Текст книги "Грани “русской” революции. Как и кто создавал советскую власть. Тайное и явное"

Ленинский романтизм, по мнению оратора, выглядит нелепо: «Ленин верит в чудо, – что эта социалистическая республика эхом раскатится по всей Германии и там вызовет восстание, и тогда революция победит. Неужели у нас менее громкие дела были несколько в другом масштабе, и эхо их не докатилось до их уха?» Требование опубликовать договоры, когда речь идет уже об их изменении – точно так же выглядит неумной фантазией, которая может лишь сыграть на руку Германии.

На трибуну выкатывается тяжелая артиллерия большевиков – Троцкий. Но его уже не хотят слушать – деструктивная позиция изобличена в полной мере. Троцкому кричат из зала: «Какие мы вам товарищи!» И оратор сбивается, вступает в пререкания с залом, почему-то съезжает на полемику с Виленкиным. Он признает, что армия «не стоит на высоте революционного социалистического сознания», что в ней царит анархия (надо напомнить: организованная при решающей роли большевиков). «Но это наша армия, та героическая армия, которая совершила русскую революцию. Всё объясняется тем, что в армии преобладают шкурные вопросы и личные интересы, что это разлагает армию. Эта постановка вопроса, по-моему, совершенно недостойна ни вас, ни нас».

И тут же оправдывает анархию возникновением какой-то сознательности, которой, будто бы, вообще не было в воинстве исторической России: «наша революция раз и навсегда ликвидировала старую психологию русской армии, психологию саранчи или воблы, как говорил Глеб Успенский, когда сотни тысяч умирали пассивно, стихийно, не давая себе отчета в существе своей жертвы и не ставя перед собой вопроса о субъективной и объективной цели этой жертвы. Я говорю: да будет проклят тот исторический период, который мы оставили за собой! Если мы сейчас ценим героизм, так не этот массовый, стихийный, бессознательный, а героизм, который проходит через каждое индивидуальное сознание».

Троцкий уповает на какой-то новый революционный энтузиазм армии и приводит в пример армию Французской революции, которая «проголосовала бы» и за наступление. Проблема лишь в том, что в русской армии нет таких идей, которые сплотили бы её. Из зала кричат: «Есть!» Троцкий отвечает: тогда не было бы жалоб на анархию. И он прав: прежняя идея служения разрушена, новой ещё нет. Действительно, Временное правительство ставит вопрос о необходимости «пересмотреть старые, унаследованные от царизма цели войны. И каждый солдат, переставший быть “серой скотинкой”, ждет и мыслит о новых целях войны».

Очень скоро Троцкий начнет загонять «серую скотинку» на фронт путем массовых расстрелов и взятия заложников. А пока он озабочен вопросом, который задает себе на фронте каждый: «во имя каких целей он будет наступать?» Троцкому кричат из зала: «Что же делать?» И он отвечает, что на этот вопрос должно ответить большинство, пославшее своих министров в правительство, а меньшинство даст ответ только после этого.

В последней ноте Временного правительства Троцкий выделяет самое главное для союзников, ссылаясь на французскую газету: «Временное Правительство говорит, что ни при каких условиях не выйдет из соглашения; оно объявляет, что приносит присягу на верность французским и английским и американским империалистам независимо от всех условий войны». И вот решение, предлагаемое большевиками: «нет другого решения, как сказать, что задачи и цели германского империализма нам точно так же ненавистны, как и цели американского и английского империализма, что если мы ищем опоры в сознании русской армии, как таковой, не в навязанной ей сверху дисциплине, а в порождаемой энтузиазмом». Откуда взяться такому энтузиазму? А вот откуда: надо передать власть в руки Советов, «и тем создавши армию, ответственную за правительство, и правительство, ответственное за армию, создавши в армии глубочайшее внутреннее убеждение, что это правительство не связано ни с каким иностранным империализмом (…) создав такого рода настроение, мы от имени этой армии кликнем клич ко всем европейским народам с призывом, что есть сейчас на карте Европы цитадель революции, постоянная армия революции, которая поддержит всякую попытку революционного народа, которая в той или иной форме поднимается против своего правительства и для ликвидации настоящей войны». «Если в этом случае Германия не поднимается или же поднимется слишком слабо, то мы двинем наши полки им навстречу не для обороны, а для революционного наступления».

При этом Троцкий понимает весь авантюризм такой ставки: «история не дала нам, революционной России, никаких гарантий, что мы вообще не будем раздавлены, что наша революция не будет задушена коалицией мирового капитала, и что мы не будем распяты на кресте мирового империализма. Против этой страшной опасности нам не дано другого союзника на карте Европы, кроме пробуждающегося европейского пролетариата. Если он не пробудится, если слова скептиков и их предвидения оправдаются, если мы не вступим в эпоху социальной революции, то это значит – русской демократии грозит смерть»; «мы превратимся в распятую, подавленную колонию европейского или, ещё вернее, американского империализма».

По факту же Россия оказалась колонией большевиковчекистов, а русская демократия, действительно, умерла, поскольку её существование вне традиции русской государственности было заведомо невозможно.

Против Троцкого президиум выдвигает многословного Церетели. Но на этот раз Церетели не хочет повторять уже многократно звучавших аргументов против большевиков. Он называет Троцкого не «товарищ», а «гражданин», тем самым подчеркивая чуждость для него всего, что исходит от большевиков.

В пику выступлению Троцкого он приводит лишь два аргумента.

Первый – если вы хотите разговаривать с английской и французской демократиями языком ультиматумов, то попробуйте тот же метод на Съезде – разговаривать языком ультиматумов с русской демократией. Вы будете просто смешны.

Второй – замена идеи сепаратного мира идеей сепаратной войны ничего не меняет. Если Россия отказывается от союзных обязательств, то она всё равно вынуждена будет продолжать войну, но при этом лишится поддержки от союзных государств, а это – удар по русской революции. Суммарно выходит, что позиция большевиков открывает пути контрреволюции «слева».

В подкрепление высказанного Церетели на трибуну вышел меньшевик Вайнштейн [79]79
  Вайнштейн Семен Лазаревич (1879–1923) – участник рабочего движения с конца 1890‐х гг. В 1905 г. член Петеросовета, в 1906 г. сослан на поселение, бежал, в 1910 г. получил 3 года каторги. В 1917 г. – член Исполкома Петросовета, член ВЦИК, меньшевик. В 1919–1922 гг. неоднократно подвергался арестам, сослан в Тобольскую губернию, в 1923 г. выслан за границу. Скоропостижно скончался в Берлине.


[Закрыть], который объявил демагогией утверждения Троцкого и Ленина о том, что большинство Съезда стремится искусственно затруднить прекращение войны. Он также опроверг ленинский тезис о том, что призывы к восстанию против капиталистов и банкиров в Европе не подкрепляются собственным восстанием: «несомненно, что знамя восстания не только поднято здесь, но оно водружено здесь именно тем, что у нас сейчас существует правительство, которое единственно из всех правительств мира провозгласило лозунги, близкие сердцу и Ленина. Это показывает, что в настоящее время власти империализма, империалистического капитала в России не существует».

Оратор изобличил сепаратизм большевиков, который действует как раз на руку помещикам и купцам: если дать им отделить Украину от России «таможенной стенкой», то этому примеру последуют и в других частях России: «в Сибири уже образовался, к радости большевиков и тов. Ленина, республиканский социалистический союз, который обращается с воззванием к новому угнетенному народу, сибирскому народу, и говорит о том, что сибирский народ много страдал под тяжестью империализма России и потому должен отделиться, завести собственное войско, свою монетную систему и т. д.». Все это ведет только к распаду России и распаду «дела великой русской революции». «Допустим, мы всё это сделаем, дезаннексируем Сибирь, Литву, Украину, быть может, и царство Казанское, и царство Астраханское, останемся на одном Окско-Волжском бассейне, то всё-таки война в мировом масштабе будет продолжаться или не будет продолжаться? Ясно, конечно, что ответ может быть только один: да, конечно, будет продолжаться, но Россия и революционный пролетариат, авангард революционной России, будет такого рода действиями обескровлен, обессилен и нет никаких гарантий, что это приведет к миру».

Тактика большевиков – это тупик. «Кроме этих трех средств, – посадки под арест банкиров и разрыва с ними связи в виде отозвания из нашего правительства министров-социалистов, дезаннексий, братания, – у них есть ещё одно средство: это средство – немедленное опубликование договоров». Вот, собственно и весь рецепт большевиков.

Что касается стратегии, то большевизм прямо опровергает марксизм, объявляя, что начало эры социалистической революции приходится именно на Россию. «Оказывается, что именно у нас, в стране убогой, с полунатуральным ещё хозяйством, в стране преимущественно ещё крестьянского хозяйства, в стране, где население городов до сих пор не составляет не только половины, но и четверти всего населения, – в этой-то стране и должна начаться эра социалистических революций». Предполагается, что «тотчас России прибегут на помощь угнетенные нации и страны». И Ленин перечисляет: Турция, Персия, Китай. «Эти-то страны обещает нам тов. Ленин спаять с нами для того, чтобы вместе с ними нести по Европе красное знамя социализма». Эта концепция «начинает у нас здесь, в этом всероссийском парламенте, изображаться, как последнее слово научного социализма». «Действительно, сатанински посмеются за границей империалисты всех стран, в особенности германские, если план, развиваемый слева, вы попробуете осуществить. Какую великолепную картину распада и разложения представит из себя тогда революция!» И он не ошибся.

В политике большевики больше похожи на сектантов. Поставив вопрос о том, чтобы вся полнота власти будет у Советов, они готовы на следующий день поставить вопрос о том, что у власти должен быть только пролетариат. Сектантская оценка: за три месяца не сделано ничего. Но «за эти три месяца произошло не только создание таких органов, как это собрание, как [Съезд] Р. и С. Д., которое и сам Ленин считает величайшим проявлением народной революционной энергии». Вайшнтейн предлагает не разбрасываться даже временными союзниками: «Правительство, – не только пролетариат, но и те слои буржуазии, которые до известной степени идут вместе с пролетариатом».

Наконец, на трибуне появляется патриарх революции – Плеханов. Но вместо краткого и ёмкого выступления Плеханов начал жаловаться на то, что пятнают его имя, хотя он и не боится этого. Ему высказал претензии Троцкий за вхождение в группу подписантов воззвания, именуемого «Группа личного примера». Подписи под воззванием, призывающим к личному героизму, поставили люди самых разных политических взглядов, стремящихся к победе над Германией. Вместо поддержки оппонентов большевиков, Плеханов задел тех, на чьей стороне он выступал: «Наша армия не выяснила себе целей войны, именно поэтому она и находится в том состоянии, которое некоторым из нас, проникнутым излишним пессимизмом, кажется нравственным разложением духа русского солдата». Дезертиров Плеханов отделяет от революции, приводя пример настроений в революционной армии: «солдаты Кромвеля были лучшими солдатами своего времени: когда они выпили напитка революции, сердца их забились мужеством». Из подобных примеров следует, что дезертирство в русской армии было прямо связано с революцией: смысл войны был утрачен солдатом не до революции, а в результате революции. Этого, конечно, ни Плеханов, ни все советские активисты признать не могли, и даже думать об этом не собирались.

Плеханов – категорический противник сепаратного мира: «сепаратный мир, это было бы самоубийство русской революции. Россия оказалась бы оторванной от союзников, лишенной военных припасов, финансовая система её была бы окончательно подорвана, вместе с тем нам грозила бы с-востока Япония, а Германия, видя нас совершенно изолированными, диктовала бы нам совершенно беспрепятственно свои условия. Россия была бы совершенно раздавлена».

Замена революции бунтом и призывы в духе Бакунина со стороны Троцкого Плеханов определил как прошлое революционного движения: это «ошибочное представление, которое было устранено из рядов русских социалистов по мере распространения в их среде марксистских понятий». Прекращение войн Плеханов видит только с утверждением социализма: «так как война имеет источником эксплуатацию одного народа другим». Но когда зовут установить социализм немедленно, с этим он согласиться не может. Это он называет анархизмом. «То же самое в вопросе о войне. Нам говорят: войны прекратятся только тогда, когда восторжествует социализм. В общем, это – содержание социализма. Но точно так же, как и в вопросе эксплуатации труда капиталом, мы говорим, что немедленный социалистический переворот невозможен». «Несомненно, что какой бы оборот ни приняла война, какой бы ни был благоприятный исход этой войны для дела демократии всего мира, несомненно, что так как демократия не в состоянии будет сделать сейчас же социалистический переворот, то война может вспыхнуть и в будущем. Но ведь из этого не следует, что нужно вести себя так, чтобы война, которая теперь ведется, окончилась неблагоприятно для дела демократии. Из этого не следует, что война, которая теперь ведется, должна окончиться торжеством германского империализма, самого организованного, самого сознательного и потому самого страшного из всех видов империализма». «Вот почему и теперь, товарищи, если бы мы усвоили в своём отношении к войне ту тактику, которую нам рекомендуют слева, то это было бы ничем иным, как огромной услугой Вильгельму и его приспешникам. Мы, желая бороться с милитаризмом, в сущности, явились бы слугами милитаризма».

Относительно целей войны оратор объявляет их вполне определенными Временным правительством: мир без аннексий и контрибуций на основе свободного самоопределения народностей. И выражает удивление, что в условиях, когда значительная часть России оккупирована Германией, находятся люди, которые говорят: «что, защищаться, конечно, нужно, но главное, чтобы не пересолить, чтобы не оказаться империалистами по отношению к Германии». Мир невозможен, пока враг попирает нашу землю.

Меньшевика-интернационалиста Лапинского [80]80
  Левенсон Павел Людвигович (псевд. – Лапинский, Михальский) (1879–1937). Социал-демократ. Один из лидеров польской социалдемократии, партии ППС – Левицы, личный друг Мартова, с которым вместе вернулся в Россию в 1917 г. Возглавил группу меньшевиковинтернационалистов, представлял группу в выступлениях на Съездах Советов (1 и 2), на объединенном заседании ВЦИК Советов рабочих и солдатских депутатов и Исполкома Всероссийского Совета крестьянских депутатов (4 июля), заседании ВЦИК по вопросу о созыве Стокгольмской конференции (6 августа), Государственном совещании демократических представителей (11–15 августа, где внес проект резолюции, который был отклонен), и др. С 1921 г. дипломатический представитель РСФСР в Германии, в Коминтерне. В 1925–1930 гг. – заведующий Отделом политической информации полномочного представительства СССР в Германии. В 1930‐е гг. – известный журналистмеждународник, сотрудник газеты «Известия», научный сотрудник Института мирового хозяйства. Арестован, расстрелян в Москве.


[Закрыть] никто уже не хотел слушать, хотя он пытался показать, что ответ на ноту Временного правительства имел единственный результат: союзные правительства переименовали аннексии в дезаннексии, а контрибуции в возмещение ущерба. Он полагал, что конференции и «идейная красота революции» не приведут к изменению позиции правительств союзников.

* * *

Заседания с обсуждением вопроса о войне продолжились после провокации большевиков, которые решили утвердить свою программу призывом на демонстрацию 10 июня, в котором огласили все лозунги, которые не были приняты на Съезде. Провокация была сорвана, как и маски с большевиков. Но это не означало для них никаких негативных последствий – «левые» хотели только обсуждать.

Обсуждение продолжил трудовик Державин (биографических данных нет), который повторил уже звучавшую мысль о том, что война – лишь фаза борьбы за установление мира. Что касается состояния армии, то пассивная оборона ведет её к дезорганизации и разложению. Организованное большевиками братание солдат – прекрасный способ для противника добывать разведывательную информацию.

В порядке пропаганды армию может укрепить только определенное утверждение власти, что война теперь уже не может быть империалистической, потому что она – война за всеобщий мир без аннексий, контрибуций, с правом самоопределения народов. И хотя война является злом, но теперь она является самым наименьшим злом.

Крыленко (95) объявил, что у него на руках имеется пять резолюций от фронтовых полков, но не назвал эти части, лишь показав документы президиуму. Что, видимо, гарантировало его от немедленного публичного разоблачения во лжи. Резолюции (видимо, с одинаковым текстом) были связаны с вопросом о наступлении и гласили: «Мы не хотим умирать, когда в душу закрадывается сомнение, что снова вовлечены мы в бойню капиталистов. Нет сил с легкой душой двигаться вперед, – нужна уверенность перед смертью, что умираем за дело народа, а для этого требуется, чтобы вся власть была в руках Советов Рабочих и Солдатских Депутатов, и если нужно тушить пожар, если для скорейшего достижения мира нужна война, если для этого нужно наступление, мы пойдем, но чтобы пойти вперед, необходимо, чтобы Совет взял власть в свои руки». (Голос: «Ленину дать».)

На данный момент энтузиазм в армии отсутствует – констатирует Крыленко. И приводит факт из истории Французской революции, когда такой энтузиазм был: «Первым моментом было то, что за “организатором победы” Карно в тылу стоял революционный конвент, стояла власть, которая опиралась на низы, на демократию Парижа, и который твердую революционную власть осуществлял прежде всего не по отношению к своему крайнему левому крылу, а по отношению ко всем своим врагам и противникам справа. (Аплодисменты со стороны большевиков.) Это было первым фактором, которого у нас нет. Второй момент был следующий: около каждого генерала стоял эмиссар, и знали генералы и знал генералитет, что за каждый свой шаг, за каждое своё действие они отвечают головой; знали они, что за каждый свой шаг они отвечают перед революционными низами».

К концу своей речи Крыленко осмелел и объявил: «если выдвигается вопрос о наступлении, то я отвечу: наступление сейчас не нужно!» (Голоса: «Трус!» Шум. «Это трусость».); «в ответ на ваш проект законов, которым вы грозите отдавать под суд, я отвечу: меня привлекали в войска Николая II, и я сказал и написал, – этот документ хранится в полку: полагаю, что не принесу особой пользы, служа в войсках его императорского величества. Я не испугался тогда Николая II и не испугаюсь сейчас и вас, товарищи».

Эсер Подвицкий [81]81
  Подвицкий Виктор Владимирович (псевдоним Вадим Руднев, в стенограмме искажено имя: вместо Виктор записано Владимир, 1886–1934) – из смоленских дворян, образование среднее. Родной брат эсератеррориста Б. В. Подвицкого (расстрелян в 1938 г.). Примкнул к эсерам в 1903 г., работал пропагандистом в составе Смоленского комитета ПСР, в том же году арестован и исключен из гимназии. Освобожден под гласный надзор. В 1905 г. осужден на 2 года ссылки, амнистирован. С начала 1906 г. на нелегальном положении в Симферополе, с 1909 г. в Смоленске. Вновь арестован в 1910 г. С 1917 г. – солдат Смоленского гарнизона, с мая – член Исполкома местного Совета, затем член бюро Крестьянского Союза, председатель городского и губернского комитета ПСР, гласный городской Думы, с августа – товарищ председателя Городской Думы. Член ВЦИК 1‐го созыва. Выступал против большевиков на крестьянских съездах, резко выступил против большевистского переворота в Петрограде. Избран в Учредительное собрание. Арестован ВЧК в 1919 г., сослан в Актюбинск, умер в ссылке.


[Закрыть] резко раскритиковал Крыленко. Он сказал, что когда некоторые части армии ставят вопрос об активных действиях, это мешают им сохранить единство революционной воли. Они считают, что наступательные действия являются «попыткой снять с очереди вопрос о задачах революции, о платформе мира, о целях войны» и в условиях, когда власть не находится целиком в руках Совета Р. и Кр. Д., активизация армии, по мнению большевиков, играет на руку империалистам. Согласиться с этой позицией невозможно, поскольку она нарушает единство воли. Соответствующая тактика ведет к разъединению и является своего рода вымогательством. Аргументы «левой части» съезда нелепы:

якобы, пока французское и английское правительства не отказались от завоевательных целей войны, мы не можем принять участие в ней. В действительности выбор возможен только из двух вариантов: либо поддержка германского империализма путем отказа от всех активных действий на фронте, либо участие в войне.

Луначарский (93) в ответ продолжал гнуть линию большевиков: вопрос о войне неотделим от вопроса о власти: «вне перехода власти в руки демократии при том типе власти, который вы уже избрали, мы никакого реального пути для быстрого окончания этой войны не видим».

Оратор счел противоречием тот факт, что Керенский не видит большой разницы между французским премьерминистром Рибо и лидером немецких социалистов Шейдеманом, исходя из условий мира, которые наметил последний. Поскольку все признают, что одной лишь дипломатии недостаточно, то предполагается сговор с социалистами – с тем же Шейдеманом, который от Рибо не отличается. Но «замена зависимости от Рибо зависимостью от Шейдемана не есть решение вопроса».

«Если бы империалистические правительства предпочли выйти целыми из поднятой ими катастрофы путем чьей-нибудь победы, каждое надеясь, что, увенчанное венком победы, оно, перед лицом своей собственной, требующей ответа, страны, спасет свою власть». Что касается социалистов, которых планируют собрать на конференцию, то «каждый будет действовать, как дипломатический агент своей империалистической державы».

Луначарский фактически признается в том, что большевики опираются на чистую фантазию, не имея никаких данных о том, что мировая революция вот-вот разразится: «Потребовалось бы действительно глубокое знакомство с фактами западноевропейской жизни, потребовалось бы проследить, насколько растет недовольство в массах демократических всех этих стран, насколько растет оппозиция в социалистических партиях Западной Европы, чтобы мы могли с фактами в руках показать, действительно ли решительные действия со стороны России способны на развитие огромной силы протеста против войны. Но мы в значительной степени лишены этой возможности. (…) Но мы утверждаем на основании того, что нам известно из западноевропейского опыта, что надежда на этот расчет, на то, что революционное движение избиваемых и истребляемых народов с каждой неделей, с каждым месяцем достигает всё большего напряжения, и что произойдет взрыв, быть может, столь же неожиданный, как был неожиданный революционный взрыв в России».

Оправдание позиции большевиков оратор видит в том, что другие тоже фантазируют: «так как все другие надежды по существу представляют туман, в котором вы идете, не зная куда, к пропасти, в которую вы свалитесь». И предлагает рисковать: «в отчаянном случае, – а Россия стоит в отчаянном положении, – надо уметь дерзать».

Меньшевик и фронтовик Печерский (93) нанес очередной удар по позициям большевиков, которые на практике показали, что не собираются никому и ни в чём уступать и кому-либо подчиняться: «Если мы, действительно, тот революционный парламент, на который указывал Троцкий и другие товарищи большевики, если то решение, которое мы примем, является решением революционной демократии России, то из этих решений нужно делать соответствующие выводы, и, значит, эти выводы должны быть обязательны для всей демократии, ибо, товарищи, если мы исходим из того положения, что те решения, которые мы здесь принимаем, необязательны, тогда, товарищи, нам незачем было бы собираться, незачем было бы тратить драгоценное время, когда мы нужны в окопах». Оратор обратился к большевикам: считают ли они возможным вносить дезорганизацию в армию, несмотря на решения Съезда? И фактически ответил: лозунги большевиков ведут к разгрому армии. Он призвал к единству революционной воли, не понимая, что эта «воля» и есть средство разрушения армии и военного поражения страны. Просто большевики были последовательны в стремлении нанести вред России, в сравнении с прочей «революционной демократией».

Эсер Никаноров [82]82
  Никаноров Михаил Константинович (1891–1938), биографические данные отсутствуют. Вероятно, расстрелян (в архивах имеется следственное дело).


[Закрыть] оказался делегатом от той же армии, что и Крыленко. Он заявил, что Крыленко не трус, но слишком верит в то, о чём думает, отчего теряет доверие солдатской массы. Его полковые резолюции – явно не солдатские. И сам зачитывает резолюции, принятые на дивизионных Съездах, а потом на общекорпусном Съезде, где присутствовало 20 000 солдат (в стенограмме тексты не сохранились, в архивах – тоже). Эти резолюции опровергли всё, что было сказано Крыленко. Также Никаноров опроверг рассказ Крыленко о каком-то революционном энтузиазме в окопах после Февральского переворота. В окопах вопрос о войне всегда превращается в вопрос о мире, и это было ещё до переворота. Революционные настроения на фронте были таковы: «дезорганизующие начала захватили было окопную армию, тогда слишком прямолинейно и слишком примитивно был всей солдатской массой поставлен вопрос о мире: мы устали, изголодались, измотались, мы хотим мира, мы не хотим никого слушать, мы хотим домой». Никакие идейные течения здесь значения не имели. Два месяца братаний и перемирия не дали ничего. Немцы воспользовались этим, чтобы перебросить свои силы на Западный фронт. И поэтому возникла ситуация, которая, по мнению оратора, обещает победное наступление – и это средство достижения мира понято на фронте.

Меньшевик Сухов (134) обращается к большевикам: «по тонкой пленке полусоциалистического большевизма масс уже начинает проявляться лицо хаотического анархизма. Когда вам кажется, что вы ведете массы за собой, то, может быть, как раз дело обстоит наоборот. Вы стремитесь ответить желаниям голодных усталых масс, желаниям вполне естественным, но, поддаваясь этому желанию, вы отступаете от учета всей сложившейся исторической обстановки. Товарищи, вы были социалистами, и теперь вы в значительном большинстве остаетесь ими, вернитесь же на правильный социалистический путь. (Шум. Отдельные возгласы.) Не вернетесь? Ну, ничего не поделать».

В этом предупреждении – зловещий знак будущего, который пока никем не воспринимается всерьез. Все верят, что большевики – просто та часть социалистического движения, о которой можно сказать: в семье не без урода. Их уже презирают, но не гонят. И это – роковая ошибка.

Продолжается полемика между большевиками и Съездом, и новых мыслей всё меньше. От большевиков на трибуну поднимается Зиновьев.

Его речь любопытна примерами извращения лозунга «без аннексий и контрибуций», который признается воюющими державами, предполагающими, что некоторые аннексии вполне справедливы – например, те, которые освобождают какие-то народы.

Вот остроумный пример Зиновьева: «Вы помните, что первый “освободил” Польшу – никто иной как дядюшка бывшего царя Николай Николаевич. Он издал манифест об освобождении польского народа во имя лозунга освобождения маленьких наций. Тогда Вильгельм и его шайка сказали: что же, мы писать не умеем? И издали манифест, что дают Польше ещё гораздо большую свободу. Их лаврам позавидовал престарелый монарх австрийский, ныне уже упокоившийся. Он сказал: а что же, у нас бумаги нет? – и издал манифест, в котором заявил, что даст Польше самую полную свободу. А когда у нас у власти стали г. г. Милюков с Гучковым, они сказали: да ведь и мы писать умеем. И они издали манифест, в котором сказали: а мы дадим Польше самую наибольшую свободу и ещё кое-что сверх того. Все “освобождают” Польшу, а Польша лежит у ног этих державных разбойников».

В противоположность аннексионистских планов империалистов, у большевиков план состоит в том, чтобы раздать все земли – не империалистам, но сепаратистам. А потом уж империалисты решат, что делать с этими сепаратными режимами, отделившими от России возможно большие территории. Статус-кво для большевиков неприемлем. Земли надо отдать, ибо иначе это и будет продолжением аннексий.

Зиновьев предлагал использовать войну для всеобщего наступления социалистов на капитализм – ускорить социалистическую революцию во всём мире, о чём задолго до войны провозгласил Интернационал.

И, действительно, большевики единственные, кто остался верен интернациональной утопии, невзирая на тот ущерб, который она наносит Отечеству. То, что в мирное время было лишь утопией, в военное время стало предательством.

Эсер Малевский [83]83
  Малевский Арсений Дмитриевич (1891–1938) – русский, из семьи банковского служащего. В 1911 г. окончил Казанское военное училище. Участник Первой мировой войны. Награжден орденом Святого Георгия 4‐й ст., подполковник, корпусной инженер. В 1917 г. член партии эсеров. Участник гражданской войны на стороне «красных», занимал военноинженерные должности. Награжден Орденом Красного Знамени (1921). Затем в РКК на инженерных должностях и на преподавательской работе. Арестован в 1931 г. и приговорен к 3 годам лишения свободы по обвинению в принадлежности к контрреволюционной офицерской организации. Досрочно освобожден в том же году. Комбриг (1935 г.). Арестован в 1937 г, расстрелян по обвинению в участии в военнофашистском заговоре.


[Закрыть] продолжил развенчание внешне эффектных выступления Крыленко. И зачитал две резолюции съездов – одной армии и одного фронта (в стенограмме тексты отсутствуют, в архивах не значатся), которые выразили поддержку Временному правительству. У оратора не было сомнений, что во всей армии доминируют именно такие настроения. Он также напомнил, что большевики в связи с несогласием с резолюцией Съезда Советов в поддержку Временного правительства призвали части Петроградского гарнизона выйти на улицу. Фактически замыслы большевиков захватить власть уже вполне определились, и это было ясно отмечено в выступлении.

Выступает фронтовик, критик большевиков, Хараш Яков Александрович[84]84
  Хараш Яков Александрович – меньшевик, фронтовик в звании капитана, делегат от 12‐й армии. Также его имя мелькает в декабре 1918 г. на стороне грузинской армии, а в 1920 г. – во время оставления англичанами и французами Батуми. Он – один из командиров грузинской гвардии. Более точные биографические данные отсутствуют.


[Закрыть]. И в очередной раз попытался уговорить большевиков, предполагая, что они чувствительны к уговорам и также стремятся к позитивному результату своей деятельности. Хараш объявил, что в царской армии лишь некоторые группы вели войну сознательно, а теперь понимание необходимости не допустить разгрома России в армии свободного народа «проникло во всю толщу армии». Полагая, что большевики просто смешались с деструктивными элементами, он предложил им отделиться от тех, которые «проповедуют не идею, а играют на самых шкурных интересах, на инстинкте самосохранения, на усталости масс. Они обращаются не к разуму, а к чувству усталости». «Мы требуем полного и беспрекословного подчинения в действиях воле большинства, потому что под маской идейности, под маской желания проводить свои взгляды и идеи проводится в жизнь самый наглый обман».

Относительно дезертирства Хараш сказал, что «в действующей армии, среди тех, кто сидит в окопах, дезертирства не было и нет, и нет человека, который просидел два года в окопах, который 2–3 раза был ранен и который бы убежал с фронта. Убегают с фронта те новички, которые идут с маршевыми ротами, которые в достаточной мере здесь распропагандированы и которые вместо себя присылают списки с перечнем фамилий, но не присылают людей». Из этого следовало, что есть разрыв между мотивированной на войну армией и призывным контингентом, отражающим настроение в народе, что существует противоречие, которое так и не было замечено восторженными романтиками демократии.

Большевистский оратор Яков Ерман (136) страстно обрушился на своих противников, напоминая, как в России в 1914 году социал-демократы клеймили своих идейных соратников в Германии, которые, имея в парламенте 120 голосов, отдали их за военные кредиты. История теперь поставила критиков в то же положение, и они перестали отождествлять союзничество с собственной буржуазией с предательством интернационализма и интересов рабочего класса. Большевикам не нужно никого слушать, и их ораторы продолжают свое дело – повторяют одно и то же, призывая изменить цели войны, о которых уже много раз сказано другими ораторами. Ерман делает то же самое: он только повторяет уже сказанное другими большевиками, не желая учитывать того, что провозглашают их оппоненты.

Добивать налгавшего чтением подложных резолюций Крыленко продолжает Лордкипанидзе (92), который представляет целую армию, зачитывает её резолюцию (также не сохранилась – видимо, после большевистской чистки архивов) и объявляет, что именно таковы настроения во всех армиях Румынского фронта. Он также рассказал о гибкой позиции Крыленко, который на фронтовом съезде на вопрос о том, что он будет делать, если наступление будет объявлено, завил, что выполнит приказ, а на Съезде Советов теперь сказал прямо противоположное. Между двумя этими высказываниями – всего две недели.

Лордкипанидзе привел пример «окопного большевизма», когда некий подпоручик Филиппов выступил от имени отступившего с позиций полка, который, будто бы, в полном составе отказывается вернуться в окопы и не будет воевать. Затем подпоручик провозгласил Никульскую республику, раздал в ней земли крестьянам, а солдатам – винные погреба. В результате выборные от армии окружили пьянствующую часть, направив на неё пулеметы. И арестовали бунтовщика вместе с его собутыльниками.