Текст книги "Пять пятилеток либеральных реформ. Истоки российской модернизации и наследие Егора Гайдара"

Замысел был вполне внятен: собрать лучших западных и советских экономистов и разработать концепцию реформ. Петр Авен вспоминал: «Я занимался математикой, которая помогала описывать экономические системы, – собирал разные межстрановые данные, делал сопоставления. Но, приехав в Австрию, я понял, что институт этот обладает уникальной возможностью – в него приезжают большие западные ученые и их, конечно, моя методология интересует, но им гораздо важнее то, что происходит в СССР и вокруг него. Я всегда разрывался между математикой, наукой и занятием реформами, и вот тогда я подумал, что математику можно отложить в сторону и создать такую международную бригаду, чтобы обсуждать, что делать с экономикой у нас и в странах Восточной Европы. Дальше вставал вопрос финансирования: сам институт мог помочь только частично, но, как выяснилось, деньги было несложно найти. Мы с моим начальником Станиславом Шаталиным поехали по европейским фондам и организациям и собрали несколько миллионов долларов на проект по комплексному исследованию возможности реформы в СССР. Интерес к России был колоссальный».

Авен советовался со своим московским шефом Станиславом Шаталиным и с Гайдаром – кого приглашать. Он решил разбить участников на группы, каждая из которых отвечала бы за соответствующий тематический раздел. Например, Гайдар отвечал за макроэкономику, Авен – за внешнюю торговлю, Шохин – за социальную сферу. В каждой группе были западные и восточноевропейские экономисты, у которых к тому времени уже был опыт или наблюдений, или практического реформирования бывших социалистических экономик – ведь год назад, в 1989-м, весь советский блок пережил череду бархатных революций.

На волне интереса к Советскому Союзу фандрайзинг на семинары и формирование международной команды, которая могла бы написать «черновик» реформ, оказался неожиданно легким делом: Авен и его западные коллеги быстро «подняли» 7 миллионов долларов.

Преимущество команды, которую Авен собирал с российской стороны, состояло в том, что все эти экономисты благодаря многолетним совместным семинарам ощущали себя единомышленниками, которые понимали, какие именно реформы и каким образом следует проводить в СССР. И в то же время они не работали слишком близко, разве что эпизодически, с правительством Рыжкова. Ходы на высшее руководство были, но системно с ним работали другие команды. Из околоправительственных экономистов присутствовали только Евгений Ясин и его сотрудник Сергей Алексашенко, а также Александр Хандруев, в то время директор НИИ при Госбанке СССР. Не было и контактов с Ельциным и его окружением. Так что чистота эксперимента – без подстроек под чьи-то политические интересы – оказалась обеспечена.

Егор Гайдар, Анатолий Чубайс, Александр Шохин, Константин Кагаловский, Леонид Григорьев, среди прочих, участвовали в семинаре. Авен, по воспоминаниям Чубайса, приехал прямо из Вены на новенькой «девятке»…

Западная сторона была представлена на двухнедельном семинаре более чем серьезными фигурами: возглавлял группу экспертов Мертон Пек, декан экономического факультета Йельского университета, производившего американскую элиту – male, pale, Yale («бледнолицый мужчина из Йеля»). Из того же университета – выдающийся экономист Уильям Нордхауз. Присутствовали и не менее знаменитый Руди Дорнбуш из Массачусетского технологического института, и Ричард Лэйард из Лондонской школы экономики, который впоследствии консультировал российское правительство реформ. Элегантный Яцек Ростовский, советник Лешека Бальцеровича, в будущем – министр финансов Польши, выходец из семьи эмигрантов – его отец был, в свою очередь, советником премьер-министра польского правительства в изгнании в Лондоне. Наконец, сам Лешек Бальцерович, уже реализовавший в Польше программу «большого скачка». Всего 39 экономистов из США, Европы и Японии.

Петр Авен вспоминал: «После двух недель в Шопроне, где мы с утра до ночи обсуждали разные участки реформ, у нас появился новый уровень уверенности в себе, совершенно другой уровень понимания того, что надо делать… Мы говорили только про экономику и обсуждали много технических моментов. Например, надо таргетировать курс или инфляцию; надо вводить обязательную продажу валюты или не надо; приватизация должна быть только ваучерная или нет. Мы там много осознали того, о чем вообще ничего не знали до того, как туда приехали: о „правильном“ бюджете, об антимонопольной политике, о принципах финансирования социальной сферы и т. п.»

Благодаря расширению пространства разговора и тем для дискуссий, остававшихся за пределами внимания тех экономистов, которые в это время работали над самыми разными программами в Советском Союзе, будущая команда реформаторов вышла за границы стандартного советского экономического дискурса. Это могло привести к тому, что программные упражнения, происходившие в это время на родине, стали бы для них вообще неинтересными и неактуальными. В конце концов, базовый смысл реформ был уже не столько экономическим, сколько политическим: решаться на резкое ужесточение финансовой и бюджетной политики и на либерализацию цен или нет – это вопрос исключительно политической воли.

Уильям Нордхаус, который, кстати, спустя 28 лет получил Нобелевскую премию по экономике, по словам Евгения Ясина, «предложил план D-day, где D – день либерализации цен. Вся программа должна была состоять в подготовке к этому дню и затем в управлении последствиями». Хотя, разумеется, программа к этому не сводилась, были здесь рекомендации и по открытию экономики, и по приватизации («корпоратизации предприятий»). В принципе идея D-day, или Big Bang’а, «большого скачка», стала доминирующей. Сергей Васильев вспоминал: «В 1990-м, когда Лешек Бальцерович уже проводил реформы в режиме „шоковой терапии“, Big Bang’а, в Варшаву поехала большая компания экономистов во главе с Явлинским. К ним присоединились Борис Львин и Константин Кагаловский – они знали польский. Поездка произвела сильное впечатление. Вообще идея Big Bang’а стала доминирующей, отчасти и в западной мысли».

Для России роль D-day сыграла дата 2 января 1992 года…

Через несколько месяцев после семинара увидел свет так называемый Шопронский меморандум – краткое суммирование идей, на которых сошлись участники дискуссий. Проблема была только в том, что на этот документ уже мало кто обращал внимание: до Горбачева дошла записка от Авена и Ясина, но он в тот момент был погружен в разгребание последствий столкновений в Вильнюсе и Риге в январе 1991-го. А затем пошел по пути, против которого отчаянно выступали все разумные экономисты – согласился с «павловской реформой» розничных цен, их административным повышением. Но до этого была еще последняя и решительная битва программ, пик которой пришелся как раз на время, когда Гайдар и его коллеги вернулись с Шопронского семинара.

Программа «500 дней» писалась неподалеку от населенного пункта Сосенки по Калужскому шоссе, на 6-й даче в поселке Совмина РСФСР «Архангельское», где спустя год с небольшим на 15-й даче уже команда Гайдара будет готовить свой план реформ. Ясин присоединился к группе Шаталина – Явлинского. Группа правительства Рыжкова по традиции работала в «Соснах» по Рублево-Успенскому шоссе.

«Маневрами Явлинского и Петракова были сведены вместе штабы Горбачева и Ельцина», – вспоминал Евгений Ясин. Было принято решение о создании совместной рабочей группы, но в результате образовались две. Их несоциалистическое соревнование экономический обозреватель «Известий» Михаил Бергер назвал так: «Сосны против Сосенок». Каким-то образом потом две группы должны были выйти на совместный проект. Эта идея была обречена с самого начала.

Борис Федоров вспоминал, как в номере Станислава Шаталина в санатории «Барвиха» сошлись «вода и камень, лед и пламень» – Явлинский, Петраков, Абалкин и Федоров. Ничего хорошего из этой дискуссии не вышло. Абалкин «устранился» от совместной работы над программой.

Статья Егора Гайдара от 24–25 июля 1990 года «О благих намерениях», написанная как раз тогда, когда заканчивался семинар в Шопроне и вовсю шло отнюдь не благожелательное соревнование двух программ – правительства Союза и «500 дней» – это демонстрация устройства советской хозяйственной системы в разрезе, объяснение истоков ее кризиса и приговор бесплодным усилиям по ее «совершенствованию». Этот текст – своего рода превентивное предисловие к будущей книге «Гибель империи».

Гайдар еще не видел текстов программ двух групп, они закончат работу в конце августа. Подготовка «500 дней» обретет дополнительный вес, когда Явлинского 14-го числа того же месяца назначат зампредом Совмина РСФСР и в тот же день министром финансов России – Бориса Федорова. Он тоже подключится к подготовке «500 дней». В группе состояли и те, кто потом будут работать в правительстве Гайдара, – Андрей Вавилов, Владимир Машиц, Леонид Григорьев, Сергей Алексашенко. Интерес к подготовке «500 дней» был огромный – от программы ожидали получения рецепта редкого лекарства, способного излечить от всех болезней. В «Архангельском» состоялась встреча команды «500 дней» с Рыжковым и Абалкиным – правда, опять неудачная, она закончилась чуть ли не ссорой. Работой интересовался Горбачев, всерьез пытаясь вникать в ее содержание.

Статья редактора «Правды» по отделу экономики видится теперь как предупреждение. И название – «О благих намерениях» – кажется не случайным, если не пророческим.

В ней можно найти и некоторые облюбованные Егором идеи, которые он станет повторять и в будущем, – например, об ограниченных возможностях математических методов в экономике, точнее, в экономической политике, порождающих ложные иллюзии просчитываемости решений и шагов. Статья содержала некоторые элементы экономического ликбеза: «Одна из таких известных, экономически выверенных зависимостей связывает интенсивность инфляционных процессов с темпами увеличения денежной массы. Когда эти темпы резко ускоряются, далеко отрываются от роста объема производства, инфляция пробивает себе дорогу и в рыночной, и в командной экономике. Там, где действует рынок, быстро ползут вверх цены, где команда – исчезают товары».

Егор Гайдар умел популяризировать экономику и объяснять ее устройство – это уже потом скажут, что он непонятен простому обывателю. На самом деле он был непонятен тем, кто заранее отказывался понимать.

По мнению Гайдара, к катастрофе советскую экономику подтолкнуло инженерное мышление бывших директоров заводов, которые при смене поколений в советском руководстве пришли к хозяйственной власти (прямой намек на Николая Рыжкова, который в то время еще был председателем Совета министров СССР, и на многих его замов): «Думаю, если бы их никогда не учили экономике, было бы лучше… Хорошо представляя себе серьезные производственные, технологические проблемы, с которыми сталкивается народное хозяйство, они знали и самое надежное средство их решения – наращивание капиталовложений… Предполагалось поджаться, увеличить долю фонда накопления в национальном доходе, обновить производственный потенциал. На этой базе приступить к решению социальных проблем. Именно такая линия была заложена в план двенадцатой пятилетки. Это довольно хорошо известная в мировой хозяйственной практике стратегия энергичных технократов. При благоприятном развитии событий, эффективном использовании ресурсов она позволяет ускорить темпы экономического роста, но всегда опасна для государственных финансов. В наших условиях – опасна смертельно. Ключевым условием успеха была способность быстро получить отдачу от дополнительных ресурсов, направляемых на развитие народного хозяйства. Но…»

Но дальше началось то, что описывалось в статьях Гайдара в «Коммунисте». Егор продолжал: «С огромным трудом собранные ресурсы оказались тонким слоем размазаны по десяткам и сотням тысяч начатых строек. Стоимость незавершенного строительства возросла в полтора раза. Ничем не обеспеченные деньги через оплату труда строителей, рабочих, производящих для них материалы, технику, горючее, хлынули на потребительский рынок. А ситуация там к этому времени и так резко осложнилась. Особенно рискованным инвестиционный рынок сделало его совпадение по времени с двумя процессами, находившимися, собственно, вне реального контроля правительства: падением цены нефти на мировом рынке и доходов от реализации алкоголя».

Результат: «Отсутствующие средства начинают делить как реальные ресурсы… Вместо того чтобы служить основой финансовой стабилизации, не слишком масштабные меры по сокращению неэффективных, избыточных затрат, мобилизации дополнительных доходов бюджета лишь поставляют обесценивающиеся рубли в бездонную бочку перераспределения… С середины 1989 года союзные органы управления все больше теряют свободу маневра».

Егор пишет так, как будто 1989-й – уже далекая история. А так оно и было на самом деле – события развивались стремительно, время спрессовалось.

Далее Гайдар описывает те самые программные качели от радикального варианта к умеренному и обратно к радикальному. А затем приходит угрюмая безнадежность следующего варианта, предусматривавшего административное повышение розничных цен.

В конце статьи Гайдар пишет о том, что экономических причин для того, чтобы и дальше не запускать программу стабилизации, реализация которой заняла бы полтора-два года, нет. Но все зависит от наличия или отсутствия политической воли.

А вот что будет происходить с политической волей, стало понятно в сентябре 1990-го. 13 сентября в «Правде» появляется статья Егора Гайдара «Две программы», подробно описывающая – уже постфактум – перипетии вокруг июльско-августовского соглашения союзного и российского правительств о подготовке программы реформ. На выходе все-таки две, а не одна программа. «Мне импонирует твердость, с которой союзное правительство вопреки всему отстаивает право иметь собственную программу. Ведь ответственности за положение в народном хозяйстве с него действительно никто снять не может. К сожалению, в самом содержании представленной им концепции твердости как раз явно не хватает».

Компромисс союзных и республиканских властей, которого на самом деле не было, действительно многими приветствовался. Вадим Медведев, в то время член Президентского совета и советник президента СССР, писал в своих мемуарах: «В начале августа, находясь в отпуске в Крыму в санатории „Южный“, я узнал об образовании под эгидой Горбачева и Ельцина совместной комиссии… В „Южном“ в это время проводили отпуск также Примаков, Яковлев, Осипьян (академик, в то время вице-президент АН СССР. – А. К.), Бакатин (в то время министр внутренних дел. – А. К.)… Образование комиссии оживленно обсуждалось в контексте компромисса между двумя лидерами».

Характерно, что далеко не последние лица Советского государства одними из последних узнавали о том, что Горбачев с Ельциным о чем-то договорились.

Дискуссии между разработчиками союзной и российской программ шли весьма острые. Самим авторам было очевидно, что руководителями государства должна была быть выбрана одна программа. Были и ментальные и психологические противоречия: союзная команда считала, что за ними стоит большой опыт управления хозяйством и производством, они лучше знают, как в действительности работает экономика, в качестве доказательства своей правоты пересчитывали, сколько у них в группе академиков и докторов. Но в том-то и дело, что речь на этом этапе могла идти не об улучшении системы, а о ее радикальной переделке. Спустя некоторое время – просто о реанимационных мероприятиях. Парадоксальным образом именно знание реальных механизмов социалистической экономики объективно сдерживало союзную команду от предложения радикальных шагов. Ведь именно эта известная им экономика умирала на глазах, и все, что готовила союзная группа, было, повторимся, подготовкой к вчерашней и к тому же проигранной войне. Вступать в новую войну могли только ребята, которых «союзные» экономисты считали слишком молодыми, наглыми и не имеющими опыта хозяйственников. Притом что этот опыт был не просто не нужен. Он мешал.

Эти же люди, работая совсем недавно с Явлинским в Совмине Союза, знали и содержание программы «400 дней». Посмеиваясь над молодым коллегой, называли его документ «расписанием поездов». В то время как «поезд» их предложений уже ушел. Не потому, что эта команда была плохой. А потому, что ее понимание происходившего в экономике, весьма глубокое и серьезное, относилось уже к прошедшей эпохе и к исчезавшей на глазах экономической реальности.

Никто из команды «500 дней», утверждал зампред Совмина Владимир Щербаков, не видел живьем ни госбюджета, ни межотраслевого баланса Госплана. Но балансы Госплана не спасали страну и полностью обанкротились, а бюджет, вообще говоря, был полусекретной материей. К тому же безответственные расходы, среди прочего, довели страну до того состояния, в котором она оказалась. Самой интересной цифрой в этой ситуации становился размер дефицита бюджета.

Гайдар все это прекрасно понимал. Как понимал и то, что ни правдой, ни «Правдой» делу не поможешь. У каждого своя правда – союзная группа заранее написала заявления об отставке и передала их первому зампреду Совмина СССР Юрию Маслюкову на тот случай, если их предложения будут отвергнуты. А «Правда» уже утратила свое пугающее директивное значение. Мнение ее редактора по отделу экономики оказывалось в этой ситуации важным, но всего лишь мнением.

При всей сложности экономической ткани все равно ключевые дискуссии, и это видно даже по записям заседаний Политбюро, а затем Президентского совета, шли вокруг либерализации цен (российская версия) или административного их повышения (союзная). Гайдар, обращая внимание на то, что подавленная инфляция уже переходит в открытую, пишет о ключевом свойстве экономического мышления старого типа, воплощенном в союзном программировании: «…безбрежный, розовый оптимизм в отношении возможностей сегодня назначать из Москвы цены по всему СССР. Авторы этой концепции не хотят видеть, как… вопреки протестам Госкомцен СССР Москва повышает цены на сигареты. Как формируется система коммерческой торговли, цены в которой в 5–10 раз выше государственных, в несколько раз ускорились темпы повышения цен на колхозных рынках».

Достоинство «500 дней», по мнению Гайдара, «не в росписи по дням – это удачная публицистическая находка, не более, а в принципиально иной оценке социально-экономической ситуации и политических альтернатив».

«Плата за колебание и промедление все равно будет больше, чем за самые тяжелые меры, – не устает повторять Гайдар. – Отсюда курс на резкое сокращение государственных расходов, ограничение закупки вооружений, централизованных капиталовложений, помощи иностранным государствам, пропорциональное сокращение всех социальных затрат». И – самое важное: «Точная по общему стратегическому замыслу, пусть несовершенная в деталях программа сегодня куда полезней, чем самый лучший, всесторонне проработанный план, когда через несколько месяцев благоприятное время для его реализации опять будет упущено».

Ключевое слово «опять». Не нужно было быть пророком, чтобы получить это «опять». Но надежда-то была.

Важный момент: в то время Гайдар поддерживает идею сохранения союзного правительства, то есть в данном случае выступает против Ельцина и за Горбачева и даже, скорее, Рыжкова. Потому что стержень дискуссии: да, давайте сохраним Советский Союз, говорит российское руководство, Ельцин, Хасбулатов, Силаев, но при этом нет нужды в союзном правительстве, все решать будут правительства республиканские, а надзирать над ними – президент СССР. Союзное правительство с этим не согласно.

События разворачивались самым драматическим образом. Невидимая миру борьба двух команд, тайну которой лишь приоткрыл в «Известиях» Михаил Бергер, да и то больше для того, чтобы изложить программу молодых реформаторов, которую ждали не просто как хит сезона, а как эликсир Парацельса, в одночасье стала открытой. И – сразу – яростной.

И Горбачев, и Ельцин неплохо знали содержание программ, Горби – даже лучше, потому что въедливо вникал в ее содержание. Сокращенную версию «500 дней» для двух руководителей готовил журналист «Московских новостей» Владимир Гуревич, благородно отказывавшийся что-либо писать о ней, потому что считал себя инсайдером. Михаил Сергеевич был участником многочасовых совещаний по программе. Бориса Николаевича она интересовала больше как политический инструмент. Но здесь проявилось и еще одно его свойство: не очень разбираясь в макроэкономических материях, следуя своей управленческой интуиции, он был склонен доверять именно молодым профессионалам.

2 августа каждая из команд заперлась в своих комфортабельных номенклатурных кельях, а уже 30–31 августа состоялось совместное заседание Президентского совета и Совета Федерации. Рассматривались «меры перехода к рыночным отношениям». При этом, по воспоминаниям Вадима Медведева, «материалы комиссии Шаталина были разосланы членам того и другого Советов только поздно ночью, а записка Рыжкова участникам совещания была роздана в перерыве».

Ельцин пошел на обострение, оговорившись, впрочем, что попытки искать компромиссный вариант были обусловлены пониманием того, что реформы могут проходить только в рамках Союза. И республиканские власти решили поделиться с президентом СССР «своей» программой. Но Верховный Совет РСФСР уж точно одобрит программу группы Шаталина. А без союзного правительства в условиях регионализации политики можно и вовсе обойтись – пусть программу реализовывает специальный комитет при президенте СССР.

Горбачев пытался примирить позиции и призвал «не трогать» правительство.

Получалось так, что, даже если Горби и хотел поддержать «500 дней», политически он этого сделать не очень мог, потому что программу приватизировал Ельцин. Шаталин оказался в странном положении – работая на Горбачева, он сработал на Ельцина. Да, можно было обвинять президента СССР в нерешительности, но в политическом смысле единственное, чем он мог ответить, – это предложить заняться теперь совместным вариантом. 4 сентября на совещании у Горбачева было принято решение сводить две программы в одну под «арбитражем» Абела Аганбегяна.

11 сентября Верховный Совет РСФСР поддержал программу Шаталина. 13 сентября об этих усилиях написал Егор Гайдар: «Детали соединить нетрудно, но несущие конструкции программ не сходятся».

1 октября на совещании у Горбачева снова анонсируется поручение Абалкину и Петракову продолжать объединение программ. В работе группы, которая уже стала каким-то постоянно действующим механизмом по скрещиванию разнообразных положений двух документов, принимает участие и Гайдар, к тому времени объявивший Ивану Фролову о своем неизбежном уходе: его статьи сильно диссонировали с общим тоном «Правды», которую так и не удалось реформировать. А по большому счету Гайдар разочаровался не столько в журналистских усилиях, сколько в самой возможности повлиять на ситуацию со страниц печати. Он решил вернуться в науку. И тут-то, как раз по ходу работы группы по совмещению программ, и возникло предложение Аганбегяна Гайдару о переходе в качестве директора в создаваемый с нуля совершенно новый экономический институт под крышей Академии народного хозяйства. Но о деталях этой истории – позже.

А пока – готов новый гибридный программный документ, который и в практическом, и в политическом смысле уже мало кого интересовал. Притом что дискуссии по поводу того, отпускать цены или нет, продолжались. Главным же содержанием совещаний на высшем союзном уровне стало обсуждение того, как дальше бороться с властями РСФСР и избежать негативных оценок прессы, горой стоявшей за российское руководство.

16 октября Ельцин выступил с резким заявлением по поводу того, что союзный центр не принимает программу рыночных реформ. 17 октября Президентский совет обсуждал, как ответить председателю Верховного Совета РСФСР. О сути программы и уж тем более о ее реализации никто и не вспоминал. Выступающие разделились на голубей и ястребов. Многие настаивали на жестких мерах. Резче и абсурднее всех выступал Рыжков, создавалось впечатление, что он на грани отчаяния: «Дело не в программе. Нужно показать власть! Снимать и снимать тех, кто ее подрывает, кто не выполняет решений. Иначе дождемся того, что всех нас в лучшем случае расстреляют, в худшем – повесят на фонарных столбах… Убрать половину людей с телевидения! И из газет повыгонять всех этих!.. Студентов взять в свои руки – повысить им стипендии».

Станислав Шаталин резко возражал против этого хаотического набора рестриктивных мер. При этом сам продолжал оставаться в странном положении: своим именем он освятил программу, которая стала знаменем Ельцина, а работал при этом на Горбачева. Но таковы были реалии абсолютно патовой ситуации, в которой Рыжков продолжал свои привычные ламентации: «В правительстве 7 академиков, 20 докторов наук…» Да в том-то и дело, что не академики нужны были в тот момент, тем более советские, а люди, обладавшие способностью выйти из тупиковой социалистической рамки и принять решения, которые в нее не укладывались.

31 октября – снова Президентский совет по экономике. И то же самое переливание из пустого в порожнее. Абсолютный паралич воли, который и предсказывал Гайдар. И уже Шаталин – Шаталин! – выступает против повышения розничных цен, а за эту меру – Маслюков. Выход из ситуации видят в ужесточении режима президентского правления. Значит, ситуация становится неуправляемой.

В ноябре Явлинский подал в отставку с поста зампреда правительства РСФСР: программа «500 дней» превратилась в сугубо политическое орудие Ельцина, объединенная союзная программа имела исключительно декларативно-имитационное значение, самому популярному в то время реформатору логично было бы откреститься от любой ответственности за происходящее.

Атмосферу ноября 1990-го описывал сам Гайдар: «В день своей отставки Григорий Явлинский заехал на госдачу в „Волынское“, где мы работали (продолжая вымучивать программные меры. – А. К.) с Евгением Ясиным, Станиславом Шаталиным, Николаем Петраковым, Абелом Аганбегяном. Премьер российского правительства Силаев звонил Ясину, спрашивал, не согласится ли тот занять место Явлинского. Явлинский отговаривал Евгения Григорьевича, да тот и не собирался соглашаться. Позже подъехал Горбачев. Обсуждали эклектичный документ – гибрид программы „500 дней“ и правительственной программы, подготовленной Леонидом Абалкиным».

Документ, который полировали в «Волынском», назывался «Основные направления перехода к рынку». Гайдар был все еще с Горбачевым – в совершенно прямом смысле слова. Летом 1990-го он не пошел работать в российское правительство, потому что, как сам и писал, «не хотел оставлять Горбачева в тяжелое для него время». Но именно осенью 1990-го, как полагал Егор, и закончился Михаил Сергеевич – реформатор. По мнению Вадима Медведева, как раз более жесткая модель президентского правления могла бы помочь Горбачеву решиться на реформы. Гибридный документ виделся Медведеву как та же программа «500 дней», только без избыточного романтизма (правда, ничего сколько-нибудь романтичного, кроме названия, в ней не было). Но решения-то не принимались! Гайдар писал: «Столкнувшись с мощными, неуправляемыми процессами, Горбачев растерялся и потерял ориентиры. Выпустив из бутылки джинна политической либерализации, не сумел ни подчинить его, ни загнать обратно. И никак не мог решить, чего же на самом деле хочет».

На декабрьском Съезде народных депутатов СССР Ельцин констатирует, именно констатирует: «Революция сверху закончилась. Ее центр переместился в республики». Об отставке заявил Эдуард Шеварднадзе. Затем – инфаркт Рыжкова. Горбачев продавил на пост вице-президента бесцветного Геннадия Янаева. Начинался новый этап, стартовавший в январе 1991 года с кровавых событий в Вильнюсе и завершившийся путчем в августе. После чего от Советского Союза осталось одно название.

«Оглядываясь назад, можно сказать, процесс ухода Горбачева из власти, завершившийся его отставкой с поста президента СССР после Беловежской пущи, начался именно с отказа от программы „500 дней“, – писал Евгений Ясин. – Именно в этот момент он уступил группе своих консервативных сторонников по партии, будущему ГКЧП. И с тех пор они стали прибирать власть к рукам. События в Вильнюсе и Риге зимой 1991 года показали, что президент утратил контроль над военными и КГБ. Его стали покидать самые верные сторонники: С. Шаталин, Н. Петраков, Э. Шеварднадзе, последним А. Яковлев».

Увлеченные борьбой друг с другом федеральные и российские власти как будто не замечали, что ситуация уже выходила из-под контроля: ровно по сценарию, предсказанному Гайдаром, – сочетание дефицита товаров и роста цен. Правительство отказывалось от либерализации ценообразования, но инфляция уже постепенно сама переходила в открытую форму. На колхозном рынке цены за 1990 год выросли на 21,5 %. Даже при административно сдерживаемых ценах годовая инфляция достигла 6,8 %. Официальный дефицит союзного бюджета составил минус 7,9 %. В 1991 году все эти цифры покажутся благостными – ситуация пойдет вразнос.

Личный архив Гайдара пополняется разнообразными документами – в основном докладами высшему руководству различных ответственных лиц и ведомственной перепиской. Ближе к концу 1990-го она начинает носить совсем уж тревожный характер. Ну, например, такой документ от 31.10.1990: «Срочно. Председателю СМ СССР Рыжкову Н. И. – МВЭС (Министерство внешних экономических связей. – А. К.). О катастрофическом (курсив мой. – А. К.) положении с экспортом нефти и нефтепродуктов в 4 квартале 1990 г.». Потом документы подобного рода лягут в основу фактографии, наверное, самой известной книги Гайдара – «Гибель империи».

И вот в этих условиях Абел Аганбегян предлагает Егору Гайдару с чистого листа создать Институт экономической политики Академии народного хозяйства при Совете министров (и одновременно АН СССР, о чем состоялась договоренность со Станиславом Шаталиным). Жанр экономических программ был – по крайней мере, на некоторое время – дискредитирован. Гайдару был интересен анализ текущей ситуации силами молодых незашоренных экономистов – под эту задачу и собирались кадры. Обзоры социально-экономического развития страны стали фирменным продуктом Института, хотя очень скоро анализ экономического положения в стране пришлось перевести в практическую плоскость – ученые стали правительственными чиновниками, принимавшими решения.