловскую команду.

«„Коммунист“ 1987–1989 годов – очень интересное явление, – писал Егор Гайдар. – Там работали и те, кто оказался среди национал-социалистов или в коммунистической фракции Государственной думы, и те, кому было суждено проводить либеральные реформы. Были здесь и заслуженные, проверенные партийные аппаратчики, и бывшие полудиссиденты, и молодежь, мобилизованная из академической науки».

От высокой теории Гайдару-редактору отдела пришлось обратиться к самой что ни на есть приземленной практике, чтобы сделать из нее теоретические выводы – о том, как старая система сопротивляется новым формам хозяйствования, фактически рыночным во внерыночной системе. Сюжет был, как заметил Лацис, не то что не теоретический, даже не журнальный, скорее – газетный. И конфликтный.

Речь шла о легендарном главе артели золотодобытчиков «Печора» Вадиме Туманове, который когда-то еще совсем молодым человеком сел по 58-й статье, а потом набирал сроки побегами из зоны. Ему Владимир Высоцкий посвятил свои песни «Был побег на рывок» («Пнули труп: „Сдох, скотина! / Нету проку с него: / За поимку полтина, / А за смерть – ничего“») и «В младенчестве нас матери пугали» («Мы Север свой отыщем без компаса – / Угрозы матерей мы зазубрили как завет, / И ветер дул, с костей сдувая мясо / И радуя прохладою скелет»).

Артель преследовали, собирались закрыть совместными усилиями обкома партии Коми АССР и Министерства цветной металлургии СССР. К делу подключились правоохранительные органы и партийная печать: «Печору» громили в «Социалистической индустрии». Это, конечно, не «Правда», но все-таки орган ЦК. Причины объяснил сам Туманов в книге воспоминаний «Все потерять – и вновь начать с мечты…»: «Министерство в отчаянных усилиях на скромные проценты едва-едва повышает экономическую эффективность. И тут мы отличаемся разительно. Производительность труда в „Печоре“ более чем втрое выше средней по отрасли. Министерские экономисты упрекают нас в саморекламе и доказывают, что не втрое, а только в два раза наша производительность выше среднеминистерской. Но это – причина, чтобы артель ликвидировать?

Дело было в другом.

Только дискредитируя те пока еще немногочисленные предприятия, где полный, последовательный хозрасчет, зависимость доходов каждого от конечного результата, демократизм внутрипроизводственной жизни становятся нормой, чиновники могли доказать необходимость жесткого административного управления. Для иных методов требовались бы люди совершенно другого мировосприятия и интеллекта».

Эту экономическую подоплеку легко расшифровали Лацис и Гайдар. И решили заступиться за «Печору». «Коммунист» опубликовал письмо в защиту артели. Но на этом не остановил свои усилия. «В событиях 1986–1987 годов, связанных с нашей артелью, – писал Туманов, – обнаружилось противостояние двух принципиально разных пониманий перестройки и ее целей… Вдруг оказалось, что популярный журнал, считавшийся знаменем демократии и перестройки, в этой ситуации побоялся печатать очерк о нашей артели, а теоретический журнал ЦК КПСС, ортодоксальнее которого, казалось, быть не может, открыто выступает в защиту „Печоры“… Мы стали понимать, что размежевание в обществе не на поверхности, не в формальной принадлежности к той или другой политической группировке. Граница проходит через все гражданские институты, в каждом из них раскалывая людей на жаждущих перемен и обеспокоенных ими…»

Туманов подал в суд на «Социндустрию»: газета, обвинявшая главу артели в том, что он записной уголовник, процесс проиграла – помог в том числе и запрос «Коммуниста» в прокуратуру, подписанный Лацисом. И это несмотря на то, что «Социндустрии» удалось организовать письмо аж шести отделов ЦК против артели.

«Коммунист» очень серьезно занимался проблемой: Егор завел специальную папку, посвященную этой теме. Журнал подготовил материал о новой артели Туманова в Карелии, где она начала строить дороги – произошло это опять-таки благодаря позиции Лациса и Гайдара, который вывел главу упраздненной «Печоры» на зампреда правительства по строительству. Вот как об этом вспоминал Отто Лацис: «Артель выполнила втрое больше работ, чем государственный трест, имея столько же рабочих и вдесятеро меньше управленцев, чем в тресте. Гайдар послал в командировку в Карелию двоих внештатных авторов своего отдела – одним из них был, помнится, Константин Кагаловский (он вошел в команду Гайдара, затем стал представителем России в МВФ. – А. К.). Статья об успехах артельной организации производства стояла в номере, когда в кабинете Биккенина раздался звонок телефона кремлевской АТС».

Звонил Горбачев. Он выразился в том смысле, что журнал правильно поддерживает новую форму организации производства, но – «защищаете не того человека, которого надо защищать». Судя по всему, в битву против Туманова включился Егор Кузьмич Лигачев.

Статью об артели пришлось снять из номера. Лацис отдал ее в «Известия», где она и была опубликована. А сама история стала иллюстрацией к тому, какая яростная борьба шла в советском истеблишменте и на какие компромиссы шел, маневрируя между элитными кланами, Горбачев.

Из мемуаров Туманова: «Со временем, когда Гайдар возглавит правительство России и начнет осуществлять реформы, как он их понимал, у меня будет решительное неприятие его экономической и социальной политики. Но это не мешает мне быть благодарным Отто Лацису и Егору Гайдару за их мужественное поведение в самые трудные для меня и артели времена.

Не могу умолчать и о поступке отца Егора Гайдара – контр-адмирала Тимура Аркадьевича Гайдара, человека, мною глубоко уважаемого. Когда „Социалистическая индустрия“ не постеснялась упрекнуть меня в том, что я выдавал себя за участника войны, якобы не будучи им, Тимур Аркадьевич пришел к министру обороны Язову с судовой ролью, взятой из архива Дальневосточного пароходства, где значилось мое имя как члена экипажа, который в 1945 году принимал участие в войне с Японией».

Здесь следует сделать небольшое отступление. Если не лирическое, то очень человеческое. Потому что, по сути дела, речь идет об еще одной эмоциональной и психологической драме. Многие из достойных людей, которым Гайдар помогал, с которыми работал, кого считал своими учителями, не приняли его реформы – будучи реформаторски настроенными, но в духе поздней перестройки и социалистического рынка. Союз можно было сохранить, социализм можно было сохранить, реформа могла пойти по более мягкому пути, она была примитивной по исполнению, говорили они и говорят те из них сегодня, кто еще жив.

Туманов – абсолютный рыночник – считал гайдаровскую реформу неправильной. Шаталин, оценивавший Гайдара как своего лучшего сотрудника, – тоже. Коллеги по работе и по семинарам в академических институтах 1980-х. И многие-многие другие. Думали, что можно было исправить советскую экономику и вообще все устройство поскрипывавшего на ветру перемен Советского Союза менее радикальными методами. Откуда-то удивительным образом возвращались даже представления о том, что социалистическую систему можно было оптимизировать в соответствии с экономико-математическими методами. Следовало двигаться медленнее и поэтапно.

Гайдар, может быть, и сам бы так считал: его статьи в «Коммунисте» и «Правде» не отличались радикализмом, он использовал тот язык, которым говорила экономическая публицистика тех лет. И, уж наверное, оказавшись идеологом реформ, если бы он видел возможности постепенных, градуалистских изменений, выбрал бы этот путь: сначала стабилизация, приватизация, создание рыночных институтов и «собственников-инвесторов» (термин экономиста Евгения Сабурова, занимавшего до Егора пост зампреда правительства РСФСР и тоже готовившего программу реформ) и лишь затем либерализация цен. Но такой возможности у Егора Тимуровича в 1991 году уже не было. Там, где можно было пойти на компромисс в силу политических ограничений, Гайдар-реформатор шел на него, и это ставится ему в вину уже с другого фланга. До сих пор. И даже с большим, чем раньше, рвением.

Разумеется, Гайдара больно ранила ожесточенная критика в той ситуации, когда он, возможно, ждал от старших товарищей поддержки. В феврале 1992 года он скажет в интервью Олегу Морозу для «Литературной газеты»: «Со всеми этими людьми мы долгие годы бок о бок работали, многие из них – наши учителя. У нас с ними есть профессиональное взаимопонимание. Но, видимо, такова специфика власти: когда ты к ней приходишь, все почему-то начинают считать тебя полным идиотом… Например, Николай Яковлевич Петраков объясняет нам, что нельзя было размораживать (цены. – А. К.), не накопив запас. Мне хочется спросить его: как можно было в реальной ситуации декабря, во-первых, не размораживать цены (они разморозились бы сами собой), а во-вторых, накопить какие бы то ни было запасы? Как это можно было сделать реально? Кого повесить, кого расстрелять? Кого простимулировать?»

Фрустрация в связи с крахом перестройки, развалом страны, трудностями переходного периода естественным образом заканчивалась поисками виноватого, того самого «человеческого фактора». Ну не может же быть такого, чтобы система, стоявшая несдвигаемым монолитом несколько десятилетий, вдруг развалилась сама. И виноватым оказался тот человек, который дал свое имя реформам. Соответственно, и личное отношение к нему бывших друзей, сослуживцев, коллег, учителей ухудшилось.

Реформы, с досадой напишет потом в мемуарах руководитель Гайдара-редактора Наиль Биккенин, начались с «нелегкой руки» сотрудников «Коммуниста», и особенно его экономического отдела. Дневник Игоря Дедкова начала 1990-х полон горьких и очень лично окрашенных замечаний в адрес Гайдара и людей, работавших в «Коммунисте», с которыми он проводил долгие часы в редакции и «Волынском», на рабочей даче спичрайтеров, и теперь оказавшихся в правительстве, например Улюкаева и Колесникова, ставших советниками Егора. Вина за сложности транзита перекладывалась на их плечи, персонифицировалась. Доставалось даже Лацису, стол и кабинет которого в «Коммунисте», переименованном в «Свободную мысль», унаследовал Дедков. Это отношение было характерно для всех, кто остался в журнале в 1990-х, а Гайдар совершенно об этом не подозревал.

Отто Лацис вспоминал о трагических днях для Игоря Дедкова: «Пришла болезнь, от которой Игорю не суждено было оправиться. Нужно было положить его в хорошую больницу, но требовались большие деньги, которых не было ни у семьи, ни у редакции „Свободной мысли“. Ответственный секретарь журнала Алексей Антипов позвонил мне с просьбой обратиться за помощью к Гайдару в надежде, что он сможет оплатить лечение Игоря из средств института (Института экономической политики. – А. К.). Когда я позвонил, Гайдар даже не дал мне договорить: для Дедкова все необходимое будет сделано. А я опять задумался: почему из журнала не обратились к Гайдару напрямую?.. Почему они сомневались в ответе на свое обращение и решили привлечь меня?»

Собственных соратников Гайдар не смог убедить в своей правоте. Да и какие аргументы имели бы силу? Период реформ оценивался и воспринимался эмоционально, а не рационально. Но неужели Гайдар ничего не объяснил «своим» про суть советской экономики, шедшей ко дну? В статьях в «Коммунисте», которые одобряла редколлегия, читали сотрудники редакции, руководители страны, широкая аудитория подписчиков и покупателей, он показывал катастрофическое положение экономической системы, предъявлял доказательства и аргументы, демонстрировал, что и как должно быть иначе. Но все равно не был понят.

Егор не принадлежал к числу самых известных экономических публицистов, гремевших на всю страну, таких как, например, Василий Селюнин, Николай Шмелев или тот же Отто Лацис. Он был выходцем из академической среды, не публиковался в вошедших в моду сборниках, поучаствовав лишь в одном из них, и то не самом популярном («Не сметь командовать!»). Его путь из академической науки в практическую политику был коротким и быстрым – в соответствии с ускорявшимся временем. Благодаря «Коммунисту» и «Правде» он не только отточил свое перо, но и показал устройство и механику советской экономики в разрезе. Отчего, впрочем, лишь усиливалось ощущение тревожности – как же эта экономика ухитряется работать. А она уже и в самом деле не очень работала.

Экономика нулевого цикла – так Ярошенко и Гайдар характеризовали советскую экономическую систему в статье «Нулевой цикл», опубликованной летом 1988-го в «Коммунисте». Котлован Андрея Платонова – символ этой экономики. В него закапываются деньги и усилия. Это исторически нагруженный знак тяжелого, иногда подневольного труда, симптом гигантомании, имитация реального хозяйствования. Выкапывание ямы, как и ее закапывание, – это тоже рост ВВП, только затратный и бессмысленный.

Статья родилась из сплава журналистской и академической работы – сбора фактуры, цифр, экономического анализа и, в случае Ярошенко, фактографической оценки. Из рассказов Гайдара о том, что такое экономика, что такое деньги. Из рассказов Ярошенко о том, что он видел собственными глазами. Из дискуссий с коллегами – их в «Коммунисте», как и в любой живой редакции, было много. Разговаривая, как и в любой живой редакции, иной раз выпивали. Установили дежурство – каждый, независимо от редакционных регалий, держал в свой час очередь в винном магазине по соседству с «Коммунистом» и Музеем изобразительных искусств. Самым важным в редакционной жизни, по мнению Ярошенко, и были эти дискуссии, в том числе с теми, кто потом вошел в состав правительства реформ.

В разговорах с Виктором Афанасьевичем Егор Тимурович не просто обсуждал дела и статьи отдела – он рассказывал ему про то, как устроена экономика. По сути дела, это был устный выпуск очередных глав будущей главной книги Гайдара об экономической истории – «Долгое время». Егор был поразительно плодовит: статьи, диссертация, книга «Экономические реформы и иерархические структуры» – итоговый анализ того, что происходило с экономической политикой в перестройку. Как иногда мысль Гайдара опережала слово – это было в том числе заметно по его неразборчивому почерку, похожему на скоропись, так и неповоротливый издательский процесс не поспевал за его работами: те же «Иерархические структуры» основаны на анализе примерно 1988 года, а книга вышла в издательстве «Наука» в 1990-м…

А пока на страницах «Коммуниста» – по-журналистски практическая битва хотя бы за рациональность в экономике. «Разумный человек не может выступать в принципе против производства минеральных удобрений, гидроэнергетики или орошения, – писали два молодых автора «Коммуниста» в статье «Нулевой цикл». – Но если бурный рост объема ресурсов, вовлекаемых в эти отрасли, сочетается с хроническим отставанием других, не менее важных видов деятельности, если к тому же это соотношение прямо противоположно современным мировым тенденциям прогрессивной структурной перестройки, впору задуматься о причинах и последствиях подобного распределения средств».

Ресурсам легче «перетечь» туда, где их проще всего освоить, – «вниз по склону, по закону наименьшего сопротивления, заполняя понижения, котлованы и каналы… Отраслям, для обеспечения производственной деятельности которых почти ничего не надо, кроме горючего, землеройной техники, цемента да запчастей, легче всего израсходовать средства. Андрей Платонов гениально угадал склонность формировавшейся системы хозяйствования к „котлованам“».

Отрасли «нулевого цикла» обслуживают жизнедеятельность друг друга, а не экономики как таковой, не потребителей. И дальше – примеры, примеры, примеры из множества отраслей и прочих «становых хребтов». Тонны, километры, мегаватты, кубометры выкопанного суглинка. Вся гигантомания, которая в итоге зарывается в котлован «нулевого цикла», – метафора отживавшей советской экономики, исполина, мастодонта и динозавра, который мог помогать продлевать существование только самому себе, самого же себя и обманывая.

Гайдар слой за слоем поднимает из геологических глубин советской экономики образцы грунта этого «нулевого цикла», небрезгливо разглядывает их на свет, потом вдруг дает панораму с птичьего полета. В более поздней статье на английском языке «Российская реформа» он писал о советской системе: «Это было общество с очень статичной экономической структурой. Например, распределение инвестиций по отраслям народного хозяйства оставалось неизменным из года в год. Если, например, считалось, что на АПК следует выделять 25 % капиталовложений, то эта цифра оставалась той же самой и в 1970 или 1975 годах, в 1980 и 1989 годах. Наиболее удивительный пример такого подхода – инвестиции в крупномасштабные проекты по перераспределению водных ресурсов и мелиорации. Каждый год требовалось затрачивать примерно одинаковые суммы как на ирригацию, так и на гражданское машиностроение, то есть, например, в десять раз больше, чем на средства связи».

Тема безрассудного расходования ресурсов имела еще одну, вполне очевидную, грань – жизнь государства не по средствам. Тема, о которой никогда публично в СССР не говорили – во всяком случае, вне стен Минфина на улице Куйбышева: бюджетный дефицит, превышение расходов над доходами.

Этот сюжет, как и тему инфляции, до поры скрытой и искусственно сдерживаемой, Гайдар начинает вводить в поле общественной дискуссии (по сути – общественного экономического образования) с помощью «Коммуниста». Причем спорить с выводами статей экономического отдела было непросто: они все были основаны на официальных цифрах, официально же – по поручению партийного руководства – проверявшихся перед выходом в свет номеров журнала в ЦСУ СССР, а затем, после переименования, в Госкомстате СССР.

Сначала в середине 1988 года появляется статья молодого экономиста из круга Гайдара Константина Кагаловского (того самого, которого Егор посылал в командировку разбираться с артелью Туманова) с характерным для того времени, не очень красивым, заголовком «Поджаться! Наболевшие проблемы государственного бюджета». Затем, уже осенью, Гайдар и Лацис публикуют статью с простым названием, многое объясняющим, – «По карману ли траты?»: «Документы сессии (Верховного Совета СССР. – А. К.)… не имеют прецедента за все послевоенные десятилетия: государственный бюджет утвержден с дефицитом. Как сообщил министр финансов СССР Б. И. Гостев, дефицит бюджета не сегодня возникшая проблема, расходы государства опережали доходы на протяжении многих лет. Однако на сессиях высшего органа власти до сих пор об этом не было речи. Дефицит маскировался с помощью несложных приемов, преувеличивавших доходы бюджета. Правда о существовании дефицита была сказана в Тезисах ЦК КПСС к XIX Всесоюзной партконференции, а затем на самой конференции. Теперь на сессии названа и сумма: Закон о Государственном бюджете определил ее на 1989 год почти в 35 миллиардов рублей, или свыше 7 процентов расходов бюджета».

Потенциальный успех так называемого «ускорения» виделся руководству страны в наращивании госинвестиций (с 1985 по 1986 год примерное втрое), особенно в машиностроение. Структурный маневр государственными деньгами вместо элементов рыночной экономики. Но в 1986 году при росте капиталовложений в эту отрасль на 15 % ввод основных фондов увеличился только на 3 %, еще хуже ситуация стала в 1987-м. Машина государственных трат прокручивалась вхолостую. И при этом дефицит консолидированного государственного бюджета наблюдался уже в 1985-м – 2,4 % ВВП. В том же упомянутом 1989-м бюджет был сведен с дефицитом в 8,5 % ВВП, и то это было лучше, чем в 1988-м – 9,2 %.

В своей статье Лацис и Гайдар простым языком объясняли природу цен, инфляции и причины дефицита товаров: «…если не удастся быстро поправить финансовое положение государства, то высокие темпы инфляции станут и нашей реальностью. По сравнению с этой перспективой взбудораживший все общество вопрос о двукратном повышении цен на мясо окажется не более чем частной проблемой. Правда, в условиях прямого административного назначения государственных цен инфляция проявляется не столько в росте цен, сколько в исчезновении товаров из продажи, но разве от этого легче?»

И вот экономика бюджетного (а значит, и товарного) дефицита закольцовывается с экономикой «нулевого цикла»-котлована: «Что такое крупный дефицит государственного бюджета в условиях нашей экономики? Это значит, что часть выплаченных денег не будет обеспечена товарами и услугами. После того как люди потеряют надежду их отоварить, деньги осядут на сберкнижках, а затем, после заимствования их госбюджетом, будут использованы для финансирования еще одного канала или котлована (курсив мой. – А. К.)».