Текст книги "Балканы: окраины империй"

Симпатичный Созопол сопротивляется натиску глобальной цивилизации, в отличие, например, от самого пафосного болгарского морского курорта, Несебыра, который уже сдался на милость всемирной туристической орды и отполировал свои византийские храмы до глянцевого состояния. А в Созополе по-прежнему топят деревом, и этот смешанный с солью морского ветра терпкий запах ничем не перебить, не перепутать ни с чем. Когда оказываешься в таких элегических местах, да еще в пересменку времен года, да еще после дождя и под крики чаек, думаешь: эх, бросить бы все и обосноваться вот в этом доме, на перекрестке улицы Морские Скалы и улицы Буревестник! Но это пустые мечты – выпади такой шанс, наверное, только отпускную неделю здесь и выдержишь.

Русская жена Косты-моряка Ирина содержит свой дом в хирургической чистоте и в свободное от хлопот время собирает фигурки, статуэтки и портреты осликов. В этой коллекции тысяча животных экспонатов из разных стран, на полках в гостиной расставлена половина, остальные в коробках дожидаются окончания ремонта на кухне. Фарфоровые, металлические, керамические, тряпичные, деревянные и остальные ослики заняты кто чем: некоторые обнимаются, пьют пиво или вино, один танцует сиртаки, другой бренчит на пианино, третий понуро грустит. Видно, что болгарские ослики вовсе не самые упертые, но, может быть, самые непокорные.

Разглядывая выставку Ирины, я вспомнил о другом культурном проекте глобального охвата: российский режиссер Анатолий Васильев создает международную, преимущественно на библейском и итальянском материале, энциклопедию ослиной жизни, монументальное кино Asino из десятка поучительных философских эпизодов. Васильев утверждает: к ослу следует относиться как к персонажу ветхозаветному, и я уверен, что и в Созополе тоже так считают.

Ветряная мельница в Созополе. Фото. 1930-е годы. Государственное агентство “Архивы”, София

Когда Ирина жалуется на засилье русских туристов, Коста добродушно ворчит: ну вот приедут американцы, будет все то же самое, только на английском ты ничего не поймешь! То же самое – это сплошной туристический переполох с мая по октябрь и сплошное тихое запустение с ноября по апрель. На первые дни этого апреля выпало Вербное воскресенье, и некоторые встреченные мною на городских улицах девушки держали в руках гибкие зеленые ростки. Туризм еще не расконсервировался, но уже наливался соком, как почки вербы.

Старый город Созопол и внешне устроен на старый лад: верхние этажи домов здесь, как и много где в Болгарии, обшивают деревом, эта техника называется “рыбья кость”, темные дощечки из горного дуба скрепляют и сшивают так, чтобы они лучше удерживали тепло и меньше пропускали влагу. Первые этажи таких домов раньше были нежилыми, в приземье держали скот и хранили утварь, теперь и эти помещения тоже, как правило, к услугам иноземных гостей. Неопытному путешественнику, правда, вся болгарская деревянная архитектура кажется примерно одинаковой, но знатоки объяснят, что найти отличия нетрудно. Для Пловдива, скажем, характерен так называемый симметричный дом: второй этаж слегка нависает над первым, третий этаж, если он есть, слегка нависает над вторым, крылья широко распахнуты налево-направо. Часто фамилия владельца такого старого симметричного дома, продавца или купца, выдает его греческое, армянское либо турецкое происхождение.

Признаться, эта спецификация не очень убедительна: кажется, в Стамбуле мне попадались стамбульские симметричные дома, в Охриде – охридские симметричные дома, да и созополские в своей симметрии ничем не хуже. Главное гражданское строение исторических кварталов этого городка – добротный трехэтажный особняк XIX века на крутом берегу, бывшая школа без национальных архитектурных признаков, оконные ставни смело раскрыты в морскую даль. В старую школу когда-то давно ходили Коста и Христо, а теперь она превращена в художественную галерею, тоже, наверное, с аттиком над чердаком, но не проверишь: экспозиция в несезон закрыта. Объявление обещает выставку работ болгарских и иностранных маринистов, собранную профессором Александром Мусафевым. Уверен, что когда-нибудь витрины и запасники этого созополского музея пополнит тысяча осликов из коллекции Ирины.

Велико-Тырново как бы дважды главный град. После восстановления в 1878 году государственной самостоятельности именно здесь, в древней столице Второго Болгарского царства, торжественно оформляли вновь обретенную государственность. Подчеркивая это обстоятельство, коммунисты столетие спустя переименовали город из просто Тырново в Велико-Тырново, еще и для того, чтобы надежно не путать его с Малко-Тырновом, что у границы с Грецией. Отсюда, из крепости Царевец, правили страной монархи династии Асеней, причем наверняка полагали, что это владычество будет вечным, ведь именно они положили начало болгарскому морскому флоту и научились чеканить болгарскую золотую монету. В социалистических блокбастерах “Ивайло” и “Калоян”, снятых примерно в год моего рождения, я видел, как высокие-толстые стены Царевца безуспешно осаждали плохие парни и успешно штурмовали парни хорошие. Вскоре после окончательного падения крепости в результате трехмесячной осады в 1393 году в Болгарии и началось серьезное “турецкое рабство”. Глазея на остатки былого величия с террасы ресторана Цар Асен, я пытался представить себе, как вон к той твердыне византийцы приставляли лестницы, как османы лупили тараном в окованные железом ворота, а болгары сверху поливали врагов кипящей смолой.

Болгария времен правления царя Ивана II Асеня (1230 год). Карта из атласа Димитрия Ризоффа “Болгары в своих исторических, этнографических и политических границах” (1917 год, Германия)

Георгий Данчов-Зографина. “Портрет Васила Левского”. 1860-е годы

ДЕТИ БАЛКАН

ВАСИЛ ЛЕВСКИЙ

болгарский Христос

Современная болгарская идентичность основана на традициях борьбы за освобождение, как принято здесь говорить, “от турецкого рабства”. Вдохновителей этой борьбы в Болгарии называют апостолами. Главный апостол, чистоту помыслов и авторитет которого ни один местный историк, да и ни один болгарин вообще, не решится поставить под сомнение, – Васил Левский. “Деятельность Левского превратила его образ в сакральную ценность национально-освободительного движения, – читаю в одной из биографий. – Заложенные Левским принципы стали высочайшим достижением революционной мысли”. Предпринятая в 1990-е годы группой церковных иерархов попытка объявить Левского православным мучеником окончилась неудачей, но культ этого борца за счастье народа близок в Болгарии к религиозному. Васил Левский (Кунчев) родился в 1837 году в городке Карлизаде (теперь Карлово в центральной Болгарии), известном производством розового масла. Получил религиозное образование, в 19-летнем возрасте постригся в монахи под именем Игнатий. Рукоположен в сан иеродьякона, стал певчим местного храма Святой Богородицы. В 1862-м под влиянием национально-освободительных идей примкнул к подполью, участвовал в деятельности формировавшихся в Сербии и Румынии болгарских вооруженных отрядов. С 1864 года сосредоточился на революционной борьбе, сложил с себя духовный сан (остриженные волосы Левского хранятся в музее в Карлове). Приобрел известность под псевдонимом Левский (“львиный”), это одна из нескольких десятков вымышленных фамилий Кунчева. Назначен знаменосцем отряда Панайота Хитова, однако убедился в бесперспективности диверсий против османских властей из-за границы и вернулся на родину, чтобы работать над организацией сети конспиративных ячеек. Стал идеологом антиосманской борьбы, активно участвовал в создании повстанческих центров. Не считая болгарских крестьян готовыми к вооруженному восстанию, проводил планомерную воспитательную работу с населением. Апостол, “фанатик идеи”, призывал товарищей по борьбе опираться на собственные силы, не полагаться на помощь России, рассматривал проблемы Болгарии в региональном контексте, мечтал об образовании демократической (“святой и чистой”) республики и объединении народов Балкан в Дунайской федерации. Допускал использование террористических методов для финансирования борьбы, в том числе против национал-предателей. Осенью 1872 года группа боевиков во главе с Димитаром Обштим (как подчеркивают болгарские историки, вопреки приказу Левского) совершила нападение на османский почтовый конвой, перевозивший крупные денежные средства. Обштий был задержан полицией и выдал сообщников, раскрыв структуру подпольной организации. Через несколько месяцев арестовали Левского, и в феврале 1873 года он был повешен в пригороде Софии. Казнь 35-летнего Апостола дезорганизовала подпольное движение и превратила Левского в икону сопротивления. В Болгарии ему поставили более 100 памятников, самый красивый в Карлове: к ноге статуи жмется могучий лев. В XX веке интимные подробности биографии Апостола не обсуждались; считалось, что, кроме борьбы, Левский ничем не интересовался; по воспоминаниям товарищей, он был аскетом и не имел вредных привычек. Этот мессианский образ во многом остается таковым до сих пор, что подтвердил и снятый в 2015 году байопик “Дьякон Левский”, в котором скупо прорисован платонический роман Апостола со скромной болгарской красавицей Евгенией. В 2017 году в Болгарии отметили 180-летие со дня рождения Левского. В самом продвинутом софийском книжном магазине Гринуич сочинениям Апостола (он оставил дневниковые записи, под его именем изданы документы и методические разработки подпольного движения) и сочинениям о Левском отведен целый стеллаж, десятки названий: сборники стихов и романы, биографии и воспоминания. Особенно мне понравилась книга с заголовком “Первый после Бога”.

Крепость Царевец – руины дворца, фундаменты 22 православных храмов и почти 500 иных строений – со знанием дела раскопаны и законсервированы. На Патриаршем холме, это самая шапка Царевца, три десятилетия назад на старом фундаменте построили храм Вознесения в византийском стиле, художник Теофан Сокеров расписал стены и купола современными фресками со скорбными и суровыми ликами Асеней; сидишь снаружи на лавочке под крестом, наслаждаешься солнышком, любуешься тырновской панорамой. Еще лучше поможет понять, как Болгария цвела 800 и 700 лет назад, мультимедийный центр Царевград Търнов с парадом восковых фигур и иными причиндалами – неподалеку от лавки развлечений другого рода, секс-шопа Cupidon.

Из окрестностей Тырнова не менее трех раз поднимались крестьянские восстания, и против османов, и против собственных феодалов, но до поры до времени все они заканчивались неудачами. Именно в бывшем конаке (резиденция паши, вообще османский вельможный дом) собрались в 1879 году представители сословий во главе с временным управителем Болгарии русским князем Александром Дондуковым-Корсаковым, чтобы принять написанную по бельгийскому образцу конституцию, по сути, независимого княжества. Потом собрались там же еще раз, чтобы избрать первым князем новой Болгарии немецкого аристократа Александра Баттенберга. Сама-то императорская Россия в ту пору никаких конституции и парламента не имела, но Александр II Романов не возражал против того, чтобы его племянник по жене управлял новорожденным балканским княжеством по либеральным законам. Баттенберг, судя по историческим свидетельствам, старался честно служить Болгарии, но “между русскими и прусскими” долго лавировать не смог и вынужден был отречься от престола.

Жан де Борегар. “Стефан Стамболов”. Рисунок. 1896 год

Зал в тырновском конаке, где, восседая на лавках с мягкими бордовыми сиденьями, голосовали основной закон, отлично реконструирован, кресло князя Дондукова с двуглавым орлом на спинке в сохранности, депутаты конституционной ассамблеи перечислены поименно. В подвале первоклассную выставку икон охраняет свирепый солдат терракотовой армии, подаренный Велико-Тырнову китайскими товарищами в рамках программы развития побратимских связей. Конак в середине XIX века построил болгарский архитектор Колю Фичето (Фичев), как и многие южные славяне, поставивший свой талант на службу чужой восточной империи. Фичето был фактически народным умельцем, он говорил на пяти языках, но не умел читать и писать. Зато отлично умел проектировать и строить.

Велико-Тырново и река Янтра. Фото. 1944 год. Государственное агентство “Архивы”, София

На видном месте в этом важном для балканской истории тырновском доме красуется портрет одного из главных местных политических пророков, идеолога радикального национализма Стефана Стамболова, а под его портретом – цитата из горячей речи, ставшая в свое время знаменитой: “Хорошо все то, что хорошо для Болгарии!” Подобные фразы в разных обстоятельствах произносились и с воодушевлением воспринимались во всех балканских столицах, отчасти и поэтому страны полуострова до сих пор не могут разрешить многочисленные противоречия.

Моя приятельница Марина когда-то приехала в Велико-Тырново из Стара-Загоры получать высшее образование, а получив, уезжать обратно уже не захотела. В 80-тысячном городе целых два университета, на всю Болгарию известны Тырновская книжная, Тырновская живописная и Тырновская архитектурная школы, зачем филологу от такого добра добра искать? Марина утверждает, что здесь, севернее Стара-Планины, особый менталитет, не совсем такой, как на болгарском юге, за балканским хребтом: тут люди потоньше, чувствуется народное благородство. Марина перечисляет основные черты болгарского характера, по методологии автора исследования “Наш народ” писателя Антона Страшимирова: трудолюбие, гордость, традиционализм. Но главное, подчеркивает моя собеседница, – индивидуализм, на этом строится местная психология. Мне нечего возразить, нет у меня для этого научного аппарата.

Мы с Мариной – а на улице жарко для апреля, даже для болгарского апреля – пьем главное местное пиво Болярка (“Боярыня”) в кафе, откуда открывается широкий вид на каньон Янтры с водой цвета бутылочного стекла. Есть на что посмотреть: дома карабкаются по высоким склонам, в три и пять ярусов, река выписывает прямо в центре города крутую петлю, точно в форме огромного игольного ушка, и прямо в этом ушке урбанисты прошлого поколения и разместили впечатляющий многоконный монумент царям Асеням. Наговорившись с Мариной, я спустился в этот парк Света Гора. С близкого расстояния памятник мечу и всадникам выглядит не столь эффектно: коммунистические бетон и мрамор порядком раскрошились, а царей на вздыбленных жеребцах словно бьет падучая.

Извилистая Янтра заставила городские улицы скрутиться в жгут и перепутаться, примерно так спутаны провода в трансатлантическом кабеле. Куда бы ты тут ни шел, вверх или вниз, все равно двигаешься вдоль реки – или по улице русского генерала-освободителя Иосифа Гурко, или по улице писателя Ивана Вазова, или по улице Библиотечной. У Велико-Тырнова имеются все предпосылки для того, чтобы со временем превратиться в крупнейший в Болгарии туристический центр. Для этого, правда, нужно залатать дороги, обновить фасады, взорвать чудовищный Интерхотел Велико Търново, от корпусов которого и шарахаются бронзовые кони Асеней. Ну и сделать кое-что по мелочи, по части инфраструктурных проектов и стандартов демократии. Главное все же у города есть: выдающийся каньон Янтры, живописное ожерелье улиц вдоль реки и впечатляющая крепость Царевец на открытом ветрам холме.

Исторический анекдот гласит, что без малого 150 лет назад Софию почти случайно выбрали столицей Болгарии, в основном из-за ее более выгодного, чем у Тырнова, географического расположения: на перекрестке торговых путей, на равнине у мягких склонов нагорья Витоша. Случилось как случилось, но, может, тырновцам и не стоит об этом жалеть, ведь бремя государственного центра не только украшает, но и уродует любой город, накладывает на него сложные обязанности, заставляет архитекторов выдумывать великое. Об этом я думал в Софии, прогуливаясь по торгово-развлекательному бульвару Витоша, от громадного Дворца национальной культуры до храма Святой Недели. Как раз за ДНК открывается панорама заснеженных вершин, как раз у храма бульвар перетекает в регулярный для всякой столицы квартал административных зданий.

Бульвар Царицы Иоанны (сейчас бульвар Витоша) в Софии. 1934 год. Фото из книги Светлина Кираджиева “София. 125 лет столице. 1879–2004 гг.”

Заметно, что новый центр Софии, в годы Второй мировой войны сильно пострадавшей от авиабомбежек союзников, в главном проектировала социалистическая рука. В процессе городского планирования сиюминутная целесообразность нет-нет да и брала верх над ценностью истории. С одним раннехристианским памятником, краснокирпичной ротондой Святого Георгия (IV век) – а это, между прочим, самая старая постройка в Софии, – народная власть поступила хитро: храм поместили в каре сталинских зданий, во двор президентской канцелярии, которую охраняют торжественные гвардейцы в касках с плюмажами, и одновременно на задворки самой пафосной в городе гостиницы Шератон София Балкан, то есть, честно говоря, к ее мусорным бакам.

Столица Болгарии как европейский город контрастов начинается прямо у аэропорта, потому что впритирку к летному полю расположен богато декорированный строительным и бытовым мусором цыганский бидонвиль. Жизнь в этом живописном чреве Софии протекает по написанным не матерью-Болгарией, а матерью-природой законам, за околицей чудовищных трущоб на грязных лужайках пасутся гнедые кони как символ ромской воли. Но только как символ, конечно. А вот и реверс столичной монеты: громадные каменные сундуки узнаваемых сталинских очертаний и пропорций – министерства и агентства, правительство и парламент, суд и банк, они символизируют стабильность государства, его преуспевание, любовь к прямым углам и строгим линиям. Ансамбль из трех комплексов внушительных зданий в районе площади Независимости (софийцы называют его Ларго), главное из которых строилось под ЦК компартии, организует пространство, как мне показалось, слишком широко, лишая его энергетики. Очарование Софии кроется, конечно, не на этих ее просторных проспектах и площадях. Оно в тиши по обе стороны бульвара Витоша, в тенистых улочках, по которым с трудом разъедутся два автомобиля. Тут плавно фланируют от столика к столику кафе сытые коты, букинисты задешево предлагают справочники по фотомастерству и автомеханике, тут бабушки в домашних тапочках выходят из подъездов поболтать с булочником и зеленщиком, тут воробьи задорно чирикают в первой весенней листве.

На шпиле главного штаба болгарских коммунистов, Партийного дома, долго красовалась рубиновая звезда, точная копия и младшая сестра кремлевской, но после смены общественного строя ее заменили национальным флагом, уволокли на вертолете в небеса, в конечном счете поместили в парк Музея социалистического искусства. Этот музей приткнулся в тени высоченного и широченного бизнес-комплекса Sofarma Business Towers, посередине спального района Изток, где чувствуешь себя точно как за московским Третьим транспортным кольцом. Есть внутри Софии несколько таких социалистических мини-городов с говорящими названиями вроде Надежда и Дружба; мы понимаем, что именно это за надежда и с кем именно эта дружба. Но теперь русская красная звезда установлена у самой земли и не способна освещать болгарскому народу путь в будущее.

Собор Александра Невского в Софии. Фото. 1944 год. Государственное агентство “Архивы”, София

София смогла в 1990-е годы, уже после развенчания идеологии надежды и дружбы, с нуля выкопать метро, две удобные современные линии, хотя стройтрест Метропроект образовали еще в 1973-м. Прокладка метролиний сопровождается широкомасштабной программой археологических раскопок, эксгумирующих останки Сердики, которая якобы была так мила императору Константину Великому своими минеральными источниками, что он долго колебался, где именно ему устроить столицу Восточной Римской империи. Эти открытые исторические площадки, очевидно, помогут скрадывать пустоту площадей.

Рядом с центральной пересадочной станцией метро на пятачке радиусом в полкилометра – поучительный мир религиозной толерантности: мечеть Баня Баши (турецк. “много ванн”), кажется, единственная уцелевшая в городе после пяти веков исламского господства, большая сефардская синагога и православный храм Святой Недели. В этой церкви в 1925 году коммунисты организовали злодейский террористический акт: во время богослужения от взрыва мощной бомбы обвалились купол и перекрытия, убило не меньше 150 человек, в том числе целый класс гимназисток, но царь Борис III, главная цель покушения, по случайности не погиб. Преступников поймали, осудили и расстреляли, на стене храма траурная надпись оканчивается восклицанием “Прости их, Господи!”. Правительство, однако, не простило: ответом на кампанию “красного террора” стала кампания контртеррора, жертвами которой пали несколько тысяч человек. Премьер-министра Болгарии экономиста Александра Цанкова, санкционировавшего репрессии, в левой прессе называли кровавым профессором. Для болгарской истории 1920–1930-х годов характерны невероятно жестокие политические убийства и теракты, здесь умели сводить счеты по-балкански.

Прогулка по центру Софии неминуемо выводит к собору Александра Невского работы русского архитектора Померанцева. Александр Никанорович Померанцев, автор китчевого проекта московских Верхних торговых рядов у Красной площади, они же ГУМ, строил по заказу болгарского правительства в память о новгородском князе. Примерно такой же храм, только в новорусском стиле, он запланировал и в своем родном городе, на Миусской площади, где стоит теперь памятник суперсоветскому писателю Александру Фадееву. Окончить работу до Октября Померанцев не успел, а потом его почти уже достроенный собор взорвали. Судьба софийского творения Померанцева (в храме как оберег хранится ребро пресвятого князя) сложилась удачнее: в годы Первой мировой собор переименовали в Троицкий, но потом память о Невском городу вернули. Никто не покушался и на памятник Царю-Освободителю, и на Русский памятник на бульваре Македонии, поскольку заслуги Романовых в обретении южнославянской независимости бесспорны: “Въ царствованiи Александра II-го, волею и любовью его, освобождена Болгария”.

Главная (и единственная судоходная) болгарская река – Дунай, но она очерчивает северную государственную границу, так что многим городам центра и юга приличных набережных и берегов не досталось. София не исключение, столицу пересекает пара несерьезных ручьев с названиями, которые нет и смысла запоминать, но через них перекинуты сразу два красивых плоских моста: Львиный (с бронзовыми львами) и Орлиный (с бронзовыми орлами). Одна из этих речушек протекает мимо главного в стране стадиона имени Васила Левского и главного в стране Дворца культуры, прежде носившего имя дочери диктатора Людмилы Живковой. Она умерла молодой “от перенапряжения сил”, а до того зарекомендовала себя прогрессивным реформатором на ниве народного просвещения. НДК открывали в 1981 году к 1300-летию прибытия на Балканы кочевников Аспаруха, но на самом-то деле строился этот комплекс для партийных съездов и других народно-хозяйственных развлечений, а также немного в пику СССР, поскольку Киевская Русь возникла только через 200 лет после Болгарского царства. В зале, который в свое время овациями встречал товарищей Брежнева и Горбачева, я с опозданием в 40 лет слушал Jesus Christ Superstar, и на сцене, представьте, ярко зажигал Тед Нили из самого первого киносостава. Великолепное во всех отношениях шоу – как верно было сказано в программке, рок-опера на всички времена, – но я, от души аплодируя, размышлял не о вечной музыке Эндрю Ллойда Уэббера, а о том, почему, интересно, болгары до сих пор не сочинили чего-либо подобного про Васила Левского.

Пейо Яворов (второй слева) в компании софийских интеллектуалов. Фото Георга Волца. 1905 год

Образу твердого как сталь революционера противостоит другой типический болгарский характер, тоже драматический и несчастливый. Именно этот характер, по-видимому, имела в виду моя тырновская подруга Марина, говоря о присущем ее соотечественникам индивидуализме. Поэта-символиста Пейо Яворова (Крачолова) можно сравнить с Александром Блоком. Впрочем, нет, вернее будет с Николаем Гумилевым, потому что Яворов, в молодости принимавший участие в партизанских диверсиях в османской Македонии, проходит теперь в учебниках не только как поэт, но и как политический гражданин. Это в высшей степени трагическая фигура: потеряв скончавшуюся в 19 лет от туберкулеза возлюбленную, Яворов вскоре женился, тоже по большому чувству, и вдруг его супруга покончила с собой из-за неимоверной ревности. Все это происходило в военное предвечерье, патриот Яворов как раз отправился на балканский фронт. Светская молва обвинила его в гибели супруги, поэт оказался в нравственном тупике и совершил попытку самоубийства, но роковой выстрел принес не смерть, а всего лишь слепоту. В октябре 1914-го он повторил попытку, получше подготовившись: принял яд, а потом для полной надежности снова застрелился. Яворов писал совсем не слащавые, декадентского толка стихи, ловко соединявшие гражданский пафос с интимной лирикой. Последние годы жизни он провел в центре Софии, в очень элегантном доме с милым палисадником, как раз в таком и должны жить Мальвина и Пьеро.

Свой любимый болгарский памятник я встретил не в Софии, а рядом с парком Царя Симеона и Клубом офицеров в Пловдиве. Это бронзовая скульптура пятерых болгарских военных, ощетинившихся против невидимого врага вокруг сундука с цепями. Главный боец сжимает винтовку с кривоватым штыком. Это рядовой третьей роты Первой пехотной Пловдивской дружины Гюро Михайлов из села Рахманлий (теперь Розовец), он оставался на посту до конца. Дело было в 1880-м: 18-летнему солдату Михайлову доверили охранять казну на третьем этаже деревянного штабного и банковского здания. Ночью вспыхнул пожар, и ковчег с финансовыми средствами оказался под угрозой, следствие потом предположило турецкую провокацию или попытку скрыть воровство. Несмотря на опасность, Гюро отказался отступить перед пламенем, поскольку, подобно герою рассказа Леонида Пантелеева “Честное слово”, не получал приказа покинуть пост, а также в соответствии со статьей 115 Правил несения гарнизонной и караульной службы. В результате погиб не только бедолага Михайлов, но и еще четверо караульных, включая разводящего Николу Костадинова, который пытался снять часового с поста, да не успел. Имена всех пятерых высечены на пьедестале монумента.

Пловдив. Памятник Гюро Михайлову. Фото автора

Военный клуб в Пловдиве. Фото. 1912 год

Памятник часовым работы Ивана Топалова открыли к 50-летию их подвига, и с той поры вокруг этой скульптурной группы и Гюро Михайлова не прекращаются идеологические и философские споры. Не всем понятно, что именно так страстно охранял постовой, кроме своей чести. Иван Вазов посвятил стойкому болгарскому солдату стихотворение “У могилы”, но в социалистическое время бойца Михайлова отказывались считать героем, поскольку он не проявил смекалки и, дескать, погиб ни за что. В пример болгарину поставили неизвестного мне парня, советского солдата Василия Лемешенко, который в схожей ситуации якобы не растерялся и не охранял пожар, а потушил пламя гимнастеркой. Как писала в 1953 году софийская армейская газета Народна армия, “поступок Лемешенко характерен для нового человека, советского бойца, воспитанного по уставам Красной армии”. В 1960 году памятник в Пловдиве демонтировали, капсулу с останками погибших переместили на кладбище. Много позже все же возобладало мнение о том, что Гюро Михайлов достоин памяти народа. В 1994 году чудом избежавшую переплавки бронзовую композицию водворили на прежнее место. Время по-иному расставило акценты: при изучении темы в болгарской газете мне попалась статья под названием “Гюро Михайлов – символ храбрости, а не глупости”.

Эта печальная история пробудила во мне личные воспоминания. В 1987 году в институтских военных лагерях мне тоже доводилось ходить в караул. Курсанту Шарому доверили охранять знамя части, и в час ночной я заступил на “тумбочку”, вооруженный автоматом Калашникова и примкнутым к нему штык-ножом. “Тумбочка” была снабжена металлической пластиной, и, если я делал шаг в сторону или переносил центр тяжести, переминаясь с ноги на ногу, в караульном помещении загоралась лампочка. Тут же раздавался телефонный звонок, и командир отделения с помощью трехэтажного мата напоминал мне об обязанностях постового и сакральном значении поста номер один. Через полтора часа мучительных усилий мне удалось, чудом сохраняя равновесие, зацепить ремнем автомата стоявший в углу огнетушитель. До конца вахты огнетушитель заменял меня на боевом дежурстве, придавив своим весом металлическую пластину на “тумбочке”.

Болгарские друзья рассказывают: когда кто-нибудь совершает рискованный, но мало чем мотивированный поступок, о таком человеке говорят – стоит на посту, как Гюро Михайлов.