Текст книги "Кристиан"

– Раньше люди не знали слов, – на ушко прошептал ей Кристиан. – Зрение, запах и слух – этого было достаточно, чтобы гораздо лучше нас понимать этот мир.

– А как они понимали друг друга? – Девочка не отпускала руку Кристиана, но уходить со следа не собиралась.

– Чувствовали. – Кристиан ответил так тихо, что никакое эхо не услышало бы его, а если б и услышало, то зачем же ему повторять за этим глупым человеком давно известную всем истину?

Так, потихоньку, в виде игры, Кристиан рассказывал ей о чудесах света и готовил ее к тому миру, который навсегда отменил чудеса и сказки, а вместо свободы предлагал человеку или стеклянные офисные тюрьмы, или скользкие служебные лестницы.

Улыбнувшись этому трогательному эпизоду, мокрый Кристиан залез в машину и некоторое время раздумывал над подходящим маршрутом. Можно было бы поехать через центр – так быстрее, – но тогда ему нужно было бы обязательно проехать по мостику херувимов, а он так не любил этот мост. Херувимы всегда смотрели на него печально и несколько укоряюще, что приводило Кристиана к мысли о том, что, видимо, вся его жизнь грешна и безнадежна, а если уж говорить о смысле каждого его дня, то тут дело принимало почти трагический оборот: иное дело – Клер.

Когда они познакомились, она была уже вполне серьезным тридцатилетним ангелом, оказавшимся среди людей не по какому-то там недоразумению, а с четкой и невыполнимой миссией сделать этот мир лучше. Мир, конечно, улыбнулся, но перечить не стал: сколько он таких перевидел и где они сейчас? В лучшем случае – в тихих горных деревушках или в больницах, в городах их точно нет. Нельзя ангелам в городе, здесь им быстро крылышки-то пообрезают и на грешный асфальт опустят: идите, мол, милые, с богом, только о справедливости и чистоте никому не рассказывайте, а то вас по ошибке за сумасшедших примут да милостыню подавать начнут.

Поскольку мир Кристиана создавался такими разными творцами, как потусторонний Маркес и загадочный русский Хлебников, то существовал этот мир по своим собственным правилам и совершенно не отвергал ни врубелевских демонов, ни светлейших ангелов, которых, честно говоря, Кристиан никогда не видел, но сильно подозревал, что в жизни возможно всякое: главное – смотреть в оба. При первой же попытке сотворить свой уникальный свод законов Кристиан понял, что лучше, чем лента Мебиуса, на Земле еще ничего не придумано. Ему нравилась возможность находиться в разных плоскостях, но при этом быть уверенным, что ты живешь в личном, придуманном тобой пространстве и никуда из него не денешься. Вторым неоспоримым преимуществом закона Мебиуса являлась очевидная подсказка о том, что путь, как и мир, – бесконечен. Отбросив в сторону мешающее экономическое образование и диплом одного американского заведения, по заносчивости называвшего себя университетом, Кристиан вывел следующую формулу: «Если лента – это жизнь и в этой жизни случается что-то непоправимое, то это еще не значит, что жизнь закончилась. А если ты думаешь, что, достигнув цели, ты выполнил свое предназначение, то это опять же ошибка. Цели и желания похожи на Вселенную, они не могут кончиться. В движении к ним – весь человек».

Несмотря на то что Клер ничего не слышала о Маркесе и ни разу не видела в магазине ни одной из разноцветных ленточек Мебиуса, в тот первый вечер Кристиан сразу заподозрил в ней ангела. Налицо были полнота бедер и груди, но белых крыльев он так ни разу и не увидел. Допустив вероятность того, что в строении ангелов XXI века Творец нарочно сделал акцент не на спину, а на грудь, Кристиан взял Клер за руку и целых два часа рассказывал ей о Председателе Земного Шара по имени Велимир. «Этот великий человек придумывал новые слова и искал в созвучии форму, запах и цвет, – тряся Клер за плечи, восторженно говорил он. – Как называется небесная княжна? Облакиня, вот как». Клер ничего не понимала, но Кристиан видел, что она чувствует каждое слово. Остальные женщины обычно предпочитали другую часть его тела, но больше получаса он с ними никогда не выдерживал.

В первые месяцы их знакомства Кристиан с опаской смотрел в ее доверчивые глаза, но когда он рассказал Клер о своей мечте – купить когда-нибудь небольшой зеленый остров – и в ответ она согласно закивала головой, он почувствовал, что Клер и вправду верит в каждую его мечту, а этого ему так не хватало! Спустя год они поселились в двенадцатиметровой мансарде, куда, кроме них самих, с трудом вмещался телевизор, платяной шкаф и полупустая пачка сигарет: зажигалку приходилось оставлять за дверью.

Если страшно заглядывать в будущее и совершенно не хочется рассматривать детали настоящего, можно легко обратиться к прошлому и вытащить оттуда несколько счастливых минут или тот рисунок Франчески с разноцветными ежиками. Кристиан так бы и сделал, но ему мешало странное чувство, будто все последние годы он живет в некоем трехмерном пространстве с длинным женским названием «работа-Франческа-Клер» и отделить одно от другого – значило бы разрушить то состояние, к которому он так долго привыкал. «Три в одном. Или – все включено. Как в Турции», – голосом диктора подбадривал себя Кристиан.

Подъехав к своему дому, он трижды ударил себя по щекам и достал телефон. «Нет, – после долгой паузы Кристиан снова убрал телефон в карман. – Нет, Франческа, не сегодня. Наверное, сейчас ты уже спишь. Давай я позвоню тебе завтра?»

Закрывая машину, он чуть не забыл лежащие на заднем сиденье цветы и в тысячный раз обругал все древнее семейство кактусовых, включая их маленьких декоративных отпрысков, чье название было похоже на красивое мексиканское ругательство, сказанное сквозь зубы каким-нибудь пьяным метисом и точно натощак. Сделав два шага в сторону дома, Кристиан остановился и вспомнил о сегодняшнем звонке Доминика: как же неудобно получилось. Рукопись скромно пряталась за чуть затемненными стеклами и в общем-то могла полежать там и до завтра, но чувство неловкости все же пересилило, и он медленно открыл дверцу.

Левитация

– А что это ты так улыбаешься? – Клер настороженно посмотрела на мужа и отложила в сторону журнал. Последняя статья холостого психолога, рассуждающего о семье и обязательном взаимном уважении, привела ее в ярость.

– Левитация, – сев у двери в позе лотоса, закрыл глаза Кристиан. – Теперь я свободен. Знаешь, это удивительное чувство.

– Ты предлагаешь мне развод? – вообще Клер частенько заносило, и случалось это в те дни, когда она путала одиночество с собственным бездельем, а смешочки Кристиана принимала за неуважение к ее тонкой духовной конституции и несколько противоречивым физическим пропорциям.

– Как же хорошо, что мечты не сбываются! – Кристиан легко встал и хлопнул в ладоши. – Представляешь, вот поехал бы я в Индию и не нашел бы там ни одного летающего йога? Знаешь, как бы я расстроился!

– А ты собирался в Индию? – В голосе Клер не было удивления, в нем сквозила лишь констатация ее вечернего раздражения.

– Ну, какая теперь разница? – ушел от ответа Кристиан. – Давай, может, поужинаем?

– Кристиан, нам нужно поговорить, – чуть успокоившись, но не изменив боевого раскраса покрасневших щек, твердо сказала Клер.

– А мы разве не разговариваем? – удивился он. – Или ты не слышишь? Совсем недавно я сказал несколько слов. Они были достаточно простыми.

– Я все слышала, но ничего не поняла, – отвернулась к окну Клер.

– Это я заметил. – Кристиан уже не улыбался. – Клер, мы можем поговорить завтра? Пожалуйста, давай отложим до утра. Я сейчас немного не в себе.

– А когда ты бываешь в себе? – Женщина почувствовала легкое головокружение – такое бывает от злости или волнения, но продолжила: – Утром ты сонный, днем тебя нет, полночь ты называешь вечером и говоришь, что безумно устал. А в выходные ты или отсыпаешься, или просишь не мешать тебе думать. Что, новые книги интереснее, чем старая Клер?

– Хорошо, – опустил голову Кристиан. – Давай поговорим. Я только сниму этот галстук.

Кристиан прекрасно знал, что если и осталось в нем что-то святое, то его с каждым днем становится все меньше и меньше, и только Клер была способна остановить эту медленную смерть. Игра в рулетку никогда ему не нравилась, но время от времени жизнь кидала Кристиана то на черное, то на красное, а порой – и вообще мимо стола. С этим черно-красным он, может быть, как-нибудь и разобрался бы, но судьба придумывала все новые и новые оттенки, и нельзя сказать, чтобы они повторялись или постоянно стремились к светлому. Многочасовая работа приносила Кристиану неизменный успех, но после первой радости начались компромиссы в виде кровавых корпоративных войн и покупки индульгенций на право существовать и получать приличную зарплату. Лента Мебиуса не помогала, постаревший Маркес равнодушно смотрел на Кристиана из своего маленького Макондо, а Председатель Земного Шара толстым красным фломастером навсегда вычеркнул его из списка уважаемых и почетных гостей.

– Кристиан, я не помню, когда в последний раз мы были вместе. – В голосе Клер прозвучали откровенно предупреждающие о слезах нотки.

– Ты же знаешь – работа. – Кристиан швырнул на диван галстук и аккуратно положил на стол никому уже не нужный годовой отчет.

После успеха и необходимой доли везения объявились большие деньги, и стали наперебой уговаривать Кристиана выкинуть прочь из головы всех его безумных творцов и в первую очередь – этого нищего русского, умершего в полусгнившей покосившейся избе в сотне километров от их северной столицы. К чести Кристиана, он не согласился, но когда человек может позволить себе не думать о деньгах, то даже с очень развитым слухом понимать слова знакомых ангелов – практически невозможно. Три Кристиана нервно курили и молчали, громко ругались и хлопали дверью, но так ни разу и не пожали друг другу руки. Единственное, о чем они сразу договорились, была Франческа. О ней не надо было говорить Клер. Без объяснений. Просто не надо.

Через несколько лет они с Клер переехали в новую большую квартиру, и ангельская треть Кристиана почувствовала, что от прежней Клер почти ничего не осталось, и виной всему – именно он. Кристиан был нужен ей целиком, ни в какие дроби она не верила. В отличие от него, Клер не умела делиться, и образовавшуюся пустоту их отношений она заменяла йогой, фитнесом и спортивным клубом. Вооружившись шахматными сумками какого-то Луи с целой батареей разнокалиберных кремов и мазей, молодящиеся спортивные амазонки непрестанно разговаривали и смеялись. Вдовы в душе, но жены по паспорту, они с легкостью согласились на средний достаток и утреннюю лень, а когда им показалось этого мало, они придумали игру в независимость и недостижимую, увы, молодость. Клер не сразу их поняла, но через пару месяцев с удивлением обнаружила, что смотрит на них с завистью: они не переживали. То ли сработал инстинкт самосохранения, то ли на самом деле она так устала от одиночества, но Клер приняла эту игру. А потом игра превратилась в жизнь.

Конечно же, Кристиан все видел, но, к сожалению, уже ничего не мог поправить. Он понимал, что любые изменения должны начаться с него самого, но сил на это не было никаких. Выходило так, что во имя Клер ему нужно было послать к черту двух оставшихся Кристианов, но как же тогда Франческа и его работа? Как ни крути, а работа кормит и поит, она дает хоть небольшую, но все-таки иллюзию независимости и свободы, за которую обязательно надо платить: по-другому не бывает. Вот Кристиан и платит. Может быть, готов заплатить кто-то другой или другая? Что-то никого и не видно. Даже в очках. Даже в розовых.

– Кристиан, я хочу поговорить о нашем будущем ребенке. – Клер мягко обняла мужа за плечи и несколько раз провела рукой по его волосам.

Мужчина и женщина присели на диван, и женщина долго говорила, а мужчина, сложив руки на груди, неотрывно смотрел на стену, где висела его любимая картина. На темном фоне были изображены несколько серебряных четырехугольничков, и самый большой из них улыбался: это была голова. Холст назывался: «Влюбленный дурак». Кристиан купил его на одном из развалов и сразу же узнал в картине себя. С тех пор они всегда были вместе.

За двадцать с небольшим минут Клер перепробовала все известные ей приемы. Начало было сродни повадкам хитрых кошачьих с длинными коготками; после небольшой, но хлюпающей паузы она вспомнила о гипнотическом взгляде некоторых южно-американских рептилий, а под самый занавес ее интуиция привела Кристиана к хладнокровным медлительным черепахам, упрямо ползущим на один-единственный берег, на котором и откладывают они свои яйца. И так было во все века, и всегда важнее всего было вырастить свое потомство, и нет на земле более простого закона. Он не согласен?

– Я больше туда не пойду, с меня хватит, – тихо сказал Кристиан и потянулся за сигаретой, но холодный взгляд жены остановил его.

– Ты не курил уже два года, – холодно заметила Клер, – может быть, не стоит?

– Да, и не пил тоже, – в тон жене ответил Кристиан, – Знаешь, такое ощущение, словно мы занимаемся спортом, а не рождением ребенка.

Как и две предыдущие, третья попытка искусственного зачатия оказалась неудачной, и это совсем сломало его. Безразличие сменилось беспомощностью, ночи превратились в долгую и бессвязную молитву, а когда человек надеется не на себя, а на придуманные кем-то слова, – так это самое последнее дело. Во всяком случае, для Кристиана все обстояло именно так.

Идея Клер воспользоваться услугами новой клиники с самого начала ему не понравилась: было в ней что-то от обмана и глупого человеческого упрямства. Желание переиграть природу и заново переписать начерченные на руке линии означало искусственно изменить те законы, которые ты не понимаешь. И ладно, если бы это касалось только одного человека, например Клер, но здесь-то речь шла сразу о трех.

Если не видят небеса ребенка, если не придумали еще характер и цвет его волос, то, может быть, они с Клер торопятся? Зачатие – это ведь не простое соединение клеток, не грубая физиологическая формула, оно – как мелодия: должны быть ноты, а это совсем не материальный мир. Скорее всего, их ноты с Клер так различны, что не получается того единства и гармонии, которые так необходимы их будущему ребенку. Не слышит он их, не чувствует: по-другому и не скажешь.

– Пожалуйста, в последний раз, – попросила мужа Клер и перешла в гостиную. Открыв шкаф и достав из ящичка небольшую стопку бумаг, она долго искала ту, что последние несколько лет служила ей талисманом. Найдя сложенный вчетверо лист, Клер обернулась и, видя, что муж вышел на балкон, трижды поцеловала письмо и спрятала его в свою любимую бежевую сумочку: Кристиан подарил ее лет семь назад, тогда еще он делал ей подарки, но потом все как-то само собой кончилось. Может быть, она сама отучила его, часто пропадая в модных магазинах и предлагая ему подождать ее в машине? Может, и так.

– Опять анализы? – донеслось до нее с балкона, и в голосе мужа Клер почувствовала раздражение, окутанное давно забытым запахом табака: значит, все-таки закурил.

– Нет, все клиники, кроме одной, нам отказали. Будет просто консультация, – мягко ответила она и посмотрела на их первую фотографию у моря.

Тогда его голубые глаза улыбались чаще, но это был не цвет, а пространство. С самого начала их знакомства Клер чувствовала, что, кроме нее самой, есть у Кристиана свой, непонятный ей мир и вход для нее – только в праздничные дни и исключительно по пригласительным билетам. В минуты ночного затмения, когда казалось, что, кроме темноты и сладости, ничего больше и не было, Клер шепотом просила или о вечном пропуске в его мир, или хотя бы о разовом месячном абонементе. Тогда Кристиан мягко менял тему разговора, но его утренний взгляд достаточно четко говорил о том, что ни положение любимой, ни, тем более, статус жены не имеют ничего общего с его прогулками по времени: иногда там бывают такие встречи! Рассказывал он живо и красочно, но редкие путешествия Кристиана и Клер всегда заканчивались для нее одним и тем же: она очень хотела остаться, но ее не оставляли. Это как в метро: осторожно, двери закрываются, следующая станция примерно через два месяца.

Больше всего ей понравилось плыть с Кристианом на длинной лодке незнакомого ей индейца с красивым именем Гайавата. «Лонгфелло – это музыка, – сказал тогда Кристиан. – Ты слышишь?» Клер ничего не слышала и не стала этого скрывать. Ей нравился простор и быстрое течение, она чувствовала новые запахи и с интересом рассматривала змеевидные татуировки на руках индейца. Когда Кристиан рассказывал о Гайавате, его глаза по-волчьи сужались, и он держал сигарету так, будто и на самом деле курит он трубку мира, сделанную из красного трубочного камня и украшенную разноцветными перьями пугливого овсянкового кардинала.

Кого уж Клер совсем не любила, так это его рогатых языческих богов. Они постоянно заставляли ее прыгать через огонь, плести венки и страдать от ожидания возле темной утренней реки.

 
«У воды невесточки
Ожидают весточки,
И волна, как человек,
Ищет берег-оберег, —
 

смеялся над ней Кристиан, – ведь красиво же! А еще был у них бог Переплут. Хочешь, расскажу?» Стуча зубами от холода, Клер согласно кивала, но клялась себе никогда – вот те крест – никогда больше не слушать Кристиана.

«Знаешь, а мне не очень нравится твое имя, – признался однажды Кристиан. – Оно жестче, чем ты. Я придумаю тебе новое, хорошо?»

Сначала Клер обиделась, но, увидев сузившиеся индейские глаза Кристиана, где хитрость и азарт по очереди советовались с его странным миром, она покраснела и согласилась. Потом придуманное имя превратилось в ласку, а ласка – в родную нежность. Когда ночью Кристиан не хотел говорить, он гладил ее волосы и произносил только одно слово. От счастья Клер закрывала глаза и замирала, но все равно помнила о том, что именно так он лучше всего сможет рассмотреть и запомнить ее.

– Так мы завтра пойдем? – Клер осторожно выглянула из-за двери и увидела, как на балконе, в больших наушниках и с сигаретой в зубах, ее сорокалетний Джон Траволта поет голосом Чака Берри незабываемую «You Never Can Tell» и в сотый раз пытается исполнить завораживающий танец из «Криминального чтива». Взяв в руки самый тонкий из ее кактусов – она сама назвала этот сорт «ее высочество Ума Турман», – Кристиан хотел было обняться, но длинные иголки сразу же напомнили ему, что живет он в доме, который построила Клер; а вот и кухня, где есть эклер – в доме, который построила Клер; и рядом – цветочки, колючки и точки, – в доме, который придумала Клер. Ну и так далее, вплоть до формы зубных щеток и цвета его галстуков, а о ее вечных советах и постоянных вопросах даже вспоминать не хотелось…

Николь

Следующее утро началось с туч за окном и продолжилось наводнением в квартире. Клер плакала и никак не могла успокоиться, а когда Кристиан постарался дотронуться до ее плеча, она отбросила его руку и с криком убежала в ванную. Не смотря на обещания синоптиков, что еще совсем немного – и начнется настоящая великая сушь, мужской барометр Кристиана однозначно предсказывал долговременные дожди и кратковременные грозы, а местами – холодный порывистый ветер. Скорее всего, осадки превысят сегодня среднюю двухмесячную норму и, может быть, побьют предыдущий мокрый рекорд. Разряженная атмосфера квартиры была видна с первого взгляда, но что касается атмосферного давления, то здесь Кристиан всегда заходил в тупик. Мало того, что он даже смутно никогда не мог представить этот мифический ртутный столб, он также совершенно не мог вообразить себе и человека, что в здравом уме и твердой памяти способен понять, как малюсенькие миллиметры влияют на его самочувствие и здоровье. По мнению Кристиана, талантом атмосферной расшифровки владели только женщины и птицы, но если птицы в эти дни просто переставали петь и скромно удалялись в кусты, то женщины начинали громко охать и хмуро предрекать себе всяческие случайные беды. И не просто беды, а с обязательным легким головокружением. И не просто головокружением, а еще и с дурманящей разум тошнотой, отчего, естественно, сразу путаются все женские мысли, а про их чувства в этот момент лучше вообще не спрашивать: неужели не видно, что они сейчас не в себе?

Когда через несколько минут Клер снова появилась в гостиной, ничто уже не говорило о недавних криках и слезах, но слабые тени возле глаз все же были видны.

– Темные очки, – тактично предложил Кристиан. – Можно, конечно, и розовые, но мне кажется, сегодня немного не тот день.

Увидев, что Клер подошла к большому зеркалу и привычным жестом открыла шкаф, он окончательно успокоился и принялся считать до шестисот: быстрее десяти минут у Клер никогда не получалось, и своим медленным счетом Кристиан как бы давал ей некоторую фору. Первые туфли были отвергнуты лишь потому, что оказались первыми, вторые почему-то решили именно сегодня быть больше на размер, а третьи отчаянно давили ногу. По опыту Кристиан знал, что после пятой или шестой пары обуви Клер опять вернется к первому варианту, и оказался прав. Поскольку он только что перевалил за четвертую сотню, оставалась сущая мелочь: сумочка, платок и обязательный зонтик. Существовала еще опасность в виде выбора подходящих ее настроению колец и соответствующего случаю колье, но, судя по всему, под занавес Клер сосредоточилась исключительно на духах.

– Все, – поднял финишный флажок Кристиан. – Уже шестьсот десять.

– А последний взгляд на себя со стороны? – Она привстала на носочки, выпрямила плечи и постаралась оценить наспех созданный образ со всех сторон, но законы оптики были жестоки даже по отношению к такой красивой женщине, как Клер: спину – самое главное, – спину, она так и не увидела.

– Сзади – даже лучше, чем спереди, – успокоил ее Кристиан. – А сбоку такая красота, что сейчас я тебя обниму и поцелую.

Закрыв глаза, Клер прижалась к самому родному в своей жизни человеку и грелась: ей совсем не хотелось ехать через весь этот город, заполнять медицинские анкеты и встречаться с незнакомым врачом. Она бы так и стояла, правда. Она бы стояла и вдыхала такой знакомый запах, и закрытые глаза помогали бы ей лучше видеть ее Кристиана, а когда он скажет: «Пожалуйста, не волнуйся. Я ведь рядом», она бы сильнее…

– Не плачь больше, ладно? – голос Кристиана был таким тихим, что она поняла его слова только по интонации. – Когда ты плачешь, мы оба немножко умираем. – Он гладил ее по голове и изо всех сил старался дышать спокойно. – Я ведь и шучу так часто, чтоб не разреветься, понимаешь? Нельзя мне рыдать. Плохо это кончится. Давай будем сильными, ну хотя бы попробуем.

– Не буду, не буду, – пообещала Клер. – Только ты никуда не уходи.

– Вот этого я точно пообещать не могу, – серьезно ответил Кристиан. – Не ты же пойдешь за машиной?

Сквозь высокие узкие окна кабинета еле протискивался сомневающийся в себе свет, разделяя пространство на утреннюю неуверенность и вечную вечернюю надежду. Границей двух разных состояний был одетый в черное Кристиан: как и всегда, он был где-то посередине. А может, его вообще там не было, потому что, когда приятная светловолосая женщина сказала: «Добрый день, проходите» – и взглядом предложила им диван или кресла – как вам удобнее? – он даже не расслышал тембр ее голоса. Сорокалетняя вежливость в строгом, зауженном платье и ожерелье из крупных кремовых жемчужин: больше он ничего и не заметил. Смотрелось это немного надменно, и дистанция ощущалась сразу.

Всю стену слева от окна занимал огромный, наполненный рыбками-конфетти, аквариум, и когда разноцветные стайки сталкивались лбами, на ум невольно приходила мысль о том, что когда-то в Италии, во время праздников, на головы гуляющих высыпались целые горы сладостей: собственно, слово конфетти и родилось от итальянского «конфетто». Укрывшись в высокой клетке, стоящей недалеко от разноцветных, плавающих леденцов, на мир холодно смотрела монашеского вида птица, и по ее печальным глазам каждый из присутствующих мог легко прочесть не только кромешную тоску, но и явное недовольство от обсуждаемых при ней тем. К слову сказать, Кристиан совсем недавно прочел, что некоторые святые отцы договорились до того, что называют детей, родившихся в пробирках, чуть ли не чуждыми богу изгоями. Осталось только спросить: а когда заболевает какой-нибудь епископ – почему же его сразу везут в самую дорогую клинику?

Воспользовавшись предложением, Кристиан сразу выбрал диван, но Клер быстро подошла к столу и села на высокое коричневое кресло, которое в сочетании со светлым столом смотрелось тонким эскимо на четырех тощих палочках. Две женщины сидели напротив друг друга, и каждая перебирала в памяти всех своих знакомых: важно было понять типаж, психологию и степень вменяемости. «Вот они, ноты, – подумал про себя Кристиан, – вроде бы, ерунда, а мы с Клер выбрали разное. И так всегда».

– Меня зовут Николь, – представилась владелица клиники и открыла папку с историей их жизни за последние два года. – Я внимательно изучила все материалы и могу сказать только одно: вы оба абсолютно здоровы.

Вот теперь Кристиан расслышал ее голос, и больше всего ему понравились паузы: поскольку у человека и голос и слух не могут быть развиты независимо друг от друга, можно было надеяться, что Николь будет слушать не только одну себя. Что же касается тембра, то матовые гласные незаметно смягчали ее холодный тон, и объяснить это можно было лишь выработанной годами способностью успокаивать бесплодных и отчаявшихся.

– Но почему же тогда? – не закончила фразу Клер. Она ожидала сложные и непонятные разъяснения или, по крайней мере, сочувствие и уважительное отношение к ее ситуации, а тут все как-то просто, да еще этот жемчуг и золотые рыбки.

– Понимаете, такое бывает, – спокойно ответила Николь. – Дело здесь не в физиологии, а в вашем психологическом состоянии. Мы живем в материальном мире и начисто отвергаем духовную связь как источник всего живого. Это ошибка.

В голове Кристиана пронеслось слово, похожее на «умница», но вспомнив фразу об источнике всего живого, он быстро заменил «умницу» на: «а что же будет дальше?»

– Вы про ноты? – вмиг оживился он.

– Хорошее сравнение, нежное, – улыбнулась Николь. – Кристиан, а вы не музыкант?

– Режиссер, – небрежный тон не понравился самому Кристиану, но не менять же из-за этого шутку? – правда, за последние два года я снял всего три неудачные серии. Похоже, скоро придется снимать четвертую? Если так пойдет и дальше, боюсь, меня скоро уволят.

Медленно переступив с ноги на ногу, птица-монах укоризненно посмотрела на Кристиана, но, подумав о всепрощении и милосердии, промолчала и с грустью опустила голову в кормушку: молиться натощак не умеют даже птицы. Клер же подняла глаза и почувствовала, что ее пальцы стали влажными, почти мокрыми: она никогда не понимала, когда Кристиан шутит, а когда он видит ее насквозь. Вообще, все шло по какому-то глупому сценарию, и Клер интуитивно догадывалась почему: эти двое говорят на одном языке, а она, как последняя дура, только моргает глазами и вытирает с ладони капли.

– Я предложила бы вам подождать, – немного задетая тоном Кристиана, Николь повернулась к Клер и взяла ее за руку. – Год, может быть, два. Постарайтесь не думать о прежних неудачах, займите себя работой или отдыхом. Путешествия, круизы, горы. Да много всего на свете.

Мысль о том, что на свете существуют не только горы, но и разные загадочные места вроде его любимой Амазонской низменности, описанной в трудах Кристобаля де Акунья еще в XVII веке, всегда привлекала Кристиана: это была его мечта. Немного смущало количество Кристобалей, преследующих его повсюду, но поскольку число это было четным и совсем не напоминало цифру шестьсот шестьдесят шесть, Кристиан тут же успокоился и постарался серьезно относиться к действительности. «Нет, – посмотрев на себя со стороны, сказал себе он. – Если всерьез воспринимать то, что сейчас происходит, при выходе из клиники можно будет тут же сойти с ума, и тогда я точно не узнаю, кто же выиграл чемпионат мира по футболу».

– Через два года мне будет сорок три, а Кристиану сорок пять, – опустив голову, ответила Клер. – Боюсь, поздновато. Не находите?

– У вас когда-либо была беременность? – Николь не отрывала глаз от бумаг и что-то записывала на узком сером бланке.

– Нет. – Клер удивленно вскинула брови. – Я ведь уже говорила вам.

– Нет, не говорили, вы ведь впервые заполняете нашу анкету. Вы оба в прекрасной форме, – разглядывая столбцы и длинные непонятные таблицы многочисленных анализов, уверяла их Николь. – Все ваши показатели близки к идеальным. Два года ничего не изменят, уверяю вас.

– У меня нет столько времени, – устало сказала Клер. – Вы нам не откажете в еще одной попытке?

– К сожалению, откажу. – Николь встала из-за стола и обняла Клер. – Поверьте, сейчас не надо. После третьей операции прошло не более двух месяцев, и частые вмешательства в организм могут привести к абсолютно плачевному результату.

– То есть вы не верите в нас? – чуть повысил голос Кристиан. Незаметно для самого себя он вернулся в настоящее, но ворвался в него так неудачно, что вместо жизненно важного вопроса прозвучало нервное, похожее на приговор утверждение.

– Я верю, верю, – искренне стараясь, чтобы ее поняли, обернулась к нему Николь. – Все обязательно будет хорошо, но, прошу вас, не сейчас. Вам нужно разобраться в себе и друг в друге. Причина только в психологии, вы сами должны почувствовать. Никакие врачи вам не помогут. Подсказывает сердце, попробуйте услышать его.

– Значит, нет? – Клер резко встала и подошла к двери.

– Пожалуйста, полтора-два года, – сложив руки у груди, попросила Николь.

– Сколько мы вам должны? – Клер уже стояла в коридоре.

– Ничего, – тихо ответила Николь. – Пока я ничего для вас не сделала.

– У меня такое чувство, что тебе ничего не нужно, – на первой же ступеньке лестницы завелась Клер. – И откуда в тебе столько равнодушия?

– А я согласен с Николь, – поддерживая жену за руку, спокойно ответил Кристиан. – Я тоже думаю, что не надо обманывать природу.

– Так ты согласен с бездействием? – Клер сделала попытку высвободить руку.

– Нет, я согласен с паузой. Если суждено – значит, сбудется. Если делать что-то искусственно, можно обмануть самих себя.

– А потом время обманет нас всех, да? – Клер с самого утра не нравился сегодняшний день, а после отказа Николь ее настроение из сумрачного превращалось в деспотическое.

– Послушай, а почему ты два раза сказала, что никогда не была беременна? – Кристиан незаметно вздохнул и поднял глаза к небу: серые тучи бесшумно гонялись за солнцем, но дождь еще медлил. «Не торопись, – попросил его Кристиан, – не торопись, успеешь еще».