Текст книги "Кристиан"

Полицейский

– Стоянка здесь запрещена. – Хриплый голос полицейского напоминал гимн возведенного в закон похмелья, а толстый живот вполне однозначно сигнализировал о его принадлежности к той породе однолюбов, что не изменяет пиву даже на Рождество.

– Да я и сам чувствую, что припарковался немного не в том веке, – со вздохом отложив рукопись, согласился с ним Кристиан. – Знаете, я постою здесь пару минут и уеду. Хорошо?

– Запрещено, – повысил голос толстяк и постарался наклониться к окну машины, но огромный свисающий плод его нехитрых экспериментов с различными сортами пива мягко придержал этот смелый порыв.

Вообще, количество запретов на любом, отдельно взятом квадратном часе человеческой жизни всегда ужасно раздражало Кристиана. Первые шестнадцать лет он свято верил, что материнские «нельзя» и матерные «Да что ты… делаешь-то?» скоро закончатся, но в двадцать пять Кристиан заметил, что грозные запреты стали хитрее и потихоньку превратились в милые и благородные «это нетактично», «так не принято» и подходящее ко всякому случаю «это как-то неудобно». Суть от этого совершенно не менялась, но отвечать на эти фразы односложным существительным женского рода с каждым годом становилось все сложнее: приходилось так крепко сжимать зубы, что поневоле на ум приходили жестокие зубные инквизиторы и леденящий душу звук их любимой сверлящей пытки.

– А вы слышали когда-нибудь о Гамельнском крысолове? – У Кристиана давно существовала версия, в основе которой лежало твердое убеждение в том, что, скорее всего, полицейских набирают не только по объему несостоявшейся талии, но и по их удивительной способности впадать в ступор при каждой нестандартной ситуации. На них редко действовали истории о внезапно рожающей жене или умирающей двоюродной тетушке, у которой он один-одинешенек и остался, но исторические сюжеты или паранормальные ответы на самые простые вопросы неизменно приводили их в состояние глубокой задумчивости и к попытке заново переосмыслить понятную до того реальность.

– Его еще иногда называли Дудочником или пестрым Флейтистом, – мягко добавил Кристиан и с такой надеждой посмотрел на толстяка, что тому стало не по себе: в последних полицейских сводках было много об ограблениях и авариях, но о преступном Флейтисте он ничего не слышал.

– Флейтист? Не думаю. – Полицейский переминался с ноги на ногу и чувствовал себя крайне неловко: по-хорошему, вопросы должен был задавать именно он, а получалось все совсем наоборот.

– Это принцип? – не удержался от легкого сарказма Кристиан.

– Ничего я о нем не слышал, – перевел толстяк свой ответ и опять поймал себя на мысли, что снова отвечает на какие-то непонятные вопросы.

– А зря, – искренне огорчился Кристиан и в двух словах рассказал полицейскому историю о загадочном музыканте, появившемся неясно откуда и начавшем свои преступления в Нижней Саксонии. Обойдя всю Европу, он не успокоился и добрался до Ирландии, где и продолжил злодейские выходки в виде музыкального одурачивания детей с целью дальнейшего их умерщвления в реках или близлежащих пещерах.

– И много погибло? – заинтересовался рассказом толстяк.

– За ним уходили сотнями. – Кристиан взял в руки шариковую ручку и постарался изобразить укороченного вида флейту-пикколо, которая звучит на октаву выше обычных духовых инструментов: если дать ей волю, то будет она свистеть так пронзительно и резко, что только опытный флейтист способен превратить этот звук в приятную и завораживающую мелодию. – Он играл, и они шли за ним, – медленно перебирая пальцами по ручке, грустно продолжил он. – Выжили только двое мальчиков: один был слепым и не успевал за остальными детьми, а второй – глухим, так что на него никак не действовала дьявольская игра Флейтиста.

– Поймали? – Профессиональный интерес к описываемым событиям выражался у толстяка в форме уточняющих глаголов совершенного вида.

– А никто не знает, дело-то было в XIII веке, – холодно констатировал Кристиан.

– Слава богу, такого сейчас уже нет. – Полицейский облегченно выдохнул и бережно снял слишком большую для него фуражку.

– Вы думаете? – Кристиану не то чтобы нравилась вся эта история, но останавливаться на полпути он явно не хотел. – А айфоны?

– Что айфоны? – не понял его толстяк, но на всякий случай вытащил из кармана четвертую потертую модель.

– Только Флейтист мог придумать устройства, которые сначала думают за детей, а потом просто начинают приказывать – что и как им надо делать. Это ведь массовое зомбирование какое-то! – В сердцах Кристиан швырнул ручку-флейту за спину полицейскому и на секунду затих. – Они ведь тысячами, миллионами делают то, что им говорят эти штуки. Никто уже сам думать не умеет.

– А взрослые? – Полицейский поежился и на всякий случай убрал телефон во внутренний карман куртки.

– А для взрослых он придумал рекламу и телевидение, – успокоил его Кристиан. – Сто раз вам что-то повторят, и все верят. Как миленькие верите. И ведь снова – думать-то не надо, правда?

– Значит, правительство делает из нас идиотов? Да что вы такое говорите! – Судя по всему, толстяк свято верил в то, что каждый, имеющий отношение к власти, даже во сне думает о том, как бы сделать жизнь людей лучше.

Ситуация приобретала для Кристиана неприятный оттенок политической дуэли, где каждый слушает только себя и старается унизить соперника всеми недостойными человека средствами. Можно было бы закончить весь этот разговор и спокойно показать полицейскому права, но Кристиан все же решил продолжить, тем более что одно красивое старинное слово помогло ему в корне изменить тон их беседы.

– Пару столетий назад за подобный тон я вызвал бы вас на дуэль, – наугад выстрелил Кристиан. Заметив в глазах полицейского застывшую немигающую тоску, он с шумом открыл дверцу и встал напротив блюстителя мирового порядка. – Дуэль – это когда шпаги, секунданты, смертельные раны и плачущая неделями вдова, – с вызовом сообщил ему Кристиан. – Бывали, конечно, и пистолеты, – взглянув на тяжелую кобуру толстяка, холодно продолжил он, – но при этом кричащие от горя вдовы никуда не исчезали, и оставшиеся без отца дети раз в месяц приходили к нему на могилу, а на обратной дороге эти несчастные садились у входа на кладбище и просили милостыню. Сядут в кружок и плачут, и старшие утешают младших. Все происходило именно так. Я не вру. А вообще-то, дуэли придумали итальянцы в XIV веке. А вам нравятся итальянцы? Они называли это «бои в кустах». Лучше бы в футбол научились играть. Рассказать вам о дуэльном кодексе 1836 года?

– Ваши документы. – Толстяк выдавил из себя девиз всех патрульных мира и зачем-то отдал честь.

– Между прочим, поводом для дуэли мог послужить даже взгляд, – отчаянно жестикулировал Кристиан. – А уж если дело касалось чести, то все! Кстати, раньше честь трактовалась как врожденное личное достоинство. Красивое определение, вы не находите?

С первого взгляда становилось понятно, что любые исторические параллели заводят толстяка в тупик, хотя, по мнению Кристиана, даже самым необразованным полицейским должно быть известно, что две параллельные прямые никогда не пересекаются, а поэтому и никакого тупика между ними быть не может, и Лобачевский здесь совершенно ни при чем.

– Пожалуйста, ваши документы. – Полицейский грустно вздохнул и печально посмотрел в сторону парка: ну и везет же ему сегодня на ненормальных!

– Пожалуй, это единственное, что у меня в порядке, – грустно ответил Кристиан и протянул полицейскому свои права.

Естественно, страховка закончилась ровно неделю назад, и вместе с двумя неоплаченными штрафами за превышение скорости это обстоятельство могло резко испортить настроение толстяка.

– У меня дурная наследственность, камни в почках и нервы ни к черту. Бессонница и сломанный зуб – не в счет, – решив сразу покончить со всеми своими недостатками, честно признался ему Кристиан. – А еще я боюсь темноты и верю в левитацию, но эти штрафы я завтра же оплачу.

– Пьете? – с надеждой в голосе поинтересовался патрульный.

– Только в дни весеннего равноденствия, – серьезный голос Кристиана удивил его самого, но, взяв себя в руки, он продолжил: – По древней языческой традиции в этот праздник совершались самые сильные колдовские ритуалы, а индейцы майя даже видели тень пернатого змея на ступенях пирамиды Кукулькана. Такие дела.

– Значит, воздерживаетесь, – недовольно констатировал толстяк.

– Я пробовал выпивать во время полнолуний, но у меня как-то не пошло. – Мягкие, доверительные нотки этой фразы настолько развеселили Кристиана, что он даже не заметил, как полицейский сделал маленький шаг назад. – Сразу ведьмы какие-то мерещатся, раздеваются и зовут на шабаш, ну, вы понимаете?

– Я понимаю. – Печальные глаза блюстителя нравов лучше любых слов говорили о том, что свою последнюю ведьму он держал в руках лет двадцать назад, а чтобы сейчас, да с таким-то вот весом подняться с ней на Лысую гору – об этом и говорить нечего.

– Так я поеду? – Кристиан опустил плечи и улыбнулся так, как улыбаются только беспомощные или больные дети. Срабатывало это всегда, и главным здесь было не перепутать пол ребенка: у девочек все-таки более эмоциональная мимика.

– Да, вы свободны. – Полицейский устало посмотрел на часы и отдал Кристиану права.

– Странно, – заметил Кристиан. – Сегодня мне дважды подарили свободу.

– Как это? – проснулся от спячки толстяк.

– Сегодня меня уволили. – Кристиан почувствовал знакомый с детства комок и отвернулся.

– Как же вы теперь? – вздохнул полицейский. – Жене расскажете?

– Нет. – Голос Кристиана уже не дрожал, а тяжелый комок хоть и не хотел, но все-таки провалился в бездну. – Мне надо подумать. Я пока вообще ничего не понимаю. Наверное, нужно время.

– Хотите, я провожу вас? – Толстяк искренне обнял Кристиана за плечи и немного встряхнул его.

– Спасибо, я доеду. – Кристиан уже сожалел, что позволил себе немного поиграть с этим в общем-то хорошим человеком. – Вы извините меня, я вел себя некорректно.

– А я и не заметил, – простодушно ответил добрый человек с волшебной палочкой. – Мне только кажется, что сегодня вам надо хорошенько выпить.

– Да не могу. Я жене обещал. – Кристиан пожал на удивление мягкую и влажную руку толстяка. – Еще раз спасибо, и мой вам совет: не пейте вы в полнолуние. Я не шучу.

Цветочница

Понимая, что сейчас нужно ехать куда угодно, но только не домой, Кристиан направил машину к окраине и целый час бесцельно кружил по городу. Сначала он постарался заставить себя думать о будущем, но уже через несколько минут бросил это занятие: в голову приходили крики акционеров и последняя песня Маккартни, полуголые индейцы и забитая до отказа Великая Китайская стена. «Ну ты-то здесь при чем?» – разозлился на нее Кристиан. К сэру Полу и кочевым индейцам народности сиу он испытывал почти родственные чувства, но миллиарды китайцев, семьями разгуливающие по своему довольно спорному чуду света, громко разговаривали и мешали сосредоточиться.

Естественные помехи в виде ветра и частых звонков Клер тоже не добавляли оптимизма, а если учесть, что старинные китайские поговорки больше запутывали, чем подсказывали, то получалось, что Кристиану и ухватиться-то было не за что. Взять хотя бы вот эту: «Есть много дорог, которые ведут к вершине. Но пейзаж остается неизменным». Красиво сказано, даже понятно, только все зависит от того, говоришь ты это глядя снизу вверх или наоборот? А как ее прочесть, если ты уже оказался на вершине? Наверное, тогда фраза будет звучать примерно так: «Пейзаж не изменится даже тогда, когда ты добрался до вершины». Значит, все дело в пейзаже, то есть в обычной нашей жизни, главенствует здесь именно она, а вершина лишь малая ее часть, вот так-то. Карабкаясь наверх, ты пропускаешь дни и недели, и в итоге вершина оказывается пустышкой. Кристиан чуть притормозил и внимательно посмотрел по сторонам: глядя на сотни баров и светящихся рекламных щитов с женским нижним бельем, он подумал, что ни один китаец, оказавшись в его городе, не придумал бы такую мудрую пословицу.

Покопавшись в памяти, Кристиан довольно хлопнул в ладоши и вытащил на свет очередной подарок для Клер. Вряд ли она оценит, но как же точно сказано: «Не говорите, если это не изменяет тишину к лучшему».

– По-моему, это ярче любых цветов, – сказал себе вслух Кристиан. – Но это только по-моему, – через мгновенье поправил он себя и вскоре остановился возле небольшого цветочного магазина.

Миловидная продавщица в довольно азартном для этого времени суток фартуке вежливо подняла на посетителя глаза. Тонкая бежевая кофточка с глубоким вырезом подчеркивала наиболее смелые из всех существующих у нее линий, но толстое золотое кольцо на левом безымянном пальце достаточно четко объяснило Кристиану, что рельеф этот уже кем-то исследован и причем совсем недавно, поскольку даже в такой поздний час выглядела она счастливой и усталой. А как же иначе могут выглядеть молодожены?

– Кактусы, – перейдя от игривого декольте и чужого медового месяца к серьезному делу, мягко попросил продавщицу Кристиан. – Пять или семь кактусов. Но только чтобы были небольшие розовые цветочки. Без цветочков она не любит. И можно не заворачивать.

– Что? – Декольте тут же забыло свое истинное предназначение и закрылось от Кристиана руками.

– Действительно, каких-то пять миллионов лет назад о кактусах никто и не слышал, но в шестнадцатом веке они все-таки добрались до Европы, – шепотом сообщил ей Кристиан. – У них нет листьев, и они колючие. Мексиканцы их едят, а евреи делают из кактусов очень вкусный джем.

Конечно, гораздо интереснее было бы рассказать ей о волшебном техасском пейотле, особом виде маленького и неколючего мексиканского кактуса, из которого местные жители до сих пор делают горький напиток, способный на целых три дня увести человека за собой, в ту новую реальность, о которой тот никогда и не подозревал. Затронув эту тему, Кристиану пришлось бы поведать продавщице и об особых пейотных песнях, самой красивой из которых является песня ночной воды, но исполнять ее может только самый главный шаман. Остальные участники церемонии произносят по четыре раза небольшие, лишенные смысла фразы, где главным является интонация, чуть отстающая от непрерывного и глухого бега водяных барабанов, закапываемых индейцами под землю: так мягче звук.

– Обязательно кактусы? – Молодое личико так сморщилось, что Кристиану сразу захотелось спросить ее о здоровье, тем более что в небольших дозах сок пейотля используется как средство от лихорадки и духовной тревоги.

– Кактусы оберегают дом от неприятностей, разве вы не знали? – Он разочарованно покачал головой. – Они своего рода амулет.

– Вот мой амулет. – Цветочница не без труда достала из декольте блестящий серебряный крестик и прикоснулась к нему губами. – А вы мне здесь про какие-то кактусы рассказываете. Вот, например, вчера…

– Да я ведь и не спорю, – примирительно остановил ее Кристиан. Ему и правда не хотелось ни спорить, ни продолжать довольно спорную тему, касающуюся тотемов, амулетов, различных обычаев и примет, и неважно – хорошие они или плохие. Сегодняшнее утро началось с левитации, и вот сейчас он на самом деле не понимает, что с ним: ну, пообщался он со Свапати, поговорил о жизни с полицейским, через минуту купит он эти чертовы кактусы и отнесет их домой. А дальше? Дальше-то что делать? Прочная, созданная им годами система рухнула, даже не успев попрощаться с ним по-человечески. Правда, оставалась еще рукопись Доминика, и с ней можно было бы на пару часов убежать от холодной пустоты внутри: насколько он понял, речь там шла о детском Крестовом походе 1212 года, и недвусмысленно указывалось на то, что одновременно, почти в один и тот же день, из Франции и Германии отправились в сторону моря первые кучки детей. Случайность?

– Тогда, может быть, розы, хризантемы? – удовлетворенная тем, что никто в ее магазине спорить с ней не собирается, цветочница достала из-за прилавка целую связку желтых, с темными черточками, цветов. – Этот сорт называется Макино, – гордо сообщила она. – Японский.

– Да, конечно, – рассеянно ответил Кристиан. – У японцев даже герб в виде хризантемы, но я не японец.

– Вы уверены? – Девушка недоверчиво посмотрела на Кристиана. – У них ведь, у японцев, красный кружок и больше ничего нет.

– Это флаг, – устало ответил Кристиан. – У каждого приличного государства есть герб и флаг, но вот у Японии до сих пор нет своего герба. Так, используют по старинке эмблему императорского дома. По-моему, шестнадцать желтых лепестков, не помню точно.

– У меня есть розовые тюльпаны с белой бахромой, – заговорщическим голосом сообщила Кристиану цветочница и так азартно подмигнула, что он чуть было не поддался. – Есть бруснично-розовые, но для особо страстных есть и вишнево-розовые.

– Нет, только кактусы – уверенно ответил Кристиан и мысленно представил себе Клер, сидящую в маленьком горшочке с землей. С каким удовольствием он каждое утро поливал бы ее холодной водой прямо из стакана, а по праздникам добавлял бы в воду немного вишневого сиропа: Клер так любит вишни. Кстати, может для разнообразия все-таки взять вишневые тюльпаны?

– Значит, именно кактусы? – все не унималась цветочница.

– Они наиболее точно характеризуют все богатство ее внутреннего мира, – мягко улыбнулся Кристиан. – Знаете, вроде бы морщинки везде и даже колючки, а какие иногда бывают у нее нежные и розовые щеки…

– Вы сумасшедший! – В знак протеста толстое золотое кольцо трижды блеснуло перед носом Кристиана и со стуком опустилось на прилавок.

– А что я могу сделать, если она их собирает? – грустно спросил девушку Кристиан. – Вы часто встречаете женщин, которые коллекционируют кактусы? Покажите, пожалуйста, вот эти белые розы.

Франческа и Кристобаль

Аккуратно положив цветы на заднее сиденье, Кристиан мягко захлопнул дверцу и посмотрел на часы. Нетерпеливая минутная стрелка показывала ему кратчайший путь к звездам, но маленькой нигде не было видно: в отличие от Клер, полночь никогда не торопилась, но и не опаздывала. Погасив на время самые яркие свои ночники, она решила принять теплый осенний душ и чуть позже включила порывистый западный фен, раскидавший кудрявые облака с такой скоростью, словно каждое из них решило вдруг жить поодиночке и не связывать себя никакими обязательствами по отношению к своим тучным соседкам. Дождь не делил мир на своих и чужих, и когда Кристиан высоко поднял к небу руки, тот принял его за одинокое тощее дерево, у которого не то что плодов, но и корней-то, похоже, никаких нет. Хорошо, что сейчас лишь покапывает, а если вдруг град или молния? Сломается ведь деревце, веточки свои хилые опустит, и поминай, как звали.

– Не сломаюсь, – тихо сказал небу Кристиан. – Знаешь, как я жизнь люблю? А то, что ни одного плода у меня нет, так это неправда. Знаешь ведь о моей дочери, но тебе только законнорожденные да крещеные нужны, других ты и не видишь. И не затыкай мне рот, – крикнул он начинающемуся ливню.

Кристиан понимал, что промокший до ниточки мужчина, громко разговаривающий с небом и дождем, смотрится со стороны абсолютно по-идиотски, но он все же сказал вслух то, о чем думал все последние месяцы:

– Может, на колени перед тобой встать и голову пеплом посыпать? Да только не курю я. Два года уже не курю. Ясно тебе?

Так и стоял он с опущенной головой, и мокрые от дождя ресницы мешали видеть, а облака, ну, те, что совсем недавно решили жить поодиночке, передумали и снова сбились в бесформенную кучу, закрывая Кристиану и небесный холод, и молчаливый его ответ.

Десятилетняя радость Кристиана носила красивое имя Франческа и недавно перешла в третий или в четвертый класс – Кристиан всегда путался в этих школьных экспериментах. В неполные восемь лет она нарисовала оранжевое счастье и поклялась себе, во что бы то ни стало, отыскать его или в закоулках музыкальной школы, в которую ее заботливо привел Кристиан, или на задворках родного колледжа: других мест в городе она просто не знала. На карте ее маленького мира Кристиан располагался где-то между высокими офисными башнями, которые она однажды видела из окон его машины, и далеким Северным полюсом, откуда ну очень-очень сложно добираться до их дома. Когда в этих холодных широтах начинались снежные бури и громадные ледяные торосы мешали ее папе быстро вести машину, она смотрела на родную Полярную звезду и вспоминала, как он рассказывал: если от ее кроватки провести прямую линию к этой яркой звезде, а потом опустить линию резко вниз, то можно сразу узнать, где он сейчас находится. Франческа закрывала глаза и представляла, что совсем скоро папа позвонит и расскажет, что Северное сияние очень похоже на ее желто-фиолетовую кофточку, а у Снежной королевы такая холодная кожа, что, когда Кристиан коснулся ее руки, у него тут же замерзли губы, и поэтому папа издали целует Франческе лобик, потом ушко, потом щечки и носик.

Следуя собственным представлениям о счастливом быте, мать Франчески перепробовала в своей жизни все оттенки губной помады, и последние годы посвятила исключительно неоднозначным экспериментам с цветом волос. Раскрашивая себя в разные тона, эта женщина, по мнению Кристиана, надеялась переплюнуть даже радугу, но, поскольку та располагалась довольно высоко, бедняжке это так ни разу и не удалось. Франческа была несколько усовершенствованной и потому – молчаливой и задумчивой копией своей матери. Девочка с ходу выбрала оранжевый, увеличивающийся с каждым годом круг, а жизненное пространство ее мамы строго ограничивалось линиями слегка завуалированной талии и жестоко выщипанных бровей: в этом была вся разница.

Когда Франческе было около шести лет и девочка научилась распознавать знаки зодиака, она нарисовала удивительную картину, состоящую из двух разноцветных сердец в виде маленьких колючих ежиков. Подпись гласила: «цвет льва + цвет рыбы = цвет любви. Папа это – рыба». Один из ежиков был красным, а другой, рыбный, – фиолетовым. Счастье она изобразила оранжевым вулканом, возле которого летали то ли маленькие птицы, то ли крупные бабочки – тоже оранжевые.

Когда Кристиан приезжал – а случалось это тогда, когда девочка уже давно была в постели, – Франческа переворачивалась на спинку и, влюбленно рассматривая отца, просила рассказать ей новую сказку. Самой любимой ее историей была притча о старике Кристобале, который в детстве придумал Микки-Мауса, а затем несколько десятков лет убеждал Колумба в том, что тому всегда нужно плыть строго на запад. Открыв Америку, Кристобаль не угомонился и отправился в Тибет, на поиски загадочной и таинственной Шамбалы, страны Великих Учителей. Долго скитаясь по горам, он познакомился с мальчиком Маугли и страшным Шерханом, но случайная встреча с экзальтированной мадам Блаватской, сбившей с пути великого фокусника Гарри Гудини, несколько омрачила его путешествие. Познав все тайны мира за тысячу и одну ночь, Кристобаль придумал шоколадки «Баунти» и великую игру «футбол», а чуть позже, с успехом шутя над будущим, превратился он в смешливого Нострадамуса, и уже несколько столетий смеется Кристобаль над человечеством, но пусть это останется между ней и Кристианом, потому что это – тайна. Франческу немного смущало то обстоятельство, что Кристобаль был одновременно и родным дедушкой Белоснежки, и двоюродным братом Одиссея по материнской линии, но в факте его родства с Кристианом она не сомневалась ни секунды.

Будучи от рождения человеком добрым и честным, Кристобаль на целые триста лет отменил всех людоедов и священников, но после того, как в мире воцарились тишина и покой, а жизнь на земле стала такой же предсказуемой, как игра с Франческой в поддавки, старик откровенно заскучал. Пригласив в гости Уленшпигеля, Мюнхаузена и Кинг-Конга, Кристобаль попросил их как-нибудь расшевелить человечество, но, увидев, что все население планеты интересуется только не говорящей ни слова обезьяной, он распустил всех по домам и надолго заперся в высокой сторожевой башне.

Грозный Властелин колец несколько раз пытался взять эту башню штурмом, но Кристобаль быстро взлетал на небеса и сломя голову летел к звездам: так он открыл невесомость и несколько независимых овальных фигур. Эти кольца наотрез отказывались подчиняться любым земным властелинам и, не раздумывая, присягнули на верность неизвестной Кристобалю планете, которую между собой они называли Сатурном. Несмотря на то, что кольца не были волшебными и состояли только изо льда, именно они наслали на Землю такой холод, что на планете вымерли почти все динозавры, хотя змеи и ящерицы вообще ничего не почувствовали и продолжали жить, как ни в чем не бывало.

О жизни Кристобаля в Ледниковый период Кристиан не знал ничего, но зато о том, что старик выкинул во время Ледникового периода-2, он рассказывал с хохотом. Особенно понравилась Франческе история о том, как Кристобаль встречал на своем пути то пруд-изумруд, где жила загорелая Фея-Кофея, то лохматое горе на косогоре, то высокую и задумчивую Миледи в пледе, но когда в конце путешествия он познакомился с необычной Девой из древа, девочка нахмурила брови и надолго замолчала.

– А какая она? – осторожно спросила она у Кристиана.

– Из-за ведьминого гнева превратилась Дева в древо и живет тихонько в нем, не отыщешь днем с огнем, – мгновенно сочинил Кристиан.

– А дальше? – Франческа закрыла глаза и попыталась представить себе это дерево: почему-то она видела высокую березу и небольшие красные кустики рядом.

– По ночам выходит Дева из высокого из древа и гуляет по лесам, улыбаясь небесам. – Кристиан настолько вошел во вкус, что ему самому захотелось продолжить эту красивую историю. – И всегда одета Дева, как лесная Королева. Платья – узки и чисты из тончайшей бересты, – улыбнулся он дочке.

– А кустики? – уточнила Франческа. – Там были какие-нибудь кустики?

– Да, – кивнул головой Кристиан. – Кустики-хрустики. Хрустят часто. Они так разговаривают.

– Я их видела! – обрадовалась Франческа. – Они красные. А кого еще встретил Кристобаль?

Пришлось Кристиану придумать сюжет о том, как на заснеженной земле заботливый Кристобаль построил сторожку для Единорожка и возвел часовенку для Совенка. А чтобы Совенку не было грустно, пригласил он к нему божью-пригожью коровку.

– Единорогов не бывает, – не поверила ему Франческа.

– Еще как бывают, – заверил ее Кристиан. – Просто живут они в пещерах.

– Пап, и ледникового периода ведь не было, – вздохнув, поделилась своей грустью Франческа. – И ледникового периода-2 тоже не было. Мультики это все. Жалко.

– Показать тебе настоящего единорога? – Кристиан прекрасно помнил, каким разочарованием была для него детская экскурсия в океанариум, когда гид, снисходительно улыбнувшись, сухо сообщил, что русалок не существует. – Хочешь, отвезу тебя в пещеру ящера?

Кристиан не шутил: несколько лет назад на юге Франции была открыта пещера с самыми древними наскальными рисунками, чей возраст превышал тридцать шесть тысяч лет. На стенах пещеры хорошо сохранились не только очертания пещерных львов, тарпанов и шерстистых носорогов, но и отпечатки человеческих ладоней: словно кто-то, не умеющий писать, оставил людям свой автограф. Уверенные штрихи, выполненные черной и красной охрой, прекрасно сохранились благодаря тому, что все эти годы пещера была наглухо замурована горной породой, обвалившейся во времена ледникового периода. Заинтересовавшись этой находкой, Кристиан уговорил президента финансировать документальный фильм, способный не только расшевелить консервативный научный мир, но и обещающий стать абсолютной сенсацией в мире кинематографа. Вход в пещеру был разрешен дважды в год, но после определенных усилий и смешных пожертвований в нищенский фонд содействия умирающей археологии они получили право на две недели съемок, руководил которыми безвестный доселе Люк: вот ему и стоило сейчас позвонить.

– Я слушаю. – Тихий, засыпающий голос мог обмануть кого угодно, но только не Кристиана: ничего он не спит, а экспериментирует с тем спорным шумовым эффектом, что возникает в самом начале второго эпизода с отпечатками детских ног около черепа огромного медведя.

– Как наш фильм? – Кристиан подмигнул Франческе и пододвинулся к ней поближе: пусть вот сама послушает, если не верит.

– Заканчиваем монтаж второй части. – Люк сказал это таким тоном, будто только что вернулся с похорон: ну что же делать, если у человека такой темперамент?

– Мне с дочкой нужно попасть в пещеру, – без лишних вопросов относительно давно прошедших сроков, обрадовал режиссера Кристиан. – Нам срочно надо увидеть единорога.

– Кристиан, ты же знаешь, что это запрещено. – Люк нежно использовал интонацию, с которой говорят исключительно с душевнобольными людьми. – Мы же чудом получили разрешение на две недели съемок.

– Мы? – Кристиан чуть повысил голос, но не настолько, чтобы это прошло незамеченным для Люка.

– Ну, ты получил, ты, – не стал спорить с ним режиссер.

– Может быть, нам остановить финансирование? – В эту минуту ласковее Кристиана мог быть только автоответчик трехзвездочной авиакомпании, обещающей пассажирам максимум комфорта при просто смешных ценах на билеты.

– Что ты, это же мой первый проект! – со страхом оглядев монтажную, где кроме коня, не валялся только термос с остывшим кофе, выплыл из творческого небытия Люк.

– Ну и молодец, значит, придумаешь что-нибудь. – Кристиан обнял Франческу и незаметно закрыл ей уши. – Если надо – соври, а любую нужную бумажку я подпишу.

Через неделю, в сопровождении местного инспектора по охране памятников культуры, Люк, Франческа и Кристиан стояли перед изображением красноголового пещерного льва в окружении целого стада волосатых носорогов. Отведя Франческу в сторону и одними губами прошептав ей о единорожке, Кристиан тайком показал ей на рисунок маленького детеныша, спрятавшегося за высокий каменный выступ. В свете ручных фонариков крошечный рог казался оранжево-красным и тонким: видимо, опасаясь нарисованных бегущих львов, первобытный художник нарочно спрятал единорожка за камни. Чуть позже, дав Франческе время, чтобы она смогла навсегда запомнить силуэт беззащитного малыша, Кристиан показал детские следы на полу и попросил ее встать в эти небольшие углубления: первое оказалось девочке слишком маленьким, второе не подходило ей по ширине, но третьи оказались Франческе впору.

– Я постою здесь немножко. Можно, пап? – Она говорила тихо-тихо, но, видимо, древнее пещерное эхо подслушало слабый детский шепот, иначе почему тогда в ближайших тоннелях засвистело, а в дальнем верхнем углу, там, откуда поступал в пещеру воздух, застонало так отчаянно, что Франческа с ужасом прижалась к отцу.