Текст книги "Субъект. Часть первая"

Глава 16. Просветление

– Я сплю? – слабым голосом спросил друг, сидя посреди разбросанных мною вещей в его же комнате, к которым я, впрочем, даже и не притрагивался.

Он сидел в боязливой позе, робко зажав кулаки промеж колен, смотрел остановившимися глазами перед собой, оглушенный моим откровением настолько, что поначалу даже отказывался его воспринимать.

Он упрямо мотал головой, отказываясь смотреть на раз за разом как будто по своей воле падающие вещи, он игнорировал книги, что самостоятельно выдавливались из плотно сжимающих тисков стоящих по соседству фолиантов. В конце концов, он отвернулся от ртутного термометра, который буквально у его носа воспарил прямо с моей ладони, а заполняющая его ртуть, без видимых на то причин, спряталась за отметкой в тридцать четыре градуса.

А что до моей попытки передать весь необъятный по меркам ощущений мир, который открывался передо мной благодаря алиеноцепции, то здесь друг и вовсе рассмеялся, посчитав, что это просто какая-то выдуманная шутка.

– Это не может быть правдой, – упорно повторял он, улыбаясь. Но по мере углубления в детали, которые, ко всему прочему, подкреплялись моей малообъяснимой осведомленностью о местоположении вещей в его квартире, включая те, о которых он и сам не знал или напрочь забыл об их существовании, как, например, о флэш-накопителе, затерявшимся под ковром, его улыбка меркла все сильнее, все меньше находя в себе пищу для сопротивления.

– Если это действительно так, то я ума не приложу, почему ты еще здесь, а не где-нибудь за стеной, отделяющей тебя от женской раздевалки, – наконец, как бы сдавшись, вяло отшутился друг.

Я плотоядно ухмыльнулся.

– То, что я вижу, доставляет скорее информативное удовлетворение, нежели эстетическое.

– Ага, – он на секунду задумался, – зато представь, какая эстетика начнется, если ты будешь вовремя считывать ту самую женскую мысль, которую мы, парни, извечно упускаем из виду. Я представляю, какое там будет информативное удовлетворение, – завистливо вздохнул друг.

– Нет, я не умею читать мысли.

– Ты же говорил, что внушил охраннику какие-то там мысли, – возразил друг, – значит, логично предположить, что ты можешь их в принципе прочесть.

– Ты не так понял, – я повел по комнате взглядом, – как бы тебе объяснить… Вот, что это?

– Э-э… – глядя на мой палец, указывающий на некое сооружение из микросхем на полке, друг потер лоб. – Чёрт! Забыл название…

– А для чего оно?

Он напрягся, будто пытаясь подобрать слова, но тут же извиняюще развел руками.

– Не знаю как сказать… Что-то голова не варит сегодня…

– Ты издеваешься? – воскликнул я. Друг подрабатывал ремонтом компьютерной техники на дому. – Это же твоя работа!.. А, ладно… Вот, например! – я кивнул на клавиатуру от стационарного компьютера.

Он непонимающе смотрел.

– Эти клавиши все равно что ниточки, к которым у меня есть доступ и которые я могу дергать, чтобы в его мозгах, – я указал на экран монитора, – что-то появлялось.

– Ну так и в чем проблема?

– Проблема в том, что мне неведом язык программирования. И потому я не могу ввести ни одну осмысленную команду на клавиатуре, которая бы заставила твой компьютер перейти в другой режим, вынудить его охладиться или разогнаться или форматировать данные с жесткого диска. Я не знаю никаких команд. Я уж молчу про то, что в данном сравнении язык программирования у каждого индивидуален.

– Да уж, – поник друг, – какая-то бесполезная сторона умений, выходит. Но ведь хоть что-то ты же можешь сделать с мозгом?

– Да, я могу сделать это, – наклонившись к задней панели его системного блока, я выдернул шнур от клавиатуры.

– Беспредел, – тихо ужаснулся друг, – выходит, теперь ты очень опасный человек. До сих пор не могу поверить, что ты убил того парня. Скажи хоть, что это вышло у тебя случайно.

– Нет, – холодно отрезал я, – не случайно. Его никто не просил толкать меня плечом.

– Мог бы и сказать мне, что случайно, – поежился он, – а то мне теперь как-то неуютно. Меня-то ты, надеюсь, не убьешь?

– Только если ты не будешь снова мне рассказывать про свою подругу, – фыркнул я.

Он помрачнел.

– Кстати, я должен сейчас ей позвонить, а то она опять… с самого утра истерики устраивает…

– Только не это, – простонал я.

– …ищет повод для скандала. Пожалуйста, выйди из комнаты минут на десять… или давай я выйду? Я быстро с ней поговорю, а то она ведь не уймется, ты же знаешь, – нервно попросил он, многозначительно косясь на телефон, что в который раз сотрясся от чьей-то гневной смс. – Прости! – быстро добавил он, перед тем как захлопнуть за собой дверь.

Я раздраженно рухнул на диван напротив телевизора. Тот был включен отошедшим на кухню отцом моего друга, и по нему шли новости недели. В обычной ситуации я бы не раздумывая выключил его в ту же секунду, ведь мой любимый канал теперь был алиеноцептивный, но в этот раз, влекомый зовом любопытства, сделал громче.

Я допускал абсурдную и довольно-таки нескромную мысль, что в этот раз в новостях непременно упомянут обо мне. Ведь субъективно, меня буквально распирало от пережитых впечатлений и событий последних дней и на фоне них всё то, что сейчас говорили в новостях, было чем-то невероятно скучным, рутинным, незапоминающимся, никак не соответствующим рубрике «Новости недели».

«Тело мужчины нашли сегодня в лесополосе возле восточной автострады, по словам очевидцев, накануне его видели рядом с…», – бесстрастно тараторила диктор, и я еле сдерживался от корч, своевременно самому себе напоминая причину, по которой вынужден все это слушать. Все равно мне надо эти десять минут чем-нибудь заняться, – напомнил я себе.

«…новости из медицины. Оттаивает листва, а вместе с ней и популяция клещей – опасных для жизни насекомых. Энцефалит приобрел более агрессивную форму распространения. Просьба соблюдать меры предосторожности гражданам, живущим рядом с лесом. Вакцинацию от клещевого энцефалита не стоит откладывать тем, кто часто находится в местах с густой растительностью…»

«…молодая женщина, готовая пойти на все ради аферы, пришла в гинекологический центр с жалобами на возникновение незапланированной беременности, о предшествующих факторах развития которой она не помнит, но уверенно подозревает вмешательство со стороны своего начальника, который, по ее словам, давно на нее поглядывал. Посредством экспертизы суд установил несоответствие генетического материала и отказал ей в выплате алиментов…»

«…в скором времени ожидаются новые вспышки на солнце… магнитные бури третьего уровня по пятибалльной шкале…»

«…радостная новость для астрологов и профессиональных фотографов. В нашей солнечной системе обнаружен астероид, который по предварительным расчетам пролетит мимо Земли уже двадцать шестого октября на расстоянии всего лишь миллион двести километров, что даст возможность увидеть его на небе невооруженным глазом. Далее астрологический прогноз сразу после короткой рекламы…».

Я недовольно вырубил телевизор. Надо было это сделать сразу. Пришлось выслушивать весь этот бред, дабы убедиться, что меня там не упомянут. Жаль, конечно, что мои способности не позволяют смотреть в будущее… Так бы эти десять минут прошли куда плодотворней…

Внезапно в носу кольнуло резким запахом. Тем самым ароматом ядовитой свежести, заставшим меня врасплох накануне эпилептического припадка. По словам нейрохирурга, это всего лишь приобретенный обонятельный дефект. Субъективное переживание, доступное лишь одному моему носу. Но это переживание было настолько живым, отчетливым, что казалось, будто хлором пропах весь свет. А что если это не глюк?

Я внимательнее дернул носом. Мне показалось, что веяние хлора доносится из приоткрытой дверцы шкафа. Подойдя к нему и принюхавшись, я не заметил никакой разницы, пахло все так же интенсивно, но не сильнее. Значит, все-таки галлюцинация…

– Ты же говорила мне сегодня не приходить! Как это не говорила?! Нет, я понял все буквально!.. – послышались яростные восклицания друга за дверью. Энцефалограмма его мозга, наблюдаемая мною через бетонную стену и его череп в режиме реального времени, стала захлебываться от чрезмерной активности сразу в нескольких отделах. Я, конечно, не был нейрофизиологом, но казалось очевидным возникновение неконтролируемой вспышки гнева в ближайшие несколько секунд.

– Ты себя вообще слышишь?! Что это значит?! Больше не приходить?!

Я увидел, как его фигура, свирепо размахнувшись, швырнула в стену телефон. Еле успев среагировать, я целиком подавил всю кинетическую энергию, которую он придал ни в чем неповинному устройству, и оно замерло возле самой стены. Я зашел в комнату, и друг перевел на меня свой дикий взгляд. Телефон поплыл к нему обратно.

– Думаю, тебе он все же еще пригодится, – спокойно произнес я.

– Ты подслушивал наш разговор? – рыкнул он, резким движением перехватив парящее устройство.

– Боюсь, его слышали даже соседи.

Друг разразился руганью и бесконечными вопросами, адресованным то ли мне, то ли всему женскому населению планеты. Он бешено негодовал на тему их иррационального подхода к взаимоотношениям, причитал о том, как нам, бедным и лишенным телепатических сил мужчинам, приходится все это терпеть. Мне же ничего не оставалось, кроме как выслушать его, как и во все прошлые разы, чтобы затем, как и всегда, задать один и тот же веский вопрос: «А зачем ты с ней, зачем ты это терпишь?», на что он, как и обычно, заявил, что, в целом, ему с ней очень даже хорошо, если не брать во внимание все эти недопонимания и обиды. И вообще, все дело в чувствах.

– Это всего лишь привязанность, – отмахнулся я. Но внутри меня все равно что-то предательски сжалось. Я старался не вспоминать о своей неразделенной… о своих несостоявшихся надеждах на Марту. Как будто мне больше не о чем было сейчас подумать…

– Это нечто большее, тебе не понять, – огрызнулся друг, явно намекнув на краткосрочность всех моих былых похождений.

– Под чем-то большим ты подразумеваешь свою дофаминовую кабалу?

– Нет, высшую ценность в жизни. И она стоит выше твоих химических реакций.

– Да брось, – я заложил руки за спину. – Наш мозг не ищет то, что общепризнанно представляет собой ценность. Он ищет то, что его, конкретно его, стимулирует. В твоем случае эта девушка стала неотъемлемой частью твоего дофаминового обмена. Стремление к ней твой мозг поощряет удовольствием, а отдаление же, пусть и предпринятое из рациональных побуждений, наказывает ломкой. Как бы вы ни ссорились, сколько бы вы ни хлопали друг перед другом дверью, чтобы, наконец, вернуться к свободной и независимой жизни, дофаминовый голод рано или поздно выплюнет вас из лона самодостаточности обратно. Один из вас притащится – если понадобится, то на коленях – к другому, подавив в себе противоборствующую, но все же в меньшей мере стимулирующую активность в отделах, отвечающих за гордость, самоуважение или за смоделированную перспективу дальнейших планов, которые не терпят тянущих на дно людей. И это не твой выбор. Выбор давно сделан за тебя, и за него голосовали две соперничающих фракции нейронов. Как и всегда, победило большинство. Вся твоя система поощрения перестроилась целиком, настроив свои каналы для подпитки на её присутствие. Пока в твой мозг поступают сигналы от самых разных органов чувств, сигнализирующих об её присутствии, ты чувствуешь комфорт и благополучие. Но от пресыщения вскоре ты начинаешь все воспринимать как данность и здравомыслие, прокашляв свое горло, на котором ослабла хватка твоей слепой любви, начинает громко кричать, возмущаться стесняющим положением вещей, оно начинает указывать на действительно ненужные вещи в твоей жизни. Оно предлагает план. Оно буквально дразнит тебя абстрактными возможностями, которые перед тобой откроются, если ты, наконец-таки, бросишь ее и в корне изменишь свою личную жизнь. Ты начинаешь раздражаться на мелочи, чувствовать дискомфорт в ее присутствии, внутри тебя от возмущения высекается целый сноп искр, одна из которых таки разожжет между вами очередной скандал, в результате которого вы разойдетесь, чтобы потом, под рев проголодавшегося чудища из подсознания, снова сойтись вновь. Разве не так?

Он пожевал губами, но так и не нашел, что мне ответить.

– Ты наркоман, мой друг, – похлопав его по плечу, снисходительно произнес я.

– Вот только с тупым кайфом от наркоты это сравнивать не надо, ладно? – взвился он.

– Кажется, ты так и не понял, что я имел в виду, – грустно произнес я. – Один и тот же отдел мозга имеет прямое отношение как к наркотической зависимости, так и к влюбленности. Даже материнская забота, этот, якобы, святой зов, – всего лишь погоня мозга матери за сильным поощрением, – друг сморщился от подобного кощунства, – так что, как бы это парадоксально ни звучало, но проявление заботы о своих детях – эгоизм. Хотят дети заботы или нет, она все равно будет, потому что так хочет мать, она получает от этого удовлетворение, еще и утверждая при этом, что это только ради их же блага. Ведь она думает о них. Да, думает. Но думала бы, если бы сама при этом стимуляций никаких не получала?..

– Возможно, ты и прав, – неуверенно промямлил друг, – но я не хочу видеть мир в подобном свете. Каково это осознавать, что ты всего лишь марионетка своих инстинктов?

– Лично мне знания не мешают, – оптимистически подметил я, – живем то мы ради ощущений. Ну и пусть это всего лишь приманка. Зато какая сладкая на вкус…

– Не сказал бы, что ради этих ощущений можно жить, – кисло напомнил друг, кивнув в сторону своего телефона.

– Приманки надо еще уметь выбирать… Ну а так, вся твоя душевная проблема представляет собой всего лишь неверно выстроившиеся нейронные сплетения, в чью обязанность входит поощрять. Наверняка в Айсберге могли бы уже придумать решение этой проблемы. Они ведь уже научились прививать примитивные навыки и подавлять эмоции, – рассуждал я, уставившись затуманившимся взглядом в окно. В небе начинали провисать перенасыщенные влагой тучи, на улице проступала неестественная, желтоватого оттенка тьма. Ветер исчез, пропали звуки птиц, замерли в дурном предчувствии едва прорезавшиеся ростки листьев на деревьях.

– Подумать страшно, – промолвил я, продолжая свою мысль, – насколько бы изменился мир, если бы люди научились сознательно избавляться от любовных, да и вообще любых переживаний. Было бы это концом или же, наоборот – началом? Подчинить себе то, чем нас, словно козла морковкой, направляли. Ведь вся наша жизнь – это метания от одного ощущения к другому. А получив прямой доступ к ощущениям, которые были единственным, что заставляло нас работать на инстинкты, мы ведь перестанем вообще что-либо делать для них. Мы объявим им войну. Это будет рассветом внутренней свободы и, в то же время, закатом человечества как вида…

Но есть ли смысл этого бояться, если сохранение нашего вида все же не в наших интересах? Возьмем, да перестанем размножаться… Ведь это представляет собой интерес лишь для инстинктов, говорящих через нас, отобравших наше право голоса и право выбора – смириться и выбыть из этой безумной гонки с передачей генетической эстафеты…

– По-моему, наркоман не я, а кое-кто другой, – осторожно откликнулся друг. Я перевел на него взгляд и азартно улыбнулся.

– А хочешь, я заставлю тебя прямо сейчас, на пустом месте, испытать те самые чувства, которые обычно охватывают тебя при встрече с ней? Даже не просто при встрече, а при долгожданной встрече. Как после долгой ссоры или разлуки.

– Как?

Я многозначительно постучал пальцем по своему виску.

– Нет! Ты думаешь, я доверю тебе свои мозги после твоих рассказов?

– А ты думаешь, я буду спрашивать? – сощурился я.

– Вот только попробуй, – процедил друг, сжимая свой кулак.

– Спокойно! – одернул его я, – думаешь, будучи несведущим, полез бы? Я ведь знаю, о каком отделе идет речь.

Прямо над миндалевидным телом мозга ютилось прилежащее ядро – важная часть дофаминергической системы. Проще говоря, центр удовольствий. О нем нам так любила напоминать лектор, когда речь заходила о тех или иных человеческих мотивах. Заветный сейф с наградой, что открывается только за определенные заслуги, о которых его казначея оповещают сенсомоторные сигналы, предварительно прошедшие через лабиринт усвоенных по жизни принципов, а также через ту самую нервную сеть, в сплетениях которой закодирована цель, и образ, и замысел того, к чему должен стремиться данный индивидуум. И только после одобрения совершенных действий, отчет о которых в виде каскада импульсов пронесся по нейронным сетям, приоткрывается сокровенная дверца сейфа, а оттуда брызжет яркий-яркий свет…Точнее, тщательно отмеренная доза дофамина, этот бесстрастный рой молекул, воспринимаемый нашим самовосхваляющимся мозгом как снизошедшую на него из кущ небесных благодать.

К слову, фантазии о небесах и о прочих окрыляющих понятиях возникли в нем именно благодаря нему – ей, пьянящей силе эйфории, которая в попытках объяснить саму себя активизирует почти всю кору полушарий. Человек выходит за рамки прежнего себя. Но самое главное – это, конечно же, неубиваемое ликование, обуревающее его в этот момент, которое невозможно пошатнуть, нельзя ничем спугнуть. В таком состоянии человека не смутит даже известие о надвигающейся смерти, он воспримет это чуть ли не с восторгом, впрочем, как и любую новость – в высшей степени неадекватно.

Разумеется, речь идет о тех моментах, в которых вознаграждение вызвано искусственным путем, ведь в действительности доступ к этому сейфу весьма и весьма ограничен. Ведь кто-то же должен в трезвом виде управлять мозгом, этой навороченной машиной. Существует множество предохранительных систем, резко откликающихся на избыточный уровень одурманивающего дофамина, целый комплекс фильтров, отсеивающих излишек сигнальных импульсов, что вызывают его выброс. Саморегулирование, иными словами, дисциплина в этой желеобразной субстанции всегда стояла превыше всего. Но ровно до тех пор, пока эта субстанция сама же себя и не взломала, найдя способ стимулировать себя, проносясь мимо собственных запретов. Наркотики. И стимуляция током.

– И вот, собственно, второй способ мне с некоторых пор подвластен, – планомерно подведя к итогу, объяснил я, – и с помощью него я деполяризую все нейроны, что образуют твое прилежащее ядро, и будет тебе счастье здесь и сейчас.

– Так понимаю, отказать я не могу? – беспомощным голосом спросил друг.

Уже почти нависнув над его головой, я коротко мотнул своей.

– Расслабься, – с легким нетерпением потребовал я.

Мои глаза уже шарили в глубинных структурах его мозга, пытаясь найти эту горошину. Даже меньше, чем горошину. Не больше подсолнухового семени. Но мозг в этом месте мне казался однородным. Я закусил губу.

– А давай сыграем пару партий, – неожиданно предложил я, кивнув в сторону его компьютера. Друг непонимающе поднял на меня взгляд. – И заодно сходим в магазин, накупим чипсов. Пока дождь не начался.

– Давай, – его удивление быстро сменила еле заметная, довольная улыбка, но что самое главное, я четко отследил вспыхнувшую активность в этом крохотном отделе его мозга.

– Нашел, – коротко отрапортовал я и тут же вызвал в той зоне крепкий потенциал действия.

Лицо друга замерло, его рот с глуповатой сосредоточенностью приоткрылся. Зрачки стали неестественно большими.

– Ну как? – нетерпеливо спросил я.

– Обожаю! Обожаю на нее смотреть!.. – будто опомнившись, встрепенулся он, лицо тут же расплылось в ненормальной улыбке.

– На кого?

– На нее! – он посмотрел на меня так, будто я не понимал чего-то очевидного.

– Так возьми, да посмотри…

Он взвился со стула, но нелепо запнулся об кабель и растянулся на ковре. Я вскочил с места, чтобы его поднять, но тут он начал остервенело кататься по полу, ухая при этом, как раненая сова, задевая углы мебели и опрокидывая стулья с наброшенной на них одеждой. Я в смятении завис, не зная, с какой стороны к нему подобраться.

Наконец, он врезался головой в старый, наполовину демонтированный блок питания от компьютера, ойкнул и, ухватившись руками за ушибленный висок, остался лежать на лопатках. Я склонился над ним, вглядываясь в глаза. Они были стеклянные. Даже не так. Они сосредоточенно следили за чем-то находящимся вне комнаты. Вне этой реальности. Тут его огромные зрачки нашарили обеспокоенно вглядывающееся в них лицо.

– Ты чего это?.. Это ж не ты, будь собой, – расхохотался он. Его передернуло, он еще раз, сдавленно ухнув, крутанулся вбок, зажевав своим телом кусок скатерти со стола, рукой за которую он непроизвольно ухватился чуть ранее. Посыпались вещи. Я придержал монитор, а под моим взглядом завис стакан с наполовину вылившейся из него газировкой, тут же стекшейся в него обратно, однако среагировать на его детское фото в рамке я не успел. Звук разбившегося стекла заставил друга вздрогнуть всем телом. Я нагнулся, чтобы собрать стекло, но он ухватил меня за штанину. На мой вопросительный взгляд он прикрыл веки и отрицательно качнул головой.

– Оставь здесь все как есть, – полушепотом произнес друг, – так и должно быть… жлно… мне!.. Я вижу!

– Что видишь?

– Тебя, – его челюсть отпала, – твоими глазами… как в зеркале… Вот, опять!..

С неожиданным проворством он вскочил на ноги.

– Я так давно ждал этой погоды, – горячо пояснил он, энергично встряхнув кулаками вверх и затрясши ими так, как мог бы только потерпевший кораблекрушение на необитаемом острове искренне возрадоваться приближающейся подмоге на горизонте, – и я знаю, о чем ты думаешь!

Я недоверчиво сдвинул брови.

– О чем же?

– О том, что не могу знать, о чем ты думаешь, – он рассмеялся как-то немного по-злодейски. Затем подскочил к окну, высунулся чуть ли не наполовину и…

– Я знаю, о чем вы думаете! – раскатисто и даже немного угрожающе проревел друг. Я схватил его за плечо и повлек обратно в комнату.

– Успокойся! Скажи мне лучше, что ты чувствуешь?

– Я чувствую всё! А ты пришел… ко мне… пришел, – залепетал он, рожая некое открытие, – чтобы…

– Так, – подначил его я, кивком поощряя продолжать. Краем всевидящего ока заметил идущего к нам в комнату отца и второпях опрокинул на кухне часть посуды. Шаги замерли. Чертыхнувшись, отец пошел обратно. – Я пришел, чтобы?.. Ну?..

– …чтобы я… ты пришел, чтобы я… был здесь… а ты… а ты опять это зеркало…гм, – отрешенно задумался он, – ну да, ну да… Мне нужно на нее посмотреть! – вспомнил он, но вновь осекся, наяву охваченный некой мыслью. На его глазах выступили слезы. По-настоящему. Это были неподдельные, искренние слезы. Через некоторое время он угомонился, утерся рукавом и уже более остепененным взглядом стал осматриваться вокруг себя.

– Это было круто, – тихо произнес он, – но мучительно. Сначала будто ослеп. А потом понял, что страстно жду. Но в то же время не знал, чего именно жду. Не знал, что нужно. Терялся. Трясло от тяги к действию. Такой мощный прилив сил. Драйв. И никакой возможности использовать их, направить. Чувствовал себя дергающимся из стороны в сторону мотыльком, что сгорает в огне бессмысленности своих деяний. Это беспокойное страдание, но сладкое…

– Значит, это не совсем то, что ты испытываешь в объятиях своей девушки? – нахмурившись, спросил я.

Он энергично замотал головой.

– Не-е, это другое. Это невозможно ни с чем сравнить. Не знаю, можно ли это назвать счастьем, ведь счастье безмятежно, текуче, как речка, понимаешь, да?.. оно как бы течет сквозь пальцы, его не схватить… А это ощущение болезненно своей необъяснимостью… Оно как кожный зуд, который всласть чешешь… и чешешь… Все нервы будто горели и стягивались от нетерпения, в истоме ожидания… ожидания… – замявшись, он поелозил пальцами друг о друга, пытаясь придать этому формулировку, но в итоге махнул рукой.

– Ожидания чуда? – закончил я.

– Да. И вот, когда это ушло, ты понимаешь, что это и было чудом. И от этого тоскливее вдвойне, – сумрачно подытожил друг.

Мы помолчали, каждый думая о своем.

– А еще, под конец, меня захватила одна мысль… странная, – мрачно ухмыльнулся друг.

Я с интересом поднял на него взгляд.

– На какой-то момент мне показалось, что нашими действиями кто-то управляет свыше. Не всегда, конечно, нет. Но иногда он толкает нас на глупые поступки ради розжига нелепых, но крайне эпичных ситуаций, на которые было бы интересно поглядеть со стороны…

– Где-то я уже это слышал, – скептически буркнул я.

– Именно что со стороны, – продолжал друг, – но никак не на своей шкуре. Нет, ну согласись же, что порой мы ни с того ни с сего совершаем нечто совершенно не свойственное нам. Вот кто тебя просил убивать того парня? И меня соглашаться на эту… карусель? В общем, нечто такое, что в итоге служит началом какой-нибудь интрижки. Знаешь же, как это бывает? Все самые интересные истории из жизни начинаются с фразы «сам не знаю, что на меня тогда нашло». Так вот представь, что всем этим кто-то заправляет. Играет нами, как мы когда-то играли на ковре с солдатиками.

Он осекся и, медленно посмотрев по сторонам, добавил:

– Даже вот сейчас он сидит и думает, что бы мне такого сказать, что не было бы скучным. Чтобы наш диалог казался интереснее со стороны.

На улице наконец-таки послышались первые раскаты грома. Накрапывал дождь.

– Думаешь, он позволил бы тебе это сейчас сказать? – резонно предположил я.

– Почему нет? Может, он тем самым через меня решил заявить о своем присутствии.

– Понятно, – я глянул в окно, – так как насчет партии в игру?

* * *

– Пошел ты! – в сердцах взревел я, ударив стаканом с газировкой по столу. Я снова проиграл своему протрезвевшему другу, – невозможно с тобой играть!

– Ты просто многим в этой игре пренебрегаешь, – спокойно объяснил он.

– А я не хочу, как ты, с каждым героем заморачиваться, – проворчал я.

– Так в этом и заключается суть победы. Это стратегия. Тот, кто здесь больше всего учтет, тот и выиграл.

– Я играл не ради победы, а чтобы развлечься. Чтобы, так сказать, тряхнуть стариной… Ностальгии ради!..

– Так развлекает здесь азарт победы, разве не..?

– …да и вообще мне больше нравится создавать карты, чем играть в них, – признался я, вспомнив, как обожал убивать время на генерирование ландшафта, расстановку по нему войск, персонажей и артефактов, создание между ними запутанных квестов, чтобы потом их с другом пройти.

– А я никогда этого не понимал, – возразил друг. – Какой смысл играть на карте, которую знаешь?..

– Смысл есть, если желаешь обыграть на ней соперника…

– Тогда ты уже противоречишь себе, – он напоминающе ухмыльнулся. – Сам же только что сказал, что играешь не ради победы…

– Ай, ладно, – махнул рукой я и посмотрел на время, – ты не против, если я у тебя переночую? Лень домой к себе возвращаться.

– Диван в зале сам разберешь?

– Нет, я спать не буду.

– Это как же, – оторопел он, – ты разве не устал?

– Нет, – честно ответил я, – полагаю, что то, ради чего мы спим, происходит у меня ежесекундно.

– В смысле? – не понял друг. – А ради чего мы спим? Не для снов разве?

– Нет. Спим мы не ради сновидений. Сон – это лишь вынужденная мера мозга, который не может без сенсомоторных ощущений. Если он не получает их извне, то возникают галлюцинации. Это при бодрствующем сознании. А при выключенном возникает уже сон.

– Так для чего же тогда?

– В течение дня в мозге накапливаются конечные продукты метаболизма. Да-да, даже невесомые мысли оставляют после себя вполне реальные экскременты. А спим мы ради избавления от них. И избавляет нас от них ликвор – спинномозговая жидкость, она приливает к голове во время сна из позвоночника. Пока неизвестно, почему именно во время сна. Точнее, если более правильно выразиться – почему именно во время выключенного сознания.

– Чтобы оно не мешало, – предположил он.

– Да ты гений! – саркастически воскликнул я.

– Так твоему сознанию этот ликвор не мешает?

– Нет. Видимо, мой мозг вообще в нем перестал нуждаться. Продукты обмена попросту выветриваются из моего черепа ежесекундно, это происходит вегетативно[34]34
  Вегетативный – биол. от Вегетативная нервная система – раздел нервной системы, что опосредует контроль, не требующий сознательного вмешательства.


[Закрыть], без моего вмешательства.

– Ого, – присвистнул друг, – а ты, часом, от других своих продуктов обмена не избавляешься тем же самым способом? Ну как бы, имей в виду, что моя квартира не туалет.

Я рассмеялся, разваливаясь в кресле поудобнее возле окна.

– Точно не уверен, но если учесть все еще присутствующие естественные позывы, то вряд ли.