Текст книги "Грани “русской” революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное"

Фактически Крыленко призвал к арестам и убийствам офицеров. И его следовало прямо в зале Съезда арестовать и по законам военного времени расстрелять как предателя и саботажника. Но разруха в армии и государстве предполагала продолжать с ним дискуссии. После которых расстреливали уже они.

Крыленко получил ответ от представителя комитета 12‐й армии Ивана Захватаева (93), который сказал, что Керенский за месяц пребывания в должности военного министра как раз сделал очень много – «Он дал армии уверенность, что она не будет брошена в авантюру». Что касается устранения каких-то офицеров, то в 12‐й армии таких проблем нет. При серьезной постановке вопроса, он разрешается путем обсуждения с армейским руководством. Тем не менее целью реформы армии и этот представитель считал демократизацию снизу доверху. С заменой командующих проблем нет, а вот штабы, считал Захватаев, должны быть поставлены под контроль революционно-демократических организаций.

Также над Крыленко в своём выступлении посмеялся и Виленкин (169), сказавший, что ему жаль армию, которая не смогла выбрать свой комитет. Он поддержал решения о расформировании частей, отказывавшихся идти в окопы на смену. И рассказал о своём опыте. Оказывается, отказ идти в окопы происходит из уверенности, что войне конец, и что вот-вот будет заключен сепаратный мир. И только когда солдатам открывают глаза на то, что такой мир невозможен, а на фронте не менее уставшие части, они готовы идти в окопы – кроме нестроевых ратников, которые только что появились на фронте.

Минский санитар Фишгендлер (161) страстно вступился за Керенского, объявив, что его вступление в министерство «сыграло огромную роль во внесении порядка и организации армии». «Появление тов. Керенского, который в первые дни подписал декларацию прав солдата, по отношению к которой тов. Гучков сказал, что скорее даст отрезать руку, чем подпишет эту декларацию, было первым решительным шагом в деле демократизации армии». Организаторам самочинных структур он пригрозил: мы «не дадим вносить дезорганизацию и анархию всем безответственным лицам, которые думают, что проведением своих сектантских и кружковых интересов сумеют служить делу революции». При этом он отверг обвинение в адрес большевиков в том, что они содействовали дезертирству или призывали к дезертирству. Дезертиры вообще, как сказал оратор, «находящиеся вне стихии революционной демократии», и поэтому легко поддаются воздействию контрреволюционной демократии. Что касается большевиков, то их вина не в пропаганде дезертирства, а в том, что они никогда не помогали в борьбе с дезертирством. Между тем, армии нужен порядок – «чтобы это была не банда, не сброд ничем не спаянных людей, а вполне сознательная соединенная воедино армия».

Все эти отрывочные суждения, которые предваряли переход к соответствующему вопросу повестки дня, в общем и целом представили основные позиции оппонентов, но системно они были изложены в докладах.

Общую осторожную позицию по отношению к войне и возможным мирным инициативам осветил Дан, многословно пересказывая уже многократно сказанное. Он связывал возможность пресловутого сепаратного мира фактически с капитуляцией: «Сепаратный мир, с нашей точки зрения, не может разрешить тех задач, разрешение которых необходимо для свободного развития русской революции. Этот мир при сложившихся международных отношениях неизбежно отдал бы Россию в длительную кабалу мирового империализма».

Риторику о «свободном развитии русской революции» надо признать ситуативной: она просто касалась интересов страны, государства, народа. Это теперь мы можем сказать, что «развитие революции» привело как раз к краху всего порядка жизни и отдало страну в руки отъявленным негодяям. А тогда революция казалось путем к свободе и достоинству человека. Наивные люди, казалось бы, видели, какой ужас им уготован «слева» – от большевиков, но почему-то признавали их частью своего социалистического сообщества.

Дан критиковал идею «сепаратной войны», которая также исходила от большевиков, полагавших, что отказ от каких-либо союзнических обязательств и полное изгнание капиталистов из правительства тут же изменит характер войны, сделает её революционной и приведет на её сторону массы обездоленных по всему миру. Дан поймал большевиков на лжи: идея сепаратной войны – это просто прелюдия к сепаратному миру, который иначе как изменой в ту пору никто не называл. Кроме того, идея представлена как абсурдная: она тут же лишает Россию всякой помощи извне. И она ничуть не создает средств для решения проблем демократизации или чего-либо ещё, что задумывают социалисты. Прогрессивных войн не бывает в принципе. Кроме того, коль скоро война мировая, то узконациональными средствами она не может быть преодолена. России приходится лавировать в продвижении мирных инициатив, ожидая, что к революционному действию подтянутся трудящиеся других воюющих стран.

И всё же Дан, призывая к прагматизму и осмотрительности, оставался таким же романтиком, как и прочие демократы. Он провозглашал: «возможность международной согласованности войны (за мир) всех трудящихся является вопросом жизни и смерти и для русской революции». Для чего и запланирована была международная конференция.

Позиция большинства на Съезде (меньшевиков и эсеров) заключалась в том, что во Временном правительстве уже есть «наши», и они исполняют поручение всеми силами стремиться к миру. Поэтому, по мнению Дана, Съезд не должен требовать от правительства таких шагов, которые немедленно приведут его к разрыву отношений с союзниками. Правительство уже выступило с нотой в их адрес – о пересмотре договоров «в духе платформы русской революции». И это – материал для агитации народных масс, которые только и могут своим движением обеспечить такой пересмотр. Всякие необдуманные действия, ослабляющие правительство, повлекут за собой только ослабление этого движения. То же касается и вопроса об укреплении армии. Боеспособная армия нужна, потому что войну приходится вести, «пока не создались международные силы, способные этого мира добиться». Что касается планируемого наступления, то это «не только лучший, но иногда по стратегическим и тактическим соображениям есть единственный вид обороны». Политика не должна вмешиваться в вопрос о наступлении – это дело военного командования.

Дан приводит пример ослабления армии, негативно повлиявшего на всю страну: «из этой армии около двух миллионов дезертиров хлынуло по домам, которые закупорили все пути сообщения, перепортили массу подвижного состава и подвергли большие города и самую армию таким затруднениям, которые дали очень хорошую почву для агитации контрреволюции. Кроме того, такое состояние армии подвергает нас опасности внешнего разгрома, и, наконец, я утверждаю, что такое состояние армии подрывает ту нашу работу по восстановлению пробуждения международного пролетарского движения и в особенности движения в союзных странах, которое необходимо для успеха борьбы за мир». Дан приводит довод одного из своих единомышленников на фракционном собрании: «на каждый листок с призывом к совместной борьбе за мир, который французские и английские товарищи получают от нас, они получают десять тысяч или больше сопровождающих его пуль и гранат со стороны тех немецких войск, которые благодаря позиции нашей армии очистили свой фронт с нашей стороны и обрушились на наших французских и английских товарищей».

Следующим выступил Ленин, который говорил просто и энергично, излагая позицию большевиков с марксистских позиций, требуя отношений к любым событиям с классовой точки зрения, с точки зрения неизбежной классовой войны. Если Дан, многократно перекрывая регламент, говорил зачастую пустыми фразами, то Ленин, получив ту же привилегию говорить сколько ему угодно, повторяться начал лишь в конце своей пространной речи.

Ленин считал, что классовый подход распутывает все вопросы. Запутанность он видел в апелляции к народам, которые неотделимы от своих правительств. Правительство выражает интересы определенного класса. Обращение к народам, которое опубликовано от лица Петроградского Совета и требует «откажитесь служить орудием в руках ваших банкиров» стало путаницей, поскольку «собственных банкиров пускаете в министерство и сажаете с социалистамиминистрами, вы превращаете все свои воззвания в ничто, всю свою политику на деле опровергаете». Война ведется в интересах капитала, и это единственная точка зрения, выражающая интересы угнетенных классов. Если обратиться к вопросу о мире без аннексий, то эти аннексии «есть не что иное, как политическое выражение и политическая форма того господства гигантских банков, которое вылилось из капитализма». Но «если вы предложите мир без аннексий сейчас, то его примут немцы и не примут англичане, потому что английские капиталисты ни одной пяди земли не потеряли, а во всех концах мира награбили»; «когда мы говорим: “без аннексий”, то мы говорим, что для нас этот лозунг есть только подчиненная часть борьбы против всемирного империализма». Под аннексиями Ленин понимает также и противодействие сепаратизму: «вы продолжаете с Финляндией и Украиной политику аннексий. Вы придираетесь к украинскому съезду, воспрещаете его собрания через ваших министров». «Пусть Россия будет союзом свободных республик. (…) Всякий народ пусть будет освобожден, прежде всего пусть будут освобождены все народности, с которыми вы революцию в России делаете».

Ленин посмеялся над попытками борьбы против войны «словами, манифестами, прокламациями, социалистическими съездами». «Борьба с империалистической войной невозможна иначе, как борьба революционных классов против господствующих классов и против этих господствующих классов во всемирном масштабе». Выхода из войны нет, пока не свергнут класс капиталистов. Но «если мы приглашаем свергать капиталистов в других странах, тогда прежде всего долой банкиров наших, иначе никто нам не поверит и никто нас не возьмет всерьез»; «выход из этой войны только в революции. Поддерживайте революцию угнетенных капиталистами классов, свергайте класс капиталистов в своей стране и тем давайте пример другим странам. Только в этом социализм. Только в этом борьба с войной. Всё остальное – посулы или фразы или невинные добрые пожелания».

Лидер большевиков просто переворачивает формулу Дана, говоря: «Когда вы отговариваетесь от сепаратного мира тем, что мы-де не хотим служить немецкому империализму, – это совершенно верно, поэтому и мы против сепаратного мира. Но вы фактически, помимо вашего желания, продолжаете служить англо-французскому империализму с такими же захватными, грабительскими стремлениями, которые и русскими капиталистами, при помощи Николая Романова, претворены в договоры». «Для нас сепаратный мир является соглашением с немецкими разбойниками, потому что они грабят так же, как и другие. Но такой же сепаратный мир есть соглашение с русским капиталом в русском Временном Правительстве. Их договоры остались, они также грабят и душат другие народы»; «у Временного Правительства есть сепаратный мир с русскими капиталистами. Долой этот сепаратный мир!»

Вполне открыто Ленин объявляет о размежевании с социалистами, которые имеют в виду существование какого-то там Отечества: «теперь ни один социалист не предложит написать манифест о “защите отечества”», «Социалисты ушли целиком от социализма, – именно те, кто перешел на сторону своего правительства или своих банкиров, своих капиталистов». Следует иметь в союзниках только рабочих других стран.

Ленин продолжает грезить мировой революцией. «Теперь внешнюю политику русской революции вы ведете целиком с капиталистами. А 1905 год показал, какова должна быть внешняя политика русской революции. Этот факт есть тот факт, что после 17 октября 1905 года в Вене и Праге начались массовые уличные волнения и стройка баррикад. После 1905 года наступил 1908 год в Турции, 1909 год в Персии и 1910 год в Китае».

Что касается опасений потери поддержки Англии и Франции, то Ленин говорит, что революционный класс просто откажется признавать долги по отношению к ним. Примером для народов Азии мирной инициативы было бы, как считал Ленин, вывод русской армии из Турции и переброска её на другие фронты. Также следует освободить Армению, которую «Россия душила при царях» и душит теперь. Вот тогда есть шанс встать во главе всех угнетенных классов и народов – в революционной войне, которую большевики ни в коем случае не исключают.

Яркому выступлению Ленина мог противостоять только риторический талант Керенского, который выступил вслед за ним уже с вполне враждебной к большевикам речью – он называл Ленина уже не «товарищ», как было принято на Съезде, а «гражданин». И это означает, что Керенский уже понимал суть большевизма. Поэтому загадкой остается пробольшевистская позиция Керенского после подавления июльского мятежа большевиков и в противодействии выступлению Корнилова в сентябре – когда страну ещё можно было спасти от гражданской войны и террора.

Керенский использует в своей речи цитату из ответного обращения командующего германскими войсками принца Леопольда Баварского [78]78
  Виттельсбах Леопольд (1846–1930) – принц Баварский, генералфельдмаршал Баварии и Пруссии. В 1916 г. сменил Гинденбурга на посту главнокомандующего на Востоке и занимал этот пост до окончания войны. Возглавлял немецкую делегацию на мирных переговорах в Брест-Литовске. В 1919 г. вышел в отставку.


[Закрыть] в адрес Советов: «Первое предложение мира сделано центральными державами в декабре 1916 года. Центральные державы предложили в скором времени вступить в переговоры о мире, дабы предупредить дальнейшее кровопролитие и прекратить ужасы войны. Протянутая нами рука правительствами держав согласия была отвергнута с насмешкой. Только в это время в России существовало ещё царское правительство. Второе предложение наше – циркулярпрокламация австро-венгерского главнокомандующего. Центральные державы изъявили свою готовность назначить уполномоченных представителей для переговоров о целях войны и о возможности перемирия. В это время царского правительства в России уже не существовало. На его место встал Совет Рабочих и Солдатских Депутатов. Какой на этот раз был ответ? Россия желает мира без захватов и контрибуций. Но в то же время она не хочет отказаться от договоров с Англией, Францией и Италией». В целом вполне логичное обращение главнокомандующего оказалось по аргументации весьма похожим на призывы Ленина. Но к этому, как замечает Керенский, добавляется ещё и иллюзия: будто бы есть какое-то движение, которому русская демократия может протянуть руку помощи в борьбе против их собственных капиталистов. Он показывает, что большевики неверно оценивают положение в стране: «всякая власть есть отражение соотношений реальных сил в стране. И если реальная сила и действительная власть капитализма в настоящее время была бы в России превалирующей, то этот переворот был бы не в нашу сторону, а в сторону политики Милюкова».

Керенский посмеялся над Лениным, спросив его, почему же он, считая, что в России и в Германии идентичные политические режимы, не остался проповедовать свои взгляды в Германии, через которую имел возможность проехать в Россию? Одновременно Керенский намекал на особые отношения большевиков с немцами.

В альтернативу авантюризму большевиков, готовых ради мировой революции рискнуть Россией, Керенский противопоставлял «продуманный и прочувствованный» путь: «мы хотим этот авангард демократического социалистического движения в Европе закрепить и создать из него реальную международную силу, заставить с нею считаться всех, кто думает, что русская революция есть распад, есть растление и расслабление, есть почва для торжества чужого капитализма»; «всякое ослабление наиболее демократического государства в Европе будет торжеством реакции». А со стороны большевиков «никакого реального плана не предлагается, кроме революционной и социальной авантюры, построенной на предположениях, исключающих из своих оснований всякую ссылку на научный социализм, на доктрину демократии, на опыт и на ту обстановку, которую мы переживаем». Из предположения, что существуют «какие-то огромные массы, которые ждут, когда мы у себя всё раскрошим, когда мы у себя создадим новое царство, которого ещё никто не видел», следует только реализация целей и задач Германии.

Керенский обвиняет Ленина в элементарном невежестве в понимании обстановки на Кавказском фронте, и в том, что станется с Арменией и её народом, если уйдет русская армия. Между тем, Ленин был прекрасно осведомлен в том, что армян ожидает тотальный геноцид, но он не был наивен – он выступал в интересах Турции, союзника Германии. То же самое касается Украины и Финляндии. «Гражданин Ленин сказал: “мы боремся с украинской культурной автономией”. Но мы боремся не с автономией Украины, и украинцы хорошо знают, что в IV Думе, когда фракция большевиков под влиянием гражданина Ленина являлась централистически непримиримой и отрицала в Государственной Думе право на самоопределение, в это время я выступал в Государственной Думе с заявлением, что необходимо дать автономию также и Украине». И всё это Временное правительство имеет в планах, реализации которых в данный момент мешает война: «вся русская демократия, вся армия говорят: во время войны невозможна генеральная перегруппировка воинских сил на принципе национальностей». И невозможно по этой же причине удовлетворить требования социалдемократической финляндской партии, которая требует независимости немедленно.

Здравое понимание условий и задач война сопровождалось у Керенского абсурдной установкой: «демократизировать эту армию сверху донизу, сохраняя в этой демократизированной революционной армии действительную дисциплину». Либо демократизация и крах армии, либо дисциплина – никакого иного варианта просто не существовало никогда и ни в какие времена.

В защиту Ленина выступил Мартов (46), посчитавший, что намек на «запломбированный вагон» относится и к нему. Его ответ: «если мы не остались в Германии, чтобы сеять эти идеи, то не потому, что нам менее дорого распространение этих идей среди германских братьев, чем среди русских братьев». «Наш долг – остаться здесь и делать то дело, которое делают наши товарищи там, в Германии». Интернационалисту в любом месте можно бороться за революцию.

Мартов мстительно объявил, что результаты работу правительства, связанные с достижением мира, «равны нулю». Потому что «согласие союзных правительств пересмотреть договоры не означает никакой реальной уступки». То же касается и планов проведения международной конференции с социалистическими силами, которые стоят на позициях своих правительств. Формула «без аннексий и контрибуций, на основах национального самоопределения» в глазах каждой из приглашаемых партий «не исключает и даже включает защиту прежних по существу, хотя бы прикрытых аннексионных стремлений».

Позиция здесь остается двойственной: «мы лавируем между политикой расчета на пробуждение революционных стремлений в массах воюющих стран, с одной стороны, и, с другой стороны, мы рассчитываем на то, чтобы, Боже, сохрани, не раздразнить союзников»; «мы колеблемся между тем, чтобы апеллировать к революционным элементам Франции, Англии, Италии и германского пролетариата, и между попыткой склонить на свою сторону и переубедить те из организованных сил демократии, которые находятся в добровольном плену у империализма своих стран и являются пособниками империалистических стремлений».

Мартов вновь мельком затронул важный правовой вопрос: наследует или нет политический субъект в лице Временного правительства международные обязательства от прежнего правительства? Следует ли считать действующими договоры, под которыми стоит подпись Николая II? Союзные державы «не требуют от нового революционного правительства, чтобы оно, на место истлевшей подписи Николая II, дало свою подпись под договорами». То есть они считают, что обязательства по умолчанию подтверждены. Мартов же предлагает опровергнуть это. «Заявить, что отныне российского союза с союзниками нет, – это не значит идти на сепаратный мир, идти на мир с Германией. Это значит иметь руки, развязанные по отношению к обеим коалициям и сказать всему миру, что российская революционная демократия одинаково не идет ни к тому, ни к другому империализму». «Иногда это значит сепаратная война. Если Германия захочет воспользоваться изолированным положением России». Бояться разрыва отношений с прежними союзниками не стоит, потому что «в этой империалистической войне худшего положения, чем теперь для России, быть не может».

Поддержав таким образом большевиков, Мартов тем не менее отказывается считать свою позицию тождественной ленинской. «Мы никогда не стоим на той точке зрения, что война не может закончиться, пока капитализм будет существовать». «Эта война может под давлением революционных народов быть закончена и нынешними империалистическими правительствами». То есть всё-таки он предполагал возможность заключения с империалистами неких соглашений. И это, по его мнению, окупится, поскольку появятся «возможности развязать те революционные средства, которые сейчас скованны самым фактом войны».

Большевистская позиция, действительно, выглядит абсурдной: «говорят, что мир не может быть заключен, пока у нас не будет достаточно сил, чтобы всю Европу перекроить по принципу национального самоопределения, – будет ли это под знаменем революционной диктатуры пролетариата, как у тов. Ленина, или под другим знаменем мы будем воевать в союзе с империалистическими правительствами, пока нам не удастся силою оружия навязать освобождение всем Эльза-сам, Триентам, Трансильваниям, Познаням и т. д.». Стремление к такой цели Мартов рассматривает как убийство революции.

Что касается вопроса о наступлении, Мартов предложил выделить в нём политическую сторону и задаться вопросом «есть ли гарантия, что наступление подготовляется не потому и не постольку, поскольку оно необходимо для целей безопасности и охранения армии, а постольку, поскольку это нужно этой компании парализовать движение в пользу общего мира?»

Разумное предложение Мартова – начать с предложения перемирия: «всякие резолюции о войне, говорящие о её ликвидации теми или иными способами и средствами давления и пробуждения солидарности, являются утопичными, если не идет с этим лозунгом соглашение о вступлении в мирные переговоры и заключение всеобщего перемирия».

Вышедший на трибуну Виленкин (169) прочитал короткую лекцию по вопросам военного искусства – специально для собравшихся в зале профанов. А заодно зафиксировал отказ большевиков от требования сепаратного мира: «речь тов. Ленина рассеяла все могущие возникнуть сомнения. Всем стало ясно, что всякие попытки навязать товарищам большевикам желание заключить сепаратный мир основаны либо на непонимании того, что люди говорят, либо на желании им приписывать то, что является в данный момент самым опасным и самым позорным». В адрес же профанов было сказано: «когда я слушаю речь тов. Ленина, Мартова (46), Луначарского (93), даже Крыленко (95), приехавшего с фронта, мне кажется, они обходят тот факт, что как-никак на границе наша многомиллионная армия стоит лицом к лицу с армией страны, с которой мир не заключен». Это значит, что состояние войны актуально, пока это противостояние будет продолжаться. До заключения мира всё равно придется воевать. Если в дело будут вмешиваться неспециалисты, то поражение неизбежно: «если мы на ведение войны будем смотреть с точки зрения политической, а немцы будут смотреть на неё с точки зрения стратегической, то я боюсь, что они нам и стратегически, и политически вмажут по самое первое число». Плохая политика уничтожит даже хорошую армию. Политики же никогда не признают своей неправоты. Если солдаты в окопах обсуждают вопрос о наступлении, то они никогда не согласятся признать, что наступление целесообразно: «как только заговорит голос шкуры, который у массы очень сильно развит, у каждого зашевелится мысль, что начальство из глупости или из измены заставляет идти на смерть». Армии надо сказать: «свобода не значит, что вы можете окопаться в окопах и жить там дачниками»; «для свободы вы должны идти на смерть с песнями». Иными словами, для солдат нужны мотивы, чтобы сражаться и умирать.

Большевики ещё раз подкрепили свою позицию в выступлении Каменева, который как будто не слышал критики в адрес своей партии.

Прежде всего, разложение армии совместными усилиями всех «левых» он представил как выдающееся достижение, которое требует теперь определенности в целях войны: «чтобы воевать в свободной стране, в стране, которая имеет армию демократизированную в такой степени, в какой она не демократизирована ни в одной из старых республиканских стран, в стране, армия которой, так же, как и армия других стран, истощена трехлетней войной, армия, которая имеет право митингов, право свободного обсуждения, которого нет в других странах, – необходимо, чтобы эта армия должна была создать определенные условия, заботиться о которых не было нужды ни у французского, ни у английского, ни у германского генерального штабов. Русская армия требует, чтобы она знала, за что она должна воевать и за что она воевать будет».

Далее Каменев объявляет, что декларации о мире без аннексий и контрибуций остаются двусмысленными: «почти вся Западная Европа, заведомый противник этой формулы, нашла возможным словесно к ней присоединиться, а целый ряд социалистических групп пробовали эту формулу расшифровать и расшифровали её так, что сделали её неприемлемой для социалистического пролетариата России».

Эти декларации понимаются вот как: «вернитесь назад, вернитесь к империалистическим своим границам, ибо это значило бы санкционировать продолжение тех насилий, которые до начала революции производились крупнейшими европейскими державами над остальными, включенными в их пределы, странами. Это значило бы, что Германия имеет право владеть Эльзасом и Познанью, что Россия имеет право на Польшу и Финляндию, что Франция имеет право на Марокко и Алжир, и Англия – на Египет и Ирландию; это значило бы сказать: выйти из этой войны с тем, что мы восстановим клубок международных отношений, из которых эта война возродилась». «Поэтому, конечно, если бы поставить целью вернуть Германии её старые границы, её старые владения, вернуть Германии захваченные Японией колонии, то это значило бы продолжить эту войну бесконечное время, ибо неизвестно, какими военными методами можно заставить Японию вернуть Киао-Чао».

То же касается и права на самоопределение: «попытка поставить [вопрос] так, что право нации на самоопределение должно быть предоставлено только тем нациям, которые фактически этой войной заняты, или, вернее, местожительство которых этой войной фактически затронуто, – это для нас тоже неприемлемо. Ибо неизвестно, почему Польше, так как она подверглась разгрому со стороны русских и германских войск, должно быть предоставлено право на национальное самоопределение, а какой-нибудь Богемии, Чехии, Хорватии или Венгрии право это не предоставлено, потому что по той или другой счастливой случайности они ареной военных действий не послужили». Поэтому «должно быть предоставлено право самоопределения всем тем нациям, которые находятся в подчинении у других наций и которые удерживаются насильно в пределах того или иного государства».

В жесткой манере Каменев продолжает отмежевание большевиков от идеи сепаратного мира: «наивная, детская, темная вера сказалась в мечтах о том, что можно избавиться от этой империалистической войны тем, что какая-нибудь одна сторона сложит руки и скажет: мы воевать больше не желаем. Я повторяю: этой темной и наивной верой не может руководиться ни одна политическая сознательная партия».

И в той же манере он продолжает фантазию о мировой революции, которая также сходна с темной верой, скрывающей какие-то иные смутные желания: «Из этой империалистической войны нельзя выйти каждому в отдельности, ни нам, ни кому-либо другому».

Итоговый вывод: «мир без аннексий, это значит перед всем миром поднять знамя восстания против империалистических правительств собственных, это значит отказаться от дипломатических переговоров с империалистическими правительствами и апеллировать от них к сознательности и революционному чувству тех классов, которые в эту войну ввергнуты их правительствами».

Соответственно, все переговоры с империалистами бессмысленны: «конечно, никаких переговоров на этой почве ни один капиталистический класс, ни одна капиталистическая держава с русской революцией вести не будет». Бессмысленны какие-либо надежды на прежних союзников: «у русской революции нет никакого другого союзника, кроме угнетенных классов». «Спасение для русской революции заключается в том, чтобы Россия осуществила, прежде всего для себя самой, лозунги отказа от аннексий и не создавала себе трений с Финляндией и Украиной, сама поставила бы во главе правительства представителей солдат и рабочих и, опираясь на угнетенные классы всех других стран, повела бы борьбу и войну в союзе с этими угнетенными классами против империализма всех держав».

Очевидно, что всё сводится к саморазрушению государства – как путем его расчленения, так и путем замены профессионального правительства профанами «из народа», которые тут же начнут войну со всем миром, склоняя народы к такого же рода государственным переворотам. Кроме гибели, такой подход, аргументированный исключительно марксистской догматикой, ничего принести не мог.

Эсер Саакьян (91) раскритиковал исходную посылку Ленина, речь которого во всём остальном показалась ему вполне логичной. Неверным Саакьян назвал утверждение, что революционная демократия не должна делить буржуазию на «свою» и «чужую», а «значит во всеоружии должна выступить против своей буржуазии» и дать наглядный урок демократии германскому и мировому пролетариату.

Саакьян против того, чтобы арестовать банкиров по просьбе Ленина, так и против того, чтобы арестовать Ленина по просьбе банкиров. Оратор ещё раз подтверждает невежество Ленина: лидер большевиков не знает ситуации в Армении, где произошла резня; он также предлагает дать автономию Украине в условиях войны, когда невозможно провести по этому поводу плебисцита. Попытки решить все проблемы до Учредительного собрания – это подрыв революции.

Если большевики против сепаратного мира, то как расценивать их противодействие наступлению и склонение солдат к братанию? Это способ разложить армию. Революционная идея, когда это нужно, должна быть подкреплена штыками – утверждает Саакьян. Германия будет братской, когда освободит Либкнехта и водрузит красное знамя на Потсдамской площади. А пока она – н е лучше царской жандармерии.