Текст книги "Избранные произведения. Том 3"

Ананьев. С самкой надо быть самцом, а с народом – строгим отцом. В народе не только Платоны Каратаевы есть. Там и бомбистов разных навалом. Царь Александр мужичков любил, от крепостничества освободил, а те его затравили, как зайца на охоте. (Пауза.) Прошу тебя: выкинь эту чушь из головы. Не подражай своим любезным диссидентам времён застоя. Они у нас скоро следом за коммунистами на свалку истории отправятся. Мы пришли не идеализмом, а материализмом заниматься и всяких слюнтяев-правозащитников растопчем в первую очередь. (Раздаётся стук в дверь.) Да-да, входите!

Входят Первая и Третья девицы.

Первая девица. Яков Ильич, мы на репетицию.

Третья девица. Авенир Павлович, вы нам билеты уже взяли?

Ерохин. Сейчас за ними отправляюсь. (Ананьеву.) А ты, Яков, не забудь о контрактах. (Уходит.)

Ананьев. Что ж, начнём, пожалуй.

Ананьев включает магнитофон. Звучит чувственная современная музыка.

Затемнение. Луч прожектора выхватывает фигуру Ерохина, выходящего на авансцену.

Ерохин. Менять свои убеждения? Нет, Париж мессы не стоит! (Медленно покидает сцену.)

Вновь вспыхивает освещение. Девицы заканчивают свой номер – пластический этюд на тему лесбийской любви.

Ананьев. Всё отлично. Замечаний нет. Вот так же старайтесь и в Италии.

Первая девица. Ещё указания будут?

Ананьев. Вам, мадемуазель, нет. (Третьей девице.) А ты останься.

Первая девица уходит.

Ананьев (после паузы). Миколу не забыла?

Третья девица. Как же такого мужчину забудешь! Субботник с ним отрабатывала.

Ананьев. Подойдёшь к нему сегодня и скажешь, что я просил срочно пригласить искупаться одного учёного. Запиши, а то забудешь. (Протягивает ей ручку и образец ваучера.)

Третья девица (пишет и повторяет). Срочно искупать одного учёного.

Ананьев. Не искупать, а пригласить искупаться. Записала?

Третья девица. Записала.

Ананьев. Передай сегодня же. Вот тебе за срочность. (Достаёт из кармана несколько стодолларовых купюр, суёт девице в чулок.)

Третья девица. Будет исполнено! (Картинно отдаёт честь, кланяется и удаляется.)

Ананьев (один, после паузы). Спокойно, Яков. Просто ты переходишь Рубикон.

Действие второе

Прошло несколько дней.

Мёртвая тишина воцарилась у Наумовых. Хозяева и дачники куда-то уехали. Осталась одна Василиса. Она беспокойно мечется по опустевшему дому.

Василиса. Господи, когда ж такое бывало: целый день ни души во всём доме?! (Пауза.) Ой, не к добру! (Пауза.) А всё этот Яшка-антихрист, принесла его нелёгкая. Большой человек, видать, а лезет к нищим. (Пауза.) Яшка, Яшка… (Остановилась, осенённая догадкой.) Погоди… Уж не… (Медленно перекрестилась.) Пресвятая Троице, помилуй нас. Господи, очисти грехи наша. Владыко, прости беззакония наша…

Открывается дверь. Входит Ананьев.

Ананьев. Добрый день. (Оглядывается.) Почему такая тишина?

Василиса (опешив от неожиданности). Одна… одна я осталась…

Ананьев. Вот и отлично. Я бы сказал – символично. (Пауза.) Как бы вам всё это объяснить, Василиса Фроловна… в общем, власть меняется.

Василиса. Что, опять красные вернулись?

Ананьев (смеётся). Нет, не бойтесь: они уже никогда не вернутся. Возвращается только истинный хозяин. А всякая саранча может, конечно, наползти, но её быстро выгонят. Окончательно и бесповоротно. (Улыбается.) Ладно, не буду вас томить: теперь я владелец этого дома.

Улыбка Ананьева принимает зловещий оскал. Он неестественно хохочет.

Василиса (отступает). Изыди, сатана. (Снова креститься.)

Ананьев. Ай-ай-ай. Неласково вы как-то встречаете. А я думал: поладим, жить вместе будем…

Василиса. Оттуда никто ещё не приходил. Только лукавый взад-вперёд сновать исхитряется. (Правой рукой креститься, левой словно отгоняет Ананьева от себя.)

Ананьев. Что это с вами?

Василиса. Думаешь, Яшка, я тебя не узнала? Как бы не так! Ты и в аду не изменился.

Ананьев. Ах вот что! Вы были знакомы с моим дедом?

Василиса. Деда я никакого в глаза не видела. А тебя хорошо помню. Помню, как ты сюда нагрянул, окаянный. Как мне юбку задрал. Как охальничал.

Ананьев (кокетливо). Прости, Василиса. Я больше не буду.

Василиса. Ишь, какой совестливый стал. Видать, хорошо там тебя поджарили.

Ананьев. Ну хватит театр устраивать. (Пауза.) Я внук того Якова. Законного хозяина дома. Сегодня справедливость восторжествовала: дача отныне моя.

Василиса. А говоришь, красные не возвращаются…

Ананьев. Какой же я красный? Побойтесь Бога.

Василиса. Чего мне его бояться: я молюсь, пощусь, причащаюсь, исповедуюсь…

Ананьев. Я в другом смысле.

Василиса. Смысл-то всегда один. Вот так-то, Яков Семёнович.

Ананьев. Ильич.

Василиса. Вот так-то… Ильич.

Входит Клавдия. Пронзает Ананьева грозным и вместе с тем молящим взором.

Клавдия. Василиса, голубушка, оставь нас, пожалуйста.

Василиса покорно, но неспешно уходит.

Ананьев. Добрый день, Клава.

Клавдия. Что вы сделали с Авениром?

Ананьев. Мы? Ничего.

Клавдия. Что ты с ним сделал?! (Наступает на Ананьева.)

Ананьев (побледнев). Если он перестал уделять вам внимание, то я тут ни при чём.

Клавдия. Ты убил его, негодяй!

Ананьев (в голос). Хватит! Хватит терроризировать меня! Я не желаю больше никого из вас… (осёкся).

Клавдия. Желаешь. В том-то всё и дело, что желаешь. Но не получишь никогда.

Ананьев. Клава, зачем вы так. Успокойтесь.

Клавдия. Я была у него дома. Несчастная мать почти онемела. Сердце всё ей подсказало. Ещё никому не удавалось увести по ложному следу материнское сердце.

Ананьев. Он собирался в командировку…

Клавдия. В эту командировку он не собирался. В неё собрали его вы.

Ананьев. …в Италию. Одно деликатное дельце. С теми… ну вы же их видели…

Клавдия. Враньё. Ни в какую Италию он не уехал.

Ананьев. Он скрывал это от матери. Неудобно как-то говорить… не все поймут правильно…

Клавдия. Я бы поняла. Но и мне он не сказал.

Ананьев (осмелев). Нехорошо раскрывать тайны друга, да уж, видно, никуда не деться. Он ужасно боялся признаться вам в своей слабости к сомнительным зрелищам. Но вы же сами знаете: он привозил сюда девиц, демонстрирующих свои стати почтенной публике. Мы готовили их к гастролям в ночных клубах на Адриатике. Разве можно таких, с позволения сказать, актрис отправлять одних в цивилизованную страну?

Клавдия. Авенир не мог меня обмануть.

Ананьев. Недоговорки – это не обман.

Клавдия. Обман. Ещё какой обман. Самый изощрённый.

Ананьев. Вы рассуждаете, простите, как ханжа.

Клавдия. А вы – как подлец.

Ананьев. Оскорбление – не аргумент в споре.

Клавдия. Не о чем мне с вами спорить. Убирайтесь отсюда восвояси.

Ананьев. Тут-то вы просчитались, неповторимая в гневе Клава. Я отсюда никуда не уйду.

Клавдия. Чтобы к вечеру ноги вашей здесь не было!

Ананьев. Умерьте пыл. (Достаёт из кармана листок.) Как говорится, вишнёвый сад теперь мой.

Клавдия. Небось, ничего другого из школьной программы не помните.

Ананьев. Помню. Интеллигентское стенание по небу в алмазах. Сам же предпочитаю не алмазы в небе, а бриллианты в руке. (Вынимает из другого кармана коробочку, открывает её, ставит на листок и протягивает всё это Клавдии.) Смена хозяина вовсе не означает смену хозяйки.

Клавдия берёт листок, стряхивает коробочку себе под ноги. Читает.

Ананьев. Василиса Фроловна!

Клавдия (прочитала, скомкала листок, бросила его на пол). Я всегда знала: победит чудовище только ещё большее чудовище.

Молча входит растерянная Василиса.

Ананьев. Сударыня, вы не желаете принять мой подарок?

Клавдия в ответ отрицательно качает головой.

Ананьев (обращаясь к Василисе). Подметите, пожалуйста, комнату.

Василиса недоумённо и вопросительно смотрит на валяющееся на полу кольцо с бриллиантом.

Ананьев. Вас что-то смущает? Ах да. Но теперь и мусор будет другим.

Клавдия. Прикосновение царя Мидаса превращало грязь в золото. Иаков сей обладает даром превращать золото в грязь. Ступай, Василиса. Возьми веник с совком и исполни волю нового барина.

Василиса уходит.

Клавдия. Вот вы и выдали себя. (Отпихивает ногой скомканный листок.) Это можно было устроить только через его труп.

В комнату влетает испуганный Мытарев.

Мытарев. Яков Ильич, беда: Авенир Павлович утонул.

Клавдия. Убийца! Ты даже здесь оказался подлецом: циничным и расчётливым.

Мытарев. Вы что такое позволяете, гражданка?

Клавдия. Я позволяю только то, что позволяет вашему сброду весь народ: безнаказанно унижать, грабить и убивать себя.

Мытарев. Теперь, знаете, можно привлечь…

Клавдия. Теперь? А то вы раньше не привлекали! Когда были голоштанным хозяином, а не богатеньким лакеем.

Не дожидаясь ответной реплики Мытарева, Клавдия поворачивается и уходит, наподдав ногой по несостоявшемуся подарку.

Мытарев (Ананьеву). Вы свидетель.

Ананьев. Оставьте, Геннадий Евгеньевич. Расскажите лучше про Авенира.

Мытарев. Ох, горе, горе. Утром сегодня в соседнем районе нашли. По течению отнесло. Говорят, на третьи сутки всплыл…

Ананьев. Матери сообщили?

Мытарев. Я распорядился.

Ананьев. Вскрытие делали?

Мытарев. Пока нет.

Ананьев. И не надо. Не будем тревожить его бренные останки. Святой был человек.

Мытарев. Редкого ума и доброты. Мои женщины о нём не нарыдаются.

Ананьев. Надеюсь, заботы и расходы…

Мытарев. …возьмём на себя. Не стоит беспокоиться.

Ананьев. Да, тяжело. И мне, и вам. Особенно вам. Такое на плечи свалилось! Врагу не пожелаешь. После девяти дней придётся вас на поправку здоровья отправить. К морю. Адриатическому. А к сороковинам вернётесь. Отдохнувший, загоревший.

Мытарев. Я всё по первому рангу организую.

Ананьев. Я тоже. Всего хорошего. (Протягивает Мытареву руку.)

Мытарев (пожимает руку). Счастливо оставаться.

Мытарев так же спешно ретируется, как и появился.

Ананьев. Жизнь набирает обороты. Управлять на скорости опасней, но интересней. И не каждый может. Россия! Раньше ты неслась, как тощая колхозная курица, а теперь несёшься, как гоголевская птица-тройка: «Всё отстаёт и остаётся позади».

Раздаётся стук в дверь.

Ананьев. Открыто! Милости просим!

Входит Наумов.

Наумов. Вы позволите?

Ананьев. Помилуйте, Осип Иванович, пока не соблюдены до конца все формальности, я здесь всего лишь ваш квартирант.

Наумов. Не скромничайте, молодой человек. Вы теперь везде хозяин.

Ананьев. Напрасно издеваетесь. Я хочу предложить вам мирное сосуществование под этой ветхой кровлей.

Наумов. Зря стараетесь. Я в свои восемьдесят всё ещё хочу жить, а не существовать.

Ананьев. Жить, конечно, жить! Давайте жить вместе. Я человек одинокий, много места не займу. Да и часто выбираться на природу служба не позволит. А вас, как я заметил, в город не очень тянет. Будет кому за домом присмотреть.

Наумов. В бесплатные дворецкие берёте?

Ананьев. Почему в бесплатные? Я заплачу. Заранее согласен на вашу цену.

Наумов. Что-то я вас не очень понимаю. Вы же мстить сюда приехали, сжить меня со света, по миру пустить…

Ананьев. Стоп! Не заводитесь. Во всём нужна мера. Да, я собирался мстить. Признаться честно: хотел даже вас убить. Да-да, именно убить. Придумывал разные казни. Трепетно жаждал крови. Но лишь до тех пор, пока вы не обрели для меня плотские очертания. Едва увидел объект своих юношеских фантазий, как понял: на живого человека рука моя не поднимется. Тогда я решил действовать иначе: опозорить, унизить, разорить. Опять-таки, пока не посмотрел вам в глаза, пока не услышал ваш голос. Только мы познакомились – быстро убедился: и тут слабак! На поверку вышло – не мститель я по натуре. Но – за справедливость. А по справедливости, дача эта – Якова Ананьева. Кому же в ней обитать – судьба решила.

Наумов. В чужом доме не жил и жить не собираюсь.

Ананьев. Осип Иванович, вы же не один. О внучке подумайте.

Наумов. Я о ней всегда думаю. Да только, видать, не я один.

Ананьев. Конечно, вам нелегко. Вы слишком эмоциональны. Но я не тороплю. Помозгуйте. Взвесьте. Ей-Богу, дело предлагаю. Буду к вам в гости зимой приезжать, на лыжах кататься. Всю жизнь мечтал иметь собственный тёплый уголок за городом.

Наумов. Не надо со мной, как с дурачком. Я ведь всё насквозь вижу. Такой уж глаз натасканный.

Ананьев. Чтоб вы там ни видели, но времена меняются. Ох, как круто меняются! Думаете, молодому поколению ваш опыт пригодится? И не надейтесь. Всё старое мы отсечём. Постараемся скальпелем хирурга, а если начнёт сопротивляться – топором мясника. Поэтому не напрягайтесь. Расслабьтесь и доживайте спокойно.

Наумов. Нет в слабости никакого спокойствия! И не морочьте людям голову.

Ананьев. А вы попробуйте. Мне же потом спасибо скажете.

Наумов. Потом у нас с вами ничего не будет. Зарубите себе на носу, молодой человек. Уеду я отсюда.

Ананьев. Куда?

Наумов. Адрес хотите знать? Скоро узнаете.

Наумов пристально смотрит в глаза Ананьеву, беззвучно разворачивается и молча уходит.

Ананьев (вдогонку). Осип Иванович, не отвергайте моё предложение. (После ухода Наумова.) Дурак! За тридцать с лишним лет врать толком не научился. (Пауза.) Такого на мякине не проведёшь.

Ананьев удаляется. Но заметно: от его вида победителя не осталось и следа.

Появляется Василиса с веником и совком. Начинает подметать. Достаёт из-под шкафа подарок Ананьева. Разглядывает его. Затем бросает в мусорную корзину.

Василиса. Ну что дурёха учудила! Никакого смирения. Опять-таки – от неверия. (Обращается к висящей в углу иконе.) Пресвятая Богородице, объясни ты рабе Божьей Клавдии, что всё в мире происходит по воле Господа. (Выходит на авансцену.) Сколько ж я разного натерпелась! Девочкой махонькой осиротела – так барин к себе взял. Хороший был, ласковый. С барчонком играть разрешал. Всего-то и досталось мне в жизни. А потом – революция. Господа сбежали, комиссар-разбойник нагрянул. Но я не ушла, стерпела. Двадцать лет под пятой у этого оглоеда! Всё из меня выскреб, но я знала: такое уж мне испытание. Сгинул и комиссар. Появился Осип. Тоже не сахар. Так ведь и его Бог послал. Аннушку ему вынянчила. Да не уберегла. (Голос Василисы дрогнул.) Клаву подняла. Эх, кабы ещё и вразумить её. Уж больно гордая. А гордыня – мать всех грехов. Её смиришь – и сам смиришься.

Неожиданно входная дверь с шумом распахивается. На пороге – седовласый старик с тростью. Это Кратов. Несмотря на почтенный возраст, выглядит он отменно. Одет с иголочки. Модно причёсан. Выправка выдаёт в нём человека породистого и незаурядного.

Кратов стучит тростью по раскрывшейся двери.

Василиса (заметив стоящего на пороге Кратова и нутром почувствовав необычность визита). Милости просим пожаловать (кланяется гостю).

Кратов. Давненько я тут не был. Давненько.

Кратов входит. Рассматривает стены. Наконец, взор его падает на икону в красном углу.

Кратов (с протянутой рукой плавно направляется в сторону иконы). Цела. (Вопрошающе смотрит на Василису.) Цела! Матушкина иконка цела!

Василиса. Господи! Кем же вы будете?

Кратов. Неужели и ты уцелела… Василиса?

Василиса (стонущим протяжным голосом). Ба-а-а-а-рин! (Падает на колени.)

Кратов. Узнала. Через столько эпох узнала. (Подходит к ней. Гладит ей плечи.) Скажи мне кто раньше – давно бы примчался.

Василиса. Голодный, небось?

Кратов. Какое это имеет значение. Здесь всё равно подают только в два часа пополудни. «Если ты, мальчик, не съешь свой завтрак, то будешь терпеть до двух, а Василисе я запрещаю приносить тебе что-либо с кухни».

Василиса. Помню, помню. Барыня всех в строгости держала.

Кратов. В Лондоне я её похоронил. В пятьдесят пятом. Всё в Россию рвалась. Теперь, говорит, там Булганин, а его отец у родителей в уезде предводительствовал.

Василиса. Царствие ей небесное. (Осеняет себя крестным знамением.)

Кратов. Как же ты меня узнала, Василиса? Ведь постарел… страшно сказать – на семьдесят пять лет.

Василиса. По глазам твоим по озорным. Таких озорных больше ни у кого в жизни не видела.

Кратов. Да, нелегко тебе, значит, пришлось, если ты мужчин с озорными глазами не встретила. Семья-то у тебя есть?

Василиса. Нет, батюшка. Так одна при здешних хозяевах и промаялась. Видать, на роду мне такое написано.

Кратов. И много здесь хозяев побывало?

Василиса. Два всего. Первый – комиссар. Перед войной сгинул. Второй – генерал. До сих пор живёт. А сегодня и первый снова объявился.

Кратов. Это ты обо мне?

Василиса. Нет. Комиссар нынче приходил и какой-то бумагой тряс, что он снова тут владелец.

Кратов. И сколько же лет комиссару?

Василиса. Каким сгинул – таким и вернулся. Не иначе как из преисподней. И бумага у него, знать, от лукавого (крестится).

Кратов. От лукавого, говоришь? Не расстраивайся. Кончился в России век лукавого. И в моём доме никаким комиссарам больше не живать. Здесь теперь я поселюсь.

Василиса. Неужели?

Кратов. Да. Окончательно и бесповоротно. Улажено с правительством. Сегодня утром подписал не то Жухрай, не то Джульбарс… никак к этим собачьим кличкам не привыкну. Раньше Столыпин, Коковцов, Голицын, Львов, а сейчас безродные какие-то. Но нашего брата почитают, и на том им спасибо.

Василиса. А сам-то ты семейный?

Кратов. Вдовец я, Василиса. Трижды вдовец. Одна жена в бомбёжку погибла. Другая от рака умерла. А третья совсем недавно на машине разбилась. (Пауза, выдержать которую без слёз Кратову нелегко.)

Василиса. И детки есть?

Кратов. Три сына: Пётр, Павел и Андрей. Младшему двадцатый, среднему – сороковой, а старшему – шестидесятый.

Василиса. С тобой жить будут?

Кратов. Вряд ли. Чужая для них моя страна. А я её как сызмальства полюбил – всё время по ночам снилась. Придётся, видать, четвёртого сына заводить, чтобы древний род Кратовых в России снова укоренился.

Василиса. Не поздно ли?

Кратов. Я каждые двадцать лет размножаюсь. Время как раз и приспело. Сосватай мне невесту.

Василиса. Давай я тебя лучше покормлю.

Раздаётся бой часов.

Кратов. Два раза. Верно: пора обедать.

Входит Наумов.

Наумов (Кратову). Здравствуйте.

Кратов. Здравствуйте. (Неловкая пауза.) Позвольте представиться – Георгий Александрович Кратов.

Наумов (опешив). Как вы изволили…

Кратов. Георгий Александрович Кратов. Законный владелец усадьбы.

Наумов. Очень приятно. Наумов. Осип Иванович. (Отвешивает поклон. Кратов картинно кланяется в ответ.) Здешний жилец.

Василиса. Осип Иванович тут полвека обитает.

Наумов. Если точнее – пятьдесят пятый годок пошёл.

Кратов. Спасибо, Осип Иванович, что дом в порядке держите. Только печки я не вижу.

Наумов. Печку сломали. За ненадобностью. Уже двадцать лет от газа обогреваемся.

Кратов. Газ – это хорошо. А печку всё же жалко. Изразцовая была.

Наумов. Места много занимала.

Василиса. Да кто ж знал, что ты, батюшка, вернёшься?

Кратов. Я знал. Я всегда это знал. Поэтому и вернулся.

Наумов. Вы, Георгий Александрович, тут решили обосноваться?

Кратов. Решил. Уж не взыщите.

Наумов. И как скоро?

Кратов. К Успению переберусь. У нас же в Успение – престольный праздник.

Василиса. А церковь-то испоганили. Пустая стоит, заколоченная…

Кратов. Этому храму больше двухсот лет. Сюда сама государыня императрица Екатерина Алексеевна однажды наведалась. Восстановим. Всё восстановим. Мне именно с таким условием имение и вернули.

Наумов. А кто вернул, если не секрет?

Кратов. Правительство России.

Наумов. Понимаю. (Пауза.) А когда Успение будет?

Василиса. В конце лета. Нынче аккурат на последнюю субботу придётся.

Наумов. Что ж, к Успению так к Успению. Успею к Успению.

Кратов. Что успеете?

Наумов. Съехать отсюда.

Кратов. Да, милостивый государь, сделайте одолжение. Я накануне переберусь. Чтобы тут и причаститься.

Василиса. Так ведь здесь служить некому.

Кратов. Найдётся. Деньги на реставрацию я уже перечислил. Даже мастеровых иноземных нанял. Обещали к празднику уложиться. А батюшку здешний благочинный как-нибудь отыщет. (Наумову). Кстати, эти же мастеровые и для вас строить будут.

Наумов. Для меня? (Пожимает плечами.) Я ничего строить не собираюсь.

Кратов. Зато я собираюсь. Не на улицу же вас выставлять. Участок на соседнем пустыре выделили. А архитектуру вы уж сами заказывайте. Недурно бы сделать это побыстрей, чтобы материал завезти.

Наумов. Я отсюда совсем уеду.

Кратов. Дело хозяйское. Мой же долг – компенсировать вам потерю жилища. И я его исполню.

Василиса. А мой долг, батюшка, тебя накормить. Пойдём-ка на кухню.

Кратов. На кухню? Раньше там только прислугу кормили. (Видя, что Василиса смутилась.) Ничего, ничего. Я заранее подготовился к роли Одиссея. Больно уж нетерпелось домой попасть.

Василиса и Кратов уходят.

Наумов. Ай да Яшка! Молодец среди овец. А на молодца и сам овцой оказался.

Входит Клавдия.

Клавдия. Объясни, что происходит. Почему ты позволяешь всякой нечисти появляться в нашем доме?

Наумов. Так ведь дом вроде бы уже и не наш.

Клавдия. По какому праву?

Наумов. По праву сильного. Другого права здесь отродясь не бывало. (Пауза.) Погоди, ты кажется назвала старика нечистью?

Клавдия. Какого старика?

Наумов. Нового хозяина. Вернее, прежнего хозяина.

Клавдия. Всё ещё путаешь его с дедом?

Наумов. Я говорю о господине Кратове.

Клавдия. Каком Кратове?

Наумов. Сейчас приехал некто Кратов. Отрекомендовался законным владельцем.

Клавдия. Откуда он взялся?

Наумов. Из эмиграции. На родину, видите ли, потянуло. А власть нынешняя перед ним на задние лапки: сразу имение вернула.

Клавдия. Так значит и на Яшку управа нашлась? Вот здорово!

Наумов. Чего ж хорошего? Разве для того революцию делали, чтобы через семьдесят пять лет старые господа возвращались?

Клавдия. Лучше пусть старые, чем новые.

Наумов. Почему же?

Клавдия. Старые – настоящие. Им и дом вернуть не обидно: они душу в него вложили. А новые – только деньги вкладывают.

Наумов. Выходит, ты за старых?

Клавдия. Я за справедливость. Приятно стать свидетелем её победы. Даже через сто лет. Чаще у нас редко получается.

Наумов. Перед новым я действительно виноват. А перед старым – нисколечко. Сам в семнадцатом пешком под стол ходил, а за родителей не ответчик.

Клавдия. Грехи предков не отпускают. Наслаиваются и наслаиваются. Мы теперь за всё ответчики.

Наумов. Не смей так рассуждать! Хватит с меня твоей матери.

Клавдия. Мир хотели переделать? Его-то нетрудно. А вот с памятью сложней. Она неистребима. Ребёнок родится с ногами даже у безногих родителей. Так и память: через поколения, но проявится.

Наумов. Тебе бы с кавалерами гулять, а не философствовать.

Клавдия (упавшим голосом). Кавалера моего убили.

Наумов. Убили? Кто?

Клавдия. Наш квартирант Яков. Лишил меня любимого. Отнял мой дом. И с этим явился свататься. Усвоил новомодную мораль: чем больше совершишь преступлений – тем выше тебе цена.

Наумов. Так они вроде бы дружили. Водой не разольёшь.

Клавдия. Оказалось, водой-то разлить несложно. Утопил он его.

Наумов. Утопил?

Клавдия. И следов не оставил.

Наумов. Негодяй! За что же?

Клавдия. Разве нужен повод? Просто настала пора концентрации власти. Как у вас в тридцать седьмом. Как у ваших отцов в семнадцатом.

Появляется Кратов.

Кратов (улыбаясь, Клавдии). Осип Иванович, окажите милость, представьте меня барышне.

Наумов. Клава, это господин Кратов.

Кратов (делает лёгкий поклон). Георгий Александрович.

Клавдия. Георгий Александрович, вы действительно жили здесь до революции?

Кратов. Я здесь родился. В благодатном тысяча девятьсот тринадцатом году. Последнем безмятежном году русской истории. Вот в этой комнате учился ходить.

Клавдия. А куда уехали потом, после семнадцатого?

Кратов. Года два моё семейство ещё надеялось на лучшее. Но вовремя сочло за благо убраться восвояси. С тех пор я не был дома. И хотел бы его осмотреть. Вы не поможете мне?

Клавдия. С удовольствием. Пойдёмте.

Клавдия и Кратов уходят.

Наумов (качает головой). Действительно – хозяин. Действительно – барин. Так попросит, что не откажешь.

Появляется Ананьев.

Ананьев. Осип Иванович, мне пора уезжать, а вы так и не ответили на моё предложение.

Наумов (пристально глядя на Ананьева). Да, Яков, неверного я был о тебе мнения.

Ананьев. Худшего или лучшего?

Наумов. Худшего. (Пауза.) За хлюпика принял. За болтуна несерьёзного. А ты настоящим бойцом оказался.

Ананьев (удивлённо). Весьма польщён.

Наумов. И за деда мстишь правильно. Он заслужил. Мягкостью своей, доверчивостью, добротой.

Ананьев. Вы его хорошо помните?

Наумов. Конечно. Такое не забывается. В другие времена мы бы с ним до гробовой доски друзьями остались. Но в те – одному пришлось уступить жизненное пространство другому. Могли бы мы, конечно, местами поменяться, но вдвоём выжить – никак не выходило.

Ананьев. Ну и время вам досталось!

Наумов. Прорывное. В тылу – никаких врагов. Враг только впереди или рядом. Впереди тот, кого надо теснить. Рядом тот, кто этому мешает. По слабости, по недоразумению, по медлительности – неважно. Тормозит – значит враг. И таких без колебаний уничтожали.

Ананьев. Жестоко, но логично.

Наумов. Всё в жизни повторяется, сынок. Теперь и вам выпало похожее время.

Ананьев. Нет, мы ваших методов не признаём.

Наумов. И мы ничего не признавали. Но действовали по ним.

Ананьев. Сравнили! Тоталитаризм тридцатых и сегодняшнюю демократию.

Наумов. Не думай, будто мы разные. Мы одного корня. Я только сейчас начинаю понимать. Скоро и ты поймёшь.

Ананьев. Что же в нас общего?

Наумов. Где брат твой Авель? (Пауза.) Кто через кровь легко переступает – за тем и будущее.

Ананьев (начинает понимать двусмысленность происходящего). Это вы на что такое намекаете? Это вам, небось, Клавдия наговорила?

Наумов. Всё правильно. Вы на власть замахнулись. А власть по-иному не утверждается. Ступени её лестницы лишь на самой вершине из мрамора, а внизу они – из трупов собственных соратников.

Ананьев. Не смейте меня обвинять! У вас нет доказательств!

Наумов. А я не обвиняю. Наоборот – приветствую. Я ещё вчера не понимал силы вашей власти. Ты заставил старика в неё поверить.

Ананьев. Нет, вы действительно чудовище…

Наумов. Вы вдохнули новую жизнь в наше дело. Нэп, биржи всякие, дома игорные – это даже я школьником застал. Побалуетесь – надоест. Главное – хватка у вас наша, мёртвая. А направление сменить – вещь несложная.

Ананьев. Прекратите, старый маразматик!.. Впрочем, если будете и дальше нести этот бред, я легко докажу, что у вас болезнь Альцгеймера. (Повисает долгая пауза.)

Возвращаются Кратов и Клавдия. Кратов в заметном возбуждении. Не замечает Ананьева.

Кратов (Наумову). Простите, Осип Иванович, за назойливость, но в моей жизни настали минуты, когда хочется общаться с кем угодно. Cразу cтолько воспоминаний, эмоций, картин детства! Семьдесят с лишним лет как рукой сняло. (Клавдии.) Спасибо вам, милое дитя, за экскурсию.

Клавдия. Хотите, я вам и окрестности покажу? В храм зайдём.

Кратов. Буду просто счастлив.

Клавдия. Тогда подождите. Мне надо переодеться.

Клавдия удаляется. Возникает неловкая пауза.

Наумов. Знакомьтесь, Георгий Александрович, – Яков Ананьев. Внук моего покойного друга.

Кратов (обращает наконец свой взор на Ананьева).

Кратов. Очень приятно. (Пауза.) И давно ваш дедушка почил в бозе?

Ананьев. Давно. В тридцать восьмом году.

Кратов. А-а, понимаю. Печально. Весьма печально.

Наумов. Вряд ли вы это поймёте: я ведь сам своего друга на тот свет отправил. И жилище его в придачу заимел. А Яков – молодец: вместе со своими сверстниками всех нас от кормила власти отодвинул и фамильное добро назад отыграл. Не появись вы, сейчас бы нашим домом завладел.

Ананьев. Осип Иванович, не будьте наивны: дом уже мой. И никакие уловки вам не помогут. Кто этот человек?

Кратов. Кто вас воспитывал, сударь? Почему вы позволяете себе в моём присутствии говорить обо мне в третьем лице?

Ананьев. Извините, но вас толком не представили, а выполняете вы, похоже, роль адвоката.

Кратов. Здесь я исполняю роль прокурора. Назначенного историей. Я же сказал: я – Кратов.

Ананьев. Простите, но мне это ничего не говорит.

Кратов. Вам не доводилось изучать прошлое здешних мест?

Ананьев. А, так вы – родственник здешнего помещика?

Кратов. Почему – родственник? И почему – бывшего?

Ананьев. Потому что помещиков у нас в России ещё в семнадцатом году прогнали.

Кратов. Вы тогда, юноша, не жили и не повторяйте чужого вздора. Никто нас не гнал. Мы уезжали сами. От ваших дедушек, творивших разбой и беззаконие.

Ананьев. Мой дедушка не разбойничал. Он устанавливал новый строй.

Кратов. Вот его-то как раз прогнали. Сквозь этот самый строй.

Ананьев. Здесь мы, извините, без вас разберёмся. Тут, можно сказать (кивает на Наумова), наше с Осипом Ивановичем семейное дело.

Наумов. Правильно. О чём я полчаса назад талдычил: мы, Яша, одного поля ягоды.

Кратов. Известный фольклорный сюжет: вор у вора дубинку украл. (Хохочет.)

Ананьев. Прекратите неуместный смех! Вам не понять трагедии эпохи.

Кратов. Эту трагедию вы, юноша, всего-навсего читали. Как «Гамлета» или «Фауста». А я сам был на подмостках. С первого акта до последнего.

Ананьев. Если бы вы во всём участвовали, то вряд ли бы в столь почтенном возрасте сохранили бы способность к дальним туристическим поездкам.

Кратов. На всё Божья воля. Господь меня берёг до той минуты, когда я смог снова войти в свой дом. И не туристом, как вы изволили выразиться, а хозяином.

Ананьев. В этом доме хозяин теперь я.

Кратов. Ошибаетесь. Родовая кратовская усадьба возвращена последнему законному владельцу, коим после гибели моего родителя во время Брусиловского прорыва является ваш покорный слуга.

Ананьев вопрошающе смотрит на Наумова. Тот виновато пожимает плечами.

Ананьев. Кем возвращена?

Кратов. Правительством государства российского.

Ананьев. Могу я посмотреть документы?

Кратов. Пожалуйста.

Кратов достаёт из кармана пиджака сложенный вчетверо листок и протягивает его Ананьеву. Тот подходит, берёт листок, разворачивает.

Наумов. Вы уж тут разберитесь между собой, а я пойду. (Уходит.)

Ананьев. Так. Распоряжение правительства. (Углубляется в чтение.)

Кратов. Чтобы вам было понятней, добавлю к сухим строчкам этой исторической грамоты, что в нижней части дома, где мы, собственно, находимся, разместится моя коллекция картин, передаваемая государству с правом последнего распоряжаться ею полностью после кончины дарителя. Пока же здесь будет общедоступная галерея. Как видите, не обошлось без столь модного нынче бартера.

Ананьев. Должен вас разочаровать: правительство превысило свои полномочия. Изъятие жилого дома возможно только по суду. Я буду оспаривать это распоряжение. (Делает театральный жест, выражающий решительность намерений.)

Кратов. Позвольте, позвольте… Вы мне напоминаете одного человека. Ваше имя?

Ананьев. Яков Ананьев.

Кратов. И его звали так же. Он был помоложе вас. Преподавал моей сестре математику и естественные предметы.

Ананьев. Наверное, вы тоже приняли меня за деда.

Кратов. Сейчас мы всё выясним. Василиса! (Появляется Василиса.) Скажи, был ли у нас в доме человек по имени Яков Ананьев?

Василиса. А как же! Барышню наукам учил. Студент. Целый год ходил. В революцию пропал, а потом отыскался. Когда дом опустел.