Текст книги "Война моторов: Танковая дубина Сталина. 100 часов на жизнь (сборник)"

Я уже писал о том, что у меня вызывают сомнения некоторые высказывания М. Зефирова и Д. Дёгтева в отношении советской военной техники вообще и Т-34 в частности. Вот, например, что они пишут по поводу силовой установки Т-34: «для машины весом 25–26 т мощность (прим. автора: дизельного двигателя) 600–650 л. с. была излишней. К примеру, у немцев для средних танков Pz. IV, весивших 23,5 т, вполне хватало “Майбаха” мощностью 300 л. с. Танковые моторы в основном работают на пониженных оборотах, поэтому для них более важен объём цилиндров, нежели максимально возможная мощность, достигаемая на высоких оборотах. Установка слишком мощного движка приводила к перерасходу топлива, выбросу пламени через выхлопные трубы и быстрому выходу из строя. Поэтому на бензиновых двигателях BMW VI и дизелях В-2, ставившихся на “тридцатьчетвёрку”, приходилось устанавливать специальный ограничитель мощности. И, наоборот, для “Клима Ворошилова” весом 48–50 т мощности в 600–650 л. с. при работе на высоких оборотах было недостаточно. Таким образом, – делают вывод М. Зефиров и Д. Дёгтев, – как В-2 (прим. автора: советский танковый дизель), так и М-17Т (советская копия немецкого авиационного мотора BMW VI в танковом варианте) не годились ни для среднего, ни для тяжёлого танка, и использовать их приходилось только из-за неимения какой-либо альтернативы» («Всё для фронта?», с. 219).

В этой связи предлагаю вновь взглянуть на общую картину танкостроения в ходе Второй Мировой войны. На столь нравящемся М. Зефирову и Д. Дёгтеву среднем немецком танке Pz. IV (модификация F2 1941 года весом 23,6 тонны) действительно стоял карбюраторный двигатель «Майбах» HL 120TRM мощностью 300 л. с. Удельная мощность танка – 12,7 л. с. на тонну веса. У «маломощного» тяжёлого КВ-1 удельная мощность – 12,6: то есть практически такая же. У тяжёлого немецкого Pz. VIЕ «Тигр I» образца 1943 года удельная мощность – 12,3, а у «Королевского тигра» – вообще 10. И ничего: считались чуть ли не лучшими тяжёлыми танками того периода (я, правда, это мнение не разделяю). Удельная мощность американского тяжёлого танка М26 «Першинг» – 12,1 л. с./т, у самого тяжёлого английского – «Черчилля» – 9 л. с./т.

При выдаче техзадания на создание «Пантеры» удельная мощность планировалась на уровне 22 л. с./т («The Panther & Its Variants», с. 18). Этого показателя, как мы знаем, достичь не удалось. Через десять лет после окончания Второй Мировой уже упоминавшийся выше бывший германский генштабист Эйке Миддельдорф в книге «Русская кампания: тактика и вооружение» в отношении идеальных параметров средних танков будущего писал следующее: «В качестве стандартного образца вооружения танкового батальона и бронетанковых войск вообще можно принять средний танк весом 40 т с дизельным двигателем воздушного охлаждения, имеющим удельную мощность порядка 20 л. с. на тонну веса» (с. 78). Миддельдорф поясняет: «Опыт немецкой армии показывает, что следует отдать предпочтение манёвренности и подвижности танка, а также бронепробиваемости танковой пушки, нежели броневой защите» (там же).

А теперь про «излишнюю» мощность Т-34 и её ограничители. Так вот, удельная мощность Т-34-85 образца 1944 года – 15,4: такая же, как у последней модели немецкого танка «Пантера» – Pz. VG. У «тридцатьчетвёрок» образца 1941 года удельная мощность была на уровне 17,5; у американского «Шермана» М4А1 образца того же 1941 года – 12,2, а у лучшего английского танка Второй Мировой «Комет» – 17 л. с./т. Его предшественник – «крейсерский» танк «Кромвель VI» (тоже с подвеской «Кристи») – имел удельную мощность, равную 21,7 л. с./т веса.

На последние модели «пантер» и «тигров» ставили одинаковый двигатель – «Майбах» HL230 Р30 мощностью 700 «лошадей». На «Пантеру II» собирались поставить ещё более мощный «Майбах» мощностью 900 л. с. На британских «кромвелях» и «кометах» устанавливался «потомок» авиационного мотора RR «Мерлин» – бензиновый двигатель «Метеор» мощностью 608 л. с. На новейшие американские «шерманы» и «першинги» в 1945 году ставили опять же двигатели авиационного происхождения – Ford GAA и Ford GAF мощностью 507 «лошадей», что давало им удельную мощность 13,4 и 12,1 л. с./т соответственно. Ограничители ставили не только на дизельные двигатели Т-34: они устанавливались также на карбюраторные моторы «пантер», английских «крейсеров», американских средних и тяжёлых танков. И, как водится, экипажи часто перед боем эти ограничители снимали. Двигатель, конечно, – штука дорогая, но жизнь дороже: чем выше мощность мотора, тем выше скорость и манёвренность в бою и, соответственно, выше шансы выжить. Пока, кстати, ни в одних танкистских мемуарах я не встретил жалоб на «излишнюю» мощность двигателей тех или иных бронированных машин.

В общем, ваш покорный слуга так и не понял, почему М. Зефиров и Д. Дёгтев подвергли столь жёсткой критике за «ненужную» мощность именно советские двигатели М-17 и В-2. Не понял я и то, как, имея большую удельную мощность, чем все тяжёлые танки Второй Мировой (кроме «Пантеры»), маломощным оказался КВ-1 образца 1941 года. Признаюсь, у меня закрадывается подозрение, что «плохими» Т-34 и КВ в изложении указанных историков оказались бы в любом случае – вне зависимости от использованных модели мотора, пушки и пр. Наконец, не отвечает действительности и их утверждение о том, что дизель В-2 и «бумер» М-17Т устанавливались на советских танках якобы вынуждено – в отсутствие иных альтернатив. Авторитетный российский историк В. Котельников подсказывает, что в качестве силовой установки для советских тяжёлых танков мог использоваться как минимум ещё один движок – 850-сильный ГМ-34БТ выдающегося конструктора авиадвигателей А. А. Микулина. Именно этот мотор (который, разумеется, тоже имел авиационных «предков») применялся на опытных образцах тяжёлых танков Т-100 и СМК, а также самоходки СУ-100 («Russian Piston Aero Engines», с. 108). Указанные танки не поступили на вооружение не потому, что были плохие, а потому что КВ оказался ещё лучше – в том числе и из-за дизеля В-2К. Для справки: с мотором ГМ-34БТ танк КВ-1 имел бы удельную мощность, равную 17,9 л. с./т – то есть превысил бы уровень Т-34 образца 1941 года (17,5).

Не может не вызывать изумления и следующий уже упоминавшийся критический комментарий господ Зефирова и Дёгтева в отношении советских движков: «Танковые моторы в основном работают на пониженных оборотах, поэтому для них более важен объём цилиндров, нежели максимально возможная мощность, достигаемая на высоких оборотах». Предлагаю в этой связи взглянуть на Таблицу № 3, составленную в основном по информации, приведённой в Приложениях № 2, 6, 18а и 19 к книге Вальтера Шпильбергера «The Panther & Its Variants» (с. 235, 242, 265, 269, 275). Касательно моторов М-5 и М-17Т/Л я использовал показатели мощности и «сухого веса» из Таблицы № 10 работы В. Котельникова «Russian Piston Aero Engines» (с. 245), а также сканированные оригинальные инструкции по эксплуатации указанных движков из статьи «Танковый авиамотор М-17» Б. Н. Сухиненко.

Нетрудно заметить, что приведённый выше комментарий российских историков вполне справедлив, но относится не к советским моторам В-2 и М-17 (а заодно и М-5), а к… германским танковым двигателям Maybach HL 120, 210 и 230. При аналогичной (условно «авиационной») компоновке для всех приведённых в Таблице 3 движков – V-образные, жидкостного охлаждения, 12 цилиндров – германские моторы действительно имели гораздо меньший объём, чем советские М-5, В-2 и уж тем более М-17. В зависимости от модели, эта разница могла составлять 1,7–4 раза! И компенсировать это действительно пришлось увеличением числа оборотов в минуту – до 3000 для достижения максимальной мощности и 2500–2600 об./мин – для достижения мощности эксплутационной. В итоге число оборотов германских танковых моторов получилось как у «продвинутых» авиадвигателей той поры.

Несмотря на то что максимальное количество оборотов двигателей семейства В-2 оказалось сравнительно невысоким – 2000 в минуту, они, тем не менее, вполне достойно смотрелись в том, что касалось такого важнейшего показателя, как удельная (или специфическая) мощность: т. е. мощность на единицу веса мотора. Нетрудно убедиться, что в этом плане советские дизельные движки В-2 и В-2К практически не уступали бензиновым германским моторам. Совсем не «отсталыми» смотрятся и произошедшие от германского авиационного «бумера» BMW VI советские моторы М-17Т и М-17Л, а также вроде бы окончательно «устаревший» М-5 («Либерти»). Скажем, при значительно меньшем максимальном числе оборотов в минуту, бензиновый двигатель М-17Л имел специфическую мощность в два раза выше, чем бензиновый же немецкий Maybach HL 230, и практически такую же абсолютную максимальную мощность. В данном конкретном случае «секрет», по-видимому, заключался в том, что цилиндры советских моторов делались из алюминиевого сплава, а соответствующие компоненты германского движка – из «чугуния». Даже при сравнении очень близких аналогов – HL 210 Р45 (этот немецкий танковый двигатель имел алюминиевый блок цилиндров) и М-17Л, удельная мощность советского мотора составляла 1,18 л. с./кг против 0,68 у немецкого (разница – 42 %), обладавшего такой же максимальной мощностью – 650 л. с. Причина?.. Я не специалист, но могу предположить, что в данном случае как раз и мог сказываться гораздо меньший объём немецких моторов, предназначенных и для средних, и для тяжёлых танков.

Теперь коротко взглянем на информацию, касающуюся современных танков (данные приводятся согласно «Полной энциклопедии боевых танков и самоходных орудий» О. Дорошкевича). Немецкий «Леопард-2» весит 62,5 т, на нём установлен турбодизель мощностью 1500 л. с., удельная мощность – 24. Английский «Челенджер-2» весит 62,5 т, на нём установлен дизель мощностью 1200 л. с., удельная мощность – 19,2. На советский 46-тонный Т-80 ставилась газотурбинная установка мощностью 1250 л. с., удельная мощность – 27. Французский «Леклерк» весит 54,5 т, на нём применяется турбодизель мощностью 1500 л. с., удельная мощность – 27,5. Американский 62,5-тонный «Абрамс» был, по сути, «построен вокруг» своего многотопливного турбинного двигателя мощностью 1500 л. с., его удельная мощность – 24(на этот двигатель, между прочим, тоже ставят ограничитель). Одним словом, «излишняя» мощность двигателя «тридцатьчетвёрки» (на самом деле ничего «лишнего» в этом плане не наблюдалось) и тот факт, что он был дизельным, – это, с моей точки зрения, не недостаток, а напротив – наглядно продемонстрированная способность советских конструкторов того времени заглядывать в будущее. И, если Т-34 был столь сложен в управлении и требовал «виртуозности» от советских механиков-водителей, мне непонятно, каким образом его фрикционы не горели в условиях жаркой Африки спустя сорок пять лет после окончания Второй Мировой. Последнее могу засвидетельствовать лично: Т-34-85 советского производства я часто встречал во время службы офицером в воюющей Анголе в 1989–1991 годах, где они оказались после долгой службы в советской и кубинской армиях, но, тем не менее, вполне пригодились вооружённым силам этой африканской страны.

Отмечу также, что если М. Барятинский, М. Зефиров и Д. Дёгтев являются представителями «отрицательного» полюса мнений о Т-34, то образцы «положительного» полюса я, как мне кажется, не приводил. Мнения процитированных мною немецких и советских танкистов и экспертов абсолютно трезвые и взвешенные – то есть располагаются где-то «посередине». Никакой чрезмерной восторженности в их высказываниях на этот счёт я не нашёл. К тому же я не верю и в то, что солдат и офицеров элитных частей Вермахта и войск СС кто-то мог против их воли заставлять идти в бой на «недотанках», произведённых «недочеловеками». Когда немцы использовали бронированные машины (причём не только Т-34, но и Т-26, БТ и КВ – десятки соответствующих фотографий можно при желании найти в Интернете) и артиллерийские орудия, захваченные у Красной Армии, они делали это только потому, что их полностью устраивало соотношение между их несомненными преимуществами и столь же ясно видимыми недостатками. И если гауптштурмфюрер войск СС шёл в бой на Т-34 первых выпусков вместо Pz. IV «продвинутых» модификаций, то делал это исключительно потому, что даже «дефективный» советский танк как минимум ничем не уступал «конструктивно отработанному» немецкому. Надо учитывать, что при этом эсэсовский офицер не мог не знать о вполне реальной опасности быть подбитым своими же противотанковой артиллерией и авиацией. Не занимались бы тем же самым и финны, покупавшие у Германии захваченные советские «сотки» (Sotka – «утка» по-фински: силуэт Т-34 напоминал финнам силуэт сидящей на воде утки), и итальянцы, в чьих войсках, как оказалось, тоже попадались захваченные «тридцатьчетвёрки».

Часть 3
Июнь 1941 года: чья дубина больше?.

Всё познаётся в сравнении.

Общая численность боевых машин Красной Армии оставалась своего рода «табу» вплоть до развала СССР.

Начнём с выяснения общего количества бронетехники, имевшейся у СССР и Германии 22 июня 1941 года. Как мы помним, «История Второй Мировой войны» даёт лишь количество новейших КВ и Т-34 (1864 единиц), скромно умалчивая о всех остальных танках (т. 3, с. 384). Упорно молчали по этому поводу и все прочие доступные широкой читающей публике советские источники. Сегодня этот вопиющий пробел относительно легко устранить. Изданный ещё в советское время сборник «Канун и начало войны» сообщает, что с 1930 года по июнь 1941 года советская танковая промышленность произвела более 30 тыс. танков (с. 24) и Сталин в беседе с посланником американского президента Г. Гопкинсом в июле 1941 года говорил о 24 тысячах танков, имевшихся в распоряжении Красной Армии (c. 27). Тот же сборник подсказывает, что «перед Второй Мировой войной у нас имелось танков больше, чем у Германии, Италии, Японии, Англии, Франции и США, вместе взятых» (с. 29). Впрочем, можно было обойтись и без деликатных иносказаний: в сентябре 1939 года у «миролюбивого» Советского Союза танков было в два раза больше, чем во всём остальном мире. Эта ситуация мало изменилась и к 22 июня 1941 года.

В доказательство приведём сведения из работ современных историков. Р. Иринархов в книге «Красная Армия в 1941 году» пишет, что к началу войны в Красной Армии имелись 23 815 танков и 5242 бронеавтомобилей (с. 164). М. Барятинский на странице 6 книги «Танки СССР в бою. 1919–2009» приводит таблицу с численностью танкового парка СССР в разные годы. Из неё следует, что на 1 января 1941 года в Красной Армии числились 23 367 боевых машины. Если к этой цифре прибавить общий выпуск танков в первом полугодии 1941 года, равный 1800 штук (там же, с. 11), то выходит общая цифра в 25 167 танков. Если сделать поправку на машины, произведённые в последнюю неделю июня, то получится примерно 25 000 танков во всей Красной Армии «по Барятинскому». Существуют и иные мнения. Австрийский историк Хайнц Магенхаймер (Heinz Magenheimer) в статье «Стратегия Советского Союза: наступательная, оборонительная, превентивная?» оценивает общее число танков Красной Армии на 22 июня 1941 года в 24 500 машин (сборник «Правда Виктора Суворова-2», с. 114). В. Бешанов в книге «Кроваво-красная армия» указывает цифру в 25 886 танков (с. 138). Л. Лопуховский и Б. Кавалерчик, ссылаясь на весьма информативный «Статистический сборник № 1», утверждают, что на 1 июня 1941 года в РККА состояли на вооружении 23 078 танков и 2376 танкеток Т-27: итого 25 454 танков и танкеток («Июнь 1941. Запрограммированное поражение», с. 441). Они же, кстати, подсказывают, что за оставшиеся три недели до приграничных округов доехали ещё 206 новейших танков: 138 Т-34, 41 КВ и 27 Т-40 (там же, с. 442). Виктор Суворов на странице 172 книги «Святое дело» сообщает: «На 21 июня 1941 года Красная Армия имела 25 000 танков». Это вынуждена признать даже «Красная звезда» (номер за 29 мая 2001 года). Итак, разброс данных от 23 815 «по Иринархову» – до 25 886 «по Бешанову». Нетрудно заметить, что «золотая середина» – это около 25 000 танков всех типов, цифра, которую, кстати, озвучил и главный печатный орган Российской (а в недалёком прошлом Советской) армии – «Красная звезда». На эту общую цифру я, с вашего позволения, и буду ориентироваться в дальнейшем. Возможно, кто-то скажет, что часть этих машин числилась не в армии, а в войсках НКВД (в том же ведомстве, кстати, имелись также бомбардировочная авиация и гаубичные полки). Считаю, что это не имеет никакого значения: в конце концов, никому не приходит в голову считать отдельно немецкие танки, имевшиеся в Вермахте и войсках СС.

Хочу ещё раз подчеркнуть: указанная цифра в 25 000 танков не включает бронированные тягачи «Комсомолец», которых согласно С. Залоге и Д. Грандсену с 1937 по 1941 год в СССР было произведено 4401 единицу («Soviet Tanks and Combat Vehicles of World War Two», с. 103). Впрочем, немецкий историк Йохен Фоллерт (Jochen Vollert) утверждает, что упомянутая цифра – 4401 – отражает наличие «комсомольцев» в Красной Армии в январе 1941 года (20,5 % от всего количества специализированных тягачей). Всего же, по его информации, тягачей этого типа до войны было произведено 7780 единиц («Tyagatshi», с. 89). Так или иначе, эти машины, по сути, представляли собой танкетки, вооружённые пулемётом ДТ. Их обычно не учитывают при подсчётах советских бронированных машин накануне войны: возможно, это и правильно. Но можно ли тогда принимать во внимание тысячи доставшиеся Вермахту французских танкеток-тягачей «Рено» и сотни бронированных транспортёров Lorraine? Ведь эта бронетехника вообще ничем не вооружалась. Ф. Гальдер 27 июня 1941 года сделал следующую запись: «Вагнер (генерал-квартирмейстер) доложил о большом трофейном складе в Дубно (группа армий “Юг”): большое количество жидкого топлива и бензина, 42 210-мм мортиры, 65 пулемётов, 95 грузовых машин, 215 танков, 50 противотанковых пушек, 18 артиллерийских батарей» (т. 3, книга 1, с. 53). Сегодня я почти уверен в том, что упомянутые «215 танков» как раз и являлись тягачами «Комсомолец». Логика генерала Вагнера понятна: как ещё назвать бронированную гусеничную машину, вооружённую пулемётом?.. Ведь называли же (и до сих пор называют) «танками» немецкие «командирские» машины! Так или иначе, оставляя «комсомольцев» «за кадром», я всё же предлагаю о них не забывать. Тем более что сами немцы считали их боевыми машинами и часто использовали в этом качестве при охране коммуникаций.

Думаю, не помешает сделать примерную разбивку упомянутых 25 тысяч танков по типам: всё-таки хочется знать, чего так стеснялись товарищ Жуков и советские военные историки. Используя данные, взятые из разных источников (преимущественно из книги М. Барятинского «Танки Второй Мировой»), можно составить следующую приблизительную таблицу по составу советского танкового парка на 22 июня 1941 года.

В отношении БТ-2 и БТ-5 я указал не точные цифры наличия танков этих типов в Красной Армии на 22 июня (таковых в моих источниках не оказалось), а общие данные по количеству машин, выпущенных промышленностью за годы серийного производства («по Дорошкевичу»). Это я сделал, чтобы от общей численности танков БТ накануне войны, предоставленной М. Барятинским, прийти к минимально возможному наличию в Красной Армии более современных танков БТ-7. Как видим, из 7549 танков БТ в Красной Армии к началу войны минимум 4908 единиц (65 %) приходились на БТ-7 и БТ-7М.

Цифры по Т-34, КВ и Т-40 я привёл по книге Виктора Суворова «Святое дело» (с. 324). Он, в свою очередь, ссылается на уже упоминавшийся выше весьма информативный, но столь же редкий фолиант – «Боевой и численный состав Вооружённых сил СССР в период Великой Отечественной войны. Статистический сборник № 1 (22 июня 1941 года)», изданный чрезвычайно ограниченным тиражом в Москве в 1994 году (прим. автора: во время работы над данной монографией Сборника № 1 в моём распоряжении не имелось). Получается, что «каноническое» число советской историографии – 1864 единицы Т-34 и КВ – занижало реальное количество машин этих типов на 247 штук. Отметим также, что танки БТ-7М, выпускавшиеся с 1939 года, а также плавающие танки Т-40, принятые на вооружение 19 декабря 1939 года (вместе с Т-34 и КВ), трудно назвать «устаревшими». Между тем, этих машин, начисто «забытых» советскими мемуаристами и историографами при подсчётах танков «новых типов», на 21 июня 1941 года в Красной Армии имелось 1064 единицы.

Нетрудно прикинуть, что общее количество «поимённо» вошедших в список танков – 24 130 единиц. На что может приходиться разница примерно в 870 машин? Возможно, в число «прочих» (это, по сути, цифра-«затычка») могут входить устаревшие, но ещё не списанные советские танки Т-18 (МС-1) образца 1929 года, оснащённые перед войной 45-мм пушкой. Согласно книге М. Барятинского «Танки Второй Мировой», они принимали участие (и, как он пишет, «в ряде случаев не без успеха») в приграничных сражениях в Украине и в битве за Москву (с. 206). Возможно, в те же 870 «неопознанных» машин входят «экспроприированные» в ходе «освободительных походов» в Польшу и страны Прибалтики импортные танки (преимущественно английского, итальянского и французского производства).

Понятно, что в общее число – 25 000 танков – не вошли в полном составе и 2376 старых танкеток Т-27 (советский вариант английской Carden-Loyd Мк. VI), имевшихся в Красной Армии. Из Приложения № 3 видно, что на 25 октября 1940 года 14 танкеток этого типа числились в 3-й танковой дивизии 1-го мехкорпуса. Ещё 38 Т-27 состояли на вооружении 4-го мехкорпуса Киевского особого военного округа. Семь танкеток этого типа имелись в распоряжении 24-го мехкорпуса того же округа. Таким образом, я «пристроил» 59 единиц Т-27: гдеже остальные 2317 штук?.. Е. Дриг подсказывает, что в целях экономии моторесурса самых ценных машин (Т-28, Т-35, Т-34 и КВ) 800 танкеток этого типа были выделены для обучения механиков-водителей в батальонах средних и тяжёлых танков. Скорее всего, большинство Т-27 в штатной численности танковых частей и соединений просто не учитывалось: их считали чисто учебными машинами. По утверждению М. Барятинского («Танки Второй Мировой», с. 216), Т-27 активно использовались Красной Армией в начальный период войны и в качестве артиллерийских тягачей для противотанковой артиллерии (вместе с уже упоминавшимися «комсомольцами»). В таком случае какое-то их количество могло проходить по ведомостям артиллерийских частей. Невыясненное пока число Т-27 было передано воздушно-десантным войскам. Читатель может задать вопрос: а зачем мы вообще считаем всё это «барахло»?.. Я, разумеется, согласен, что танкетки Т-27 явно не отвечали требованиям времени (хотя в умелых руках вполне успешно применялись против немецкой пехоты). Вместе с тем совсем забывать о них не хочется – ведь при подсчётах бронетанковых «активов» Германии и её союзников советские военные историки не брезговали учитывать и ещё более древнее старьё.

Танкетки Т-27 сопровождают тяжёлый танк Т-35 на параде в Харькове. 7 ноября 1933 года (источник: https://coollib. com/b/393233/read)

Если брать по максимуму машины, вооружённые огнемётами, пулемётами и короткоствольными пушками КТ-28, то выходит, что 6049 танков (24 % от общего числа) из 25 000, имевшихся в распоряжении Красной Армии на 22 июня 1941 года, не имели возможности эффективно бороться с танками противника. Доля же «танкоубийц» составляла почти 19 000 (76 %) машин. Используя данный термин, я имею в виду танки с пушками калибра 37 мм и выше с длиной ствола, обеспечивавшей сравнительно высокую начальную скорость бронебойного снаряда – более 550 м/сек. Только такие орудия предоставляли возможность эффективного поражения бронетехники противника.

Теперь остановимся на общей численности германского танкового парка накануне начала операции «Барбаросса». Немецкие и чешские машины давно подсчитаны самими немцами: в частности, Мюллером-Гиллебрандтом. Ссылаясь на него, современный российский историк А. Лобанов приводит цифру в 5639 танков («Танковые войска Гитлера. Первая энциклопедия Панцерваффе», с. 504). Тот же показатель наличия бронетехники в Панцерваффе накануне войны уже много десятилетий используют и все остальные историки (включая и советских). Не видит причин не доверять этой цифре и ваш покорный слуга. Правда, «по-хорошему» к ним надо добавить ещё кое-что. Например, А. Лобанов напоминает о 50 единицах SLG33 (150-мм пехотных орудиях на шасси Pz. I и Pz. II) и 202 единицах САУ – истребителях танков, вооружённых 47-м чешской пушкой Pz. Jgr. I (там же, с. 329). Используя данные Мюллера-Гиллебрандта и А. Лобанова дадим следующую разбивку германского танкового парка по типам на июнь 1941 года:

Отметим, что из 5891 «панцеров» и САУ, имевшихся в распоряжении Вермахта, 2364 танка приходились на лёгкие машины, вооружённые огнемётами, пулемётами и 20-мм автоматическими пушками – то есть были фактически непригодны для использования против других танков. К той же категории относились 517 средних танков Pz. IV с короткоствольными 75-мм орудиями, а также 377 самоходок, вооружённых такими же «окурками», и 50 единиц 150-мм САУ непосредственной поддержки пехоты SLG33. Иными словами, 3308 единиц бронетехники (56 %), стоявшей на вооружении Вермахта в июне 1941 года, имели весьма ограниченные возможности для борьбы с танками (а тем более, с танками советскими). Напомню, что в советском танковом парке легковооружённые машины составляли 24 % (примерно 6000 единиц).

Несмотря на то что в приложении к своей книге (с. 329) А. Лобанов ссылается на Мюллера-Гиллебрандта, в тексте работы он даёт гораздо более высокий показатель наличия бронетехники в Вермахте и войсках СС на 22 июня 1941 года – 6276 танков и САУ. Поскольку уважаемый автор не объяснил, откуда взялась столь значительная разница – 385 боевых машин – я буду по-прежнему ориентироваться на цифру 5891.

Третий том советской «Истории Второй Мировой войны», изданный в 1974 году, в точности повторяет цифру Мюллера-Гиллебрандта – 5639 танков и штурмовых орудий, но маленькими буковками добавляет: «на 23 декабря 1940 г. трофейных танков, включая транспортёры для боеприпасов, имелось 4930 шт.» (с. 327). Последняя цифра, в свою очередь, взята из «Военного дневника» Ф. Гальдера (т. 2, с. 316). Казалось бы: силища какая! Вот повезло-то «герману»… Но давайте не будем торопиться и сначала попробуем разобраться, а что именно попало в руки немцев в ходе их собственных «освободительных походов». Прежде всего, отметим, что подавляющее большинство упомянутых бронированных машин (заметим, что далеко не все из них являлись собственно танками: общая цифра Гальдера включала и «транспортёры для боеприпасов» – то есть уже упоминавшиеся выше Lorraine 37/38L и танкетки «Рено») – это трофеи, захваченные во Франции. К ним относились как французские танки, так и британские машины, брошенные во время спешной эвакуации. В гораздо меньшей степени в общем числе трофеев представлена бронетехника других оккупированных стран – Польши, Бельгии и Голландии. В 1941 году в руки немцев также могли попасть несколько десятков танков Югославии, Греции и Великобритании, потерянные в Северной Африке и на Балканах. В отношении французских танков М. Барятинский подсказывает, что «к маю 1940 года французская армия располагала 2637 танками новых типов» («Танки Второй Мировой», с. 361). В их числе:

«Кроме того, – продолжает М. Барятинский, – в парках хранилось до 2000 старых боевых машин FT-17/18 (из них 800 боеспособных) и шесть тяжёлых 2С» (там же). Далее он добавляет: «Назвать точную цифру французских потерь не представляется возможным. Её нет даже в немецких источниках, как нет и точной цифры трофеев, захваченных немцами. Речь может идти примерно о 2 тыс. французских танков всех типов, в той или иной степени использовавшихся немцами» (там же).

Правда, при дальнейшем прочтении его книги выясняется, что кое-какая информация на этот счёт всё же имеется. Так, М. Барятинский добавляет, что «в результате кампании 1940 г. во Франции немцы захватили 704 танка “Рено” FT, из них только 500 – в работоспособном состоянии» (с. 364). Это – те самые «всеобщие дедушки» всех современных танков, которые были произведены ещё во время Первой Мировой войны. Они использовались для подготовки механиков-водителей и охраны аэродромов. Имеется в упомянутой книге М. Барятинского информация и в отношении лёгких танков R35: таковых в руки Вермахта попало порядка 800 единиц (там же, с. 383). Использовались они либо для обучения танкистов, либо в качестве шасси для самоходок. Встречаются фотографии, на которых видно, что эти (и другие лёгкие трофейные) танки использовались и в качестве самолётных тягачей на аэродромах. На странице 388 своей книги М. Барятинский сообщает, что немцам достались около 600 лёгких танков H35 и Н39. Они весьма ограниченно применялись на Восточном фронте и более широко – для борьбы с партизанами в Югославии. Около 90 лёгких танков FCM36 использовались немцами в качестве шасси для самоходных орудий.

В руки немцев попало не менее 2662 французских боевых машин, из которых лишь около 500 стали танками «первой линии», а ещё 1500 были либо переоборудованы в самоходки, оснащённые чешскими, немецкими и советскими орудиями, либо применялись в качестве артиллерийских тягачей или использовались для охраны коммуникаций и аэродромов (отпугивали партизан и парашютистов).

Особый интерес представляет судьба самых «продвинутых» французский танков – средних S35 «Сомуа». 297 штук машин этого типа, доставшихся немцам, были несколько модернизированы (в частности, в их башни таки врезали люк) и применялись Вермахтом для борьбы с партизанами, оснащения бронепоездов, а также на Восточном фронте (там же, с. 397). Активно использовали немцы и знаменитый «колоссус» – «непробиваемый» Char B1bis. После победы над Францией они вернули в строй 161 танк этого типа, которые применялись со своим штатным вооружением, а также переоборудовались в самоходки, оснащённые 105-мм гаубицей, или превращались в огнемётные машины (60 штук). Последние применялись особенно широко, в том числе и на Восточном фронте (там же, с. 408). Некоторое количество трофейных танков и танкеток было продано союзникам Германии. При этом особенно неравнодушными к французским трофеям оказались румыны. Сами немцы доставшееся им «французское наследство» оценивали невысоко. Вот что писал по этому поводу Г. Гудериан: «материальную часть вновь сформированных по приказу Гитлера дивизий составляли главным образом французские машины. Эта материальная часть никоим образом не отвечала требованиям войны в Восточной Европе» («Воспоминания солдата», с. 193).