Текст книги "Новая история денег. От появления до криптовалют"

Примитивные, но ой непростые…

Зря вообще-то европейские путешественники так издевались над туземцами на всяких отдаленных материках и островах. За блестящие бусы какие-нибудь, дескать, массу по-настоящему ценных вещей можно было выменять. Одно слово: дикари! Просто как сороки какие-нибудь, которые тащат в гнездо любые блестящие предметы. Не понимая истинной ценности вещей. Но если бы на тех же самых умудренных англичан, немцев, французов, голландцев, испанцев посмотрели бы со стороны какие-нибудь инопланетяне, то могли бы тоже сказать: дикари! За кусочки блестящего металла, не имеющего никакого практического применения в повседневной жизни, готовы отдать все что угодно! Иногда даже – жизнь и душу свою. («Люди гибнут за металл!») Другое дело, что пришельцы были бы, надеюсь, более снисходительны, зная по собственному опыту, что все цивилизации проходят подобные неизбежные, ранние стадии товарно-денежных отношений. На других планетах эту роль наверняка играло какое-нибудь совсем другое вещество. Какой-нибудь редкий и ценный, переливающийся оттенками зеленого соляной раствор в прочных кремниевых сосудах или что-нибудь еще, для чего у нас и слов-то нет. Но в земных условиях золото и серебро подходили для этого дела почти идеально, потому что представляли из себя субстанцию, с одной стороны, достаточно редкую и трудно добываемую, а с другой – все-таки этих металлов в мире было достаточно много, чтобы они могли циркулировать и обеспечивать товарообмен в необходимых масштабах. И да, да! Еще и потому, что они блестели! (А следовательно, их можно было использовать как престижные украшения, как внешний признак богатства, состоятельности и социального успеха.) Но чем же в таком случае бусы хуже? Почему они не могут выполнять все те же функции в рамках какого-нибудь племени или племенного союза? Тоже по-своему блестят, глаз радуют… Чем золото-то лучше? Дело вкуса, знаете ли…

Во времена Наполеоновских войн огромной популярностью пользовались в Египте, к примеру, пуговицы с мундиров французских солдат. До такой степени, что в некоторых районах они стали превращаться в местную валюту, а сами солдаты часто ходили расхристанными, и это создавало серьезную дисциплинарную проблему. Считается, что всего каких-нибудь пятьсот лет назад еще две трети мира жили бартером. То есть натуральным обменом. Во многих местах он мирно сосуществовал с примитивными деньгами. Но попытки организовать торговлю в тех масштабах, как это было у индейцев майя, сталкивались при бартерной системе с чудовищными трудностями. Ведь, призывая реабилитировать бартер, я не хотел бы вдаваться в другую крайность. Конечно же, он далеко не всегда удобен – и дело не только в трудностях двойного (тройного, четвертного) обмена. В обществе чистого бартера постоянно возникает еще и сложность измерения-сравнения: сколько яблок соответствует одной паре обуви? Сколько мер пшеницы – меховой шкуре? И так далее. Уильям Джевонс приводит воспоминания натуралиста Уоллеса, который лично имел возможность убедиться, каким изматывающе трудным и малоэффективным бывал натуральный обмен в Малайе девятнадцатого века. После нескольких часов такой торговли некоторые его участники буквально оставались без обеда – потому что не удавалось найти устраивавших стороны обменных пропорций.

В условиях бартера обмен тремя товарами требовал установления трех «обменных курсов», четырьмя – уже, соответственно, шести. Но уже обмен пятью разными товарами каждый раз нуждался бы в переговорах по десяти, десятью – по сорока пяти единовременным ценам. При обмене сотней «наименований» потребуется согласовывать «прейскурант» объемом в 4950 пунктов, тысячей – в 499 500! Ну а дальше начинаются уже и вовсе астрономические цифры. Понятно, что в реальности ничего похожего не происходило и участники примитивных бартеров кое-как, на глазок, выменивали свой обед (или оставались вовсе без оного). Столь же очевидно, что уже и самые ранние формы многосторонних товарных обменов требовали мощного компьютера. Но откуда же было ему взяться? И вот деньги стали своего рода природным компьютером, проделывающим миллионы невидимых глазу операций, без которых торговли не получалось бы! А стало быть – и современной экономики нам и до сих пор было бы не видать.

Даже самые примитивные общества находились в поиске предметов, на которые можно было бы возложить денежные функции. В этнографических музеях найдутся самые разные артефакты – следы этого неустанного поиска. Что только не выполняло соответствующую роль! Коровьи и бараньи головы, зубы кашалотов, табак, разукрашенные ракушки каури. И бусины, изготовленные из ружейных патронов. (Это уже, разумеется, результат контакта с колонизаторами.)

Но давайте по порядку. Для начала – просто из-за сезонности – нужно было найти способ растянутого по времени, отложенного обмена разными злаками и овощами. Как обменять пшеницу на сезонные фрукты? Через что-то третье. Это должно быть что-то, не подвергающееся быстрой порче. И в то же время достаточно ликвидное, то есть популярное, легко обмениваемое. Скот был деньгами раньше зерна, потому что приручение животных произошло раньше, чем наладилось земледелие. Корова не идеально подходила для транспортировки, но «хранилась», не портясь, служила средством накопления и, представьте себе, – абстрактным инструментом измерения стоимости! (Инструмент этот надо было, правда, еще и кормить, но что уж поделаешь, у каждого свои недостатки.)

Обмениваясь каким-нибудь третьим товаром, медом, например, или шкурами диких зверей, или тетевой для лука, люди высчитывали эквиваленты в головах домашнего скота. «Вот тебе меду на одну корову, а ты мне дай на одну же корову веревки». А более мелкие животные – бараны, козы и тем более куры иногда служили как бы разменными монетами, мелочью, гривенниками и алтынными – «вот тебе сдача с твоей коровы – две курицы и десяток яиц!» Лошади долго играли роль «почти денег» – и в Киргизии, и в Грузии, и даже в какой-то момент в России (не говоря уже о цыганских общинах). Ну и верблюды до последнего времени были важнейшим платежным средством во многих исламских и восточных культурах, особенно при уплате калыма и так далее.

Более изощренной формой денег стало зерно. В Древнем Египте сложилась развитая система зерновых банков, как частных, так и государственных, осуществлявших безналичные расчеты – снимая с текущих счетов и зачисляя на них виртуальное, бухгалтерское зерно, избегая физических перемещений. (Воображаемые, существующие в реестре сделки чем вам не транзакции в крипто-сети!) В Александрии с помощью Птолемея и других греков было создано даже что-то вроде зернового центробанка, регистрировавшего выплаты и выполнявшего регуляционные функции. И, может быть, самое важное – это появление уже в третьем тысячелетии до нашей эры банковских кредитов.

Полкуны за коня – или наоборот?

Южные славяне, и в частности древние русы, пользовались так называемыми кунами – мехом пушных зверей (видимо, есть этимологическая связь с куницей). Иногда расплачивались целыми шкурами и иногда их фрагментами, то есть их порой резали на куски, как потом будут рубить серебро. Чем не деньги, пусть и примитивные? Впрочем, мне вовсе не хочется употреблять слово «примитивный»: как ни крути, оно звучит если не ругательно, то уж точно пренебрежительно. Между тем куны, как, впрочем, и каури, и прочие протоденьги, по-моему, вполне достойны всяческого уважения. Они точно соответствовали своему времени. И вот что: уже и куны на самом деле отчасти и условные символы. Еще не монета, а уже имеет две стороны: это и необходимый для жизни, сам по себе ценный, предмет. И чуть-чуть уже как бы и символ чего-то другого.

Отдельные семьи да и целые общины накапливали больше кун, чем им могло понадобиться, и использовали их в качестве общинной валюты. Правда, эта функция кун подкреплялась (сегодня сказали бы – обеспечивалась) тем, что накопленные куны могли пользоваться спросом и за пределами общины. Куны были уже почти конвертируемой валютой. В мехе существовала объективная нужда. К тому же добыть их было не так просто. Не так, может быть, тяжело, как жемчуг, но не забывайте: в ту эпоху не существовало охотничьих ружей, да и самодельные капканы не так уж эффективны были, так что добыча меха требовала и упорства, и решимости, и даже отваги. Это был, соответственно, переходный период: куны имели прямые товарные свойства – потребительскую стоимость. Но в то же время при определенных обстоятельствах начинали играть и более символическую роль, как раз особенно убедительную благодаря очевидным потребительским качествам. Они уже могли служить и инструментом накопления и даже кредита. В странный безмонетный период истории Руси куна служила и абстрактной единицей измерения, и просто синонимом слова «деньги». Интересно, что современная валюта Хорватии так и называется – куны.

Самый распространенный вид примитивных денег – это ракушки, раковины моллюсков. Знаменитые каури. Столетиями их главным источником служили Мальдивские острова, откуда они распространялись по Океании и Африке, попадали на Ближний и Средний Восток. Подобно драгоценным металлам, они обладали необходимыми монетарными свойствами – редки, прочны, не портились, транспортабельны… Легко хранить, легко считать. Правда, и от других, отрицательных свойств не были защищены – например, от инфляции. Кое-где в Уганде в конце ХVIII века можно было купить женщину всего за две раковины каури (да пусть простят меня феминистки, я торговлю людьми отнюдь не пропагандирую, но такие были тогда времена и нравы), но к 1860 году покупка эта обходилась уже в тысячу каури – в 500 раз больше. Только к середине ХХ века каури окончательно перестали существовать как валюта.

В Китае в разные периоды каури играли такую важную роль, что графическое изображение раковины даже легло в основу иероглифа, означавшего торговлю.

На островах Фиджи жители были так привязаны к своей валюте – зубам кашалота, что долго не хотели переходить на золотые монеты. На острове Яп долго держались за свои каменные диски. В XVIII веке в североамериканских штатах десятки видов товаров, включая маис, пшеницу и так далее, служили официальными и полуофициальными платежными средствами.

Вошел в историю знаменитый виргинский табак, достаточно долго служивший главными деньгами местным жителям. Но по мере того, как росла интенсивность табаководства, усиливалась и инфляция. Табака стало циркулировать слишком много: за несколько лет он упал в цене почти в сорок раз. В отношениях с коренными жителями расчеты производились в основном нанизанными на нитку бусами – они именовались вампумами. Черные или темно-синие вампумы были большой редкостью, а потому обменивались на белые два к одному (кстати, логическое противоречие – ведь «вампум» значит «белый»). Как водится, они сначала служили украшением, обладали вроде бы некоторыми лечебными свойствами – так, по крайней мере, считали индейцы, – например, останавливали кровотечение. При ближайшем рассмотрении, впрочем, вампумы оказываются близкими родственниками каури – изготавливали их опять же из раковин, вернее, небольших, чаще светлых, изредка более темных ракушек речного моллюска. Вампумы широко распространились по большой территории: могущественные ирокезы, накопившие огромные запасы вампумов, жили далеко от речных устьев, где эти ракушки добывались. Предоставленные сами себе, богатые, как крезы, ирокезы вскоре начали бы вовсю, наверно, кредиты выдавать под проценты и под залог участков для охоты, и родился бы первый вампум-банк. Впрочем, что-то в этом духе уже происходило! Один из губернаторов получил в ХVII веке кредит в вампумах на сумму от 5 до 6 тысяч гульденов на строительство форта в Нью-Йорке и расплачивался ими с рабочими – как с индейцами, так и белыми. Вампумы свободно конвертировались в металлическую валюту по курсу шесть белых (или три черных) бусинок за один пенс. В столкновении культур можно было наблюдать много интересного. Например, момент быстрой инфляции вампумов: они стали резко терять в цене, когда упал спрос на бобровые шкурки – главный предмет индейского «экспорта». Любопытная иллюстрация, кстати, связи денег с реальной экономикой и опасности зависимости от монокультуры. Других таких примеров полно в человеческой истории. Когда в средневековой Голландии обрушились цены на тюльпаны, то вместе с ними чуть было не рухнул и гульден… В начале 60-х годов ХХ века ситуация повторилась: та же страна, Нидерланды, теперь уже слишком зависела не от экзотических цветов, а от экспорта газа, с еще более печальными последствиями для национальной экономики, отсюда и название пошло – «голландская болезнь»… Впрочем, каждый в России теперь знает о связи между ценами на нефть и курсом рубля.

Так или иначе, а вполне успешное предприятие – фабрика по производству вампумов в Нью-Джерси – закрылось только в середине XIX века. Тот факт, что они начинались как украшение, многое говорит о процессе становления денег. Резкое падение спроса на бобровые шкуры было и началом конца вампумов. И в итоге они закончили тем, с чего начинали, – украшением, лишенным всякого монетарного, денежного смысла. Не та же ли судьба ждет рано или поздно и золото? (Особенно если его роль начнет играть криптовалюта.)

Люди гибнут за металл?

«Золотце мое», – до сих пор говорят бабушки внукам. Вот как глубоко вошло в народное сознание достоинство этого металла. Именно его люди воспринимали (и отчасти воспринимают до сих пор) как синоним слова деньги. («„Все мое“, – сказало злато».) Между тем у него были и конкуренты – археологические раскопки показывают, что всякие другие металлы – железо, медь, бронза – в отдельные моменты пытались играть роль товарного эквивалента, причем часто в форме инструментов быта и войны – ножи, топоры, мечи, лопаты, кирки. Были и куда более поздние попытки свергнуть «короля»: например, на парижской выставке 1855 года впервые широкой публике был представлен алюминий, и какое-то время казалось, что он может стать заменой драгоценным металлам. Наполеон III одно время настаивал на том, чтобы самым почетным гостям подавали еду именно на алюминиевой посуде, таким это считалось шиком. Но потом быстро выяснилось, что алюминий обладает одним, но роковым недостатком – его слишком легко произвести в довольно большом количестве.

Отдельный случай – это серебро, которое и по сию пору осталось почти как бы младшим братом золота. На протяжении веков оно служило главными металлическими деньгами, а потом некоторое время почти делило с золотом трон. Серебро, без сомнения, действительно обладает некоторыми целебными свойствами. В нескольких языках само слово «серебро» по-прежнему остается синонимом слова «деньги» (по-французски argent означает и то и другое).

Драгоценные металлы отличались именно этим качеством – редкостью и трудностью добычи. То, что они имели еще и определенный эстетический аспект (тот самый «блеск»), конечно, помогало. Но, думаю, если бы золото и серебро, что называется, на земле валялись, они в меньшей степени могли бы служить украшением для знати, даже если бы сверкали еще сильнее. Ведь они как-никак должны были подтверждать власть и личное могущество. Так что и с социальной, и с монетарной точки зрения редкость была важнейшим фактором. Вот почему железо и бронза не смогли в итоге конкурировать с золотом и серебром.

Интересный факт – у древних инков было больше золота и серебра, чем у какой-либо другой цивилизации того времени. Недаром у конквистадоров глаза разбегались. У инков их, что называется, куры не клевали. Но именно инки и явили редкое исключение – эти металлы в их общинах деньгами так и не стали, хотя вовсю использовались как украшения и в церемониальных целях.

Но и редкость полезна до определенного предела. Обществу нужны были материалы все же достаточно распространенные, чтобы они могли соответствовать объему экономической активности и были бы способны циркулировать между людьми, численность которых на Земле неизбежно росла. Вот почему другие металлы – платина, например, – проиграли в борьбе за роль денег. Кстати, Россия предприняла в первой половине XIX века попытку ввести платину в оборот. К тому моменту в императорской казне накопилось изрядное количество этого металла, и было принято решение начать чеканку монет достоинством 3, 6 и 12 рублей. Однако вскоре монеты исчезли из обращения, превратившись в нумизматическую редкость. Вывод: металл должен быть редким, но не слишком. Деньги также должны быть очень прочными – для удобства хранения и транспортировки, но опять же в разумных пределах. Бриллианты, например, прочны чересчур, их трудно обрабатывать и практически невозможно превращать в монеты. И все же триумф золота и серебра был далеко не одномоментным событием. Юлий Цезарь возмущался тем, что жители древней Британии по-прежнему использовали в качестве денег железные лезвия в эпоху, когда Древний Рим уже полностью перешел на монеты из драгоценных металлов. Вообще, должно было пройти достаточно много времени, прежде чем золото и серебро окончательно обрели в общественном сознании черты почти мистической силы, пока они не стали пользоваться всеобщим, абсолютным признанием, почти поклонением, причем впитываемым, что называется, с молоком матери. Впрочем, в отдельные исторические моменты почти мистическая сила золота проявлялась и раньше. Так, считается, что фантастические успехи Александра Македонского были во многом обусловлены экономической силой его государства, качеством коней, оружия, тем, что воины ели много мяса. А экономика была сильна особенно потому, что македонцы располагали большим количеством драгоценных металлов, чеканили качественные монеты, захватили персидские монетные дворы и так далее. Но разве золото (и серебро) – это какая-то волшебная палочка, скатерть-самобранка, способная добывать из воздуха еду, одежду, жилье, экипировать армию? Разумеется, нет, хотя на протяжении многих веков человечество фактически жило в этом убеждении. И даже в просвещенном XIX веке некоторые незаурядные умы (Карл Маркс, например) не вполне были свободны от некоей фетишизации золота, абсолютизации его могущества и роли в обществе. Георг Кнапп не без оттенка презрения называл таких мыслителей металлистами.

Кстати, металлисты не перевелись и сейчас. Вот цитата из твиттера: «Банкиры предоставляют кредиты, а не деньги, потому что с 5 июня 1933 года больше не существует никаких законных денег». (В тот день Конгресс США принял резолюцию, отменяющую право кредиторов требовать оплаты золотом.)

Но вот давайте представим себе, что алхимики вдруг преуспели и открыли способ дешево получать неограниченное количество золота из какого-нибудь широко распространенного простенького металла. Что же произошло бы дальше? Ну, первооткрыватель, возможно, успел бы сказочно разбогатеть (хотя, вероятнее всего, его быстро убили бы), но в любом случае секрет долго хранить не удалось бы, и производство золота вскоре стало бы на поток. И что тогда? А понятно что: золото неизбежно утратило бы свою волшебную силу. Ресурсы человечества ограниченны, и для их обмена необходим очень ограниченный в количестве, трудно добываемый инструмент. Изобретатель биткоинов Сатоши Накамото прекрасно это понимал и потому сразу предложил сделать количество криптовалюты конечным, а процесс ее добычи (майнинг) все более трудоемким и дорогим предприятием.

Другое дело, что те, кто почему-либо физически получает доступ к большому количеству такого специфического материала, как золото, имеют колоссальное, хотя обычно и краткосрочное преимущество. Например, некоторым старателям очень повезло во время калифорнийской золотой лихорадки в середине XIX века – они успели сильно разбогатеть. И те, кто в 2010 году купил биткоины по цене 0,008 доллара или даже несколько больше, имели шанс невероятно быстро стать миллионерами, хотя мало кто догадался им воспользоваться.

Вот и Александр Македонский отчасти преуспел благодаря обилию золота и серебра (при этом я нисколько не пытаюсь умалить его полководческие и лидерские таланты). Золото как сокровище и общепризнанный инструмент товарного обмена мобилизует человеческие ресурсы. Оказавшись владельцем его большого количества, вы как бы перетягиваете одеяло на себя. Поток золотых и серебряных монет (вообще-то, они чеканились в то время из сплава того и другого – в специфической пропорции) позволил Александру Великому эксплуатировать богатства не только одной Македонии, но и окружающих земель – даже еще и до того, как он их завоевал физически! Ведь уже во времена монет деньги были не в золоте и не в серебре. Деньги были в людских головах. Общественный договор о полном и всеобщем признании денег – и прежде всего именно золота! – в качестве универсального средства платежа и товарного эквивалента должен был быть вбит глубоко – не только в сознание, но даже и в подсознание. Иначе он не смог бы работать.

Кто же сделал это? Кто – вбивал-то? А никто – бог из машины.