Текст книги "Сиюминутные сущности. 15 рассказов"

В это время Алик уже бежал по бревну. Ему некогда было раздумывать, что могли означать странные жесты Соперника, но тут всё стало ясно само собой.

Бревно под Аликом дёрнулось, провернулось, и сбросило его на пол. Алик упал вперёд и сильно ударился плечом о деревянный пол. И всё же он успел пробежать всё бревно, от финиша его отделали два десятка метров без препятствий.

В этот момент над Аликом появилась тень Соперника. Алик увидел шипы на подошве опускающегося на его тело ботинка. «В сторону, в сторону!» – с дурным задором кричал Соперник, опускаясь всей массой своего тела на Алика.

Одна секунда на выбор. Либо Алик откатывается, так же, как когда-то Рита, и Соперник преодолевает оставшиеся двадцать метров, либо…

Но Алик уже упал, значит он потерял баллы. Возможно, Соперник уже лидирует по очкам. Если даже Алик попытается не дать ему дорогу, вовсе не факт, что победа будет за Аликом, всё решат судьи…

Все эти мысли за какое-то мгновенье промелькнули в мозгу Алика. Одновременно с этим он увидел маму, увидел Риту, увидел картинку из прошлого, как они с Ритой держатся за руки… Алик знал, что такие вещи обычно приходят в голову перед смертью. Значит, это всё?..

В любом случае, Алик не станет откатываться в сторону, в сторону!

Он напряг все свои мышцы и сгруппировался. Подмётка шипованной бутсы опустилась на голень Алика. Алик дёрнулся и стал проворачиваться, как бревно, с которого он только что упал. Дикая непереносимая боль наполнила всё его тело. Он закричал и с его криком слился треск разрывающейся кожи ноги и переламывающейся кости.

Из-за манёвра Алика Соперник потерял равновесие и тоже упал, только чуть ближе к бревну. В этот момент на него посыпались остальные участники. Никто из них не кричал «в сторону, в сторону», они не успевали среагировать на неожиданное препятствие и падали один на другого, погребая под собой кричащего Соперника.

Трибуны бурлили, наполняя здание спортивного комплекса урчащим гулом, среди которого нельзя было разобрать ни единого слова.

Алик попытался встать и с ужасом понял, что не может идти. Голень левой ноги была разодрана, из неё выливалась кровь и, кажется, торчал обломок кости. Неужели же теперь, когда до финиша осталось каких-то двадцать шагов!..

Алик обернулся. Соперник выбрался из-под разношёрстных двигающихся тел и уже поднялся на одну ногу. Он тоже пострадал: у него не стало глаза. Но отсутствие глаза не мешает идти. Сейчас он встанет и пешком дойдёт до финиша, продолжая показывать Алику средний палец.

Тогда Алика осенило: он сделал неимоверное усилие и встал на руки. Мелко-мелко перебирая руками, он засеменил к финишу. За собой Алик видел остающуюся кровавую дорожку. Сзади вверх ногами его нагонял прихрамывающий Соперник. Разрыв между ними сокращался очень быстро.

Но тут Алик увидел, как в поле его зрения из-за головы вплыла финишная черта. Соперник взвыл и упал.

Это значит – Алик первый.

Это победа.

– Мама, мама, я лучший! – закричал Алик и провалился в небытие.

***

Однако судьба не всегда ласкает победителей.

Врачи так и не смогли вернуть Алику нормальную походку. Он ходил без костылей, но кости срослись неправильно, и Алик сильно хромал. К тому же периодически к нему возвращались боли в плече, на которое он упал с бревна. С этим врачи тоже не могли ничего поделать.

Но самое плохое было не в этом. В таком физическом состоянии он не мог быть Лучшим мальчиком семилетки. Никто не хочет, чтобы его товары и учреждения рекламировали калеки. Поэтому жюри, оставив за Аликом формально титул победителя Конкурса, назвало Лучшим мальчиком семилетки третьего финишировавшего участника. Вторым пришёл Соперник, но одноглазые не котировались также как и хромые.

Мама пользовалась свалившейся на неё и Алика популярностью где-то в течение месяца после Конкурса, раздавала интервью газетчикам, мелькала на телеэкране, даже заключила контракт с одной швейной фабрикой на пошив детских спортивных костюмов «Акробат Алик», где на кофте должен быть изображён мальчик, идущий на руках. В общем, успела отбить какие-то деньги. Но затем жюри назвало Лучшего мальчика семилетки, пришедшего третьим, и внимание масс полностью переключилось на него.

Тогда мама подала в суд на организаторов Конкурса. Судебная тяжба затянулась, дело было неоднозначным. Разбирательство шло вверх по инстанциям. Мама практически перестала бывать дома, проводя всё время на заседаниях судебных коллегий и в юридических конторах. Полученные за первый месяц деньги почти сразу ушли на оплату услуг юристов.

Алик остался один. Мама больше не занималась им. Она не вывозила его на загородную площадку, даже не выводила на площадку перед домом. Целыми днями один в пустой квартире он смотрел телевизор или играл в компьютерные игры. Ел что попало, купался от случая к случаю. Не стригся. Однажды он напился холодной воды и заболел, у него поднялась температура. Но мама всё равно оставила его одного, так как у неё была встреча с юристами. Она даже не вызвала «домашнего доктора».

В тот вечер Алик чуть не умер. Он бредил, и ему виделась Рита, стройная и красивая. Но она никуда не бежала. Она стояла в лучах света, струившегося из невидимого источника за её спиной, тянула к Алику руки и улыбалась. Ямочки чётко обозначились на её спелых щёчках.

– Как же так, Рита? – говорил ей Алик. – Я сделал всё так, как меня учили. Я отдался весь без остатка единственной цели, и что получил взамен? Я брошен, забыт и даже просто не оценён по заслугам. Вместо этого кто-то третий восседает на моём почётном месте, выслушивает дифирамбы и щупает лавровый венок на голове.

– Ах, Алик, – отвечала ему Рита, и голос ее повторялся гулким эхом, хотя вокруг ничего не было, – не то ты говоришь, не то… Вспомни нашу последнюю встречу. Я говорила: Конкурс – дерьмо. Ты не поверил. Я говорила: ты никому не должен. Ты не поверил. Я говорила: ищи истинных наслаждений. Ты отказался. Что же теперь? Ты сам загнал себя в этот угол. И только ты сам можешь выбраться из этого угла.

– Но как, Рита? Кому я нужен? Чем мне жить?

– Ты нужен себе. И таким как ты. Осознай свою ценность. Хватит пресмыкаться и бегать по старым дорожкам. Если у тебя и были старые долги, ты расплатился по ним сполна. Научись радоваться, а не только радовать…

***

Оклемавшись на следующее утро, Алик ушёл из дому. Он улучил момент, когда мама пошла выбрасывать мусор, прошмыгнул на лестничную клетку и был таков.

Несколько дней он скрывался ото всех, ожидая, что мама будет искать его, что город уклеят его фотографиями с надписью «УШЁЛ ИЗ ДОМА И НЕ ВЕРНУЛСЯ!!!».

Но ничего такого не происходило.

Тогда Алик устроился следить за своим подъездом из подвала недостроенного здания напротив. Он хотел убедиться, что мама ищет его, скучает по нему, волнуется за него…

На девятый день Алик увидел маму под руку с Ритиным папой.

– А где твой-то? – спрашивал маму её попутчик.

– Да бегает где-то, уже вторую неделю не видела его, – легко отвечала она. – Набегается – вернётся. Он же взрослый уже, всякие мысли наверняка уже посещают его…

И они рассмеялись.

Алик заплакал и пошёл прочь от дома.

Он не помнил, сколько блуждал по городским свалкам и стройкам, когда однажды его кто-то окликнул:

– Эй, чемпион среди калек! Иди сюда!

Алик посмотрел на фигуру, подзывающую его. Это был мальчик, его ровесник. Такой же, как Алик, ободранный и немытый. Он сидел на бетонной плите, разложив на ней старую газету. На газете стояла бутылка кефира, рядом лежала буханка чёрного орловского хлеба.

– Ты, небось, нежрамши, давай, подкрепись!

И тут Алик узнал говорившего. И узнал его голос. «В сторону, в сторону!» Соперник! Сердце Алика бешено заколотилось, в кровь хлынул адреналин, в голове помутнело. Вот он – источник всех его бед! Сидит и дразнится!

Алик уже было бросился на него с кулаками, но взгляд единственного глаза Соперника из-под свалявшейся чёлки заставил Алика остановиться.

– Остынь, остынь, дурашка… На, – Соперник протянул ему кусок хлеба. – Чего нам драться? Мы ж в одной лодке… Тебя как звать-то?

– Алик, – неуверенно ответил Алик и взял хлеб из рук Соперника.

– А меня Митя.

Митя? Вот чего Алик не мог ожидать, так это того, что у Соперника окажется такое мягкое имя: Ми-тя.

– Ну что, Алик? Познаешь иную реальность? Давно в бегах?

– Недели две, – Алик сидел рядом, жевал хлеб и прихлёбывал кефир из бутылки.

– А… А я сразу после Конкурса. Меня мои выгнали. Ты понимаешь, я не мог проиграть. Я с самого начала был определен, как победитель. Под меня всю программу Конкурса выстроили, площадку скопировали с той, где я тренировался. В бревно установили механизм, который по радио управляется: нажал кнопочку, оно проворачивается, и твой противник слетает с бревна в тартарары…

– Да, я помню… – откликнулся Алик.

Они помолчали, продолжая хлебать большими глотками кефир по очереди прямо из бутылки.

– На меня делали такие ставки… в самом прямом смысле. У них же есть там свой тотализатор, как на бегах. Не слышал? Эх, ты!… – Митя откусил от буханки. – Когда я не пришёл первым, меня просто выставили за порог… как мешок с мусором. И я ушёл. И вот эти два месяца я всё хожу и думаю: а на хрена он нам всем сдался, этот Конкурс? Чего ради нас с тобой стравили? Вся жизнь – тренировки. От победы к победе… Это же ненормально! Разве можно так жить? Я не хочу никого обгонять. Я не хочу никого ненавидеть. Я не хочу ненавидеть тебя только за то, что мы соперники в этом Конкурсе. Да пропади он пропадом!

– Точно! – подхватил Алик и почувствовал, что впервые за долгое время, прошедшее с момента гибели Риты, у него стало легко на душе. Он вспомнил своё состояние, когда ботинок Мити опускался на его ногу, вспомнил свой испуг перед близостью боли и смерти. Та мнимая смерть на самом деле оказалась перерождением. – Начнём с начала. Мы сможем.

И Митя немедленно отозвался:

– Да, сможем, не вопрос… А кто старое помянет, тому глаз долой!

И ребята расхохотались, хлопая друг друга по плечам.

Бывшие непримиримые противники, Алик и Митя, сидели на строительной площадке, в центре сумасшедшего города, под плакатом «Лучший ребёнок семилетки», ели хлеб и пили кефир. Они никуда не спешили. Они ни с кем не боролись. Они никого не притесняли. Они ощущали целое, неделимое, могучее и вечное. Что-то без километров, секунд и градусов. Ещё не понимали, но уже чувствовали. То, что смутно ощущали Алик и Рита, держась за руки. То, что никогда не сможет ощутить мама Алика или папа Риты, сколько бы они не ходили под руку. То, что никогда не ощутит Лучший ребёнок семилетки.

Этот приз достался только им. А значит, из своего личного, из самого главного в жизни конкурса они вышли победителями.

Потому что они оба – везунчики.

29—30 мая 2000 года

За всё надо платить

Было уже чуть позже семи, когда я вошёл в бар. Я немного опаздывал – это нехорошо.

Нехорошо опаздывать на встречу с другом.

Если бы я опаздывал на встречи с ним, когда мы были ещё приятелями, вероятнее всего, он не стал бы моим другом.

В баре было шумно и весело, почти все столики оказались заняты. Тут и там, улыбаясь и подмигивая клиентам, сновали молоденькие официантки на роликах и в коротких юбочках-шотландках. Удивительно, как их теперь научились делать – почти как настоящие. Говорят, будто уже и среди них появились модели, полностью имитирующие женскую анатомию. Их даже можно соблазнять. Проблема только в том, что из оборота до сих пор не изъяли старые версии, у которых нет такой функции, и можно здорово наколоться, клея эдакую ломаку целый вечер без всяких шансов на успех.

На стенах висело несколько огромных экранов – транслировались самые разные музыкальные программы. Авторами большей их части были роботы, я это точно знал. По некоторым гармоническим алгоритмам я даже мог бы распознать пяток наиболее популярных роботов-композиторов. Шлягеры этих ребят были обречены на успех, поскольку при их написании использовались результаты социологических опросов, обновлявшиеся еженедельно. Ко мне вот так же недавно подошёл молодой человек (я сразу определил, что он робот, у меня на это намётанный глаз), и, разумеется с моего предварительного разрешения, с помощью двух клемм, на мгновенье прижатым к моим вискам, считал информацию о том, какая музыка доставила бы мне удовольствие. Заодно он считал информацию и о моих кулинарных пристрастиях, литературных предпочтениях, о том, какого плана фильмы я хотел бы посмотреть в ближайшее время. Теперь производство таких вещей поставлено на поток, настоящие шедевры появляются раз в несколько дней во всех областях культуры и творчества, и бьют, что называется, наверняка. Конечно, человеку очень трудно тягаться с такими просчитанными шаблонами. Я иногда тоже пописываю музыку, хотя уверен, что на сложившемся фоне она никому не понравится.

Кроме того, это очень дорого.

Вадик уже сидел на высоком стуле у барной стойки и потягивал светлое безалкогольное пиво. Его грузную, сутулую фигуру я легко узнаю и сбоку, и со спины. И этот его бессменный наряд: широкие шорты, сандалии на босу ногу, незаправленная футболка тёмно-синего цвета.

Вадик словно почувствовал меня спиной, обернулся. Он помахал мне рукой, хотя совсем не изменился в лице. Признаться, и я был не слишком рад его видеть. Но когда речь идёт о друге, приходится кое-чем жертвовать.

Мы поздоровались. Я подсел рядом, и электронный бармен налил мне такую же кружку светлого безалкогольного напитка.

– За встречу! – мы сдвинули кружки, и отхлебнули по паре глотков.

Некоторое время мы просидели молча. Глаза начали привыкать к полумраку, и теперь между экранов на стенах, я мог видеть совсем маленькие камеры, наблюдавшие за тем, что происходит в баре. Это необходимо для безопасности посетителей. При желании можно было бы поставить камеры размером с игольное ушко, но Федеральная Служба Наблюдений ни от кого не пряталась. Наоборот, то, что объективы были заметны даже при таком освещении, играло положительную роль: никто не смел забыть, что всякое его противоправное действие будет зафиксировано документально.

– Как у тебя дела? – спросил Вадик.

– Нормально, спасибо.

– Как с Мариной?

– Тоже всё хорошо, – я отхлебнул ещё глоток, – через два месяца мы поженимся.

– Хорошо, – Вадик хлопнул меня по плечу, – тогда твоя жизнь наладится. И с деньгами станет посвободнее.

Я всё невольно посматривал на камеры. Нет, они меня совершенно не беспокоили. Чего мне беспокоиться? Я не собираюсь нарушать закон. Я признателен судьбе за то, что мне приходится жить именно в это время, а не раньше. Ведь тогда практически всю работу, в том числе и самую тяжёлую, выполняли люди, только кое-где им на помощь приходили роботы. И при этом люди ещё хотели жить вечно! То ли дело теперь – просто куча свободного времени. Присутствие в офисе с десяти до шести превратилась в пустую формальность, всё равно все реальные задачи решают роботы. Офис для настоящего человека выполняет социальную функцию: здесь люди просто общаются.

Если офисным работникам и платят что-то за присутствие на рабочем месте, то уж конечно не за то, что они делают вид, будто в самом деле работают!

Чего мне опасаться камер? Я же не собираюсь кого-то убивать! Или совершать самоубийство – нет, ни в коем случае. У меня всё прекрасно: я молод, здоров, у меня нет вредных привычек, зато у меня есть красавица-невеста, которая через два месяца станет моей женой. И Вадик прав: с деньгами станет посвободнее.

Хотя, что деньги? Когда вся работа выполняется роботами, товары имеют весьма условную цену. Даже по сравнению со студенческой стипендией, которая и сама по себе-то, можно сказать, является не деньгами, а скорее данью прошлому, стоимость продуктов и товаров первой необходимости просто ничтожна.

Но у меня есть мечта, и я когда-нибудь её осуществлю. Пусть для этого потребуется очень много денег, главное – задаться такой целью и запастись терпением, а уж деньги-то накопятся.

Признаться, копить я начал уже давно, просто Вадик об этом не знает – даже другу не стоит рассказывать абсолютно всё. Именно поэтому он думает, что у меня не очень с деньгами.

Мы посидели ещё какое-то время молча. Подскочила девчушка на роликах и в шотландке, с собранными в хвост русыми волосами.

– У вас всё замечательно? – уточнила она.

– Да, спасибо, – я потрепал её за щеку. И она покатила дальше, напевая одну из популярных песенок.

Что-то такое я должен спросить у Вадика? Я ещё шёл и думал: не забыть спросить!..

А, вспомнил:

– А у тебя как дела?

Вопрос абсолютно дежурный, но ты должен задавать его, даже если ответ тебя не слишком интересует. «Как дела? – Нормально!» – традиционная пара реплик. Но если ты сидишь в баре и пьёшь светлое безалкогольное пиво с другом, ты должен спросить его об этом. Тем более, что он уже сделал это в начале беседы.

– А у тебя как дела?

Вадик поднял на меня свои воловьи, отчего-то всегда чуть мутные глаза:

– Плохо.

Плохо?! Вот тебе раз, как гром среди ясного неба!

– Что случилось?

– Мы с Ольгой расстались.

– Расстались с Ольгой?! – перед глазами встала молодая женщина с лицом, на котором всегда читался отпечаток потерянности, и длинными руками, свисающими, словно ветви плакучей ивы. – Ты что, с ума сошёл? Она же твоя жена!

– Я не могу с ней, – он снова посмотрел на меня, – не могу, понимаешь? Чужая она мне!

– Да как же чужая! Она ж в невестах у тебя полгода ходила, потом женой тебе была почти четыре года! И вот так взять, и разрушить всё?

– Ты не понимаешь! – закричал вдруг Вадик, и я заметил, как несколько камер повернулись в нашу сторону.

– Тихо, тихо… – я погладил его по плечу. Нет, я не боюсь Федеральной Службы Наблюдения, но излишнее внимание мне тоже ни к чему. – Чего я не понимаю? Я понимаю, что теперь и тебе, и ей урежут пособие.

«И мне подрежут доходы, я же твой друг, я должен следить, чтобы твоя семья не распалась».

– Ты не понимаешь, – продолжил Вадик уже на нормальных тонах. – Дело не только в том, что она мне чужая. Дело в том, что у нас не будет детей. Мы получили официальное медицинское заключение.

Вадик выложил на стойку бара голубой листок с синей треугольной печатью.

– Видишь? – он ткнул пальцем в строку в нижней части заключения. – Написано: биологическая несовместимость. Всё! Точка.

Да… Это, конечно, был удар. Для меня, разумеется. Хотя мне стоило задуматься об этом раньше, когда ни через год, ни через два, ни даже через три года после заключения брака худая Ольга не начала толстеть. Я в глубине души догадывался, что с её беременностью у них какие-то проблемы, но не предполагал, что всё настолько серьёзно. Так ведь теперь бывает: люди женятся, но ещё долгое время не занимаются сексом. И даже правительственные программы, материально стимулирующие деторождение, оказываются неспособны уложить мужчину и женщину в одну постель.

Я в своё время читал, как всё это началось. В начале двадцать первого века научно-технический прогресс полностью отстранил человека от трудовой деятельности: на заводах работали роботы, в шахты спускались роботы, дорожным движением управляли роботы, юридические консультации оказывали роботы, собирали и ремонтировали роботов тоже роботы. Производство и содержание роботов становилось всё дешевле и дешевле, одновременно с этим падала цена на товары, производимые роботами, и на услуги, оказываемые ими. Сбылась многовековая мечта человека: он стал полностью свободен.

Казалось, что ворота в рай открылись. Но, разумеется, это было не так. Беда пришла, откуда не ждали.

– Ещё пива? – поинтересовался весёлый бармен, заметив, что наши кружки полны менее, чем наполовину.

– Валяй, – ответил я.

Развившиеся средства связи уничтожили понятие «расстояние». Теперь не нужно было не то, что ехать в другой город, чтобы повидать родственника, не приходилось даже перейти дорогу, чтобы спросить у одноклассника, как он решил домашнее задание. Сперва коммуникации полностью ушли в интернет, затем, на базе того же интернета, появились голограммы и голосовые синтезаторы, а после – механизмы, имитирующие вкусовые и тактильные ощущения от объятий, рукопожатий и поцелуев, до самых изощренных любовных утех. Наиболее удачные виртуальные контакты люди начали сохранять в памяти машин, оставляя себе возможность всей полноты общения с родственниками или любимыми даже после их физической смерти.

В результате люди начали утрачивать способность общаться с живыми людьми, которых нельзя запрограммировать, и до которых нужно ещё добраться, иногда просто перейдя дорогу, а иногда и отправившись в другой город.

Именно в этот момент две проблемы, обозначившиеся в развитых странах ещё в конце двадцатого столетия, буквально выстрелили: рост самоубийств и падение рождаемости. Государства уже тогда начали проводить различные социальные программы: финансовая поддержка молодой семьи, льготы и доплаты за новорождённого, ограничение в некоторых правах холостых мужчин и незамужних женщин, достигших репродуктивного возраста. Но если в двадцатом веке об этих тревожных явлениях было принято говорить, называя их высокопарным термином «тенденция», то в первой половине века следующего на среднюю статистику перестали оказывать успокаивающее влияние цифры из стран третьего мира в связи с его интеграцией в единое экономическое сообщество. И социологи в ужасе затрубили о фактическом вымирании человечества.

Только тогда человечество призналось само себе в том, что настоящим трудом для него давно уже стало не посещение офисов, в которых в действительности работали только роботы, не производство, которым в действительности занимались только роботы, а именно человеческое общение.

Человеческое общение! Вот что трудно! Вот за что в самом деле следует платить. И платить реальные деньги, а не те, за которые можно купить только еду и товары первой необходимости: медикаменты, компьютер, автомобиль и робота-домработницу.

Общение – вот истинный тяжкий труд!

Особенно общение мужчины и женщины.

Особенно, если они живут вместе.

Особенно, если они решили завести ребёнка.

Конечно, демографический вопрос можно до поры решить с помощью искусственного оплодотворения, но давно уже установлено, что дети из неполных семей намного реже приносят потомство, чем дети, рождённые отцом и матерью.

Кроме того, это никак не решало демографический вопрос с точки зрения конкретного мужчины.

То есть с моей точки зрения.

– И как же ты теперь будешь? – я посмотрел на Вадика с искренним сожалением.

За каждый час встречи мужчины и женщины каждому из них платили по десять единиц из государственного бюджета. Если мужчина и женщина регистрировались как жених и невеста им платили уже по пятнадцать единиц за час. Через шесть месяцев они могли зарегистрироваться уже как муж и жена и получать по двадцать пять единиц за час. Одновременно у них появлялась обязанность жить и спать вместе.

Учётом времени и контролем за соблюдением супружеских обязанностей как раз и занимается Федеральная Служба Наблюдений.

Когда же у мужа и жены рождался ребёнок, их зарплата увеличивалась до сорока единиц в час. Кроме того, им полагалась единовременная выплата в размере тысячи единиц.

Существовала, правда, и обратная сторона. В случае развода всякие выплаты прекращались на полгода, при этом и мужчина, и женщина уплачивали в бюджет весьма значительный штраф за неисполнение супружеских обязанностей.

– У тебя хотя бы есть, чем расплатиться с Федералами?

Кроме того, штрафу подвергались родители и друзья мужчины и женщины, которые решили прекратить супружеские отношения. То есть, в данном случае, я. Деньги не такие уж большие, но, когда у тебя есть главная мечта, довольно трудно отказываться даже от небольшой их составляющей.

– Нет, сейчас у меня не хватит, – грустно ответил Вадик. – Я в долговой яме, дружище. Даже и не знаю, когда смогу из неё выбраться.

Я ещё раз посмотрел на Вадика, и теперь он мне совсем не понравился. Я заметил, что он не брит, он перестал следить за собой. Это тоже штрафуется. И если он в сложившейся ситуации не пытается избегнуть расходов просто путём бритья, это может означать только одно.

– Вадим, не смей даже думать!

– А ради чего мне всё это? – Вадик перешёл на хриплый шёпот. – Я не хочу так! Это не жизнь… это…

– Вадим, не сметь! Подумай об Ольге! Нам всем непросто! Подумай обо всех нас, в конце концов.

Если Вадик всё же убьёт себя, Федеральная Служба Наблюдений оштрафует всех, с кем общался Вадик. Потому что не остановили, не уследили. Но меня, друга – в первую очередь и в особо крупном размере. Тогда прости-прощай, моя мечта!

– Всё сложится, Вадим, всё получится, – я гладил его по спине, как маленького. – Ты встретишь другую девушку…

– И что? Опять полгода ходить в женихах, потом селиться вместе, жить с чужим мне человеком, делать детей… Я не хочу делать детей, понимаешь? Я не животное! Я хочу сначала захотеть, чтобы у меня был ребёнок, а уже потом…

– У вас всё замечательно? – снова подскочила к нам официантка.

– Катись отсюда! – буркнул Вадик. Девушка фыркнула, и скрылась в темноте бара.

– Ничего, ничего, – я судорожно подбирал слова, которые могли бы удержать Вадика от самоубийства, самого страшного преступления из тех, что были перечислены в уголовном кодексе. Даже убийство нескольких человек считалось менее страшным, так как предполагало контакт живого человека с живым человеком. – Вот ты мне всё рассказал, и тебе стало легче. Правда? Ведь стало, стало же?

Вадик закрыл лицо руками.

– Да, – глухо сказал он, – стало. Спасибо тебе.

– Да что ты, – смущённо сказал я, – ведь настоящие друзья для этого и существуют. Пройдёт ещё год с небольшим, и мы с тобой станем закадычными друзьями. Не забывай об этом!

– Верно, – улыбнулся Вадим, – закадычными.

И мы ударили по рукам.

Я вышел из бара на улицу. Робот-парковщик подогнал мой автомобиль. Я глубоко вдохнул свежий прохладный вечерний воздух – Правительство следило за тем, чтобы вечерами воздух был именно такой: прохладный и свежий. Впрочем, свежим он был всегда.

Я достал из нагрудного кармана электронный бумажник и открыл его. Бегущая строка проинформировала меня о последних операциях:

(i) встреча с невестой – два часа – 2х15 – 30 единиц;

(ii) поцелуй невесты в щёку – два раза – 2х50 – 100 единиц;

(iii) поцелуй невесты в губы без проникновения языка в рот – три раза – 3х75 – 225;

(iv) встреча с другом – один час – 1х7 – 7 единиц.

Текущий итог: 362 единицы.

Общий итог: 12847 единиц.

Вот так, почти тринадцать тысяч. Побыть час одному стоит 50 единиц. Поспать одному у себя дома восемь часов стоит дороже, чем восемь часов побыть одному. Это обойдётся мне не в 400 единиц, а в 600, поскольку эти восемь часов идут без перерыва.

Голограмма покойной мамы стоит 200 единиц в час. 300 – вместе с отцом.

Помузицировать в одиночестве стоит 100 единиц. Почитать газеты – 50, беллетристику – 70, стихи – 100.

За всё надо платить.

Камеры везде. Они понатыканы у меня дома, так же как в баре. Федеральная Служба Наблюдения отметит все мои расходы, сама произведёт списание нужного количества единиц с моего личного счёта и представит мне подробный отчёт. Я абсолютно уверен, что они не возьмут ни одной лишней единицы.

Ну, так что? Можно было бы привезти к себе Марину. За ночь с невестой, даже если пальцем ее не трогать, даже если не раздеваться, платят тысячу единиц. Но она сегодня уже больше не сможет. Два часа общения, два поцелуя в щёку, три в губы – конечно, она измотана.

Да и я, признаться, тоже. Часовая встреча с другом, которая принесла мне всего семь единиц. Всего семь единиц, а я терпел этого борова с его проблемами целый час, да ещё завис теперь с этим потенциальным самоубийством… Несправедливо, что даже заключение врачей о неспособности пары к воспроизводству не освобождает неудавшихся родителей, а главное, их окружение от ответственности.

Ну, ничего, даст Бог, всё наладится. Ещё год с небольшим, и мы с Вадиком станем закадычными друзьями. Тогда и мне, и ему за каждый час, проведённый вместе, станут платить по пятнадцать единиц! Как за время с невестой!

Вовремя я ему об этом напомнил. Кажется, его это приободрило.

Ночь одному – 800 единиц. Моя мечта стоит 100000 единиц, и с учётом её масштабности 800 единиц – не так много. Но и не так мало. Могу ли я позволить себе сегодня такую трату?

Можно взять проститутку. За ночь с проституткой Федералы ничего не доплачивают, но и не списывают с твоего счета, если у тебя был с ней секс. Правда, я всё никак не могу заставить себя смириться с тем, что и проститутками работают только роботы.

И для меня по-прежнему остаётся большим вопросом: чем и за что на самом деле мы расплачиваемся.

Я нажал на педаль, и машина понеслась по весёлому вечернему мегаполису. Всюду горели огни, играла музыка. Город был празднично украшен, хотя никаких специальных торжеств не намечалось. «Каждый день жизни – это праздник!» – такова наша нынешняя официальная идеология. Наша новая национальная идея. Можно сказать, наднациональная.

На огромных щитах сменяли друг друга рекламные изображения товаров, которые в рекламе, на самом деле, не нуждались. Так, просто ещё одна правительственная программа. Улицы кишели не то людьми, не то роботами, весело сновавшими повсюду, и если бы не мой бортовой компьютер, я бы наверняка сшиб нескольких пешеходов.

Наконец, я хлопнул руками по рулю: окей, я принял решение – сегодняшнюю ночь я проведу один. Могу я хоть изредка позволить себе такую роскошь!

800 единиц из 100000 единиц. И черт с ними!

Когда-нибудь я доберусь до этой заветной цифры и осуществлю свою мечту. Пускай считается, что мечту нельзя купить. Ведь когда-то нельзя было купить и любовь, и невесту, и друга… Но время всё расставило на свои места. Всему определило свою цену.

В единицах.

И моя мечта тоже имеет цену. Её определили сами Федералы.

Ровно 100000 единиц.

100000 единиц за то, чтобы самому уйти из жизни, и чтобы никого из моих родственников, друзей, подруг, жён и невест не преследовали за это Федералы.

Я хочу выкупить у них свою смерть. Я хочу распорядиться ей так, как считаю нужным. И я добьюсь этого, выполнив все условия.

Я стану закадычным другом.

Я женюсь.

Я рожу троих детей. Семерых, если надо.

Я буду ежедневно заниматься сексом с женой, любовницами и роботом-проституткой.

И тогда однажды я смогу получить то, что изначально принадлежит мне – свою смерть.

Ведь смерть каждого из нас принадлежит нам.

Смерть принадлежит каждому из нас по праву рождения.

16 ноября 2004 года