Текст книги "Балканы: окраины империй"

Но только эта идиллическая картинка совсем не соответствует реальности. На самом деле в этих благословенных краях, где так тщательно перемешаны народы и обычаи, примерно раз в четверть века вскипает злая кровь, и те, кто сильнее и многочисленнее, начинают убивать или изгонять тех, кто слабее и малочисленнее, по признакам веры, национальности, государственной принадлежности, языка. На набережной Быстрицы теперь не встретишь человека в традиционной сербской шапке-шайкаче. Призренскую риву охраняют от тех, кого тут считают врагами, внушительные памятники погибшим 20 лет назад командирам Армии освобождения Косова Джавдету Берише и Исмету Яшари Куманово – военные истуканы в полный рост, с “калашниковыми” в руках.

О существовании города Призрен я узнал в самом конце 1980-х годов, когда в одном вольнолюбивом московском доме услышал записи сараевского панк-коллектива “Курить воспрещается!”. Бескомпромиссный рок-н-ролл “Караул у Призрена” с чудесным проигрышем гитары и долгим скрипичным запилом фронтмен группы Zabranjeno pušenje Неле Карайлич исполнил уже после того, как в его вокально-инструментальном ансамбле, лидере стиля “новый примитивизм”, на бас-гитаре потренькал Эмир Кустурица, и до того, как увенчанный лаврами международной славы кинорежиссер к музыкальному творчеству развлечения ради вернулся. В ироничном тексте песни речь идет о том, как храбрые югославские солдаты защищают рубежи родины на позициях под Призреном, на небезопасной границе.

 
Моя девушка не ждет сегодня поцелуев,
Сегодня не вино, а кровь наполнит мое сердце любовью,
Мой палец – на спусковом крючке, мой вгляд – как у сокола,
Быть может, молодым львам суждено
Погибнуть здесь ради сомнительной славы.
 

От Призрена до границы рукой подать, и это, как говорят, причина, по которой город с самой богатой культурной традицией в Косове в свое время не был произведен маршалом Тито в столицу автономной области. Албания раскинулась за живописными отрогами Динарского хребта, там, где в красивых изгибах сливаются в одну главную национальную реку Черный и Белый Дрин. Времена изменились, межалбанская граница утратила значение. Сербия и Югославия то пытались Албанию опекать, то враждовали с ней, а для косовских албанцев их соседнее национальное государство оставалось фата-морганой, воплощением несбыточной мечты о “счастье без оккупации”. Когда границы открылись, мечта поблекла, хотя бы потому, что уровень жизни в Албании уступает даже не слишком высокому косовскому. Военного нашествия в Косове если и ждут, то не с юга, а с севера, но если что – вот они, бравые парни в черных беретах и темно-зеленом камуфляже, бойцы Косовского защитного корпуса (прообраз национальной армии), сыновья партизан, памятники которым стоят на улицах Призрена.

Сто с лишним лет назад Третья армия генерала Божидара Янковича решительным образом устранила из Косова османскую власть. В 1915 году этнограф Яниджия Попович опубликовал заметки “Жизнь сербов в Косове”, собрав впечатления местных крестьян, учителей, священников. Вот цитата: “Напор сербской армии был столь яростным, что Косово наконец освобождено! О Господи, какое счастье! Это невозможно описать словами, нужно просто видеть слезы нашей радости. А вот и первая благодать освобождения: двадцать албанских семей, погрязших в грехах, решили не дожидаться прихода сербской армии и бежали в ночь. А те, кто остался, превратились в кротких ягнят”. На сербской медали, вручавшейся героям кампании 1912–1913 годов, выбито: “Косово отомщено”. Судя по свидетельствам работавших тогда на Балканах журналистов (одним из них был венский корреспондент газеты “Киевская мысль” Лев Троцкий), “благодать освобождения” на деле представляла собой кампанию репрессий против албанского населения. Не оказавший сопротивления Призрен западные репортеры называли царством смерти, столь жестокими оказались победители. Всего в области, по оценкам европейской прессы, после военной кампании 1912 года были убиты 20 или 25 тысяч человек – с явным намерением до такой степени напугать остальных, чтобы они как следует подумали, а не лучше ли им убраться восвояси. Верхом цинизма западным обозревателям показались действия генерала Янковича, под дулом пистолетов принудившего албанских старейшин из Призрена составить благодарственную телеграмму сербскому королю. А в Белграде если и признавали хотя бы частично эти бесчинства, то оправдывали их притеснениями, которым сербов “веками” подвергали в Косове османские власти и их подручные.

Классикой современной косовской историографии считается вышедшая в конце 1990-х годов книга британского профессора Ноэля Малкольма “Косово: краткая история”. Я как раз листал эту книгу, устроившись с чашкой кофе под чинарой на набережной Быстрицы, кстати, по соседству с баловавшимися в короткие минуты увольнения пивком польскими солдатами из международного миротворческого контингента. Малкольм старательно пытается отстраниться от патриотических концепций истории – и сербской, и албанской. В значительной степени ему сие удается, и поэтому некоторая объективистская сухость изложения британскому автору легко прощается. Почитали бы вы некоторые другие книги про Балканы! Вот что, в частности, отмечает Малкольм: “Совсем не все, что пишут сербы об истории Косова, ложь. В их версии есть правда, но далеко не вся правда. Сербам никогда не понять природу косовского вопроса, если они не признают: население завоеванной ими в 1912 году территории уже в ту пору было преимущественно албанским. Свой опыт чужеродного, колониального правления сербы принесли на эту землю в XX веке”.

Колониальную практику Белград – что при королях Карагеоргиевичах, что при коммунисте Тито, что при националисте Милошевиче – так или иначе развивал в Косове на протяжении большей части XX века. Обернулось это в итоге потерей области. Сербы, выжившие в Призрене – гордом городе нескольких религий и многих народов, – теперь собираются на таинство причастия в отреставрированном на деньги Европейского союза соборе под полицейской охраной. Другой древний православный храм, Святого Спаса, во время погромов 2004 года сожгли албанские экстремисты. Купола, впрочем, устояли, стены тщательно очищены, выскоблены изнутри, на заборе висит амбарный замок, все вроде подготовлено для ремонта. А вокруг уже ведется активное жилое строительство: новые хозяева возводят в этом прежде сербском квартале основательные дома, не снести и бульдозером.

Путь к средневековой крепости Калайда над Призреном ведет по заплеванной дорожке как раз мимо этого бывшего православного храма. Восстановление Калайды, от которой не так-то много, кроме периметра стен, сохранилось, финансирует посольство США в Приштине. В тот день, когда я исследовал древние развалины, реставрационные усилия олицетворяла бригада рабочих, неспешно монтировавших под открытым небом театральные подмостки. “Вот соберут – и откроется тут какой-нибудь фестиваль ‘Призренские летние вечера’, – подумал я, – и будут на горе над городом играть на албанском языке пьесы Шекспира и исполнять оперу про девушку из Качаника”. В определенном смысле албанцы продолжают делать то, что за весь XX век недоделали в этих краях сербы, только делают это теперь при почти полном отсутствии сербов, исключительно для самих себя.

В фундамент конструкции косовской независимости заложен пафос национально-освободительной борьбы, и ее гордая воинственность имеет антисербский характер. Эта приставка “анти”, может быть, не распространяется на любого серба вообще, но относится ко всему, связанному с сербской и югославской государственностью, узко понимаемой как сплошное проявление гегемонизма и ненависти к албанцам. XX век воспринимается в Косове как период “сербско-славянской оккупации”, албанское коллективное сознание поэтому оправдывает самые разные способы противодействия черной ночи. Все, что так или иначе приближало косовский рассвет, должно заслуживать если не восхищения, если не безусловного поощрения, то по крайней мере понимания. Категорический императив патриотизма для тех, кто помнит югославское Косово или знает о нем по рассказам, которые отчасти уже превратились в легенды и мифы, подобно преданиям о Скандербеге, – обоснованность праведной мести захватчикам, и в сей моральной максиме не заметишь рефлексии раскаяния.

Особенно показательны в этом отношении траурные мемориалы в тех районах Косова, где в конце 1990-х полыхала война. Самый морбидно-торжественный из монументальных памятников, которые мне довелось видеть, – так называемый Храм свободы в селе Преказ в Дренице, это лесной и холмистый край в долине одноименной неширокой реки, известный партизанскими традициями. В Преказе в марте 1998 года специальные подразделения югославской армии и сербской полиции в ходе трехдневной осады усадьбы Яшари уничтожили 59 членов этого клана и их гостей, включая двоих глубоких стариков. Были убиты также 18 женщин и десять детей. Стены руины-музея, законсервированной в назидание потомкам, сплошь посечены осколками гранат и пулевыми отметинами, мертвая сателлитная антенна похожа на огромный дуршлаг, окна выбиты, в дверных проемах видны сожженная мебель и поломанные детские игрушки. В Белграде побоище объяснили тем обстоятельством, что осажденным предлагали сдаться, а они отказались.

Адем Яшари, главный по семейству, был убежденным албанским националистом и задачей своей жизни сделал вооруженную борьбу за независимость родины. В 1990-е годы югославский суд заочно приговорил Яшари, за которым тянулся глубокий след противодействия правоохранительным органам СФРЮ и Албании, к долгому заключению за терроризм. Наконец этого командира Армии освобождения Косова выследили и, выражаясь слогом полицейского протокола, ликвидировали. Яшари не признавал югославское государство и его законы. Скорее всего, он убивал сербских полицейских или готов был убивать, наверняка организовывал теракты, но достаточное ли это основание, чтобы учинять расправу над его родителями и детьми?

Преказ. Разгромленная усадьба семьи Яшари, ныне национальный мемориал. Фото автора

Старики, мужчины, женщины, дети Яшари и их дальние родственники в 59 могилах в три мраморно-гранитных ряда под охраной огромного албанского флага и пары корпулентных гвардейцев покоятся в 300 метрах от своей разгромленной семейной цитадели, на привольной лужайке у прохладного ручья. Во всем Косове мне не встречалось более ухоженного – стерильная чистота, травинка к травинке – места. У этого монумента (как и у музейного дома Призренской лиги) сменяют одна другую школьные экскурсии, мне, например, встретилась делегация первоклашек. Малыши возвращались в автобус нестройной колонной, скандируя, как на футбольном матче: “А-дем Я-ша-ри! U-Ç-K! [17]17
  Ushtria Çlirimtare e Kosovës (UÇK) – Армия освобождения Косова (алб.).


[Закрыть]” Одни улыбались, а другие – нет.

Яшари – это косовский Скандербег сегодня. Его стилизованный под знаменитое фото Че Гевары черно-белый портрет – непокорная копна волос, густая борода, решительный взор – стал патриотической этикеткой. У выхода из приштинского аэропорта установлен выполненный в абстрактной манере памятник Яшари, в Преказе развернут громадный яркий плакат со слоганом “Он жив!”. Яшари посмертно присвоено звание Героя Косова; на знаке этой почетной награды выбит профиль князя Кастриоти.

Историческим предтечей антиюгославской борьбы партизан Дреницы считается крестьянское движение качаков (турецк. kaçak – “беглец”, “дезертир”). Так албанцы называли вооруженных людей, оказывавших спорадическое сопротивление османским жандармам или ополчению местных землевладельцев и заодно занимавшихся грабежами и реквизициями собственности. Как и гайдуков, качаков можно считать балканскими робин гудами, а можно – бандитами с большой дороги; скорее всего, они были и теми и другими. Во втором десятилетии XX века, когда территория Косова попала под контроль Сербии, вылазки качаков наполнились смыслом борьбы с оккупантами. Символы этой борьбы – супруги Азем и Шоте Галица. В 1919 году Азем поднял вооруженное восстание в Дренице, провозгласив несколько глухих сел свободной территорией; если верить албанским источникам, армия Галицы насчитывала до 10 тысяч бойцов. Эпизодически он вступал в переговоры с противником, безуспешно добиваясь предоставления косовским албанцам автономии, открытия албаноязычных школ, прекращения притеснений по национальному признаку. Шоте была верной боевой подругой командира качаков, воевала под мужским именем Черим и после трагической гибели в 1924 году мужа – смертельно раненный главарь повстанцев скончался в лесной пещере, которая теперь носит его имя, – продолжила борьбу. Однако сопротивление выдохлось, в частности потому, что армия южнославянского королевства не останавливалась перед репрессиями против мирного населения. В этой войне клан Галица потерял 22 человека. Через три года не стало и храброй Шоте, она умерла в Албании от последствий полученного в бою ранения, и было ей едва за тридцать. На семейной фотографии Шоте стоит, по-домашнему положив руку мужу на плечо. В этом снимке нет и следа романтики: молодая женщина с правильными чертами сурового лица – в мужском одеянии, с карабином у ноги и кинжалом за узорчатым поясом.

Джон Кларк Ридпатс. “Качаки”. Начало XX века. Библиотека Калифорнийского университета

Азем и Шоте Галица. Фото. Ок. 1920 года

В годы Второй мировой войны национальные албанские идеи ожили в Косове снова, однако те, кто их формулировал, в большинстве своем оказались вместе с фашистами и нацистами. Идеологи коллаборационистского движения объявили албанцев арийцами иллирийского происхождения. Еще несколько лет после общего поражения вооруженные группы националистов оказывали в Дренице сопротивление власти Тито – это притом, что и в его партизанскую армию входили девять косово-метохийских [18]18
  Метохия (от греч. μετοχή – “церковный надел”, “монастырская земля”) – в сербской традиции: обозначение западных районов Косова, занимающих около трети территории края. Албанцы называют эти земли rrafshi i Dukagjinit, “равнина Дукаджини”, по имени знатного феодального рода. В послевоенных конституциях Сербии (кроме самой либеральной, действовавшей с 1974 по 1990 год) название области указано так: “Косово и Метохия”. Албанские названия Косова – Republika e Kosovës; Kosova.


[Закрыть] бригад, в которых сражались и албанцы тоже. А ведь еще в начале 1940-х годов коммунистические идеи в аграрном Косове не пользовались никакой популярностью: в партийных ячейках состояли всего 239 человек, только 25 из которых были албанцами. Считалось, что боролись они не за независимость, а против фашизма. Интересно, что косовские албанцы, с детства привыкшие к легкому обращению с оружием, на всех фронтах Второй мировой воевали в целом неохотно. Сформированная нацистами добровольческая 21-я горнострелковая дивизия СС “Скандербег” (6 тысяч штыков), например, отличалась высоким числом дезертиров и низкой боеготовностью, так что ни один ее боец не был награжден Железным крестом. Но еврейским погромом в Приштине, казнями мирных жителей и изгнанием множества сербских и черногорских семей эсэсовцы-албанцы свою совесть запятнали. Не нужно, впрочем, забывать и о том, что счет невинных жертв титовской армии и коммунистического режима в 1940–1950-е годы также шел на тысячи.

В пропагандистской брошюре, которую я купил в мемориальном музее в Преказе, утверждается, что албанская герилья не прекращала борьбу против сербской власти “фактически ни на один день оккупации”, но это не очень похоже на правду. Косово во второй половине минувшего столетия знало периоды и быстрого экономического, социального и культурного развития, и пусть относительного межэтнического согласия, хотя в Югославии и Сербии эта область играла подчиненную роль, оставаясь в многонациональной государственной семье бедной родственницей, лишенной некоторых прав. Многие историки уверены в том, что с волнений молодежи в Приштине в 1981 году, вызванных внешне неполитическими причинами (качество питания в студенческой столовой), но развернувшихся в многотысячные демонстрации под лозунгом “Косово – республика!”, и начался долгий и мучительный процесс распада Югославии. Косовская “второсортность”, если верить моим знакомым, ощущалась всегда и всегда переживалась болезненно, не только на общественном или политическом, но и на повседневном, бытовом уровне. Моя приятельница Арбана выросла в Косовске-Митровице. “Лет с пяти меня отдали в балетную студию, – вспоминает она. – Так вот на всех отчетных концертах сербских девочек ставили в первый ряд выступавших, а албанских – во второй”. Глухое недовольство неизменно тлело на этой земле.

Приходится признать: в XX веке в целом разногласия между сербами и албанцами оказались слишком резкими, потому эти два народа и не смогли ужиться в одном государстве. Очевидно и другое: оба общества, сербское и албанское, традиционалистские и в этом отношении похожие друг на друга, стали заложниками недоговороспособности и националистических убеждений своих политических элит. Показательна судьба Ибрагима Руговы, писателя и интеллектуала с парижским образованием, в 1990-е годы возглавившего институты параллельной албанской государственности в Косове [19]19
  О независимости Косова впервые объявлено в 1992-м, через два года после того, как власти в Белграде упразднили некоторые автономные полномочия области, введенные конституционной реформой 1974 года. Бойкотируя югославское государство, албанцы провели собственные выборы и создали свои органы управления, здравоохранения и образования, от начальных школ до университета. Деньги поступали в качестве “добровольных пожертвований” (каждому албанцу предлагалось отчислять 3 % доходов в пользу косовского квазигосударства) и из богатой диаспоры. Главной политической экспонентой этой системы стал Демократический союз Косова во главе с Руговой. В 1992 году он был избран президентом никем не признанной в то время республики и занимал этот пост до своей смерти в 2006-м.


[Закрыть]. Ругова выступал за ненасильственное сопротивление Югославии и часто не отказывался от контактов с Белградом, предпочитая переговоры перестрелкам. Это не нравилось многим: албанские партизаны считали Ругову недостаточно решительным, обзывали плохим патриотом, обвиняли в национал-предательстве, а в последнее десятилетие взяли-таки верх над его сторонниками и последователями в политической внутриалбанской борьбе. Памятник первому президенту Косова – в его бронзовой фигуре можно разглядеть черты Махатмы Ганди и Андрея Сахарова – установлен в самом центре Приштины, на бульваре Матери Терезы. Теперь этот политик – удобная сакральная фигура, мертвый пример непротивления злу насилием, на который можно ссылаться как на аргумент в дискуссиях об избыточной воинственности албанцев. И Ругова – кавалер золотого ордена Героя Косова.

В разговорах с сербами о потерянном Косове почти всегда сквозят горечь и растерянность. Есть у меня подозрение, что белградский политический класс не готов отказаться от выглядящей сейчас со стороны утопией надежды на возвращение области. Как знать, может, сербы просто затаились в ожидании новых обстоятельств? Они ведь веками жили на этой земле, они уже не раз приходили сюда в том числе с намерениями завоевать, освоить, колонизировать, заселить, прогнать других. Затем, и тоже уже не раз, сами бывали изгнаны, но всегда сохраняли при этом пусть иллюзорную веру в свое косовское право. В конце концов, что такое два десятилетия международного протектората в Косове, что такое на 60 % признанная международным сообществом независимость по сравнению с почти пятью веками османского ига? В дружеских сербских компаниях я не раз слышал такой вот последний тост, аналог русской “стременной”: “Увидимся через год в Косове, если Бог даст!”

Всевышний пока не дает, но, вот представим себе, многие сербы думают так: пусть даже не при жизни сегодняшних поколений, пускай не завтра, но когда-нибудь все же настанет этот светлый день. И танк с сербским гербом на башне притормозит в древнем Призрене возле горящей огромным костром мечети Гази Мехмета-паши. И заглушит механик-водитель фырчащий двигатель, и вылезет из люка боевой машины симпатичный молодой капитан по имени Джордже или Йован. И прекрасная скромница в пышном народном наряде, в волосах которой заиграет в лучах солнца алый весенний цветок, поднесет герою кувшин со студеной водой из Быстрицы. И стянет капитан с головы пропотевший шлем, отведает ледяной водицы, от которой ломит зубы, улыбнется девушке ласково и скажет от всей души всем албанцам на свете: Mirupafshim! Давай, до свидания!

Таким, например, мог бы выглядеть будущий косовский миф со счастливой для идей сербства развязкой. А классический косовский миф, сформированный средневековым народным эпосом и его более поздним прочтением, лежит, как принято считать, в самой основе сербской национальной идентичности. Одну из многочисленных интерпретаций предложил в 1919 году мастер исторической живописи Урош Предич, автор картины “Косовская девушка”: красавица в праздничном одеянии, в богато вышитом венке помогает раненному на поле брани витязю утолить жажду. Эта милосердная молодая женщина – аллегория страдающей Сербии. Тему художнику Предичу подсказала народная песня: от витязя Павле Орловича, умирающего на трупе поверженного им в битве на Косовом поле врага, девушка узнает о гибели своего суженого Милана Топлицы с братьями и оплакивает их кончину:

 
Бедная, мне нет на свете счастья.
Если ухвачусь за ветку ели,
Тотчас же зеленая засохнет.
 

В географическом смысле Косово поле (от серб. кос – “черный дрозд”) представляет собой узкую и долгую, километров в восемьдесят, котловину Динарского нагорья, протянувшуюся примерно от города Косовска-Митровица на севере до города Феризай (в сербской традиции Урошевац) на юге. На одном из участков этой холмистой равнины, в районе современной Приштины, в междуречье Ситницы и Лаба (албанское название Лляп), июньским утром 1389 года произошло крупное сражение между объединенными силами местных сербских феодалов, союзником которых выступило Боснийское королевство, и войском османского султана. Малкольм предполагает участие в битве отряда греков и некоторого числа генуэзских наемников на стороне османов, группы венгерских и, возможно, немецких рыцарей – на другой стороне. Буджови считает, что султанскому войску противостояла широкая христианская коалиция, в которой участвовали помимо прочих военные подразделения правителей Хорватии и Валахии. Точное число сражавшихся и погибших неизвестно (по разным оценкам, участниками битвы могли быть от 40 до 70 тысяч человек), ученые не смогли также прояснить многие сопровождавшие это военное столкновение обстоятельства. Погибли оба предводителя: сербский князь Лазарь Хребелянович попал в плен к врагу, был изрублен и обезглавлен, а Мурада I предположительно зарезал молодой воевода Милош Обилич, под видом перебежчика пробравшийся к султанскому шатру. Поле боя осталось за османами, но развивать успех они не стали: наследник Мурада Баязид предпочел вернуться в столицу своей империи Эдирне, опасаясь, что смерть старого султана вызовет в стране смуту.

БАЛКАНСКИЕ ИСТОРИИ

КАК ВРАНГЕЛЕВЦЫ ХОДИЛИ В АЛБАНСКИЙ ПОХОД

Король Албании Зогу I Скандербег III. Фото. 1930-е годы.

© Library of Congress Prints and Photographs Division Washington, D.C. / Reproduction Number: LC-DIG-ggbain‐38924

В 1920-е годы в Королевстве Сербов, Хорватов и Словенцев осели больше 40 тысяч эмигрантов из России. Белградское правительство сочувствовало борьбе белого движения, поэтому согласилось на организованное размещение в своей стране русских беженцев. Донские и кубанские казаки, солдаты деникинских Вооруженных сил Юга России, офицеры русской армии вместе с членами семей, монархически настроенная интеллигенция – эти люди не теряли надежды вернуться на родину, но вынуждены были искать счастья на чужбине. В 1922 году в Сербию прибыл из Константинополя барон Петр Врангель, глава Российского общевоинского союза – скелета бывшей и, как казалось тогда, прообраза будущей русской армии. Александр I Карагеоргиевич использовал тысячи хорошо обученных и готовых к бою военных беженцев в своих интересах; русские солдаты могли пригодиться на новом крайнем сербском юге. Король активно влиял на ситуацию в Албании, пытаясь привести к власти в этой стране зависимых от Белграда политиков, чтобы, в частности, обеспечить надежный контроль над Косовом. К началу 1920-х, сообщает Малкольм, относятся планы “русской колонизации Косова”: королевское правительство рассматривало возможность переселения к югу от реки Ибар 7 тысяч беженцев из России (преимущественно бывших солдат армии Врангеля). Летом 1921 года под патронатом Белграда была провозглашена буферная Республика Мирдита со столицей в Призрене; костяк ее вооруженных сил составили русские наемники. Однако из затеи ничего не вышло: марионеточное государство никто не признал, вскоре на международной конференции в Лондоне точно прочертили албанско-югославскую границу. На ее охрану заступили русские казачьи дозоры, одной из задач которых было не допустить инфильтрации в Косово качаков. Эмигранты несли службу до середины 1920-х годов. Новым ставленником Александра в Албании стал выходец из влиятельного феодального семейства Ахмед-бей Зоголли, в начале 1920-х – министр внутренних дел и обороны; его армия и положила конец Республике Мирдита. В 1924 году Зоголли вынужден был бежать из страны, которая вследствие буржуазно-демократической революции превращалась из княжества в республику, и укрылся в Белграде, где принялся собирать силы для похода на Тирану. В состав новой армии вошли югославские части и сотня русских наемников под командованием бывшего врангелевского генерала Ильи Миклашевского, которому Зоголли (сменивший фамилию на Зогу – по-албански “птица”) присвоил звание майора, и полковника-черкеса Кучука Улагая, получившего погоны капитана I класса. Противников Зогу – а правительство Албании возглавил вернувшийся из американской эмиграции православный епископ Фан Ноли – поддерживал СССР. В Тиране работала советская миссия во главе с бывшим эсером и военным министром Временного правительства автономной Сибири, но теперь членом РПК(б) Аркадием Краковецким, стремившимся превратить Албанию в центр коммунизма на Балканах. Добиться этого не удалось: через две недели Зогу взял город, совершил переворот и стал президентом. В 1928 году он провозгласил монархию и взошел на престол под именем Зогу I Скандербег III. Русский отряд в албанской армии просуществовал до 1926 года, его бойцы после демобилизации получили право на военную пенсию, но не все этой возможностью воспользовались. Некоторые продолжили службу в Албании, а бывший кавалерист Лев Сукачёв даже командовал в Тиране королевской гвардией. В 1939 году, после оккупации Албании Италией, он перебрался в Рим, где по предложению Бенито Муссолини сформировал из албанцев полк для охраны короля Виктора Эммануила III, дослужившись до звания бригадного генерала. Как сложились судьбы других участников албанской авантюры? Илья Миклашевский возглавлял во Франции объединение ветеранов лейб-гвардии уланского полка, того самого, которым командовал при царе-батюшке. Аркадий Краковецкий поступил работать в ГПУ и был расстрелян в 1937 году по ложному обвинению в шпионаже. Зогу I в 1939 году обосновался в Париже, где существовал на средства жены Геральдине, писавшей детективные романы. Именем Зогу назван центральный бульвар Тираны.

Историки полагают, что в военном отношении битва завершилась вничью, некоторые современники событий даже объявили ее исходом победу славян (султан убит, захватчики ушли восвояси), но в Белграде и Крагуеваце это сражение считают безнадежным проигрышем. А ведь сербская независимость просуществовала после битвы на Косовом поле еще не один десяток лет: завоевание собственно косовских земель османы завершили только в 1455 году; столицу Сербского деспотата (это прямой преемник средневекового Сербского царства) Смедерево взяли в 1459-м; Босния покорилась в 1463-м, Герцеговина – в 1482-м, а последнее из еще сохранявших самостоятельность сербских княжеств, Горная Зета (на территории современной Черногории), – в 1499-м.

Ко времени Косовской битвы некоторые сербские князья уже являлись вассалами султана и сражались, если пользоваться патриотической лексикой, на стороне поработителей своего народа. Другие присягнули на верность врагу вскоре после боя, как, например, малолетний сын и наследник Лазаря Стефан, опекуны которого больше, чем османской, опасались венгерской угрозы. Междоусобные противоречия часто пугали сербских (как и любых других) феодалов куда сильнее, чем опасность подчинения иноверцам; не раз и не два они искали покровительства султана, только чтобы не поддаваться брату или свату. Более того, все большую популярность в научном сообществе набирает парадоксальный для ура-патриотов взгляд на события: нашествие османов на Балканы нужно рассматривать не только как историю завоевания, но и как историю их сотрудничества с европейскими властителями. Вспомним, какой жестокостью отличались общественные нравы Средневековья, и султанское правление было не более варварским и не менее просвещенным, чем правление других феодальных монархов.

“Гибель сербского царства в Косове”. 1920-е годы. Открытка с картины Атанаса Бочарича

Некоторые исследователи считают, что плечом к плечу с сербами на Косовом поле сражались албанцы, выдвигалась и версия о том, что албанцем был воевода Милош Обилич (Милеш Кобили). В современной косовско-албанской историографии сражение вообще называют битвой на Дарданском поле. Получается, что миф о христианском подвиге мог бы развернуться совсем по-другому – в легенду о сербско-албанском братстве по оружию, но этого не случилось. В относительно просвещенные титовские времена Косовская битва тем не менее становилась полем культурного сотрудничества – на главной сербской театральной сцене в Белграде роль князя Лазаря исполнял албанский актер Энвер Петровци. Теперь о таких спектаклях мечтать не приходится, хотя Петровци наверняка играл князя не как первого серба, а как первого патриота Косова. По преданию, перед битвой Лазарь Хребелянович произнес пламенную речь с вариациями на тему “лучше погибнуть в бою, чем жить во стыде”, призвал к объединению в борьбе с врагом и пригрозил тем, кто откажется защищать родину:

 
Каждому сербу, [человеку] сербского рода,
Не пришедшему на бой в Косово,
Не иметь от сердца плода —
Ни мужского, ни женского,
От руки его ничему не родиться,
Ни вину розову, ни пшенице белой,
И проклято будет его колено.
 

Эти строки отлиты в бронзе на стене памятника косовским героям, 25-метровой реплики средневековой башни, построенной по проекту архитектора Александра Дероко на возвышенности в нескольких километрах от места сражения. Мемориал получил название Газиместан (араб. غازي, “гази” – “воин, защитник веры”), и здесь ежегодно 28 июня, в день Косовской битвы и в день почитания святого Вита (у балканских славян Вид), собираются сотни и тысячи тех, кто по-прежнему считает случившуюся 600 с лишним лет назад битву с неясным исходом и неочевидными последствиями столь сокрушительным для своего народа поражением, что его годовщину непременно нужно отметить массовым митингом. Сакральный смысл вот в чем: в ночь перед битвой Лазарю явился святой Илия в облике сокола и спросил князя, что он выбирает – царствие земное, то есть ратную победу и благополучие Сербии, но только пока он сам будет жить на этом свете, или мученичество ради царствия небесного, а также обещание, что сербский народ до конца времен останется православным. И ответил Лазарь: “Земное царство – на миг, а небесное – навек”, и перестали куковать кукушки, и реки наполнились красным, и выросли после боя на Косовом поле алые маки – там, где пролилась кровь сербских героев.