Текст книги "Жребий брошен"

Глава пятая
УВы для замглавы

Сестрорецк,

20 июля 2009 года,

понедельник, 10:22 мск

Когда пять месяцев назад Виктор Петрович Быков официально вступил в должность заместителя главы администрации Курортного района Санкт-Петербурга, он первым делом распорядился полностью заменить обстановку как в своём кабинете, так и в приемной для посетителей. В сжатые сроки роскошный интерьерный ампир, годами создаваемый усилиями предшественника, был беспощадно уничтожен в угоду лишенному даже намёка на оригинальность деловому евростандарту. Одни посчитали подобный шаг не более чем ловким популистским трюком, направленным на демонстрацию мнимого аскетизма новой метлы. Другие намекали на элементарное отсутствие у хозяина художественного вкуса. И лишь немногие третьи осторожно допускали, что программное заявление Быкова о беспощадной борьбе со злоупотреблениями в среде чиновников районной администрации могло статься не просто привычным сотрясением воздуха. Что серьезные перемены действительно грядут, а в качестве наглядной демонстрации их неизбежности Виктор Петрович начал реформы с себя.

Так или иначе, но из прошлой жизни в приёмной ныне сохранились лишь два предмета былой роскоши. Первый являл собой двухсотлитровый, отделанный ламинатом под дерево ценных пород морской аквариум. Предшественник Быкова был большим поклонником учения фэн-шуй, согласно которому аквариум, установленный в служебном помещении, привлекает благодатную энергию ци, а рассекающие в водной среде рыбки высвобождают столь необходимую в наши трудные дни энергию финансового успеха. К слову, определённая сермяжная правда в этом, возможно, и была, поскольку с финансами у предшественника, если верить слухам, каких-либо трудностей действительно не возникало.

Вторым наследием прошлого являлась секретарша Светлана – длинноногая, модельного типа брюнетка, некогда пленившая предшественника своим четвертым номером бюста. Что, вкупе со знанием ПК на уровне пользователя, позволило ей оставить далеко позади прочих претенденток на это непыльное, но весьма ответственное местечко. Иными достоинствами Светлана не обладала, однако реформатор Быков так и не решился сменить её вместе с прочей кабинетной утварью. Хоть и был Виктор Петрович примерным, облико-морале, семьянином, но и ему ничто человеческое не было чуждо, а потому, пускай даже и сугубо визуальное, обладание Светланой доставляло немалое удовольствие. Ну вот нравились пятидесятилетнему Быкову женщины между двадцатью и тридцатью и с пышной грудью в придачу! Кстати, а почему у нас постоянно о пышной? Но ведь на «фэшион», в принципе, смотреть приятно, но а если вдруг они оголятся? Это же будет кинохроника лагерей смерти с Нюрнбергского процесса.

Утренний доступ к замглавы начался двадцать минут назад. В настоящее время стремящиеся к телу просители, общим число в девять душ, оккупировав диван и стулья приёмной, терпеливо дожидались своей очереди. Трое из них, опрометчиво уверенных в себе и в деле, которое их привело, лениво изучали свежий номер «Ъ». Остальные либо были погружены в принесённые к докладу-показу бумаги, либо, игнорируя студенческую мудрость о том, что «перед смертью не надышишься», снова и снова повторяли про себя тщательно подготовленную, до последней запятушки выверенную речь.

Подвисшее в воздухе относительно невеликого помещения амбре из смеси мужского пота с разношёрстным дорогим (и так себе) парфюмом очень быстро сделалось невыносимо устойчивым и густым. Светлана брезгливо поморщилась, свернула на экране монитора неразложенный пасьянс «Паук» и прошествовала к окну – распахнуть форточку пошире. Парочка посетителей, оторвавшись от газет и бумаг, завистливыми взглядами плотоядно проводила её в меру полненькие, соблазнительные икры, обтянутые мелкой сеточкой чулок.

– Господа, может быть, кто-то желает кофе? – дежурно поинтересовалась секретарша, притормозив у тумбочки, на которой громоздилась кофемашина.

Практически все присутствующие в ответ отрицательно покачали головами: одни – по причине врожденной робости к посещению присутственных мест, другие – опасаясь негласного обвинения в пристрастии к халяве. И лишь один только Пущин оказался в этой компании человеком без самоедских комплексов:

– Не откажусь. Тем более из ваших рук, Светлана Аркадьевна.

Секретарша, молча кивнув, принялась возиться с чудо-техникой. А Геннадий Иванович Пущин поднялся с диванчика, слегка потянулся, разминая затекшие от томительного ожидания конечности, подошёл к аквариуму и стал наблюдать за рыбками. Через пару минут у него за спиной нарисовалась Светлана с чашечкой ароматного эспрессо:

– Прошу.

– Благодарю, – обернулся Пущин и, приняв чашку из натруженных клавиатурой пальчиков, придал лицу восторженное выражение: – Какие славные у вас рыбёшки. Особенно те, которые с пятнышками. Это ведь хромисы, я правильно понимаю?

– Которые? – преувеличенно заинтересованно уточнила хозяйка приёмной. Вслед за Пущиным, она чуть склонилась к толстому аквариумному стеклу, отчего её попка, ещё туже обтянутая юбкой, приковала взоры теперь уже всех без исключения посетителей. Даже «самоуверенных» читателей «Ъ». – Нижний левый ящик стола! – снизив голос до полушепота, отрывисто произнесла она нечто, ведомое только им двоим. После чего принялась нарочито громко объяснять: – Ну что вы, Геннадий Иванович! Это ведь жемчужные гурами! Кстати, этим рыбкам необходимо дышать атмосферным воздухом. Видите, крышка на аквариуме специально сдвинута? Если лишить их доступа к воздуху, рыбки могут задохнуться и погибнуть.

– Надо же! Прямо как отечественные предприниматели! Если перекрыть им кредитный кислород, – прокомментировал Пущин, вызвав здоровый смешок как у части посетителей, так и у секретарши. Её вообще не трудно было рассмешить, хотя именно сегодня по ряду причин Светлане было совсем не до смеха.

Прихлёбывая кофе, Геннадий Иванович продолжал являть собой человека, интересующегося вопросами ихтиологии, но тут из кабинета замглавы вышел взмыленный посетитель, и Светлана, вспорхнув, бросилась к шефу. Дабы уже через несколько секунд снова появиться на пороге и почти торжественно объявить:

– Пущин. Семь минут.

Геннадий Иванович неторопливо, с достоинством отставил чашку с недопитым кофе, подмахнул с дивана кожаную с золотым тиснением папку и, деликатно постучавшись, исчез в недрах кабинета. Светлана плотно прикрыла за ним дверь, вернулась за компьютер и развернула нежелающего раскладываться «Паука». Вот только, судя по озабоченно-напряженному выражению лица и нервному постукиванию наманикюренных пальчиков по столешнице, в данный момент её мысли занимали отнюдь не текущие карточные успехи.

Пущин провел в кабинете пять с половиной (недобор!) минут. Выйдя от Быкова, он бросил на ходу короткое: «Всего доброго, Светлана Аркадьевна!» – и, не прощаясь с остальными, быстрым шагом покинул приёмную. Проводив его взглядом, секретарша отчего-то резко побледнела, а напудренный лобик её прорезала страдальческая складка. Светлана тяжело поднялась, в очередной раз одёрнула юбку и, потупив глазки, прошла к хозяину осведомиться об отпущенном для очередного просителя хронометраже. А уже в следующую секунду дверь приёмной, сотрясаясь, распахнулась и в помещение хлынули люди, о принадлежности коих к небезызвестным органам красноречиво свидетельствовали поголовное крупногабаритное телосложение и агрессивная развязность манер. У одного из ворвавшихся на плече громоздилась тяжеленная бетакамовская видеокамера, немигающий красный глаз которой беспристрастно фиксировал статистов немой сцены, стихийно установившейся в приемной. Как бы ни тужились ведущие театральные режиссеры, но такого драматизма и подлинности чувств от профессиональных актеров они едва ли смогли бы добиться.

Оставив одного человека перекрывать выход, остальные менты с топотом десантировались в кабинет Быкова. Вскоре из него выскочила всклокоченная испуганная Светлана, а следом за ней в приёмную степенно прошествовал, видимо, старшо́й по званию. Обведя взглядом притихшую публику, старшо́й с каким-то почти сладострастием развернул свои красные корочки и коротко пояснил:

– Работает районный БЭП. – Народ как один застыл в благоговейном ужасе. – Господа, прошу освободить помещение. Сегодня Виктор Петрович, скорее всего, больше никого принять не сможет. – Посетители, мысленно крестясь, гуськом повалили на выход. – Стоп! Значит, так: вы и… э-э… вот вы. Останьтесь! Будете понятыми.

– Да, но…

– Никаких но! Лучше быть понятыми сегодня, чем подозреваемыми завтра! – скаламбурил старшо́й, упиваясь ролью вершителя судеб, после чего вернулся в кабинет. Понятые – те, которые от слова «всё понятно», – понуро поплелись за ним.

* * *

До недавнего времени начальник летучего «карманного» отдела, бравый подполковник милиции, а ныне всего лишь заурядный (имя коим – легион) пенсионер Василий Александрович Золотов, сидючи в одиночестве на кухне, пил чай и вполглаза просматривал вечерний блок местных новостей. Что греха таить, сейчас ему желаемо было пригубить куда более крепкого напитка. Но супруга Золотова недаром четверть века прожила бок о бок с матёрым опером, а потому научилась делать закладки не хуже профессионального террориста. И уж если задастся целью – спрячет так, что не всякая служебная собака разыскать сможет.

– А теперь криминальная хроника! – В голосе телеведущего послышались заученные, скорбно-трагические нотки. – Сегодня утром, у себя в кабинете в здании администрации Курортного района, по подозрению в получении взятки в размере десяти тысяч долларов США, задержан заместитель главы районной администрации Виктор Петрович Быков. По версии правоохранителей, чиновник вымогал и получил деньги за разрешение строительства в курортной зоне…

На экране неряшливо смонтированным видеорядом запестрило милицейское «хоум-видео», поочередно выхватывая: то растерянное лицо Быкова, то разложенные по столу в строгом порядке импортные купюры, то волевой мужественный кадык старшего оперативной группы.

– Лидк! Беги сюда! Живо! – завопил Золотов, одновременно прибавляя пультом звук. Через пару секунд на кухне показалась жена, крайне недовольная тем, что ее оторвали от важных хозяйственных дел.

– Ну, что стряслось? Сам подойти не можешь?

– Смотри, твоего бывшего хахаля повязали.

Лида недоуменно уставилась в экран.

– …напоминаем, что на эту должность Виктор Быков заступил всего пять месяцев назад, сменив на этом посту Игоря Годлевского, уход которого сопровождался многочисленными коррупционными скандалами. Сам Быков тогда неоднократно заявлял о намерении расчистить «авгиевы конюшни», оставленные предшественником. Однако время показало, что устоять перед соблазном не смог и он, – здесь телеведущий позволил себе едва заметную ехидную ухмылочку. – Что само по себе уже никого не удивляет: по оценкам экспертов стоимость одной сотки земли в этом районе варьируется от пяти до двадцати тысяч долларов США… А теперь новости экономики. Сегодня доллар снова замедлил…

Сюжет закончился. Золотов приглушил звук и с легкой насмешкой посмотрел на подругу жизни:

– Вот такая, понимаешь, фигня! Прикинь, Лидк: кабы не я – молодой, наглый да красивый, выскочила бы замуж за своего Витюшу. И была бы сейчас женой каторжанина.

– Золотов! Ну что ты городишь?! – как солома, вспыхнула Лида. – Неужели ты в самом деле веришь, что Витька мог брать какие-то там взятки? Да я более порядочного человека в жизни не встречала!

Василий Александрович шутливо насупил брови:

– Не понял? А я?

– Тебе бы всё шуточки шутить! А тут такая беда! – Нет, супруга сейчас явно не разделяла беспечного мужниного настроения. – Пойти, может, Катерине позвонить? Разузнать, что там да как?.. Как думаешь, сейчас набрать? Или подождать немного, пока она хоть немного в себя придет?

– Погоди-ка, погоди! – Золотов снова прибавил громкость.

– «Зенит» на своем поле принимал московский «Спартак», – засветился от радости телеведущий. – Матч завершился уверенной победой хозяев со счетом 3: 1…

– Ай, молодца! Вот ведь как чувствовал: надо было сегодня на «Петровский» пойти. Тем более, ребята из Петроградского РУВД обещали на халяву вписать.

Лида посмотрела на супруга с плохо скрываемым раздражением:

– Совсем уже чокнулся со своим футболом! Тут у людей горе, а этот… Тьфу!..

* * *

Этим вечером на Московском вокзале было не протолкнуться от молодежи с красно-белой символикой: разочарованные болельщики «Спартака» – кто на «собаках», кто в фирменных поездах – покидали негостеприимный город на Неве с его ненавистными «зенитчиками». Впрочем, безнадёжно унылых, раздавленных печалью лиц встречалось относительно немного. Потому как безнадежно-унылый человек – он, как правило, человек трезвый. А само словосочетание «трезвый фанат», согласитесь, уже звучит почти как оскорбление.

Через вокзальный двор, запруженный ларьками и торговыми павильонами, в направлении перронов не спеша двигалась небольшая группка заметно вмазанных «спартачей». Молодые люди явно принадлежали к категории «болел-мажоров», потому как уезжали в столицу дорогущей «Авророй», а в данный момент, на ходу, поочередно прикладывались к еще более дорогущему виски «Коннемара». В очередной, бессчётный за этот вечер раз «спартачи», в напрочь лишённых оригинальности выражениях, обсуждали купленное «Газпромом» судейство в чемпионате в целом и нетрадционную сексуальную ориентацию рефери в частности.

Возле киоска с надписью «Товары в дорогу», предлагавшего отъезжающим широчайший ассортимент алкогольных напитков разной степени крепости, дышали условно-свежим вечерним воздухом двое бомжей. Одного из них – Ивана Демидовича, на Московском вокзале знали давно. То был совершенно безобидный и безвредный сухопарый мужичонка, на вид лет шестидесяти (впрочем, угадать истинный возраст бомжа дело нелегкое, требующее немалого воображения), седовласый, с интеллигентным умным лицом, выдававшим в нём человека, прожившего долгую и непростую жизнь. У вокзальной обслуги и отирающейся здесь привокзальной шантрапы Иван Демидович проходил и под кличкой соответствующей – Интеллигент. Но не от того, что местная публика так уж сильна в физиогномике. Просто имел тот странную привычку: прежде чем садиться или ложиться, всегда аккуратно расстилал под собой газетку, а когда уходил – обязательно выбрасывал её в урну. А ещё Иван Демидович всегда здоровался, когда ему попадались знакомые лица. И не пахло от него так же противно, как от остальной его братии по несчастью. Почему? Да вот потому что «интеллигент», наверное.

Напарника Ивана Демидовича знали по имени Сенька. На вокзал он перебрался относительно недавно, после того как на Апрашке началась глобальная реконструкция, и с жилищным вопросом у тамошних бомжей возникли серьезные напряги. Главным богатством Сеньки была вязаная, давно выгоревшая на солнце «зенитовская» шапочка, которую тот не снимал ни зимой, ни летом. Сам Сенька ласково называл её «домиком для вошек». Вот именно эта шапочка и привлекла внимание проходящих мимо «спартачей»: пьяно загоготав, парни полезли в карманы за мобильниками, дабы запечатлеть идеальный образ настоящего «зенитовского» фаната. Не зря ведь в околофутбольной тусовке «зенитчиков» до сих пор презрительно кличут «бомжами»[4]4
  История гласит, что питерские болельщики первыми стали ездить на гостевые матчи в электричках либо автостопом на попутках. Неудивительно, что к месту назначения они добирались усталые, грязные, внешне действительно отдаленно напоминающие бомжей.


[Закрыть]. И тут Сенька совершил роковую, даже фатальную ошибку. Уже получив по местному сарафанному радио известие о разгроме москвичей на стадионе «Петровский», глумливо усмехаясь, он продемонстрировал «спартачам» понятный во всём мире характерный жест с задействованием среднего пальца правой руки. Напрасно он это сделал…

…Били Сеньку недолго, но по-звериному жестоко, вымещая на беспомощном бомжике всю накопившуюся к тому моменту злость за обидную футбольную оплеуху. Били исключительно ногами, брезгуя запачкать руки о давно немытое тщедушное тело. С явным удовольствием били: остервенело, с оттяжкой, так, что каждый удар отзывался по телу. Били по лицу, по спине, по почкам. Иван Демидович, каким-то чудом успевший юркнуть в узенький простенок между задником киоска и вокзальной стеной, в страхе и отчаянии наблюдал за тем, как лицо его сотоварища неумолимо превращается в кровавое месиво. Один из «спартачей», войдя в раж, попытался было выкурить Ивана Демидовича из этого ненадежного укрытия, но, по счастью, оказался слишком упитан, чтобы дотянуться до сжавшегося в комок бомжа. После чего, досадливо сплюнув, снова присоединился к приятелям.

– Всё, парни! Хватит с него! Валим, пока менты не запалили! – скомандовал самый крепкий московит. Устало выдохнув, будто после тяжелой физической работы, он приложился к бутылке, а потом, глянув на часы, присвистнул удивленно. – Мать вашу! Три минуты до отправления! Парни, ходу!

Удостоверившись, что опасность миновала, Иван Демидович осторожно выбрался из своего убежища и, озираясь по сторонам, подошёл и склонился над Сенькой. С первого взгляда было понятно – «не жилец». Опустившись на асфальт, Иван Демидович осторожно и бережно положил окровавленную Сенькину голову себе на колени (тот не издал ни единого звука) и, набрав побольше воздуху в недолеченные туберкулезные лёгкие, истошно завопил:

– «Скорую», вызовите кто-нибудь «скорую»! Пожалуйста! «Скорую»! Человека! Здесь человека убили!

В ответ, выражаясь словами классика, «была тишина». Случайные прохожие, испуганно и брезгливо косясь на неприятную парочку, ретировались от греха подальше, а продавцы близлежащих ларьков поспешно позакрывали окошки киосков – ещё, чего доброго, в свидетели запишут, по милициям затаскают. Естественно, никто никуда звонить не собирался. Но Иван Демидович всё равно продолжал завывать, прижимая к груди бедовую Сенькину голову.

«Интеллигент» на грязном, заплеванном асфальте. Без традиционной газетки-подстилки. Здесь невиданное ранее зрелище…

Санкт-Петербург,

21 июля 2009 года,

вторник, 11:15

«Остап макал перо без разбору, куда попадет рука, ездил по стулу и шаркал под столом ногами. У него было изнуренное лицо карточного игрока, который всю ночь проигрывал и только на рассвете поймал, наконец, талию»[5]5
  Цит. по роману «Золотой теленок»; глава XX, «Командор танцует танго».


[Закрыть].

Мешок колотил по клавиатуре, как заправский телеграфист, слегка покручиваясь в кресле и не поспевая за мыслью. Сейчас у него было изнуренное лицо сочинителя, который несколько дней мучился творческой импотенцией и только теперь ощутил мощный прилив крови к клеткам мозга, отвечающим за мыслительный процесс.

Всякий раз, когда Андрею требовалось отписать очередную «сурьезную казённую бумагу», главной проблемой становилось изобретение первого абзаца. Именно абзаца, потому что запредельно абсурдную вводку к основному тексту он был способен наваять за пару минут в любом состоянии и любой из четырех конечностей на выбор. И вот этот самый первый абзац Мешок мог сочинять по нескольку дней, прокручивая в голове и бесконечно переставляя местами отдельные слова и фразы. Зато, когда тот, наконец, рождался, досочинять всё остальное становилось исключительно делом не техники, но ремесла. И вот сегодня «муза в погонах» благосклонно спустилась к нему, и всё пошло как по маслу. Вернее, как по виски – именно к этому благородному напитку Мешок тайком прикладывался, ваяя для министерских отчёт о плюсах и минусах эксперимента «по созданию в структуре органов внутренних дел в городах с численностью населения более пятисот тысяч жителей обособленных подразделений по обеспечению безопасности лиц, подлежащих государственной защите».

Мешок опрокинул в себя очередной глоток вдохновения, и сидящий напротив Кульчицкий недовольно поморщился – с пьянством в служебных помещениях конспиративной конторы он боролся беспощадно. Хотя и безуспешно. Демонстративно вздохнув, Олег Семенович взял в руки фломастер и снова всмотрелся в штудируемый первоисточник. Последний представлял собой дээспэшную брошюру «Профессионально-психологический тренинг сотрудников ОВД», из которой замполич в данный момент старательно перечерчивал схему для «наглядного пособия» в формате А-3.

– Андрей! Я планирую завтра провести с личным составом учебное занятие, – важно сообщил Кульчицкий, любуясь параллельностью разноцветных прямых. – На тему «Виды ролевого поведения оперативного сотрудника». Часика на полтора-два. Ты не возражаешь?

– Какого-какого поведения? – рассеянно отозвался Мешок, опасаясь спугнуть ветреную девку-музу.

– Ролевого.

– А на хрена?

– Да ты что?! Это ведь очень важная тема! Пойми, в разных оперативных ситуациях поведение может быть конспиративно-ролевым или личностно-ролевым. А вот ещё бывает целеролевое.

– Ага. А еще – примерное и неудовлетворительное. И что дальше?

– Послушай! Но у меня в плане стоит…

– Вечно у тебя стоит не то, что нужно. В плане.

– А вот я, между прочим, в твою епархию не лезу, – обиделся Кульчицкий.

– А вот за это большое тебе, Олег, человеческое спасибо… Эй, кто там скребётся в дверь моя? Заруливай!

В кабинет замов неслышно просочилась Северова.

– Андрей Иванович, я тут мониторила телодвижения наших клиентов, – с порога затароторила она, но Кульчицкий бесцеремонно прервал подчинённую, придав своей гладковыбритой физиономии оттенок лёгкой скорби:

– А что, вас в детстве вежливости не учили? Я в том смысле, что здороваться надо.

– А вас, Олег Семёнович, тоже не учили? В детстве? – нахально осведомилась Северова, которая за словом за пазуху никогда не лезла. И, к слову, жаль, что не лезла. Потому как «пазуха» у неё была что надо. – Я в том смысле, что, когда в комнату заходит женщина, воспитанные мужчины встают.

– Во-первых, вы зашли не в комнату, а в кабинет руководства. Во-вторых, сейчас вы в первую очередь сотрудник милиции, а уже потом женщина.

– А в-третьих…

– Ша, народ! Хватит! – влез в словесную перепалку Мешок. Влез с видимым раздражением, осознав, что потревоженная муза его всё-таки покинула. – Натах, давай сначала: ты мониторила телодвижения клиентов. И?

– Игнашевич приобрел билет до Питера. Сегодня приезжает.

– А кто такой Игнашевич? – уточнил замполич.

Северова посмотрела на замполича с изумлением:

– Ну вы даете, Олег Семенович! Это ж тот уникум, которого нам удалось за казенный счет переселить в Тверь! Свидетель по банде Тяглова!

– Ах да, что-то такое припоминаю, – часто-часто замотал головой Кульчицкий.

Соврал, конечно. Ничего он в данную минуту не припоминал.

– Ты местным операм в Тверь звонила?

– Да. Он никого в известность не ставил.

– Вот скотина! – рассвирепел Мешок. – И когда приходит поезд?

– В 13:26.

– Твою дивизию! Хорошо, я тебя услышал. Спасибо, Наташа.

– Надо же, в кои-то веки доброе слово в свой адрес! – картинно округлила глаза Северова. – Пойду, где-нить запишу…

Наташа вышла из кабинета, а Мешок нажал кнопку селектора:

– Женя, срочно разыщи мне Холина. Пусть зайдет. Да, а чем у нас там молодой занимается.

– Как всегда.

– А поконкретнее?

– Фигнёй страдает.

– Тогда его ко мне вместе с Гришкой. И побыстрее, время поджимает…

* * *

252-й поезд «Москва – Санкт-Петербург» подползал к платформе неприлично вовремя, минута в минуту. Так что Холину пришлось не смаковать с наслаждением только что купленное, приятнейшей холодцы пиво, а заглатывать его почти залпом. Протискиваясь сквозь сутолоку встречающих, носильщиков, таксистов и прочей вокзальной публики, Григорий с Лоскутковым прокладывали путь к вагону номер два. Который, по закону подлости, конечно же оказался в конце состава.

– …Григорий Степанович, а я вот одного не понимаю. Это, конечно, здорово, что свидетеля переселили в другой город, дали жилье, все дела… – Стажёр хвостиком волочился за наставником и, пользуясь случаем, повышал общеобразовательный милицейский уровень. – Но получается, этому Игнашевичу теперь вообще нельзя в Питере показываться? Всю оставшуюся жизнь? А если ему, к примеру, захочется сходить в Эрмитаж?

– Да за ради бога. Вот только минимум за три дня до поездки он должен поставить в известность об этом своем желании тверских ментов. А те, в свою очередь, проинформировать нас, чтобы мы успели подготовиться к его визиту. Сам посуди: чего будет стоит вся эта чехарда с переездом и сменой документов, если, гуляя по Эрмитажу, Игнашевич случайно наткнется на братков из банды Тяглова?

– Братки в Эрмитаж не ходят, – усмехнулся Коля.

– Игнашевич тоже. А с Эрмитажем ты сам предложил… Так, внимание, кажись, наш клиент.

Григорий с явным сожалением выцедил из бутылки последние капли, отправил стекло в урну и двинулся к стоящему на краю платформы мужику с небольшой дорожной сумкой на плече. Мужик блаженно щурился на солнце, намереваясь выкурить первую на питерской земле сигарету, однако не успел: Холин подошел к нему сзади и увесисто хлопнул по плечу. Игнашевич, вздрогнув, выпустил из пальцев сигарету и испуганно обернулся.

– С приездом вас, Дмитрий Тихонович. Как добрались? Не укачало? – Взгляд Холина излучал неземное радушие, и Игнашевич облегченно выдохнул:

– Ф-фу, напугали. Здрасте, Григорий… э-э…

– Степанович.

– Точно так. Григорий Степанович. А я вот тут на родину решил прокатиться.

– Да уж мы с моим юным коллегой видим.

– Я всего на один день! – взялся растерянно оправдываться Игнашевич. – На встречу с одноклассниками. Двадцать лет выпуска. А завтра утром сразу назад. У меня и обратный билет куплен.

– Весьма предусмотрительно. Позвольте взглянуть?

– Да-да, пожалуйста.

Дмитрий Тихонович суетливо полез в нагрудный карман и с готовностью продемонстрировал вложенный в паспорт железнодорожный квиток.

– Во-во, и паспорт заодно, будьте любезны.

Игнашевич недоуменно протянул Григорию и то и другое, и оперативник, не глядя, убрал их к себе.

– А-а-а… Э-э-э… Но я не понимаю…

– А это и необязательно. Пойдемте.

– Куда?

– Пошли-пошли. Сейчас сами все узнаете.

Холин взял тверского гостя под локоток и, ничтоже сумняшеся, повел в сторону здания вокзала. Лоскутков, поразмышляв немного, с суровым видом пристроился к приезжему с другого бока: ведь именно так сопровождают преступников крутые копы из крутых боевиков.

Сопровождение, впрочем, оказалось недолгим. В конце платформы вся троица спустилась в подземный переход и остановилась перед дверью, на которой красовалась вызывающая не самые веселые ассоциации табличка: «ЛОВДТ на ст. Санкт-Петербург-Главный». Сфотографировав глазами вывеску, Игнашевич занервничал:

– Нет, но я всё-таки не понимаю…

– «Терпение, мой друг, терпение. И ваша щетина превратится в золото», – не вполне ясно приободрил его Холин.

– Какая щетина? Какое золото?

– А потому что правильное кино надо смотреть. А не фильмы категории «Г». Так, народец, загружаемся! – Григорий толкнул ногой дверь, деликатно пропуская Игнашевича вперед: – Прошу.

Дмитрию Тихоновичу ничего не оставалось, как, покорно переступив порог, войти в эту юдоль печали и скорби…

* * *

…А в это время в кабинете старшего следователя Следственного управления при ГУВД Санкт-Петербурга и Ленинградской области Олега Викула третий час кряду продолжался допрос подозреваемого во взяточничестве заместителя «курортного главы». Олег Викентьевич упрямо и звероподобно гнул свою линию. Вот только та гнуться категорически не желала, всякий раз упираясь в вербальный бастион, выстроенный адвокатом замглавы – модным, а потому всегда востребованным Иосифом Самуиловичем Клявером. Сам Быков, раскачиваясь на стуле как покойный тренер киевского «Динамо» Лобановский во время ответственного матча, взирал на происходящее страдальчески-потеряно и в схватку двух зубров от юриспруденции практически не встревал.

– …Тем не менее мой подзащитный настаивает на очной ставке с господином Пущиным, – взмахнул рукой Клявер, словно бы отметая от себя только что озвученные следователем доводы.

– Ну, это уже мне самому решать, – устало, а потому не слишком убедительно парировал Викул. Нынешний допрос у него явно не клеился.

– Безусловно. И все-таки, как нам кажется, целесообразность проведения этого следственного действия диктуется целым рядом нестыковок в показаниях как господина Пущина, так и свидетельницы Ковелиной.

– Вот заключение экспертизы о том, что при визуализации следы метящего порошка были обнаружены как на пальцах рук взяткодателя, сиречь Пущина, так и на пальцах вашего подзащитного. Аналогичные следы на руках свидетельницы Ковелиной отсутствуют.

– Да у нее и не могло быть этих следов! – не выдержав, взорвался смиренный доселе Быков.

– Виктор Петрович! – укоризненно посмотрел на него адвокат, и замглавы мгновенно сник. А Викул, прокашлявшись, продолжил нудно-монотонным:

– С учетом зафиксированных показаний Пущина, равно как при наличии соответствующих аудиоматериалов, я пока не вижу целесообразности в проведении очной ставки.

– К трактовке аудиозаписи разговора свидетеля с моим подзащитным у нас также имеется ряд вопросов.

– Верю. Тем более что вся наша жизнь, уважаемый Иосиф Самуилович, вообще состоит исключительно из одних вопросов.

– Гражданин следователь, а вы читали книжку про Маугли? – снова не сдержавшись, угрюмо поинтересовался Быков.

– Читал, – напрягшись, подтвердил следователь, ожидая от столь странного вопроса какого-то подвоха. – Давно, ещё в детстве. А что?

– «В джунглях очень много слов, звук которых расходится со смыслом». Так говорила пантера Багира.

– Это вы к чему?

– Это я к вопросу об аудиозаписи… – тяжело вздохнул замглавы и, предупреждая возражения адвоката, поднялся. – Меня банально подставили, Олег Викентьевич. А вас, соответственно, развели. И хорошо, если вы этого пока не можете понять. Гораздо хуже – если вы этого понять не хотите… Извините, Иосиф Самуилович, но я бы хотел попросить на сегодня закончить допрос. Паршиво себя чувствую, гипертония, чтоб её…

* * *

…День, который обещал стать лучшим за последние полгода однообразной, вынужденно-провинциальной жизни Игнашевича, в итоге обернулся днём несбывшихся мечт. А ведь всё складывалось как нельзя лучше: жена с детьми уехала к тёще, у Оксанки муж свалил в командировку. Плюс вечер встречи одноклассников в Питере как формальный повод увидеться, не вызывая ничьих подозрений. Сначала увидеться, а уже после этого…

Шесть бесконечно долгих месяцев, проведенных на положении чуть ли не профессионального подпольщика в ненавистной Твери, Дмитрий Тихонович только и грезил о предстоящей встрече, согревая душу фантазиями на тему интимно-романтических кувырканий в постели с первой школьной любовью. Которая, как известно, не ржавеет, а напротив – с годами покрывается патиной ностальгических воспоминаний с тонким, едва ощутимым ароматом мускуса. Даже сейчас, в «обезьяннике» ЛОВДТ, одного только воспоминания о мягком, податливом Оксанкином теле оказалось достаточно, чтобы Дмитрий Тихонович ощутил прилив известного возбуждения в паху.