Текст книги "Ледяная тетрадь"

В Москве Аввакума отругали за то, что бросил приход. Снова он попался на глаза царю: тот тоже выразил сожаление. В итоге в мае 1952 года его пристроили в Казанский собор. Семья и домочадцы также перебрались в Москву.

Каменный храм Казанской иконы – на углу Никольской улицы и Красной площади – стоит и поныне, но это – новодел: прежний храм был снесён в 1936-м, и восстановлен в 1991 году. Я иногда бываю в этом храме, он действующий и очень красивый.

Настоятелем Казанского собора был Иоанн (Григорий) Неронов, лидер «кружка ревнителей благочестия». Аввакум с семьёй поселился в доме Неронова. Они сошлись и подружились, хотя Неронов был много старше.

Примерно в эти же дни, 15 апреля 1952 года, умер патриарх Иосиф. Аввакум появился в столице как раз в разгар дискуссий о кандидатуре нового духовного вождя православного мира.

17. Начало раскола, его суть и развитие конфликта

Царь и его ближний круг – духовник Вонифатьев, Иоанн Неронов, недавно приближенный Никон и другие – решили перестроить церковь, с тем, чтобы приблизить её к народу, усилить её влияние на формирование общественных нравов.

Это было очень удобно: ничего принципиально не менять, не проводить экономических реформ, не тратить деньги из казны – а попытаться изменить жизнь подданных одной только усиленной пропагандой благочестия.

Если бы реформы имели девиз, он формулировался бы так: «Больше православного христианства – красивого, интересного, современного».

С этой целью решили прежде всего сделать храмовые службы более привлекательными для прихожан. Начали с переделки канонов церковного пения, поскольку храмовое пение оказывает на психику человека сильнейшее влияние. Это подтвердит любой современный психолог. Храм есть особенный мир, с особенными запахами (горячий свечной воск и ладан), особенным освещением (свечи, то есть – живое пламя, и дневной свет сверху, из «барабана»), особенными мелодичными звуками, пением и речитативом храмового пастыря. Всё вместе имеет целью психоактивное воздействие. Вдыхание дыма ладана принципиально не отличается от поедания мухоморов или пейота: во всех случаях происходит затуманивание рассудка, расширение сознания, эйфория.

Далее перешли к другим новшествам. Важно было решить: что́ брать за образец, на какой эталон опираться? Иоанн Неронов, его младший товарищ Аввакум и некоторые другие полагали, что образцом будет древний русский уклад, восстановленный на основе отеческих преданий. Но царю и Никону это показалось сложным – они решили, что перестраивать церковь следует просто по современному греческому образцу, а заодно этим укрепить союз между двумя основными православными духовными традициями, греческой и русской; это было выгодно и политически. А главное, проще: пригласить десяток учёных греков, да и дело с концом.

О расколе написаны тома и тома. Есть исторические исследования, есть художественные романы – например, «Раскол» Владимира Личутина или уже упомянутый «Великий раскол» Даниила Мордовцева; есть даже большой телевизионный сериал хорошего режиссёра Николая Досталя. Здесь нет смысла подробно пересказывать уже известное.

По общему мнению историков, раскол – пример катастрофического процесса, начатого с вроде бы благими целями.

По мнению тех же историков, патриарх Никон преследовал личные цели: обретение власти и удовлетворение гордыни. То есть, он был царём (или лжецарём), который притворялся жрецом.

Участие настоящего царя, Алексея Михайловича Романова, также было велико. Причём этот царь – один из самых религиозных и богобоязненных в русской истории, шагу не ступавший без советов с духовниками, – парадоксально оказался повинен в развале единой церкви и в ослаблении её авторитета. Следующий великий монарх – Пётр Алексеевич – напротив, был светским лидером, и довёл реформу до логического конца: упразднения сана патриарха.

Наконец, есть версия, что главным инициатором реформы был сам царь; он имел амбициозный, далеко идущий план: отвоевать у османов Константинополь и утвердиться на троне базилевсов.

Различия между новой, никонианской церковью – и старой, дореформенной, современному человеку покажутся несущественными. Ну какая разница, по большому счёту, двумя перстами креститься – или тремя? Сейчас о большинстве различий знают только теологи и историки церкви. Различия касались формы крестов, трактовки некоторых фрагментов священных текстов, устройства храмов, облачения духовных лиц. Всего в начале реформ Никона таких различий насчитывали 17, но за последующие десятилетия, пока реформа разгонялась и расширялась, число их увеличилось до сотни и больше.

Но были некоторые нововведения, которые и сейчас могут показаться нам важными. Например, Никон разрешил венчать православных с иноверцами (до реформы это запрещалось). Или: до Никона священники в приходе избирались демократическим путём, на общем сходе прихожан, а после реформы – приходских батюшек стали назначать административно, по указанию вышестоящей инстанции.

18. Кратчайшая и субъективная история начала книгопечатания на Руси

1

Мы живём в новую эпоху: постиндустриальное общество понемногу превратилось в новое, информационное.

Расцвет постиндустриального периода пришёлся на восьмидесятые годы ХХ столетия и связан с торжеством так называемой «рейганомики».

Американская экономика на протяжении более чем полувека была самой сильной в мире, и от её развития во второй половине ХХ века зависела и вся мировая экономика.

В восьмидесятых экономическая мощь США стала несомненной. Как говорили мне сами американцы, Рейган «объединил» и «возродил» нацию. Рейган – самый популярный президент США после Джона Кеннеди.

Рейган предложил согражданам жить в долг, то есть потреблять как можно больше; брать кредиты и займы; жить сейчас, занимая деньги у будущего. В будущем экономика станет ещё более сильной, и долги, которые мы наделаем в настоящем, будут погашены в любом случае. Такова, в общих чертах, экономическая логика Америки восьмидесятых и девяностых.

Вдобавок в это же время США победили в холодной войне, одержали верх над Советским Союзом, и эта победа придала Америке громадный импульс к развитию.

Постиндустриальное общество – это бешеное стимулирование спроса. Основные проблемы решены. Все сыты, у всех есть жильё и автомобили. Теперь хочется большего. Вместо квартиры – дом. Вместо одной машины – две. Пришло время воздушных, электронных денег, воцарилась сложнейшая система займов, кредитов, обязательств, золотой век финансового рынка, империя форвардных и фьючерсных контрактов, деривативов, хедж-фондов, страховых компаний, инвестиционных сделок. Это время, когда потребление стало важнее производства. Произвести – мало, важнее – продать. Покупатель – главный, производителю уготована вторая роль. Неважно, каков товар, – важно, как ты его продаёшь.

Это время расцвета рекламы, пиар-технологий, массовой культуры, прямо завязанной на финансы; время развлечений, путешествий, изощрённых удовольствий.

Потом, конечно, конъюнктура изменилась. Постиндустриальное общество рухнуло в 2008 году, в момент первого кризиса на рынке американской недвижимости. Рейганомика схлопнулась, многие потеряли деньги.

К этому моменту миру уже была явлена новая перспективная модель развития: информационная. Мировая сеть, интернет. Связь всех со всеми. За минимальные деньги, за копейки, без ограничений. Доступ ко всем данным, ко всем библиотекам и архивам. Ошеломляющее половодье информации. Её свободное распространение.

Информационный коммунизм.

За 500 рублей в месяц рядовой пользователь компьютера получил возможность читать любую книгу и смотреть любой фильм, не вставая со стула.

Этот, первый этап информационной революции, люди встретили с восторгом.

Интернет, как справочная система, давал громадные возможности; перспективы захватывали дух.

Первые годы информационной революции напомнили мне Перестройку, 1986–1989 годы, провозглашённую Горбачёвым и Яковлевым «гласность», когда была опубликована вся литература, ранее запрещённая. Ещё недавно за распространение книг Солженицына можно было загреметь на допрос в КГБ, а теперь – вот оно и на всех прилавках. За тот волшебный период «гласности» я Горбачёву до сих пор благодарен. Хорошо помню душевный подъём, чувство громадных открывшихся перспектив.

И вдруг, невероятным образом, эта ситуация «гласности» повторилась, в России – начиная приблизительно с 2010 года. Только на этот раз отцами глобальной «гласности» стали Стив Джобс и Билл Гейтс.

К середине второго десятилетия XXI века первый, эйфорический, романтический этап информационной революции сменился вторым этапом.

Понемногу начали вымирать печатные издания, газеты и журналы. Новостная повестка переместилась в интернет. Мировая сеть пожирала, перемалывала, размножала большие и малые новости. Никакого контроля, никаких ограничений, никаких обязательств. Высказаться может любой.

Появились и восторжествовали социальные сети: анархическая территория свободного, бессистемного извержения сырой, непроверенной, неотфильтрованной информации.

Это – переживаемый нами сейчас, в третьем десятилетии ХХI века, второй, промежуточный этап информационной революции, когда её участники и соучастники, пережив эйфорию первых лет, начали сталкиваться с очевидными недостатками «дивного нового мира».

Информация – зверь, который гуляет сам по себе.

Информация перестала быть товаром и превратилась в среду.

Разумеется, она до сих пор может быть и товаром, особенно если это касается горячих новостей, которые могут изменить биржевые котировки или судьбу властей предержащих. Качество информации как товара, за который хорошо платят, никуда не делось. Но определяющим качеством информации стало её превращение в среду.

Теперь мы плаваем в информации, захлёбываемся ею; можем и утонуть.

Теперь главный товар – наше внимание и наше время.

Ещё десять лет назад читатель покупал мою книгу, прочитывал – и писал возмущённый отзыв: книга не понравилась, зря потратил деньги! Теперь тот же самый читатель бесплатно скачивает мою книгу на пиратском сайте, и претензии его таковы: зря потратил время! А мог бы вместо этого заняться чем-то иным.

Время и внимание, в отличие от денег, – ресурс невозобновляемый.

Десять лет назад, читая статью в уважаемой газете, я понимал, что статья – проверена, факты в ней – удостоверены; если журналист соврал – его уволят с волчьим билетом.

Теперь, читая вроде бы такую же статью, размещённую не в газете, но на «ресурсе», на «портале», – я не знаю, проверена ли кем-либо эта статья, и какую ответственность несёт её автор.

И вот – мы оказались на дикой, неисследованной территории, где информация – бурлящий штормовой океан. Теперь платят не тому, кто распространяет информацию, а тому, кто её потребляет.

Информация не может существовать сама по себе – это пища, которая желает, чтобы её сожрали.

Информация – агрессор, она атакует общество.

Фотография желает, чтобы её увидели. Статья желает, чтобы её прочитали.

Во времена Аввакума знания хранились в книгах, и были доступны только тем, кто умел читать.

Книжное знание не считалось товаром первой необходимости; чтение книг было уделом жрецов и царей. Книжная мудрость представлялась неочевидной, фантастической; из 100 человек 99 отлично обходились без неё.

Сами знали, от дедов, когда сеять, когда жать. Зачем книги, что́ там в них?

На кого же рассчитывали авторы церковной реформы XVII века, устраивая «книжную справу»? При чём тут вообще книги, если читать их могли только жрецы? Существование книг не влияло на жизнь народа.

2

Сходство двух процессов – европейской Реформации и раскола русского православия – очевидно, хотя между этими двумя событиями – разница более чем в сотню лет. Реформация в Европе началась в 1517 году. Раскол в русской церкви – в 1650-х годах.

Однако оба конфликта прямо связаны с производством книг. В случае Реформации – с книгопечатанием, работой станков Гутенберга. В случае с расколом – с переписыванием книг вручную.

Мартин Лютер, идеолог Реформации, никогда бы не добился своего, если бы его трактаты не печатались ультрасовременным для того времени промышленным способом.

Реформацию создал станок Гутенберга.

Библия Гутенберга была отпечатана примерно в 1456 году.

А что же первый русский книгопечатник Иван Фёдоров?

Московский Печатный двор был основан только через сто лет после того, как заработал станок Гутенберга, в 1563 году, в царствование Иоанна Грозного.

Первую книгу – «Апостол» – Фёдоров выдал в 1564 году. Всего же он издал в Москве всего две книги, после чего уехал, как сейчас бы сказали, эмигрировал, вместе со своим изобретением.

Однажды Печатный двор Фёдорова то ли пытались сжечь, то ли сожгли. Станок его то ли погиб, то ли уцелел, то ли погибла часть оборудования. Пожар возник то ли сам по себе, то ли имел место поджог, в котором обвиняли монахов-переписчиков, усмотревших в Фёдорове опасного конкурента.

Так или иначе, в 1568 году Фёдоров покинул Москву и перебрался сначала в Литву, потом во Львовский университет, и там проработал вплоть до своей смерти, печатал униатские трактаты; там и похоронен.

Но можно предположить, что история поджога типографии и бегства Фёдорова придумана позднейшими сочинителями, а на самом деле Фёдоров уехал, что называется, в «колбасную эмиграцию»; то есть в Литве, а потом во Львове ему просто предложили гораздо более высокое жалованье и лучшие условия, нежели в Москве. Но даже если Иван Фёдоров уехал за лучшей жизнью, мы за это не упрекнём русского первопечатника даже в мыслях. Мы тут никого не судим, поскольку и сами не хотим, чтоб нас кто-то судил, тем более – наши отдалённые потомки. Рыба ищет где глубже, а человек – где лучше.

Историю раскола будет правильно отсчитывать с момента отъезда печатника Ивана Фёдорова из Москвы, во второй половине 1560-х годов, в царствование Ивана Грозного, – и с последовавшего вслед за этим упадка книгопечатания в России.

Разгром первой русской типографии и эмиграция Фёдорова фатально сказались на развитии книжного знания России. Типография в Москве продолжила работать – но выпускала единичные издания, а подавляющее большинство книг переписывалось вручную.

Скажем, при патриархе Иосифе, в первой половине XVII века, во времена Аввакума, в России издано было типографским способом 38 наименований книг. Это, конечно, неплохо. Но к тому времени легендарный голландский издатель Христофор Плантен – только он один – выпустил в своих типографиях около 1500 изданий, в том числе молитвенников – 60 тысяч тиража. Сравнивать невозможно; видно, что Россия оказалась на задворках мировой информационной революции, отстала фатально.

Ещё раз: первопечатник Фёдоров увёз свою типографию из России в 1568 году, а реальная политическая потребность в типографских мощностях возникла только в 1652 году. 80 с лишним лет прошло – о чём тут говорить? У тех, кто помнил первопечатника Фёдорова, уже внуки выросли.

Передовая, прорывная информационная технология оказалась не востребована в России. Прискорбный факт.

«Интернет» – печатная, тиражированная книга – появился, но не появились его пользователи. Информационная революция свершилась, но в России её не заметили. Книгоиздание бушевало в Европе – но не в России.

Пока Алексей Михайлович грезил о мифическом престоле базилевсов, Голландия – образцовая и сильнейшая индустриальная страна, наподобие Америки второй половины ХХ века, – распространила свою власть едва не на половину земного шара.

Нам, нынешним, будет странно припомнить, что голландская акционерная торговая Ост-Индская компания, основанная в 1602 году, просуществовала вдвое дольше, чем, например, СССР (до 1798 года, то есть почти 200 лет), а её влияние на мировую историю вполне сопоставимо с влиянием СССР. Ост-Индская компания проводила самостоятельную политику и даже имела свои хорошо обученные вооружённые силы. Когда в России государь Алексей Михайлович Тишайший развлекался соколиной охотой – голландцы уже успели купить у американских индейцев остров Манхэттен, основать Нью-Амстердам (будущий Нью-Йорк), а затем и потерять его в результате конфликтов с англичанами.

Гордясь и уважая родную историю и героев её, следует понимать, что политически и экономически Россия XVII века, в правление Алексея Михайловича, во многом была страной отсталой, бедной, упустившей, казалось, шансы на соперничество с тогдашними сверхдержавами.

Соколиная охота, одна печатная книга в год, споры о единогласном церковном пении, Соляной бунт 1648 года, – нет, это не та страна, которой мы сейчас хотели бы гордиться. Это лапотная, посконная Русь, где ничего не происходило. Историки любят описывать её как чрезвычайно благочестивую и религиозную, но при этом свидетельствуют о повальном пьянстве и падении нравов.

Эта полусонная, сермяжная, угрюмая, косная, буксующая цивилизация к концу столетия породила бешеного Петра, а если бы не Пётр – появился бы другой лидер, учинивший решительные реформы и вырвавший державу из тяжких грязей.

XVII век – время Алексея Тишайшего, время Никона и Аввакума, – последний дореформенный, допетровский, последний век «тишайшей» Старой Руси, последний век прадедовской, патриархальной, дремлющей, жарко натопленной нашей родины, завёрнутой в соболя, неспешной, несуетной, заиндевевшей, звенящей колокольчиками троек, обиталище наших дальних бородатых краснокафтанных предков, наглых скоморохов, дрессированных медведей и дудочек-сопелок, крещенских гаданий и прыжков через костры, лесных татей с вырванными ноздрями, старух-повитух, бояр, стольников, дьяков и подьячих, безумных кликуш, убогих, юродивых, казацких ватаг, отвоевавших Сибирь; сусальный, милый, медленный, незлобивый, но при этом гневный, обильно кровавый, трагический последний век русской эсхатологии, когда приход Антихриста ожидался буквально со дня на день; последний век, когда религиозное сознание почти совпало с национальным.

Возможно, когда-нибудь мы ещё заскучаем, затоскуем по этому последнему веку, воспоём его; но не теперь.

3

Подробности истории раскола здесь будут изложены – максимально кратко, просто для удобства читателя и связности повествования.

«Книжную справу» возглавил Арсений Грек – экспат, хранитель патриаршей библиотеки, весьма примечательная личность; по кастовой принадлежности – типичнейший жрец, учёный, охотник за истиной, за формулами; лишённый, очевидно, всякой совести, побывавший в разных странах, трижды менявший веру, принявший однажды ислам, плут и проходимец; однако – большой мастер в своём деле: мудрец, звездочёт и даже колдун, волхв, то есть – занимался в том числе и магией. Ему было поручено переводить греческие книги.

Арсений Грек был чрезвычайно умён – и быстро разгадал в Никоне властолюбца, нашёл к нему подход; вместе они составили типичную пару: тиран и льстец.

После возведения на патриаршество (23–25 июля 1652 года) Никон немедленно позабыл о товарищах по «кружку ревнителей благочестия», окружил себя роскошью, службы проводил с небывалой пышностью.

Поскольку истинный царь должен пребывать на сияющей вершине и быть недоступным для простолюдинов, Никон воспретил пускать бывших единомышленников в свои покои.

Аввакум, кстати, никогда не был близок к Никону: видел его воочию считаные разы, а беседы с ним имел, наверное, ещё реже. Во время последней такой «беседы» (уже после ареста) Никон лично избивал Аввакума; есть такое свидетельство.

Чтобы придать задуманной реформе солидный статус, Никон разослал по городам и монастырям доверенных людей с приказом собрать старые церковные книги и доставить в Москву для изучения. Но работа по сличению разнообразных текстов, привезённых в том числе из греческих обителей, заняла бы многие годы. А Никону, как любому авторитарному лидеру, нужен был быстрый результат. Старые книги никто и не думал сличать. Всё устроили гораздо проще: за основу новых, исправленных книг взяли греческие, отпечатанные в итальянских и французских типографиях.

Греческие христиане тогда своих типографий не имели, книги заказывали в католической Европе – а там их понемногу редактировали, искажали смысл, появлялись ошибки, опечатки, иногда несущественные, но бывали и принципиальные редактуры догматического характера.

Сам Аввакум, горько насмехаясь над Никоном, приводит его фразу (вымышленную), якобы сказанную Арсению Греку: «Печатай, Арсен, книги как-нибудь, лишь бы не по-старому!».

«Ревнители благочестия», в том числе и Аввакум, оказались потрясены профанацией реформы. Они, идеалисты и серьёзные мыслители, полагали, что сличение текстов займёт годы и годы упорной кропотливой работы, они мечтали, что каждая запятая будет проверена и обсуждена. Никон же превратил этот процесс в фикцию. Ему была нужна не реформа как таковая, а слава и почёт великого реформатора.

Никон, говоря современным языком, всех «кинул», реформу – «слил». Речь идёт о масштабном предательстве. И самый страшный результат этого предательства – падение авторитета церкви. Она, представлявшаяся людям монолитной, единой, незыблемой во веки веков, вдруг зашаталась. Святые отцы в незапятнанных ризах предстали спорщиками, скандалистами, интриганами.

4

Прошёл первый год реформы. На следующее лето, 4 августа 1653 года, протопоп Иоанн Неронов, друг Аввакума и отчасти его благодетель, был обвинён в неподчинении патриарху и арестован; его избили, посадили на цепь, расстригли и сослали в дальний монастырь, в Вологду.

Аввакум, в числе других, подал царю челобитную в защиту своего единомышленника и товарища, и самонадеянно решил, что теперь он будет отправлять службу в Казанском соборе вместо Неронова. Но там были и другие попы, предложившие Аввакуму служить по очереди. Недолго думая, Аввакум отправился в дом Неронова и устроил богослужение в сенном сарае («сушиле»). Туда же последовали за ним около сотни прихожан.

Там Аввакум и был арестован.

С этого дня, с 13 августа 1653 года, и следует, наверное, отсчитывать его крестный мученический путь, растянувшийся на 29 лет и десятки тысяч километров.

Как заведено, его начали избивать прямо в момент задержания, на глазах у людей: чтобы все видели, какая участь ожидает врагов веры и порядка. Потом били регулярно, несколько раз перевозили с места на место, в телеге, закованного в цепи.

Участь преступника решили довольно скоро. 15 сентября собирались расстричь, но за Аввакума вдруг попросил сам царь, пожелавший проявить милосердие, и расстрижение отменили.

17 сентября 1653 года Аввакум был сослан вместе с семьёй в Тобольск.

Мне кажется важным, что Аввакум в течение всей своей долгой жизни пробыл в Москве всего-навсего два года, с большими перерывами. Год и четыре месяца – перед первой ссылкой в Тобольск. Три месяца – перед второй ссылкой в Мезень. Четыре месяца – под арестом, перед третьей ссылкой в Пустозёрск.

Его приблизили, подняли на верхние этажи, пригляделись, – да и вышвырнули.

Точно так же поступил когда-то боярин Шереметьев: сначала позвал Аввакума на свой корабль, а потом приказал кинуть гостя в реку.

Всего в тот год в результате никоновской «чистки» лишились своего места, были расстрижены и сосланы больше десятка высокопоставленных священников, вся верхушка оппозиции. Все, кто открыто критиковал реформы и лично Никона.

Иоанн Неронов между тем оказался не лыком шит: из ссылки вскоре сбежал, обошёл несколько монастырей, включая Соловецкий, отыскал множество противников реформ, кружным путём через несколько лет вернулся в Москву – и жил там нелегально; однако был схвачен, доставлен к Никону, и… перешёл на его сторону.

Что и как там было меж ними – мы не знаем.

Ни Никон, ни Неронов не оставили после себя Книгу. А Аввакум – оставил. Ещё одно доказательство известной истины: в Истории остаётся только то, что записано.

Мало быть автором протестных прокламаций и челобитных. Мало проповедовать в узком или широком кругу. Нужно оставить Завет, буквами на бумаге. Нужно вести хронику, записывать всё, что с тобой происходит. Ни для науки, ни для памяти общества нет ничего ценнее личного свидетельства. Кровь истории течёт не только по камням святилищ, но и по бумаге, хранящей речь очевидца.

Дневник – это Завет, который ты, молодой, оставляешь себе, старому, а потом – своим детям и внукам; ценность его становится очевидной не сразу, а только по прошествии десятилетий. Но, делая записи в дневнике, о ценности их думать не следует; это неразумно. Личная хроника нужна прежде всего её автору: она помогает в самодисциплине. Это информация, которая может и не быть никогда обнародована.

Что же до Аввакума, то он, помимо главной своей Книги, написал ещё и сотни писем, в том числе несколько челобитных царю и царице, а также десятки прокламаций, и даже с карикатурами, за что, собственно, и был приговорён к огненной смерти; но это случится ещё нескоро.

Конец первой части.