Текст книги "Кристиан"

Андрей Сёмин
Кристиан
Постмодернистский роман

© Сёмин А. Г., 2015

© ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2015

* * *

Секундой позже вспомнил он об острове Мурано и о непревзойденном искусстве венецианских стекольщиков, способных создавать волшебные зеркала, в которых огонь от любой, даже не освященной в церкви свечи может иметь более двадцати отражений…

Амадо

Башня

Если бы в средневековой Испании не существовал древний обычай выносить оправдательные приговоры и объявлять помилование строго по понедельникам, то сегодняшний день можно было бы смело назвать убийцей полутора-двух часов, известных любому офисному работнику под именем производственного совещания. Первое время Кристиан по наивности полагал, что совещание отличается от монолога именно сопричастностью присутствующих к обсуждаемой теме, но, прожив в офисе более десяти лет, он был вынужден с грустью констатировать: правила языка и истинный смысл слов в офисе не действуют, вещает всегда один.

Понять, о чем именно говорил президент в тот день, было решительно невозможно, и молодые сотрудницы смотрели на него с таким видом, будто с минуты на минуту ожидали услышать или сигнал пожарной тревоги, или объявление о временном перемирии между враждующими в корпорации кланами. Во втором случае это ясно говорило бы о том, что мир случайно сошел с ума, потому что на свете такого точно не бывает: ведь всем давно известно, что эта столетняя война идет не на жизнь, а на смерть. Конечно же, до сих пор неясно, кто начал ее первым, но каждому было совершенно очевидно, что никакие парламентеры в виде призрачных бонусов и стабильной зарплаты не изменят ни кровной вражды, ни витающей по коридорам вендетты. Глядя на сотрудниц со стороны, всякому могло показаться, что девушки решили устроить неофициальный чемпионат по самому большому количеству морщин на отдельно взятом девичьем челе, где единственным призом был одобрительный взгляд шефа. Более опытные менеджеры грустно вспоминали прошедшие выходные, тоскливо разглядывали свои сотовые телефоны и ориентировались в происходящем исключительно по интонации шефа.

Заметив на руке президента новую модель «Jaquet Droz», Кристиан не мог не вспомнить историю Пьера и Анри Дро – часовых мастеров, живших в середине XVIII века и создавших первых механических человечков ростом с пятилетнего ребенка. Эти искусные механики придумали три маленьких чуда: Рисовальщика, Летописца и Пианистку. Рисовальщик был застенчивым мальчиком и умел рисовать только три картинки из жизни Людовика XVI и Марии Антуанетты, зато Пианистка выглядела чуть постарше и с блеском исполняла на маленьком органе пять скромных произведений, написанных ее создателем, Анри Дро. Закончив очередную мелодию, она томно вздыхала и при этом зрители могли увидеть, как чуть приподнимается ее юная, покрытая белыми кружевами грудь. Самой умелой механической куклой был Летописец: вся сложность заключалась в том, что его нужно было научить макать гусиное перо в чернильницу и аккуратно, с правильным наклоном, выводить буквы. Он не имел права ставить кляксы и писать с ошибками те сорок слов, которые вложили в его руку Пьер и Анри. Собственно, отец с сыном и были основателями этой торговой марки часов, а по одной из версий современный термин «андроид» произошел именно от Анри Дро. Жаль только, что в Мадриде инквизиция бросила несчастного в тюрьму, а все его чудные механизмы были разобраны на части.

Посмотрев на стеклянную стенку переговорной, Кристиан быстро насчитал не менее полусотни одинаковых механических человечков, научившихся влюбленно рассматривать экраны мониторов и время от времени поднимать и опускать телефонную трубку. Слава богу, чернильниц давно уже не было, так что юный французский Летописец безо всякого усилия освоил бы все эти нехитрые движения. Живущие за стеклом фигуры имели нечетко выраженные половые признаки, одинаковую тоску в глазах и начисто отвергали ту категорию чувств, которую Кристиан называл темпераментом. Здесь были совсем молодые, еще не научившиеся молчать особи, но встречались и откровенно ржавые, скрипящие и вечно недовольные экземпляры.

– Кристиан, а ты что думаешь по этому поводу? – Президент быстро нажал на клавишу и попросил для всех кофе.

– На мой взгляд, прежде всего необходимо со всех сторон изучить проблему и ни в коем случае не принимать резких, необдуманных решений, – не имея понятия, о чем шла речь, уверенно ответил Кристиан. – Любой факт, идея, предположение или новая система требуют глубочайшего анализа и тщательной проработки.

В целом Кристиан остался доволен ответом, поскольку в одном предложении он смог сформулировать закон существования любой крупной корпорации. Правда, оставались еще риски, но этим темным делом занимались совсем другие люди. Самое смешное заключалось в том, что департамент по управлению рисками не рисковал ничем и никогда. Со слезой на глазах его эксперты предрекали финансовые бури и налоговые ловушки, и если этого не происходило, равнодушно молчали, но если на самом деле экономику начинало трясти, эти же эксперты ходили с гордо поднятой головой, всем своим видом показывая, что они, может, и не Нострадамусы, но дело свое знают. Как правило, любое начинание рубилось ими на корню, и когда Кристиан в сердцах поведал одному из них, что Нострадамуса похоронили в строго вертикальном положении, а потом еще и замуровали, он нажил себе врагов на всю оставшуюся жизнь.

– Это все? – Президент задумчиво рассматривал себя в потухшем мониторе огромного размера.

– Нет, – спокойно продолжил Кристиан. – Есть еще теория заговора или теория элит, и если эту теорию наложить на давно забытый закон Парето, то перед нами окажется путь, на котором каждый шаг может принести больше бед, нежели достижений. Пропорция – 80/20, а в наше неспокойное время и того меньше.

– Что-то еще? – Президентский голос стал спокойнее и мягче: сегодня точно не надо принимать никаких решений, точно не надо.

– Если позволите, я обратил бы внимание коллег на ваши слова о том, что окружающая нас действительность есть не что иное, как результат обработки лишь малой части весьма ограниченного числа возможных внешних импульсов. То, что мы воспринимаем, не является миром как таковым. – Кристиан сделал небольшую паузу, поскольку достаточно четко представлял себе несложную систему координат каждого из присутствующих. – Мы видим только его отражение. А тот, кто помнит, каким образом возникает это отражение, обязан сомневаться в совершенстве его сходства с оригиналом.

Посмотрев в удивленные глаза президента, пытающегося вспомнить, в каком именно состоянии он смог родить такую сложную философскую конструкцию, Кристиан чуть было не признался, что на эту фразу он случайно набрел в одной из статей, где рассказывалось о противоречивых изысканиях Хоймара фон Дитфурта. Прочтя ее несколько раз и выучив почти наизусть, Кристиан почувствовал, что нашел ответ, чего явно нельзя было сказать о президенте. Оглядев смущенных слушателей и изо всех сил стараясь не улыбаться, Кристиан все же решил поставить финальную точку.

– Когда вы говорили, что сутью реальности является смысл, что не имеющее смысла не является для нас реальностью, я вас не понимал. – Кристиан медленно встал и поправил галстук. – Но теперь я вас понимаю, – гордо закончил он. – Понимаю, как никогда.

В наступившей тишине пауза металась из стороны сторону и все никак не могла решить, кто из присутствующих первым нарушит молчание. Достаточно было бы жеста, чтобы люди задвигались и чтоб пропала она навсегда, эта неприятная задумчивая пауза.

– Всем за работу, – резюмировал шеф. – Христиан, а ты останься, – у самой двери остановил его президент. Вообще-то, Кристиана звали немножко по-другому, но после того, как на переговорах с одним известным шведским концерном он по секрету выдал шефу страшную военную тайну о том, что известный сказочник Андерсен никакой не швед, а очень даже датчанин, это имя приклеилось к нему навечно.

– Прямо гордиев узел какой-то, – пожаловался он Кристиану. – Взять хотя бы волшебное кольцо этих, как их?

Для доктора наук и законченного магистра какой-то внеземной по стоимости бизнес-школы шеф неплохо знал историю, но при попытках спроецировать тот или иной мифический персонаж на ровную плоскость холодного офисного пространства он начисто забывал имена и нещадно путал столетия.

– Нибелунги, – вежливо напомнил Кристиан, – их называли нибелунгами. Дети тумана и дождя. Эти гномы охраняли подземные сокровища, но кольцо для них придумал совсем другой человек: в свободное от мистицизма время он сочинял оперы. Его звали Вагнер, и более десяти лет своей жизни он посвятил одурачиванию Людвига Баварского. Замок Нойшванштайн, не очень далеко от Мюнхена, мы там были.

Кристиан хотел было добавить, что вообще-то этот Людвиг очень любил уединение и часто путал день с ночью, за что и получил имя лунного короля, но, заметив отсутствующий взгляд президента, промолчал и незаметно посмотрел на часы: еще полдень, а они уже заговорили о сказках. Не к добру это, нужно было срочно переводить тему на графики доходности и удивительную эффективность последних президентских решений.

– Нет, этих я не знаю, – грустно вздохнул шеф, и Кристиану это как-то сразу не понравилось. Кабинет президента находился на двадцать шестом этаже стеклянной круглой башни, прозванной в народе Голгофой, хотя более всего подошло бы ей название «башня ветров»: сквозило здесь изо всех щелей. Соседняя башня стояла немного южнее и соединялась с Голгофой высоким длинным коридором, по которому в одну сторону мчались полные надежд глаза, в то время как по другой его стороне обреченно брели приговоренные к пожизненному повиновению тени. Этот венецианский мостик Вздохов имел стеклянные стены и был сконструирован с таким расчетом, чтобы каждый из осужденных мог в последний раз взглянуть на окружающую его красоту. Наиболее изящные гравюры получались в те дни, когда неделями шел дождь и мостовые набережной заливало так же, как и площадь Сан-Марко во время частых весенних наводнений. Уверенно разрезая волны, длинные черные гондолы плавно проплывали под мостом и причаливали к небольшому, сделанному для руководства подъезду. За последние несколько веков почти ничего не изменилось, разве что гондолы превратились в четырехколесные мощные лимузины, а на лицах охранников появились надгробные маски величия и бесконечного презрения к людям: в Средние века простолюдины не позволяли себе такого.

– Левитация, – развернув свою мысль на 180 градусов и одним словом перенеся подчиненного на несколько столетий назад, задумчиво сказал президент.

– За левитацию человека отвечает вайю, жизненный ветер, – серьезно продолжил Кристиан. – Он бледно-голубого цвета и никогда не появляется один.

– И ведь Конан Дойль верил в левитацию, я читал. – Президент задумчиво откинулся на спинку кресла и, судя по всему, пытался представить себе этот бледно-голубой ветер.

«Господи, – радостно подумал Кристиан, – Господи, хоть и случайно, но ты все же услышал мои просьбы о новой командировке в Индию, где королевские кобры даже на ночь не снимают очков, а бестелесные йоги на спор парят над землей! Будучи по природе людьми скромными, они не конфликтуют даже с законом всемирного тяготения: летают медленно и низко, а иногда по полчаса замирают на месте, но в это время никто не должен их тревожить – плохая индийская примета».

– Вот ты летал когда-нибудь во сне? – неожиданно спросил тот, чье желание отправить Кристиана на другой конец света никак не вязалось с последними решениями совета акционеров по резкому снижению издержек и разной прочей чепухи в форме никому не нужных премий и обучения молодых и тщеславных воротничков.

– Да, – честно глядя в задумчивые руководящие глаза, признался Кристиан. – Последний раз это случилось со мной после нашей новогодней вечеринки, и если бы не вспомогательная полоса огней от спальни до ванны, я бы вообще не приземлился.

– А вот Маленький принц летал по-настоящему. – Чуть покраснев, президент сделал маленький шаг навстречу. В его глазах печально замигали красные огни многокилометровой пробки, и Кристиан подумал, что если Властелину колец вдруг подарили бы эту овальную транспортную тоску, то из доброго кудесника он точно превратился бы в грустного и молчаливого демона, потому что после трехчасового стояния на месте звереют даже самые опытные волшебники, а про светлые мысли тут и говорить нечего.

«Плохи дела, – сказал себе Кристиан, – сейчас он начнет вспоминать, сколько же гномов было у диснеевской Белоснежки, а кончится это все тем, что он опять перепутает Мышиного Короля с постаревшим от суеты Микки-Маусом». Как правило, после таких вот художественных отступлений шеф обнимал Кристиана, стыдливо просил сигарету, и день, рожденный для великих творческих свершений, тут же превращался в долгий, наполненный мужскими иллюзиями винный вечер, ночь, утро. Ситуацию надо было срочно спасать, и в самых общих чертах Кристиан рассказал, что великий Экзюпери создал глубоко аллегорическую сказку, и в ней он говорил не столько о полете, сколько о любви и внимании, о преданности и…

– А чем там у него закончилось с этой розой? – неожиданно перебил его президент.

Единственное, что связывало шефа с Маленьким принцем, было то обстоятельство, что когда-то давным-давно, видимо, по какой-то нелепой ошибке, родители его жены назвали свою дочь Розой, а от этого имени, кстати, произошло слово розарий, означающее одновременно католические четки и молитву. В этой молитве – размышления о тайнах, что бывают светлыми, скорбными, радостными и славными. В случае с вышеуказанной Розой, Кристиану приходили на ум исключительно скорбные тайны: ну что здесь поделаешь?

– Роза оказалась импульсивным и противоречивым цветком, – успокоил шефа Кристиан. – Сначала она хотела одного, затем – другого, но колоть не забывала никогда. Все кончилось тем, что израненный принц привык к этой боли – так она его приучила. Обычная история, не находите?

– Как же мне не хватает свободы, – подойдя к Кристиану совсем близко, тихо взвыл президент одной из крупнейших компаний страны. – Иногда я выть хочу. А иногда и правда – вою.

Если бы шеф владел хотя бы начальными навыками фокусника или фантазера, то Кристиан с ходу предложил бы ему постараться быть под каблуком у жены строго по четным дням, а по остальным, нечетным, не забивать себе голову лекциями чикагской бизнес-школы, тем более, что его знание английского языка до сих пор оставалось на высоте холодного и насмешливого Амстердама: то есть гораздо ниже уровня любого из известных науке морей.

– Знаешь, а я тебе даже завидую, ты сможешь парить. – Президент улыбнулся так мягко, как улыбаются только люди, наделенные неограниченной властью. – Левитация, свободный полет. В общем, ты уволен. Это решение акционеров, – перевел он, – и, пожалуйста, поверь: ничего личного.

– Но я ведь десять лет… – Кристиан говорил и не узнавал собственный голос.

– Для всех будет лучше, если ты уйдешь сам, а то разговоры ненужные пойдут, ты ведь понимаешь. – Президент мягко улыбался и смотрел на Кристиана, как на непонятливого студента. – Уходи тихо, по-хорошему. Тебе все ясно?

– Я не вижу здесь ничего хорошего. – Кристиан все не мог поверить в происходящее. – Вы на самом деле можете выкинуть меня на улицу?

– Ну, почему сразу выкинуть? Отдохнешь полгодика, осмотришься, и мы потом обязательно что-нибудь придумаем. – Судя по его интонации, никто не собирался ничего придумывать, а уж тем более через полгода.

– А если я не уйду? Вот возьму и не уйду? – Кристиан встал и вплотную подошел к президенту. – Что тогда?

– Уволю тебя на хрен, вот и все. Так что собирайся, и чтоб завтра же тебя здесь не было.

Боль ударила Кристиана по вискам, но, закрывая глаза, он все же успел заметить, как заплаканный Маленький принц быстро выбежал из кабинета, а пятый Белоснежкин гном с улыбкой рвал на кусочки его билет в ту страну, где королевские кобры даже ночью не снимают очков, а бестелесные йоги на спор поднимаются в воздух и удивленно смотрят на тех, кто в окружении охраны чувствует себя вершителем судеб.

Просторный стеклянный лифт мягко опустил Кристиана на грешную землю и вежливо подтолкнул его к толпе незнакомых людей, спешащих выйти покурить, но Кристиан даже не вспомнил о сигаретах: ему нужна была пауза. Поднявшись по прозрачным ступенькам на этаж выше, он выбрал дальний столик у окна и заказал двойной черный кофе. Минутой позже он достал из кармана телефон и долго просматривал имена в длинной телефонной книжке: звонить было некому. Даже если и был бы человек, который мог бы понять его в эту секунду, то что бы он ему сказал? Помогите-спасите-пожалейте? Да никогда!

– Как ты? – голос советника президента по общим вопросам оторвал Кристиана от телефона. Ну вот, опять задает общие вопросы. Честно говоря, правильнее было бы его называть советником по общим ответам, поскольку задавать ему серьезные вопросы не имело никакого смысла.

– Замечательно, – холодно улыбнулся Кристиан. – День-то какой сегодня!

– А какой сегодня день? – не понял его советник и без приглашения уселся рядом.

– 2 октября, Международный день ненасилия, вот какой! – Вообще-то Кристиан любил символы, но именно сейчас он о себе такого бы не сказал.

– Да? – покачал головой советник. – А я и не знал.

– Сать-я-гра-ха, – по слогам выдавил из себя Кристиан, – что в переводе с санскрита означает стремление к истине. Ключевая мысль этого учения заключается в готовности переносить боль и страдания во имя превращения врага в своего лучшего друга. Тебе, вообще, как, Махатма Ганди нравится?

– При чем здесь он? – советник подозвал официанта и ткнул пальцем в меню.

– А у него сегодня день рождения. Был бы. Выпьем? – И Кристиан поднял горячую чашечку кофе.

– Бог с ним, с Махатмой, – советник фыркнул и расстегнул верхнюю пуговицу белоснежной сорочки. – Ты сам-то что решил делать?

О его только что состоявшемся разговоре с президентом знали они двое, но, оказывается, не только они. Все постулаты великого индуса, включающие в себя четыре обета, главными из которых были истина, целомудрие и любовь, тут же показались Кристиану пустыми звуками чужого, незнакомого языка. Относительно последнего, четвертого постулата Ганди об отказе от частной собственности, у Кристиана существовала абсолютно противоположная точка зрения.

– Сука, ты знал! – Кристиан еле сдержал себя, чтоб не ударить это вальяжное животное. – Ну, скажи, знал ведь?

– Я мог предположить, – уклончиво ответил советник. – Ты успокойся. Все на свете бывает в первый раз. Я заказал себе сэндвич с ветчиной, ты будешь?

– Что ж ты мне ничего не сказал? – Кристиан подальше отодвинул стул и внимательно рассматривал этого осторожного человека.

– А ты часто голову стал поднимать. – Советник президента отломил кусочек хлеба и принялся за ветчину. – И думаешь ты не как все. И делаешь все по-своему. Вот, люди твои: они ведь только тебя и слушают. Что ты им про совесть-то говорил?

– Знаешь, а он ведь и тебя выкинет. – Кристиан на секунду представил, как через год этот человек будет сидеть именно на этом месте, и сэндвич не будет лезть ему в рот. Картинка получалась немного кровожадная, но сюжет Кристиану откровенно понравился.

– Нет, – не согласился с ним советник. – Ты вот правду какую-то найти хочешь, голос никогда не повышаешь, людей своих жалеешь, а мне все это ни к чему. Живу тихо, никого не трогаю. Спросят – отвечу, попросят – исполню. Зато зарплату получаю. Все просто. Я, кстати, вот что хотел предложить…

– Ты – мне? – Кристиан чуть не швырнул ему в нос свою остывшую чашечку кофе. – У тебя ведь и слов-то своих нет. Все по приказу. Как солдат, да? Типа – стою на посту, гляжу за версту?

– Помощником ко мне пойдешь? – неожиданно предложил советник. – Зарплатой не обижу. С шефом я уже договорился. Работка непыльная, так, по мелочи.

– Пошел ты к черту! – вскочил на ноги Кристиан. – И это ж надо? Я ведь с тобой пять лет рядом был, каждый день!

– Псих ты, потому и выживешь. А жалко, – огрызнулся было советник, но тут же спохватился и вежливее, чем нужно, добавил: – Ты заходи, если что. Кофейку попьем, прошлое вспомним, хорошо?

Свапати

Выйдя из офиса, Кристиан сделал несколько шагов к парковке и остановился: незнакомая свобода покорно плелась за ним по пятам и, судя по ее опущенной голове, совершенно не представляла, как она будет жить вместе с этим энергичным, но постаревшим за час человеком. «Раз, и все, – тихо сообщил ей Кристиан. – Как Атлантида. И главное – быстро так, без анестезии. Что теперь делать-то будем?» Существо было явно женского рода и всем своим видом показывало, что оно заранее согласно на все безумные выходки Кристиана, включая и легкие его капризы, и резкие перемены настроения, зависящие от частого общения со слишком уж переменчивой совестью. «Не верю, – громко сказал Кристиан. – Такого не бывает. Чтобы просто так я мог делать все, что захочу? Не верю я», – более уверенно повторил он, но на всякий случай посмотрел по сторонам и украдкой взглянул на небо. Никакого знака он там не увидел, да и какие знаки могли дожить до XXI века? Он же не в Индии и, тем более, не в Перу, где в древности даже самые маленькие селения имели своих богов, а все их священные тотемы и ритуалы назывались «huaca». Слово это произошло от глагола выть, стонать или причитать: очень даже подходящее название для сегодняшнего дня.

Открыв машину, Кристиан тяжело упал на сиденье и опустил все стекла.

– Залезай, – пригласил он. – Не уверен, что у нас что-нибудь получится, но начинать с чего-то все-таки надо. Сейчас немного покатаемся и домой. Или – не домой?

Не дожидаясь ответа, Кристиан резко выскочил на трассу и несколько минут ехал молча. Проезжая мимо слепящих глаз, на ходу рассматривающих его старую машину, он с удивлением думал о том, что впервые сталкивается со свободой. Вот она, сидит себе рядом, голову в окно высунула, и язык всем показывает: смелая! Вспомнив, что слово свобода на древнеиндийском языке звучит как «svapati», то есть «сам себе господин», Кристиан хитро улыбнулся и даже немного расправил плечи.

– Давай, сразу договоримся, – без вступления предложил он. – Ты только меня не трогай. Будет нужно, я сам тебя позову.

Сидящая справа от него Свапати замерла и недовольно закрыла окно: жест, конечно, не дерзкий, но в контексте его последних слов это показалось Кристиану крайним неуважением к только что родившемуся господину жизни.

– Значит, так. Слушай. – Обернувшись к правому окну и для ясности щелкнув пальцами, Кристиан хотел добавить кое-что еще, но тут его машина чуть не врезалась в идущий впереди грузовик. – Ладно, – примирительно согласился он. – Если временами будет заносить, ты меня все-таки тормози. Умный-то я умный, но иногда себя не контролирую.

Бледная от страха Свапати двумя руками вцепилась в ремень безопасности, и по ее лицу можно было легко прочесть искреннее сожаление по поводу собственного имени, которое, как известно, есть судьба твоя и карма, и судьба эта – полностью в руках сорокалетнего, потерявшего опору под ногами мужчины. Господин был явно не готов к внутренней свободе, а все эти дремучие штучки о левитации – ну какая это свобода? Дело техники, не более. Как и всегда, пробки на дорогах убивали вдохновение и тормозили мысль, но Кристиан теперь никуда уже не спешил.

– Три часа на дорогу от офиса и обратно, – хмуро констатировал он происходящее. – Это в день. За месяц набегает около семидесяти часов, а это почти три дня. За год я теряю тридцать шесть дней своей жизни, разве это нормально?

Молчаливая Свапати улыбнулась и участливо покачала головой.

– Вот и я говорю, – радуясь неожиданной поддержке, заводился Кристиан. – За восемь лет я выкинул на эту дорогу более десяти месяцев! Это ж триста дней! Кстати, если отложить двенадцать часов на работу, три – на дорогу и шесть часов на сон, то остаются какие-то жалкие три часа в сутки. А что ты за эти три часа сделать-то успеешь?

– Ты спишь шесть часов? – недоверчиво поинтересовалась Свапати.

– Да ладно, шесть, семь, восемь, какая разница? Не придирайся! Я же тебе о принципе говорю! Ну как здесь жить? – разозлился на правду Кристиан.

Он с силой нажал на газ и хотел было развить свою мысль в направлении столь необходимых человеку пауз, но мигающий аварийкой вывод о том, что при всех этих паузах у человека вообще не остается времени на жизнь, заставили его резко затормозить и, вывернув руль, криво прижаться к обочине.

– Смотря что ты называешь жизнью, – ласковый голос Свапати застал Кристиана врасплох.

– Жизнь – это когда внутри радость, – уверенно ответил Кристиан. – И когда ты ничего никому не должен. Вот так.

– Так не бывает, – не согласилась с ним Свапати. – Рядом с тобой живут родные тебе люди, и им ты должен всегда. Хоть немножко, но должен. Разве нет?

– Если ты о Клер…

– Нет. – Свапати чуть повернула к Кристиану светлую милую головку. – Я не о Клер, но если ты заговорил о ней первым, то, честно говоря, я не знаю, что вас связывает.

– Это комплимент ей или мне? – Кристиан настолько растерялся, что ему нужна была хотя бы пара секунд, чтоб сообразить, как вести себя с этим новым для него существом.

– А почему ты меня боишься? – неожиданно поинтересовалась Свапати.

– Чего это я тебя боюсь? – изумился такой дерзости Кристиан. – Ну остановился на пару минут, сейчас покурю и поеду. Вот еще, бояться тут всяких…

– Я не всякая, – гордо вскинула головку Свапати. – Я – твоя. И я никуда не уйду.

– Уйдешь! – жестко возразил Кристиан. – Вот помучаешься со мной и уйдешь. Все уходят.

– Ну, конечно, сначала будет трудно, – вздохнула Свапати, – ты ведь должен ко мне привыкнуть, а привыкать в таком возрасте к свободе очень сложно. И, пожалуйста, не кури в машине.

– Слушай, это моя машина, понятно? – начинал заводиться Кристиан. – Моя машина, мои сигареты и моя жизнь. Дальше – по списку. Клер, Франческа, Марк и большая задница с работой. Ты вообще в курсе, что меня сегодня выгнали? А может, ты только этого и дожидалась?

– Я рада, что мы поняли друг друга. – От волнения Свапати даже слегка дотронулась рукой до Кристиана. – Если бы ты продолжал торчать в офисе, мы никогда бы не увиделись.

– И?

– И ты никогда не узнал бы, кто ты есть на самом деле, – уверенно резюмировала Свапати. – Люди начинают хоть что-то понимать только тогда, когда умирают их близкие. Почему только на кладбище люди могут отличать искренние чувства от суеты? Будем считать, что сейчас ты смотришь на свою игрушечную смерть со стороны.

– Ничего себе сравнения: игрушечная смерть, – поежился от внезапного холода Кристиан. – Ты хоть выражения выбирай помягче, или у вас так принято?

– А по-другому это и не назовешь. – Свапати опустила зеркальце и чуть поправила прическу. – Сейчас ты можешь обернуться и посмотреть, что было позади. Разве ты видишь много важного и интересного, с точки зрения умершего человека?

– С точки зрения умершего – полная хрень, – подумав, поддержал ее мысль Кристиан. – А с точки зрения только что родившегося?

– Вот здесь начинается самое интересное, – воодушевленно заговорила Свапати. – Представляешь, тебе дали второй шанс начать все заново, но ты уже не слабый ребенок, а капризный сорокалетний мужчина с очень вредными привычками и крайне сомнительным опытом. В смысле, шансы все-таки есть.

– Без сарказма никак нельзя? – обидевшись, Кристиан закрыл глаза и представил себе собственные похороны: если бы он работал, пришли бы сотни, а сейчас – человек десять, не больше. Почему? Он ведь совсем не изменился.

– Корпоративный этикет, – грустно объяснила ему Свапати. – Теперь ты понимаешь, чего он стоит?

Спорить с ласковым существом Кристиан сейчас точно не хотел, и вместо твердого, но тактичного предложения катиться к своей манхэттенской Матери-Свободе, которую беспечные французы зачем-то подарили американцам, он закрыл глаза и откинулся на потемневшее от времени сиденье. Конечно, свобода есть возможность выбора, способность принимать собственные, не зависящие ни от кого решения, но он так не может. Их проблема с женой…

– И что же теперь делать? – Кристиан задал этот вопрос чисто риторически, но уже через секунду горько пожалел об этом.

– А теперь ты будешь продавать себя со скидкой, – стараясь говорить как можно мягче, спокойно ответила Свапати. – Люди ужасно любят разные осенние распродажи.

– По-твоему, я уже второй сорт? – взвился Кристиан. – Да откуда ты знаешь? Ты сама-то появилась на свет только десять минут назад.

– Ты все еще в своем офисе, – печально заметила Свапати. – Ты ни разу не спросил меня о своих родных, все о работе и о работе. Тебя правда ничего больше не интересует?

В кармане у Кристиана громко запели птицы, но он долго не вытаскивал телефон. Когда умолкли последние трели и птички взяли небольшую паузу, Кристиан все-таки нажал на клавишу.

– Дорогой, ты где? Дорогой, ты как? Опять приедешь поздно? – Голос Клер источал искреннее желание выразиться покрепче, но она прекрасно знала, что, перейдя грань, она легко может за этой гранью и остаться. Несколько раз, оказавшись на той стороне, она подолгу молчала, но затем скрепя сердце извинялась, делая вид, будто случайно перепутала все на свете. «Ничего она не перепутала, – объяснил Кристиан непонятливой Свапати. – Просто порода такая. Ты послушай, что дальше будет».

– Ты извини, я на секундочку, – не дождавшись ответа мужа, быстро продолжала Клер. – Я только хотела сказать, что сначала я позвонила всем моим знакомым и даже нашим дальним родственникам, и почти все они согласились, но вот тетя Молли наотрез отказалась из-за своей мигрени, которая у нее – ты представляешь? – так и не прошла, но зато мой старик приготовил тебе такой подарок, что ты просто закачаешься. А потом я узнала, что все твои племянники записались в какую-то зеленую организацию и на следующей неделе уезжают в заповедник, так что их не будет. А заповедник и невоспитанные пятнадцатилетние дети это что-то особенное, я тебе скажу. Вот у моей сестры, нет, не у родной, а у двоюродной, по линии дочери сестры моей мамы от второго брака… То есть, конечно, не сестра моей мамы от второго брака – у нашей бабушки, между прочим, всю жизнь был один-единственный мужчина, я тебе уже говорила, – а именно их дочь от второго брака, булочка такая сдобная, я о ней рассказывала. Не помнишь? Ну ладно. Так вот, в общем, я туда-сюда съездила, и что же ты думаешь? Так, а чей там голос такой? Короче, все нашла, заказала и даже успела к маме – у нее последнее время такое странное представление о загробной жизни! А ресторан будет небольшой, большие я не люблю. А мама спрашивала о тебе: говорит, ты у нас тонкий и гениальный. Хм, гениальный. А потом мама опять открыла Библию и заплакала. Я заказала рыбное ассорти и белое вино, у них какие-то бешеные скидки на это вино, сначала я даже не поверила. А ты звонил своей маме? Ты мне обещал. А что ты думаешь по поводу шефа и его жены? Мы же их пригласим? А музыка? Ты же так любишь музыку!