Текст книги "Фанаты бизнеса. Истории о тех, кто строит наше будущее"

Клуб по интересам «команды 314» и «колхоз» Зимина жили своей жизнью, защищаясь от посягательств на свою исключительность. Как это удавалось? Скорее всего, все дело было в том, что ребята всегда были вне политики. «Мы занимались науками, – вспоминает Земцов. – Помимо всяких там “регламентных” наук, всякие, как говорил Дмитрий Борисович, “свинтопрульные” идеи приходили в голову. Что за свинтопрульная идея! – смеется. – Это его слово. Слово аппетитное».

На четвертом курсе Зимин делал курсовую работу по антеннам. «Курс совершенно меня не увлекал, – утверждает он. – У меня с детства, что вообще плохо для инженера, отвращение ко всякому черчению. Почерк плохой, и чертить очень не любил. А тут была разновидность – дипломный проект со всеми чертежами, документацией и дипломная работа. А дипломная работа предусматривала некое углубленное теоретическое исследование, но зато можно было обойтись без конструкторской документации. О, это для меня! И я себе выбрал расчет антенны. Волновой канал. А там несколько многосвязанных вибраторов, их и сейчас выбирают экспериментально…»

Глосса о том, как «икса» гонять

Все это называлось «икса» погонять. Я там с аппетитом стал гонять этого «икса». И так увлекся этим делом. Но все началось от лени. Увлекся, защитил диплом, стал на этой кафедре работать. Диплом потом стал делать по частотному сканированию. Были два профессора, я бы сказал из «бывших» – Михаил Самойлович Нейман и Иосиф Семенович Гоноровский, которые знали таких гигантов, как Л.И. Мандельштам, Н.Д. Попалекси. Оба были беспартийные, между прочим, но достаточно известные люди для своего времени. О них можно было говорить, что это заметные советские ученые. Сейчас о них забыли, а специалисты знают о них. Вот это были две наиболее заметные фигуры. Действительно, без дураков, ученые.

До чего довело Зимина это странное занятие – «икса» погонять? До попадания в большую науку. Прямо во время защиты диплома его пригласил поработать на кафедре радиопередающих устройств Михаил Нейман, один из крупнейших в стране специалистов в области радиотехники[69]69
  Об этом выдающемся ученом и педагоге см. подробнее: Михаил Самойлович Нейман. Александр Пресс // http://www.computer-museum.ru/connect/neiman.htm.


[Закрыть]: «Я еще сперва нахальный такой был, – вспоминает Зимин. – Потом с удовольствием принял это приглашение и не жалею об этом. Ну, с большим аппетитом вспоминаю эти годы».

Надо создавать то, что сейчас кажется невозможным.

Александр Минц

Я СЛИШКОМ РАНО СТАЛ РУКОВОДИТЕЛЕМ

В мае 1957 года Зимин определился с увлечением, очень неожиданным для радиолюбителя: «Электродинамика, антенны, волноводы, поверхностные волны». Наверное, именно поэтому Михаил Нейман пригласил его для участия в организации проблемной лаборатории этого профиля научной деятельности, тем более что во второй половине 50-х годов такие лаборатории создавались во многих вузах страны: «Каждый уважающий себя научно-исследовательский институт, – вспоминал Зимин, – считал необходимым создать лабораторию». По одной из научных тем лаборатория сотрудничала с научным институтом под секретным названием НИИ-17, где работал будущий руководитель кандидатской диссертации Зимина, профессор Лев Николаевич Дерюгин, впоследствии член-корреспондент АН СССР.

Глосса о руководителях науки

Профессор Лев Николаевич Дерюгин был школьным товарищем еще одной светлой личности, о которой грех не вспомнить, – Льва Давыдовича Бахрак. Член-корреспондент АН СССР («Член Давыдович»), чтимый всеми антеннщиками главой отечественной школы, добрейший, обаятельный и остроумный человек, которого каждый диссертант мечтал иметь своим официальным оппонентом (а у меня он был таковым даже дважды – на кандидатской и докторской защитах). Мне потом он перечислял, с кем они учились в МГУ – все, по сути дела, наши «секретные» физики. Их поступлению на физмат МГУ помогла одна счастливая случайность: в 1938 году был резко ослаблен «фильтр» для абитуриентов по анкетным данным и еще не начали сразу забирать после школы в армию, что стало практикой лишь на следующий год. Одновременно с Л.Н. Дерюгиным и Л.Д. Бахрак студентами МГУ стали А.Д. Сахаров и ряд других будущих авторов и основных исполнителей советского атомного проекта. Вместе с ними учился и Михаил Львович Левин, работавший в теоретическом отделе РТИ в 60–70-х годах.

Дмитрий Зимин всегда очень трепетно относился к своим учителям и как-то вместе с другом Феликсом Айзиным отправился поздравлять Льва Давыдовича: «Когда мы туда приехали, то увидели пустыню, – вспоминает Айзин. – И вот я помню этот пустой коридор, в котором гулко отзываются шаги. Открываем дверь – какая-то огромная лаборатория. И за одним столом сидит человек, убеленный сединами. И все». Работа в Радиотехническом институте (РТИ) была еще за семью горами, пока же бывший дипломник служил инженером на кафедре, где «как-то совершенно естественным путем» исследовательская работа стала одновременно кандидатской диссертацией.

Особая гордость Зимина в бытность уже старшим инженером – не научные результаты, а оклад в 140 рублей, колоссальные по тем временам деньги. «Молодой специалист получал, как правило, 100–120 рублей, – вспоминал он об этом, – а тут через год 140. Часы “Победа” купил в рассрочку в магазине, недалеко от метро “Сокол”… Надо было с работы предоставить справочку, какая зарплата».

Зимин занимался техникой СВЧ – не путать с привычными нынче бытовыми приборами, ускоряющими процесс приготовления пищи. Он и его коллеги, изучавшие проблему поверхностных волн, стояли у истоков конструирования больших радиолокаторов, способных следить за космосом. «Когда стал работать на кафедре, – вспоминает Зимин, – появилась очень интересная идея фазированных решеток, антенн таких полуцифровых, в которых фаза меняется не плавно, а скачком. У меня вскорости группка образовалась. Человека три-четыре. Это хорошо и одновременно плохо – я слишком рано стал руководителем». Вскоре научный задел старшего инженера вырос до серьезных статей – первым весомым результатом стала премия имени А.С. Попова Академии наук СССР. «Денег, кстати, за это дело хватило только на банкет, – вспоминает Зимин. – Она [премия] была вручена в тот же год, когда я ушел в РТИ, защитил диссертацию».

В РТИ ушел не просто остепененный инженер, ушел беспартийный к беспартийному. Там первые тринадцать лет директорствовал академик Минц, ставший для сотрудников непререкаемым авторитетом. «У меня был начальственный пропуск – “пропуск карманного хранения”, – вспоминает Зимин. – Все ходили через кабинку, а я через проходную. Я обычно не опаздывал. В 8.15 – как штык. Кстати, когда был Минц, к 8.15 “ЗИМ” Минца стоял около подъезда. Дисциплинировало ужасно. Следующее поколение директоров вело себя по-хамски. Но я десятки лет приходил к 8.15». Следующее поколение директоров, по словам Зимина, фактически назначал партком, что существенно осложнило его жизнь: «Я стал чувствовать свою социальную неполноценность. Я был начальником отдела и был единственный беспартийный. Партийное собрание в отделе. Я помню, меня туда приглашали. Но как-то так получилось помимо всего прочего, что у меня кое с кем из партийных чинов были хорошие отношения, кое с кем натянутые».

В те годы секретный институт делился на сектора «У» (сектор ускорителей) и «Р» (радиотехника, радиолокация). Нельзя однозначно сказать, какой из них был самым любимым у директора. Известно, что ядерная тематика послевоенных лет увлекла Александра Львовича настолько, что ему было поручено строительство основных стратегически важных объектов страны, в частности советского «колизея» под Дубной: в 1947 году вышло решение о строительстве первого в СССР крупного ускорителя элементарных частиц, новый объект получил вид громадного цирка диаметром более 83 метров и высотой с десятиэтажный дом[70]70
  Комаровский А.Н. Записки строителя. – М., 1973. – С. 215–216 // Цит. по: Лельчук В. С. Научно-техническая революция и промышленное развитие СССР. – М.: Наука, 1987. – С. 85.


[Закрыть].

До строительства «пирамиды» Брежнева – громадной РЛС – было далеко, Зимин только осваивался на новом месте. «Зимин пришел к нам в РТИ. Сел за стол в моем кабинете, я был тогда научным сотрудником, – вспоминает Айзин. – Он пришел тоже научным сотрудником. А у нас был тематический отдел – работа в основном бумажная. Эта работа Зимина не устраивала. Ему нужен был масштаб, размах. В результате через какое-то время он становится начальником лаборатории, а потом и начальником отдела. Первое, с чего он начал, – с ревизии того, что делается. Через некоторое время создавалась – он очень любил пользоваться этим словом – “система с предельно оптимальными характеристиками”».

Начиная создавать свою творческую «систему», Зимин, надо полагать, взял на вооружение крылатое выражение Минца о том, что «надо создавать то, что сейчас кажется невозможным». В своей лаборатории он разрабатывал образцы новейшей техники, не уступающие зарубежным аналогам. К середине 60-х годов среди первоочередных задач, стоявших перед научно-инженерным сообществом в США, на втором месте после проблемы «эффективного противозачаточного средства» находилась проблема создания серийного фазовращателя для фазированной антенной решетки. Если первое «средство» в комментариях не нуждается, то второе предназначалось для улучшения работы антенн, обшаривающих космическое пространство.

Глосса о молодом нахальстве

Сколько институтов, лабораторий бились над этой проблемой, исследуя такие управляемые среды, как ферриты, полупроводники, сегнетоэлектрики. Надо было обладать молодым нахальством и безрассудством, чтобы взяться самим за такую разработку, а не возложить ее на специализированные лаборатории как внутри, так и вне института. Тем не менее это каким-то чудом удалось, был разработан фазовращатель на серийных (!) диодах, с рекордными для тех времен (а может быть, и для этих) характеристиками по потерям, потребляемой мощности, удовлетворявший жестким габаритным ограничениям, выдерживающий заданный импульс ядерного взрыва, налажено серийное производство. Драматизм ситуации был подогрет еще и тем, что много времени мы потратили на разработку красивой идеи «спирофаза». Этот чертов спирофаз был отработан экспериментально и конструктивно, получено авторское свидетельство, дело было на грани запуска в серию, когда на бумаге, при попытке описания этого нового устройства на языке матрицы рассеяния, обнаружились дефекты, которые не сразу увидишь, экспериментируя с одним фазовращателем-излучателем… Заметная часть моей лысины, я думаю, образовалась в те времена.

Молодое нахальство, помноженное на творческую атмосферу, давало преимущество в борьбе разных отделов на уровне РТИ и целых научных организаций за интересный заказ, за увеличение «самореализуемости» (еще одно выражение Зимина). На деле это означало: «Вскорости в РТИ образовалось (не без моего горячего участия – первый опыт успешного лоббирования административных решений) два антенных отдела, в одном из которых начальствовал я, став одним из немногих беспартийных начальников отдела».

Глосса о профессиональном росте

Я поступил на работу в РТИ в конце 1963 года и проработал в нем около тридцати лет, до начала 90-х годов – годов создания «ВымпелКома». Моя служебная карьера за эти 30 лет – старший научный сотрудник тематического отдела 50, начальник лаборатории 52/4 антенного отдела, начальник антенного отдела 114 и заместитель главного конструктора по приемным антенным системам РЛС «Дон». Профессиональные занятия за всю мою инженерную жизнь таковы: сканирующие антенны СВЧ: дипломная работа – антенны частотного сканирования (1957 г.), кандидатская диссертация – фазированные решетки (1963 г.), докторская диссертация – сложные антенные системы больших наземных РЛС (1984 г.).

ВОСЬМОЕ ЧУДО СВЕТА

Если академику Минцу довелось строить ажурные конструкции радиостанций и «колизей» ускорителей элементарных частиц в Дубне, то доктор наук Зимин принял активное участие в строительстве «пирамиды» Брежнева. Это вовсе не означает, что данное сооружение в эпоху «застоя» предназначалось для погребения партийных сановников. «Когда его еще строили, – вспоминает Вениамин Славкин, – в одном из американских журналов, попавших в РТИ, была статья под названием “Пирамида Брежнева” с фотографией секретного объекта». Вскоре объект получил еще одно название – «восьмое чудо света». Рядом с этим гигантским сооружением были построены силовые подстанции, ремонтные и измерительные мастерские и лаборатории, жилой комплекс для обслуживающего персонала с торговыми, лечебными и детскими учреждениями, гигантские металлические заборы-экраны, защищающие близлежащие деревни от мощного СВЧ-излучения. «Будь моя воля, – считает Зимин, – я бы с целью частичной компенсации чудовищных эксплуатационных расходов этого объекта давно бы организовал на его основе туристический объект и интересный музей. В создании этой РЛС мой отдел отвечал за приемную систему, состоящую из круглых антенных полотен на каждой грани пирамиды и примерно тысячи (!) шкафов аппаратуры внутри здания. Приемная система оказалась одной из тех, характеристики которых соответствовали или не превышали обещанные в самом начале разработки, она не была причиной многочисленных переносов сроков сдачи объекта». Но как долог был путь Зимина к тому, чтобы его «система с предельно оптимальными характеристиками» получила столь высокую оценку, вылившуюся лично для него в Государственную премию! «У меня стоит целая пачка авторских свидетельств всяческих. Где-то сорок, наверное. А может, пятьдесят, – вспоминает Зимин. – Вот – “выплачено авторское вознаграждение”. Причем за внедрение. Это такой “страходонт” делали».

Кроме премий и вознаграждений начальник 114-го отдела мог претендовать на рекорд по числу выговоров. Зато по отношению к своим сотрудникам он проявлял такт и внимание, оберегая их от излишней опеки контролирующих работу служб. Так, отдел кадров, отмечавший опоздания сотрудников института с точностью до минуты, каждые две недели рассылал по структурным подразделениям циркуляры с грозной резолюцией «прошу принять меры, о принятых мерах сообщить в отдел кадров». «Мне все это надоело, – вспоминает Дмитрий Борисович, – я взял и написал бумагу в отдел кадров – “прошу уволить всех опоздавших”. И отправил. Меня чуть не уволили! Но я прореагировал! Потом еще всех долбал – ну что ж ты не уволил! Хотя перестал мне всю эту х…ю присылать!» Ирония судьбы не только в том, что Зимин запальчиво «прореагировал» на замечания о своих сотрудниках: уже на излете перестройки его лаборатория получила последний переходящий знак «Ударник коммунистического труда».

Глосса о конфликте

Леня Долженков, почти мой ровесник, был моим первым дипломником, когда я сам только окончил институт и начал работать в МАИ, а затем, после нескольких лет совместной работы на кафедре, вслед за мной перешел в РТИ. Толковый, изобретательный инженер, находился все десятки лет совместной работы в состоянии перманентных обид на своего начальника (т. е. на меня) и конфликтов со мной, и не только со мной. Несколько раз то он, то я предпринимали попытки разойтись. Как-то он после очередного конфликта ушел в НИИРП к Авраменко, однако вскоре вернулся ко мне в РТИ. Его вторичный прием на работу был не простым делом, так как по минцевской традиции РТИ, как правило, не брал на работу беглецов. Этот перерыв ничего не изменил. Бесконечные изматывающие конфликты (параллельно с генерацией светлых идей) я объяснял тогда для себя и его дурным характером, и своим неумением работать с капризным, но талантливым человеком. Только сейчас, погружаясь в глубокий колодец воспоминаний, я понимаю природу этого и подобных конфликтов. Если бы у меня тогда хватило ума сказать: «Леня, спасибо за идею, но организовывать ее реализацию будет кто-то другой, с минимальным твоим организационным участием», – а он бы согласился (что, правда, сомнительно), могло бы быть все по-другому. Я же тогда по дурости не только потакал, но и настаивал на том, чтобы он, автор идей, был и главным организатором их реализации. Потенциальный конфликт между специалистом и менеджером, необходимость детальной сегментации всего бизнес-процесса, с детальным описанием требований к человеку, ответственному за выполнение каждого шага, я осознал только во времена «ВымпелКома». Запоздалое осознание подобных конфликтов, или, говоря по-другому, ошибочная оценка способностей и возможностей сотрудников (на самооценку рассчитывать, как правило, нельзя) может привести (и приводило) к разрушительным результатам. Между прочим, инверсный конфликт, когда начальник мнит себя и лучшим специалистом, был весьма распространен в советские времена. Более того, советская система управления обычно требовала такого качества от любого начальника.

Архетип советского начальника действительно соответствовал тому образу, который описывает Зимин. Наверное, для того, чтобы это стереотип не прижился в его творческом коллективе, он приглашал на работу исключительно одаренных людей. Одним из них стал Игорь Каплун, перешедший на рубеже 70–80-х годов к нему из НИИ-17. «Его прием на работу на должность старшего научного сотрудника сопровождался целой эпопеей согласования с парткомом; состоялось аж два заседания, и лишь на последнем было получено согласие с перевесом в один голос», – вспоминает Зимин. Не зря он так боролся за кадры: «Впоследствии Каплун проявил и свои незаурядные предпринимательские таланты, которые, между прочим, не тождественны менеджерским, – очень точно подмечает Зимин. – Он оказался одним из немногих сотрудников многотысячного коллектива ТРИ (по-видимому, одним из трех), кто создал успешное, процветающее предприятие в области настоящих высоких технологий, развивающих, в том числе, и направления, начатые им еще в моем отделе».

Эпопеи бесчисленных согласований сопровождали не только прием на работу новых ученых, но и всю «инженерную» жизнь. Очередная эпопея для разработчиков возникала при согласовании документации на изделие между десятками заводов: «Ничего нельзя было изменить без согласования с целой цепочкой заказчиков». Цепочка документации, начиная с эскизного проекта, каждый месяц дополнялась техническим заданием и обрастала ворохом других документов. Они включали в себя «все методики испытаний: какие приборы, какой вид… какой провод куда воткнуть. Что посмотреть на приборе: если так, то хорошо, если не так, то плохо, ну и так далее. И вот так 15 лет. Все это должно было согласовываться с заказчиком. ТЗ, естественно, пишется. Вот твоя “железка”, а “железка”, между прочим, это полдома – 22 метра». В круговорот согласования втягивались сначала сотрудники отдела, встречавшиеся с младшим заказчиком, потом наставал черед встречи «старших» – заказчика и исполнителя. Вот как примерно они общались: «Слушай, ну что ты говоришь, такой бред. Ну, ты понимаешь, что это никому не нужная вещь, а сколько это стоит? Это же неделю надо биться! Деньги – не твоя забота! Кто их считает! Какие-то там придумали облетные комплексы: самолеты летают, летающие лаборатории никому не нужные. Хоть соревнование [устраивай], как кучу денег истратить!» Как вспоминает Айзин, Зимин любил такую фразу: «В условиях неограниченного финансирования можно сделать, в принципе, все». В один год мы как-то съели продукцию всей кабельной промышленности Советского Союза – десятки тысяч километров кабеля. Деньги выдавались любые. Правда, непонятно было, для чего».

Не сразу «железки», разрабатываемые в отделе Зимина, принимали громадные размеры, схожие с «пирамидой Брежнева». В середине 60-х годов отдел разрабатывал загадочные для простого человека «Е-змейки», предсерийное производство которых методом литья под давлением было налажено на Балашихинском литейном заводе. «Эти конструкции были приняты за основу антенных систем так и не построенной РЛС 5Н12Г (“Дон-Г”) – предтечи РЛС 5Н20 (“Дон-2Н”), – вспоминает Зимин. – Они вытеснили из проекта схемы на основе ребристых замедляющих структур, занимавших до этого не всегда оправданное монопольное положение в локаторах с антеннами частотного сканирования. Решение по этому поводу принимал сам Александр Минц, по представлению тогдашнего главного конструктора Романа Авраменко».

Модули фазированных антенных решеток (ФАР) – не кубики Рубика, создателя многочисленных головоломок, а секции фазированных решеток, из которых собирались, как из кубиков, большие антенные полотна. Разделив выходные сигналы модулей и затем суммировав их с разными весами, можно было формировать множество лучей локатора. «Демонстрация работающего модуля ФАР на конкурсной комиссии в 1970 году, – вспоминает Дмитрий Борисович, – стала одним из аргументов в пользу выбора варианта РЛС, предлагаемого РТИ».

Выбор «в пользу» РТИ означал на практике новый этап согласования. Даже после принятия постановления ЦК КПСС и Совмина СССР любой документ, как вспоминает Зимин, надо было согласовывать с заказчиком – ведь именно под него финансировался проект. Фактически в РТИ существовали три независимые системы согласований. Формально был директор, главный конструктор, но представитель заказчика ему не подчинялся. У него был свой контролер – режим, в лице сотрудника КГБ, который тоже обладал большой самостоятельностью. Для принятия любого решения исполнителю надо было идти к заказчику, ждать его неделями, месяцами. В итоге станцию делали лет пятнадцать, если не больше. За это время – от задумки до реализации – все стремительно устаревало. «Какая-то алогичная, нудная и бессмысленная, длившаяся годами процедура согласования бесконечных протоколов с заказчиком, который никогда не собирался брать опытный объект на обслуживание и эксплуатацию, – считает Зимин. – Кто-то один делает, а согласователей цепочка. И преодоление всех этих сложностей – начальник лаборатории, начальник отдела – до главного конструктора… бесконечные согласования».

Глосса об испытаниях

Испытания на объекте! Мы там годами толпимся! Годами! Подписать – пройти через заказчика. Как подписал протокол у заказчика – до бесконечности! Это меня изводило. Но было и очень много интересных вещей. На моей памяти сменилось три поколения заказчиков. Три поколения. Приходят другие люди – надо опять все объяснять, ликбез устраивать. Они, помимо всего прочего, боятся. Друг за друга прячутся.

Эта проблема согласований пронизывала всю российскую экономику, где все было закрыто, по образному выражению Зимина, «пыльным мешком секретности». «Я нашел бумагу, сколько мы отработали на овощных базах, на картошке – была астрономическая величина», – вспоминает он. В какой стране мира остепененные ученые, авторы толстых научных журналов, выполняли такую физическую работу? «Смешные вещи были – мы получали журналы, если там попадалась информация об образцах советской техники – почему-то эти страницы вырезали, – вспоминает Айзин. – Приходилось все время работать с чемоданом, с учетными тетрадями. Они вечно забывались. Нам запрещалось работать на отдельных листах. [А еще были] внезапные проверки из первого отдела». Зимин однажды случайно «прихватил» со стола секретные документы и отправился домой, вызвав переполох у секретных служб. Они «вычислили» его, нашли пропавшие документы, и в результате появился приказ такого содержания:

«Центральное научно-производственное объединение “Вымпел”»

Приказ

Для служебного пользования

экз. № 1

выписка из

4 февраля 1986 г.

о временной утрате документа

с грифом «Совершенно секретно»

Приказываю:

4. За халатность, проявленную в обращении с секретным документом, несанкционированный вывоз секретного материала за территорию предприятия начальнику отдела 114 РТИ Зимину Д. Б. объявить строгий выговор.

ВРИО ГЕНЕРАЛЬНОГО ДИРЕКТОРА

Д.И. КОСМАЧЕВ».

Строгий выговор был мягким наказанием по сравнению с обысками, учиняемыми вторым отделом. «Самое мерзкое из воспоминаний, – считает Зимин. – Каким-то чудом мой отдел избежал этого унижения. На подвергнутых этой процедуре было больно смотреть». Но другое унижение испытывал каждый, слыша слово «лаболатория». Именно так говорил начальник одного из секретных отделов РТИ, «с обликом, позволяющим без грима играть роль Шарикова. Безграмотное, злобное ничтожество с вечно озабоченным лицом, наделенное властью останавливать любые работы», – писал в своих воспоминаниях Зимин. Без визы этого начальника документ, подписанный даже директором института, не отправлялся во внешние инстанции. Фразу: «Захожу я, понимаешь, в одну лаболаторию…» – надо было непременно выслушивать с улыбкой на лице, иначе долгожданную подпись на документе получить было невозможно. «Визоносные» службы РТИ – редакционная, нормоконтроля, метрологическая – проверяли и контролировали всю деятельность разработчика. Кроме них в институте, как и на каждом почтовом ящике (п/я), находилась громоздкая проверяющая структура – представительство заказчика (ПЗ), то есть министерства обороны. По мнению Зимина, в подобных представительствах служила заметная часть офицерства; в РТИ они занимали целый этаж одного из корпусов. «Никакой технический документ, никакая схема, чертеж не являлся законным документом, если под ним не было согласующей подписи ПЗ, – вспоминал он. – При этом исчезало лицо, принимающее окончательное и обязательное решение. Утверждающая подпись директора – главного конструктора означала лишь право предъявления документа на согласование. Подобная схема гарантировала разработчика и изготовителей от провалов. Если несколько поколений заказчиков подписывали тебе каждый винтик – то куда вы, ребята, денетесь на заключительном этапе. Мы обречены на успех вне зависимости от потраченных денег и времени. В конечном итоге решение ЦК или Совмина будет выполнено!»

Стремление любой ценой оградить себя от ошибок приводило к тому, что ответственность за выполнение той или иной работы оказывалась «размытой». «Я подписывал многие документы, выпускаемые отделом, не глядя (не все, разумеется), – вспоминает Зимин, – зачем читать, править, когда после тебя будет еще десяток проверяющих. К тому же слишком вылизанный документ, к которому трудно придраться, обычно дольше и труднее согласовывался». Но с другой стороны, желание создать «систему с предельно оптимальными характеристиками» заставляло сотрудников отдела 114 прибегать к вороватым попыткам проводить эксперименты по вечерам, когда армия контролеров уходила домой. Еще надо было добиться права оставаться по вечерам, переносить часть работ в лаборатории вузов, с которыми у отдела были договоры. За работу на секретных объектах, как вспоминал Зимин, «платили “пыльные” + командировочные. Приличные деньги. Многие (не только из РТИ) готовы были там сидеть вечно». Не смущали сотрудников даже плохие бытовые условия. «Свою специфику имели советские сортиры, – смеялся Зимин. – В начале девяностых годов, когда в РТИ стали появляться первые американцы, их посещения этих заведений вызывали у них не только чувство облегчения, но и недоразумения и, возможно, лишние сомнения в эффективности советской военной радиоэлектроники. Что же касается объекта № 8, то мне запомнился многоочковый деревянный сарай (дерево в тех краях не растет; деревянная доска на Балхаше – это как мраморная плита в центральной России) с заботливой надписью на входе: “ВОИН! ПЕРЕД ВХОДОМ В ТУАЛЕТ ПЕРЕЛОЖИ ПРОПУСК В ГИМНАСТЕРКУ”».

Глосса о секретности

Подвал гражданской обороны РТИ… Все забито стеллажами, аппаратурой, безэховая камера из поглотителя; запашок после очередного залива подвала… Обстановка мрачная… Делегация (человек восемь) высокого начальства стоит вблизи камеры и слушает интеллигентные пояснения интеллигента Каплуна по поводу нового, высокоинтеллектуального метода измерений, позволяющего путем использования сверхширокополосных сигналов и цифровой обработки фильтровать искажающие результат отражения, отказаться от использования дорогостоящих экранированных и безэховых камер, выполнив при этом все режимные требования. (Почему подвал, что такое и зачем «режимные требования» – тема отдельной песни.) Пока Каплун докладывает, один из начальников – зам генерального директора ЦНПО «Вымпел» по науке Сычев – отзывает меня в сторону и спрашивает: «Слушай, а здесь не е…т?» Этот вопрос у высокого начальства оказался единственным.

Начальники из «Вымпела» появились в РТИ академика Минца не случайно: институт из научно-исследовательского превращали в военно-промышленное заведение. Исчерпав дипломатические средства, Минц пошел на крайнюю меру – подал в отставку, а ее взяли и приняли. Внешне все выглядело прилично. Минцу только что исполнилось 75 лет, и, как говорилось в приказе министерства, он «ушел на пенсию»[71]71
  Горелик Г. Путешествие в прошлое // Знание – сила: «ЗС» – оnline, № 11/02 // http://www.znanie-sila.ru/online/issue_1906.html.


[Закрыть]. На пенсию вместе с ним отправили старый РТИ – в рамках очередного советского «оргидиотизма» (выражение Зимина) заводские конструкторские бюро выделялись в отдельные предприятия.

Испытать этот оргидиотизм пришлось Зимину на собственной шкуре, получая выговоры один за другим. Однажды он приехал на серийный завод в одной майке, а получил в довесок к ней по приказанию начальника «Вымпела» В. Маркова телогрейку: его оставили на несколько месяцев, не выпускали с завода. Деталь – спиральный излучатель – четыре витка проволоки, никак не получалась нужного диаметра. «Завод раком стоит – нет на складе провода с таким диаметром! – вспоминает Зимин и поясняет причину остановки: на каком-то участке цеха рабочий тянул провод с катушки. И он его берет к ручке двери – его надо распрямить. Натягивает! (смеется). Меняется диаметр. Этого в техпроцессе нету! Никто не мог понять – отчего диаметр изменился!»

Глосса о советском руководителе

Главным инженером заводского КБ (ГКБ «Луч», п/я В-2489 – как только в памяти такое сохранилось!) был незабываемый Николай Чернухин. Хороший, доброжелательный дядька, большая часть произносимых которым слов (в особенности на его оперативках) были матерными. Это создавало некоторые неудобства ответственному представителю института (не путать с представителем отдела) Нине… (забыл фамилию). Будучи обязанной присутствовать на одной из оперативок, она несколько раз просила Чернухина пожалеть ее уши. Чернухин обещал, но его хватало лишь на несколько минут. Наконец Нина расплакалась, после чего удивленный Чернухин обратился к ней с доброжелательным вопросом: «Ну а ты-то чего ревешь? Я же не тебя на х… послал?»

Удивительно живучими оставались стереотипы. Директор завода казался Зимину идеалом директора: для него не было мелочей, он вникал в каждую деталь, казалось, не уходил с завода, казалось, без него завод остановится. Кажется, так оно и было. Представитель завода, начальник одного из отделов местного конструкторского бюро, активно «помогал» разработчикам, но, по словам Зимина, «бешеный южный темперамент и увлеченность работой сочетались у него с элементарной технической безграмотностью, хотя у него и была ученая степень кандидата технических наук, что было редкостью для серийного завода». О своих ежедневных открытиях и изобретениях он торопился оповестить всех, включая заказчика, который тут же прекращал приемку, «пока эти ученые не разберутся и не откорректируют документацию». Судьей в этом споре выступал заводской заказчик, который, по мнению Зимина, «в отличие от некоторых других, выполнял действительно необходимую функцию заводского ОТК (отдела технического контроля), другого практически не было».