Текст книги "Балканы: окраины империй"

3
Kosova – Косово
Славянский мираж

 
В суровых добродетелях воспитан,
Албанец твердо свой закон блюдет.
Он горд и храбр, от пули не бежит он,
Без жалоб трудный выдержит поход.
Он как гранит его родных высот.
Храня к отчизне преданность сыновью,
Своих друзей в беде не предает
И, движим честью, мщеньем иль любовью,
Берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью[12]12
  Перевод Вильгельма Левика.


[Закрыть].
 

Джордж Гордон Байрон, “Паломничество Чайльд-Гарольда” (1809–1818)

Четыре десятилетия назад молодой югославский литератор Юсуф Буджови по просьбе композитора Рауфа Доми написал либретто первой в истории косовской оперы на албанском языке. В качестве литературной первоосновы соавторы выбрали роман Милтона Гурры “Девушка из Качаника” на темы антиосманской борьбы. Премьера состоялась в 1979 году в Призрене в рамках программы югославско-албанского культурного сотрудничества: шесть главных вокальных партий исполнили солисты из Тираны, подпевали местные хористы в сопровождении оркестра радио и телевидения Приштины. Премьера оказалась неполноформатной и выглядела как концерт классической музыки, поскольку оперные спектакли тогда и в Албании, и в югославском Косове не ставили. В Косове, кажется, не ставят и теперь.

Об этом проекте Буджови, известный на Балканах историк и самый популярный в Косове писатель-постмодернист, вспоминает сейчас с легкой улыбкой, как вспоминают о своей молодости люди, умудренные опытом и многого в жизни достигшие. Мы сидим в модном кафе-пекарне Bukatore в спальном районе Приштины и беседуем по широкому кругу вопросов: обсуждаем различия диалектов албанского языка, влияние Маркеса и Бабеля на современную косовскую прозу, оцениваем политическое наследие Иосипа Броза Тито и последствия провозглашения мятежной автономией независимости от Сербии. Символы и приметы этой независимости в Косове заметны на каждом шагу, прежде всего в обилии флагов и тематических памятников. Bukatore, например, расположено напротив средней школы имени первого президента Албании Исмаила Кемали. Раньше эта школа носила имя старосербского поэта Йована Йовановича-Змая, а улица (теперь – Энвера Малоку, журналиста, застреленного в конце 1990-х годов то ли агентами Белграда, то ли албанскими экстремистами) называлась Воеводы Чолака, важного полевого командира времен Первого сербского восстания [13]13
  Первое сербское восстание (1804–1813) под руководством Георгия Пе2тровича, известного как Карагеоргий, было подавлено османскими властями. Сербское княжество как частично автономная единица в составе Османской империи образовано в результате Второго восстания (1815) под руководством князя Милоша Обреновича. Независимость Сербии была признана в 1878 году.


[Закрыть].

Топонимические изменения ясно показывают, чем обернулась борьба за государственную самостоятельность: практически все, что прежде было сербским, стало здесь албанским. Но у этого есть предыстория. Война 1998–1999 годов сопровождалась изгнанием из области югославской армией и сербской полицией 700 или 800 тысяч албанцев; поражение режима Слободана Милошевича после вмешательства в вооруженный конфликт стран НАТО обернулось выселением 100 или 130 тысяч сербов. Почти все албанцы вернулись в свои дома. Почти никто из сербов не вернулся; теперь их в двухмиллионном Косове, по разным данным, от 75 до 100 тысяч (до войны, как считается, было около 200 тысяч). Сербское население сконцентрировано в основном на севере области, прилегающем к территории, которую контролирует Белград. Город Косовска-Митровица на реке Ибар стал фактической границей между малым сербским и большим албанским Косовом. Но и у этой драматической ситуации тоже есть вековая предыстория, которую не опишешь в одном абзаце.

Юсуфа Буджови я спросил о том, найдется ли среди его знакомых хотя бы один серб, ощущающий новое государство как свое собственное. Тот же вопрос я задавал в Косове всем подряд, и самый оптимистический ответ получил от своей новой подруги – журналистки Амры: “Вряд ли, но есть такие, кто принял новую реальность”. Буджови сказал по-другому: “Не знаю, зато мне известно множество албанцев, которые от нынешней власти не в восторге”. А до войны, пока Косово еще оставалось автономной областью в составе Сербии, ситуация в Приштине была зеркальной, поэтому тогда я спрашивал своих знакомых ровно о противоположном. Кинорежиссер Экрем Крюизиу в ответ пожимал плечами: “Знаете, как начинается гимн Югославии? “Эй, славяне, еще жив дух наших предков…” Ну какое отношение эти слова вообще имеют ко мне, албанцу?” В православном монастыре Грачаница, отстояв заутреню, я беседовал с игуменьей Теодорой: отчего, матушка, сербско-албанская вражда продолжается не одно десятилетие? Монахиня вздохнула тяжело и ответила философски: “Виновата злая кровь”. Такое объяснение с политической точки зрения открывает немногое, но сомневаюсь, что кто-то из сотен экспертов, глубоко изучающих эту проблему, сможет подобрать более точные слова.

Юсуф Буджови – автор албаноязычного пятитомника по истории Косова с доантичных времен до наших дней. Его монументальный труд я изучал по англоязычной выжимке, которую тоже за одну ночь не освоишь: три увесистые книги, две с лишним тысячи страниц. В общем и целом никто в мире прежде не писал о давнем и недавнем косовском прошлом в таких деталях. Буджови, например, выдвигает смелую гипотезу о происхождении своего народа от доантичных племен пеласгов, что означает: нет в Европе нации древнее албанской, и лишь немногие государства древнее протоалбанского царства, Дардании. Сочинение Буджови в научных кругах и у широкой читательской аудитории вызвало не восторги, а хулу и нервный обмен мнениями. В Белграде его раскритиковали, в частности, за то, что пребывание Косова в составе Сербии Буджови считает оккупацией. Историкам из Тираны пришлось не по нраву утверждение, что именно Косово, а не другие области следует считать ядром формирования албанской нации. Патриотически настроенные приштинские историки уверены, что Буджови дал неверную характеристику титовскому периоду, оценив его не только как сербское коммунистическое ярмо, но и как полезный (и во многом использованный) шанс для косовско-албанской культурной, научной, общественной эмансипации.

Томас Смарт Хьюз. “Албанцы преследуют неприятеля”. 1820 год

Столь резкой критики труда Буджови следовало ожидать, что бы он в своих книгах ни написал: всегда найдутся люди, для которых черное недостаточно черно, а белое недостаточно бело. Два народа разделяют давно и недавно пролитая кровь, многочисленные взаимные претензии и национальные мифологии, во многом основанные на негативном восприятии соседей. Сербия в обозримой перспективе не смирится с потерей Косова, опираясь в этой своей политике на солидарность России и Китая. Очевидно и другое: успешное развитие частично признанного балканского государства возможно не то что при поддержке, но только под строгим контролем международного сообщества. Не будь в области расквартированные международной миротворческой операции, не будь здесь размещены гражданские наблюдатели и специалисты из стран Европейского союза, судьба остающихся в Косове славян оказалась бы еще печальнее. Сербские исторические и религиозные объекты на территории области – те, которые албанским экстремистам не удалось сжечь, – до сих пор находятся под иностранной военной или местной полицейской защитой.

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК ДЕРВИШИ ВСТРЕЧАЮТ СМЕРТЬ

Амедео Прециози. “Танцующие дервиши в Галате”. Акварель. 1857 год. Обряд тариката мевлеви в молитвенном доме в константинопольском районе Галата

На северо-западном пограничье Османской империи ислам часто представал не как жесткая религиозная догма, а как устная традиция и эзотерическое учение, проповедующее аскетизм и повышенную духовность. Османы редко практиковали насильственное обращение в “истинную веру”, и по факту получалось так, что местное фольклорное христианство постепенно заменялось фольклорным исламом, питавшимся идеями суфизма. Проповедниками выступали объединенные в многочисленные братства (самые известные из них мевлеви, бекташи, байрами) дервиши (турецк. “бедняки”) – исламские аскеты вроде монахов в христианстве и буддизме, хотя сходство это скорее внешнее. Популярность дервишей была объяснима, ведь мудрому нищему страннику легко понять нищего крестьянина. Склонность к мистике вырабатывала у многих дервишей синкретическое отношение к вере, в котором находилось место и неисламским ритуалам. Некоторые суфийские братства практиковали чуждые исламскому канону таинства причастия и исповеди, даже использовали крест в качестве символа. Утверждалось, что дервиши, часто сопровождавшие армию в походах, порой исповедовали нечто вроде криптохристианства, скрывая свою истинную веру за исламским фасадом. Эта расширенная духовная платформа привлекала многих, особенно в тех районах Балкан, где влияние христианства по каким-то причинам оказалось ослаблено. Учение мевлеви пустило корни в Боснии, а орден бекташи (турецк. “твердый камень”) после запрета властями в 1836 году перенес центр деятельности на территории современных Албании и Косова. На основе учения этого братства Наим Фрашери (1846–1900) разработал первую албанскую национальную программу – в традиционной балканской парадигме, отождествляя национальность и религию. В XXI веке бродячих дервишей с посохами уже не встретишь на балканских дорогах, но память об их спиритуальных практиках живет. “Дервиш и смерть” – так называется одно из самых глубоких произведений югославской литературы. Этот написанный в 1960-е годы роман Меши Селимовича отправляет читателя в османскую Боснию начала XIX столетия изучать внутренний мир мевлеви Ахмеда Нуруддина, проходящего искушения любовью, ненавистью, властью. Считается, что книга коммуниста Селимовича – выходца из мусульманской семьи, провозгласившего себя сербским писателем, содержит аллюзии на репрессивное титовское государство и судьбу брата, партизана-антифашиста, расстрелянного в 1944 году собственными товарищами. Но в первую очередь этот прекрасный роман – философская притча. “Живые ничего не знают. Научите меня, мертвые, как умереть бесстрашно, без ужаса, – взывает к небу Нуруддин, – ведь смерть так же полна абсурда, как и жизнь”. Древний мевлевийский ритуал сама (“слышание”) в туристическом мире получил известность как “танец крутящихся дервишей”; он внесен ЮНЕСКО в список нематериального культурного наследия человечества. Сама олицетворяет мистическое странствие на пути духовного восхождения к совершенству, вершина которого – экстатический транс, освобождающий дух от тяжести плоти. Мне доводилось видеть этот ритуал дервишей в Стамбуле (конечно, коммерческую версию), и, скажу я вам, невероятно быстрое, веретеном, асинхронное кружение наряженных в широкие юбки колоколом и высокие колпаки исламских танцоров производит сильное впечатление. Последователи учения бекташи высмеивают танццеремонию мевлеви как излишество в деле поклонения Аллаху. Административный центр братства бекташи располагается в Тиране, несмотря на то что коммунисты в 1967 году запретили религию, провозгласив Албанию первым в мире атеистическим государством. Запрет держался ровно столько, сколько существовал албанский коммунизм. Всемирный центр бекташи – обширный комплекс с новой мечетью, памятником основателю ордена мистику Хаджи Бекташ-и-Вели и множеством тенистых закоулков, в каждом из которых любой желающий может заняться духовным самосовершенствованием.

И сербы, и албанцы продолжают повторять все те же свои аргументы в дискуссии о правах на Косово: кто первым сюда пришел, кто здесь первым поселился, кто внес больший вклад и, главное, кто здесь агрессор, а кто жертва. Эпопея Буджови в этом отношении всего лишь продолжает диалог глухих. Интересно вот что: Сербия владела Косовом примерно 320 лет – около двух с половиной столетий в позднем Средневековье плюс восемь десятилетий прошлого века. Однако знатоки вопроса сходятся на том, что принципиально важным для формирования коллективного сознания жителей области оказался другой, османский период в 458 непрерывных лет, с 1455-го (тогда войску султана Мехмеда II покорился Призрен) по 1912 год (когда Косово досталось наконец Белграду).

В горах и ущельях Динарского хребта в середине XV века османские завоеватели встретили стойкое сопротивление союза местных князей под руководством Георгия Кастриоти Скандербега, родовое знамя которого, черный двуглавый орел на кровавом полотнище, столетия спустя стало и государственным флагом Албании, и “этническим флагом всех албанцев”. Скандербег, один из учредителей Лежской лиги [14]14
  Лежская лига, подобие протогосударства, учреждена в 1444 году десятью албанскими и сербскими феодалами (семьи Кастриоти, Захария, Спани, Душмани, Дукаджини, Топиа, Черноевичи и др.) для борьбы против Османской империи и Венецианской республики. Имела свой денежный фонд и общую армию. Из-за внутренних противоречий почти сразу начала медленно распадаться, прекратив существование в 1450 году. Скандербег продолжал вооруженное сопротивление до своей кончины в 1468-м. В городе Лежа (теперь север Албании) расположены мавзолей и символическая могила князя.


[Закрыть], то принимал ислам, то возвращался в лоно Римско-католической церкви, то враждовал с султаном, то получал от него фирман на правление – в общем, проводил свободолюбивую силовую политику, о которой не стыдно через 500 лет рассказывать в школьных учебниках. Этот властный феодал стал гордостью нации: он воспет в народных балладах, ему ставят памятники, его имя носят горный хребет, армейская дивизия, футбольный клуб и лучшая марка местного бренди. Первый албанский художественный фильм, копродукция с “Мосфильмом”, называется “Великий воин Албании Скандербег”. Заглавную роль в исторической саге режиссера Сергея Юткевича сыграл грузинский актер Акакий Хорава, пятикратный лауреат Сталинской премии, а роль султана Мурада II исполнил уроженец Константинополя армянин Ваграм Папазян, кавалер ордена Ленина. Сербы в этом фильме, снятом в 1953 году, в пору резких советско– и албано-югославских противоречий, показаны сущими подлецами. Два часа экранного времени албанцы храбро сражаются, а завершается киноповесть предсмертным моральным триумфом князя Кастриоти. Но жизнь завершилась драмой: Скандербег скончался от малярии, его родина сдалась оккупантам.

Однако мало-помалу под султанским правлением все как-то наладилось. Албанские фисы (кланы) сохранили свой жизненный уклад, при этом примерно треть населения даже через века, к концу османского периода, оставалась христианской. Местные подростки и юноши охотно шли в янычары, поддерживая репутацию храбрых воинов, на что обратил поэтическое внимание английский романтик лорд Байрон. Выходцы из знатных “арнаутских” семей становились видными военачальниками, придворными, государственными деятелями, учеными, исламскими мудрецами. 42 албанца, не больше и не меньше, занимали посты великих визирей – главных министров и хранителей султанской печати. Один только почтенный род Кёпрюлю из одноименного города (теперь – Велес в Македонии) последовательно дал империи семь премьер-министров; вторая половина XVII века вошла в историю османского государственного строительства и управления как “эпоха Кёпрюлю”. Временами визири приобретали столь сильное влияние, что угрожали власти султана. Эта угроза, по мнению некоторых историков, стала причиной жестокой казни одного из представителей рода Кёпрюлю, Кары-Мустафы: после неудачной для османов битвы под Веной в 1683 году по приказу султана он был задушен шелковым шнурком: не столько потому, что не смог взять город, скольку потому, что казался опасным во внутренней политике. Один ученый Кёпрюлю, Мехмет Фуад, даже способствовал написанию этой книги – я изучал его классическую работу “Происхождение Османской империи”. Этот Кёпрюлю, основоположник турецких исторической и литературоведческой школ, в 1925 году стал членкором Академии наук СССР, а после Второй мировой войны, как и его знаменитые предки, – визирем, получив портфель министра иностранных дел Турецкой Республики. В этой должности он способствовал вступлению своей родины в НАТО, чем, очевидно, разочаровал советских коллег-академиков.

Доминик Кустос. “Скандербег”. Гравюра из изданного в начале XVII века в Аугсбурге собрания портретов выдающихся политических деятелей и военачальников “Галерея героев” (Atrium heroicum)

Знатные албанские династии – Махметбеголлу в Печи, Ротулла в Призрене, Джинноли в Приштине, Бушатли в Шкодере – часто располагали на местах бо2льшим влиянием, чем наместники султана, поскольку власть империи на ее окраинах периодически ослабевала. Случавшиеся в албанских краях восстания были вызваны произволом местных чиновников, недовольством крестьян тяжелыми условиями жизни, высокими налогами или неуклюжими попытками колониальных администраторов разрушить старые традиции, но не всенародным порывом сбросить узы тирании – наследника пророка Владыки вселенной здесь считали не тираном, но милосердным и щедрым правителем.

Это не означает, однако, что в Дукаджинском, Призренском или Элбасанском эялетах когда-либо царило всеобщее благоденствие; Албанию и Косово, впрочем, и теперь не назовешь процветающими краями. Показатели экономического развития здесь до сих пор скромны, хотя рыночного типа торговля и причудливое новое строительство кипят повсюду. В Албании и Косове ощущается молодая, напористая энергия, и устремлена она в буквальном смысле слова на Запад. Албанцы – самая юная в Европе нация, со средним возрастом гражданина 25 лет, поскольку их семьи не потеряли традиций быстрой многодетности. Непритязательная система образования ежегодно выписывает путевки в жизнь десяткам тысяч молодых специалистов, численность которых многократно превышает возможности устройства на местном рынке труда, так что ожидать сокращения показателей безработицы не приходится.

Это одна из причин, по которым едва ли не каждая албанская семья имеет своих рабочих представителей за рубежом, где-нибудь в Италии, Германии или Швейцарии, и денежные переводы от эмигрантов позволяют существовать (довольно часто в праздности) сотням тысяч их пока остающихся на родине родственников. В Югославии албанцы-мусульмане по всей стране традиционно держали кондитерские, албанцы-христиане – ювелирные мастерские, и в разных уголках бывшей федерации до сих пор всем известно, где выпекают самые сладкие пирожные и у кого можно недорого купить кустарное, но симпатичное золотое колечко. Пары сказанных на албанском языке простых фраз достаточно для того, чтобы расположить к себе хозяев таких лавок: вам обеспечена лишняя чашка кофе, ребенку – дармовая конфета, а вашей очаровательной спутнице – скидка на украшения. Миллионная албанская диаспора [15]15
  Самая многочисленная албанская община за пределами Албании и бывшей Югославии сформировалась к середине XX века в Турции (по разным оценкам, от 500 тысяч до 1,5 миллиона человек). Албанцев-арберешей в Италии – 500 или 800 тысяч человек, албанцев-арнавитов в Греции – от 300 до 600 тысяч. 100-тысячные албанские общины образовались также в Германии и Швейцарии.


[Закрыть] в Западной Европе заметна в строительном и спортивном бизнесе, активна все в тех же народных ремеслах (в Праге, например, перстни и серьги из чешского граната продаются, как правило, в магазинах, которыми владеют албанцы), а также, увы, в некоторых других промыслах, на которые обращает внимание полиция.

Ричард Кэтон Вудвилл. “Албанец исполняет военный танец в лагере у Улциня”. Рисунок из еженедельника The Illustrated London News, 1880 год

Сведения о том, что именно через албанские территории пролегает главный европейский маршрут наркоторговли, из Афганистана через Балканы на запад, только отчасти являются выдумками журналистов. Полагаю, что должность университетского преподавателя или клерка в какой-нибудь конторе на скромной зарплате – мечта далеко не каждого молодого жителя Гирокастры или Эльбасана; многие предпочитают выстраивать свою карьеру по-другому, и совсем не обязательно на поприще разнорабочих на промышленном объекте в Базеле. Об этом, кстати, с болью рассуждал Юсуф Буджови: “Образование у нас не имеет престижа, потому что университетский диплом легко можно купить, а главным критерием успешности является марка джипа”.

Как в любых других странах, языка которых не знаешь, в Албании и Косове я поначалу чувствовал себя не слишком уверенно. Здешняя молодежь охотно, пусть и несовершенно, объясняется на английском; знания эти, очевидно, почерпнуты методом блужданий по закоулкам всемирой виртуальной паутины. Российским паспортом я не козырял, и на то были свои причины. В центре Тираны первый же случайный знакомый, узнав, что я русский, бросился демонстрировать на своем мобильным телефоне запись Парада Победы на Красной площади, и это удвоило мое старание говорить по-английски без московского акцента. Косовский пограничник, полистав на границе с Албанией документ гражданина государства, у которого с его родиной нет дипломатических отношений, вернул паспорт с подчеркнуто серьезной вежливостью – на не признанную Россией территорию я въехал на основании разрешения на жительство в стране Европейского союза. В Косове без нужды знания сербского/хорватского я не использовал, но всюду, где использовал, люди постарше охотно откликались, и ни разу не послышалось предубеждения. От приштинского таксиста я, как и следовало ожидать, выслушал подробную лекцию о международном положении, портье в отеле выразил надежду на то, что, увидев Косово, я расскажу русским или сербам “всю правду”. Вот и рассказываю по мере сил, хотя правда эта – такая, какой я ее увидел, – совсем не для всех утешительна.

Албанский язык, родной для 7 или 10 миллионов человек (данные разнятся), музыкален на слух, но прорваться сквозь его диковинный лексический строй без специальной подготовки нереально. Этот язык единолично составляет отдельную группу индоевропейской семьи, то есть имеет только дальних лингвистических родственников. В Косове и на севере Албании говорят на гегских диалектах, которые считаются более архаичными и гибкими с точки зрения словарных возможностей. За рекой Шкумбини распространены тоскские говоры, взятые при последней (1972 года) всеалбанской лингвистической унификации за стандарт литературного языка. Как уверяют северяне, такой выбор сделан потому, что коммунистические руководители Албании были сплошь выходцами из южных кланов. Поскольку на Балканах все перемешано, в албанском языке чувствуется влияние латинской, греческой, турецкой, славянской лексических традиций. Так часто случается: если ты ничего не разбираешь в общем речевом потоке, то слух выхватывает из него отдельные слова или частицы слов, которые кажутся знакомыми по корневой основе или в силу случайного фонетического сходства. Поэтому я не сразу запомнил, как в Тиране и Приштине принято обращаться с просьбой или благодарить за услугу, зато моментально научился правильно прощаться. “До свидания!” по-албански звучит так: Mirupafshim!

Начало процесса албанского национального возрождения принято отсчитывать от 1878 года. Тогда, после окончания проигранной Османской империей войны, в городе Призрен собрались представители в основном северных албанских кланов – три сотни беев, получивших европейское или исламское образование интеллектуалов и других авторитетных людей. Призренская лига, учредителей которой тревожили территориальные притязания соседних государств, просила султана объединить все населенные албанцами земли в один вилайет и не сдавать его земли чужеземцам. Участники лиги отличались консервативными взглядами: выступали за сохранение османских порядков и своих древних вольностей, подозрительно относились к любым реформам, если они угрожали интересам крупных землевладельцев. Направленный султану меморандум не был даже требованием об автономии, но Абдул-Хамид II все равно ответил отказом, поскольку опасался роста индепендистских настроений и не мог пересмотреть данные Европе обязательства [16]16
  В конце лета 1878 года султан командировал в Косово свое доверенное лицо, искусного переговорщика и решительного офицера Мехмеда Али-пашу, с задачей обеспечить выполнение условий мирного договора: передачу Черногории пограничных сел Плав и Гусинье, населенных албанцами. Этот военачальник, три десятилетия верой и правдой прослуживший Османской империи, был выходцем из семьи когда-то бежавших в Пруссию гугенотов. В 1843 году он, юнга торгового судна Людвиг Карл Дитрих Детроа, оказался в Стамбуле, где принял ислам и сумел получить военное образование. Участник Крымской войны, Мехмед Али поднимался по карьерной лестнице, в 1865 году став генералом (пашой), а в 1877-м маршалом. Во время русско-турецкой войны 1877–1878 годов командовал крупными армейскими соединениями, затем в составе делегации Османской империи защищал ее позиции на Берлинском конгрессе. В Косове три сопровождавших Мехмеда Али-пашу пехотных батальона натолкнулись на сопротивление отрядов Призренской лиги. Маршал укрылся в доме-крепости губернатора Яковы (теперь – Джякова) и вместе с горсткой бойцов несколько дней выдерживал осаду. Когда нападавшие подожгли здание, маршал застрелил восьмерых, однако и сам был убит. Отрубленную голову Мехмеда Али-паши его жестокие враги водрузили на шест. Армия султана подавила мятеж, но Плав и Гусинье оставались в составе Османской империи до 1912 года. Вместо них Черногории в 1880 году передан приморский город Улцинь.


[Закрыть]. Чтобы усмирить недовольных подданных, султан направил на северо-запад своей страны сначала переговорщиков, а потом армейские соединения, однако в исторической перспективе его одряхлевшая деспотия все равно потерпела поражение.

Призренскую лигу поставили вне закона, и албанское дело еще 34 года казалось вполне безнадежным. Потом Балканы взорвала очередная война, и осенью 1912 года сербская армия проникла далеко на османский юг, взяв под контроль кусок албанского побережья с крупным портом Дуррес. Домой в Ниш и Крагуевац солдаты посылали открытки с кокетливой двуязычной надписью Поздрав са српског приморjа. Souvenir du premier port serbe, я видел такие в историческом музее. Но тогда белградской мечте о выходе к Адриатике еще не суждено было сбыться: кордоном стала образованная решением великих держав Албания. За границами нового государства осталась примерно половина албанцев, что в специфических балканских условиях создавало потенциальный очаг напряженности. Разочарованный сербский престолонаследник Александр стянул свои войска в глубь континента, сохранив власть над Косовом, областью, которую в Белграде всегда считали и теперь считают колыбелью сербской государственности.

“Замок Призрена”. 1877 год. Иллюстрация из книги “Славянские провинции Европейской Турции”

Как утверждают, заседания Призренской лиги проходили в небольшом доме неподалеку от действительно быстрой речки Быстрицы. Есть и другое мнение: отцы албанского освободительного движения на самом-то деле собирались в соседней мечети Гази Мехмет-паши, и вроде бы это больше похоже на правду: аккуратно выбеленное и оштукатуренное двухэтажное здание никак не вместит сотни гостей. В пору югославской либерализации конца 1960-х годов власти дозволили открыть здесь осторожный музей, но через три десятилетия, как сказано в развешанных по стенам пояснениях, “сербские оккупанты” разорили экспозицию и уничтожили исторические документы. Непохоже, впрочем, чтобы это сильно расстраивало старших школьников, прибывших на музейное подворье с экскурсией: как и положено тинейджерам, они увлечены селфи, перемигиванием и переглядыванием. Учитель с трудом созывает всех в кучу, чтобы произнести объяснительную речь, которую то и дело сбивают шепотки и смешки; в конце концов он машет рукой и позволяет классу заняться самофотографированием.

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК АЛБАНСКИЕ СЕМЬИ ЖИВУТ ПО ЗАКОНАМ ГОР

Предание гласит, что во второй половине XVI века князь Лека Дукаджини, владения которого охватывали север современной Албании и запад Косова, составил свод бытовых правил, закрепляющий патриархальный уклад жизни “свободных горцев” и совершенствующий их мораль. Дукаджини был влиятельным феодалом, то младшим соратником, то соперником Скандербега, после его смерти продолжившим борьбу с османами. Скандербег в албанском фольклоре получил прозвище Князь-дракон, а Дукаджини – Князь-ангел. По одной версии, Дукаджини собственноручно записал “Канун” (алб. kanuni, греч. кανών – “управление”), по другой – этот своеобразный кодекс гражданского права только назван его именем. В начале XX столетия критическое изучение “канона Дукаджини”, у которого со временем появилось несколько региональных “изводов”, предпринял албанский фольклорист Штефан Гечови, францисканский монах, много лет проживший среди горцев и описавший их предания и племенные законы. Гечови, застреленный в 1929 году сербским националистом, успел составить сборник военных песен пограничья (ключевой жанр албанского народного творчества) и кодифицировать устные версии “Кануна”. Это албанское уложение, обязательное и для христиан, и для мусульман, включает в себя 12 разделов, каждый из которых состоит из сотни статей. Задача старших членов рода – не выдумывать новые законы, а следить за неукоснительным соблюдением тех, по которым жили предки. “Канун” – энциклопедия жизни, заменяющая правительство, суд, свободную прессу и государство вообще; он регулирует бытовые и хозяйственные споры, предписывает наказание за проступки и преступления (вплоть до смертной казни, сожжения дома провинившегося или изгнания его семьи). Выше прочего ставятся принципы мужской чести и равенства перед горским законом; нет ничего более оскорбительного, чем быть публично названным лжецом, лишиться оружия или стерпеть поношение в адрес женщин твоего рода. Вот тогда албанец, как и сообщил нам лорд Байрон, “берется за кинжал, чтоб смыть обиду кровью”. Ключевые понятия “Кануна”, охватывающего разные сферы общинной жизни, от организации коллективного хозяйства и правил землепользования до вопросов наследования имущества и празднования свадеб, – besa, мужское обещание, которое выполняется даже ценой жизни, закон безусловного гостеприимства, кодекс “правильного поведения” и лояльность своему клану. Самое противоречивое положение “Кануна” (раздел 10, статья 3) – обычай кровной мести, широко практиковавшийся на северных, гегских, территориях албанского мира до Второй мировой войны. Родовые междоусобицы тлели десятилетиями и продолжались в буквальном смысле до последнего боеспособного мужчины в семье (женщины, дети и старики не считались законными мишенями), при этом сложный ритуал “Кануна” соблюдался неукоснительно. “Убийство мести” совершается через определенный срок после того, как той или иной семье нанесено “оскорбление кровью”, и только за пределами дома потенциальной жертвы. Существует и сложный механизм посредничества в примирении враждующих. В деталях смертельный церемониал расписан, например, в убедительном романе Исмаила Кадаре “Разбитый апрель”, молодой герой которого Георгий Бериша, подчиняясь “Кануну”, мстит за убийство брата, прекрасно понимая, что сам автоматически станет следующим, с кого спросится “долг крови”. Действие этой книги происходит в 1930-е годы. Балканский коммунизм приглушил действие экстремальных положений “Кануна”, но в 1990-е, когда системы государственного управления в Албании и Косове пошатнулись, о кровной мести вспомнили снова. Я встречал данные, что за посткоммунистические четверть века в трехмиллионной Албании по обычаям кровной мести убиты 10 тысяч человек и в состоянии кровной вражды находятся 3 тысячи семей. В какой степени можно доверять этим цифрам? Одни мои собеседники утверждали, что жестокий кодекс чести албанских горцев остался в прошлом, другие против этого категорически возражали. Во всяком случае, глобализация не смогла до конца искоренить по крайней мере некоторые зафиксированные “Кануном” традиции. Многие семьи из “горных районов” по-прежнему живут многочисленными кланами, по 30–40 человек трех-четырех поколений, их дома (окна обязательно выходят во двор) огорожены высокими глухими заборами. Младшие члены семьи безусловно выполняют указания старших и помалкивают в их присутствии. Финансы контролирует старейшина рода, он же распределяет обязанности между членами семьи, выбирает профессии и занятия детям и внукам. Даже случайный гость албанского дома оказывается под защитой его хозяев, приветливость к незнакомцу считается обязательной (мне довелось это испытывать на себе). Положение женщины в такой семье далеко от современных представлений о гендерном равенстве. Кое в чем “Канун” напоминает кавказские обычаи, схожие традиции сохраняются и в Черногории. Благородный князь Лека Дукаджини, кстати, придерживался правил, которые, возможно, собственноручно собрал воедино. В 1447 году он сдержал “клятву чести”, заколов князя Леку Захарию, соперника в борьбе за руку и сердце прекрасной наследницы рода Душмани Ирины, – как гласит легенда, тот оскорбил Дукаджини при попытке сватовства.

Призрен мне показался образцовым, не побоюсь этого слова, типическим и совершенно правильным восточно-западным европейским городом, потому что здесь явственно чувствуется дыхание Балкан. Даже не так: Призрен и есть Балканы, потенциально – Балканы в самом прелестном своем воплощении. Те, кому по душе эти далекие от Парижа и Москвы диковатые края, знают: нет ничего лучше, чем погожим весенним утром сидеть в тени на берегу холодной говорливой реки неподалеку от Старого моста, глядеть на полуразваленную крепость на высоком холме и пытаться понять, о чем это шепчет ветер в листве чинары над твоей головой. В радиусе 100 метров в переплетении живописных узких улиц – прекрасной архитектуры мечеть Синана-паши, величественный православный собор Святого Георгия и аккуратный католический храм Пресвятой Богородицы, так что протяжный призыв муэдзина перекликается с колокольным звоном. Из чаршии, старого города, тянет дымом от прожаренных на углях чевапчичей, ароматами нуги, засахаренных орехов и сваренного на раскаленном песке кофе. Вокруг прогуливается разноразный сельский и городской люд: почтенные албанские старики в белых валяных шапочках, черноокие прелестницы в широких цветных юбках, смуглые негоцианты, и в их лотках чего только не обнаружишь…