Текст книги "Записки патологоанатома"

Глава пятнадцатая
Честь халата

– Георгий Владимирович просит всех немедленно спуститься в большую секционную!

– Зачем? – недовольно вскинулся Ерофеев, разбиравший с ординаторами амилоидоз, но аспирант Завольский уже ушел. – Что за спешка?

– Наверное, хочет показать что-то интересное, – предположил Денис.

Между ним и Даниловым установились взаимно вежливые прохладные отношения. Владимир искренне радовался этому – он не желал других отношений с «этим придурком».

– Да ничего, насколько мне известно, не планировалось, – пожал плечами Ерофеев, хлопая по карманам в поисках ключа от кабинета.

Заинтригованные ординаторы бегом спустились по лестнице. Большая секционная сегодня казалась тесной – столько было в ней людей. У стола, на котором лежал разрезанный посередине мужской труп, стоял сам заведующий кафедрой, держа в руке историю болезни.

– Пропустите припозднившихся к столу, – тоном радушного хозяина, созвавшего друзей на пирушку, распорядился Мусинский. – Пусть полюбуются.

С первого взгляда Данилов не нашел в трупе ничего необычного. Тело как тело. Желтая кожа со старческими пигментными пятнами, разрезанная от шеи до лобка и завернутая в стороны; вскрытая грудная клетка с удаленной грудиной; легкие, сердце, печень… Что за чертовщина? Данилов зажмурился, потряс головой и снова открыл глаза. Прочие ординаторы почти одновременно с ним тоже потрясли головами.

– Транспозиция! – провозгласил Мусинский. – Уникальный случай, как я понимаю, никем из присутствовавших ранее не виданный. Или приходилось кому?

Транспозиция внутренних органов – это зеркальное их расположение. Сердце в этом случае находится справа, печень – слева, и так далее. Транспозиция – это не патология, а вариант нормы, очень и очень редкий.

– А теперь прошу всех в конференц-зал для разбора этого случая, – после паузы сказал Мусинский. – Дадим Вере Олеговне возможность спокойно закончить секцию…

– Какой разбор, Георгий Владимирович? – удивился Ерофеев. – Вскрытие ведь еще не закончено…

– Неважно, – заведующий грозно, словно мечом, потряс в воздухе историей болезни. – Есть о чем поговорить.

До конференц-зала дошли не все – несколько самых занятых кафедральных сотрудников отстали по дороге.

– Случай и впрямь показательный, – начал Мусинский, разворачивая на столе перед собой историю болезни. – Мужчина восьмидесяти двух лет, в поликлинике не наблюдавшийся, поступил три дня назад с диагнозом острого нарушения мозгового кровообращения. Как у него расположены органы, вы все только что видели…

Пауза.

– Читаем историю. Осмотр в приемном отделении дежурным терапевтом, дежурным невропатологом, консультация дежурного реаниматолога… Показаний для нахождения в реанимации нет, состояние стабильное… И повсюду и везде в записях выслушаны сердечные тоны слева, пропальпирована справа печень, на палец выступающая из-под реберной дуги и вообще – все, как положено у нас с вами, но не у него!

– А что кардиограмма? – спросили из зала сразу несколько голосов.

«Действительно, – подумал Данилов. – Кардиограмма при подобном расположении сердца должна была получиться совсем не такой, как обычно».

– В приемном покое экэгэ снять не удалось, о чем в истории есть запись. Вот: «назначенное экэгэ не снято из-за поломки аппарата». Увидели нечто странное и решили, что сломался кардиограф.

– А в отделении? – спросила доцент Кислая.

– В неврологии лечащий врач назначил экэгэ, – ответил Мусинский, шаря пальцами в кармашке для вложений, приклеенном к предпоследней странице истории болезни. – Вместо расшифрованной кардиограммы здесь лежит записка от врача функциональной диагностики: «прошу назначить экэгэ повторно, так как сестра перепутала электроды».

Записка была продемонстрирована собравшимся.

– Пойдем дальше, – продолжил Мусинский. – В отделении дедушку подробно осмотрел палатный врач, затем был совместный осмотр с заведующим отделением, еще одна консультация реаниматолога, профессорский обход, и так далее до посмертного эпикриза. И никто, ни одна, простите мне это выражение, стерлядь не обратила внимание на зеркально расположенные органы нашего дедушки! Что они там выслушивали слева, что они пальпировали в правом подреберье – только им и известно. Я подозреваю, что ничего не выслушивали и не пальпировали. Ограничились только оценкой неврологического статуса, а все остальное написали «из головы». Как это часто у нас бывает…

– А помните женщину с резекцией верхней доли правого легкого в эндокринологии? – спросил Ерофеев. – Не знаю, насколько полно выдавала она свой анамнез, но уж послеоперационный рубец у нее был знатный! Как от чапаевской сабли!

– Эндокринологов кроме уровня глюкозы ничего не интересует, – съязвила ассистент Граблина.

– Давайте не будем обобщать, Надежда Алексеевна, – попросил Мусинский. – Особенно в негативном смысле. Вернемся лучше к нашему случаю. Вдумайтесь только – сколько человек смотрело больного! Легион! И никто ничего не заподозрил! Завтра не поленюсь явиться на больничную пятиминутку и скажу там пару-тройку нелицеприятных слов по этому поводу. Все свободны!

– Как так можно! – сокрушалась Алена Харченко, возвращаясь в кабинет Ерофеева. – Какой пофигизм!

– Знаешь, в запарке можно услышать то, чего нет, и прощупать тоже. А в приемном и в таких отделениях, как неврология, запарка всегда, – возразил Илья.

– И во время профессорского обхода тоже? – удивилась Ирина.

– Ир, ты как будто вчера родилась, – усмехнулся Илья. – Вспомни, видела ли ты стетоскоп у кого-нибудь из профессоров на кафедре неврологии?

– Нет, только молоток, – согласилась Ира.

– Вот то-то же.

– Чувствую, завтра поднимется знатный шухер на всю больницу, – сказал Ерофеев перед тем, как возобновить прерванное занятие.

Данилову показалось, что ассистент радуется этой перспективе.

– Вам это нравится? – немного поколебавшись, все же спросил он.

– Даже очень! – признался Ерофеев. – Особенно после того, как заместитель главного врача во время последней конференции по разбору летальных случаев назвала нас «эти некрофилы».

«Неплохо, – подумал Данилов. – Но «трупоеды» звучало бы сильнее».

– Видите ли, патологоанатомы совсем не думают о чести мундира, то есть халата. Не желают покрывать всех дураков и прятать их ошибки. Особенно она не любит нас, кафедру. На своих непосредственных подчиненных еще ножкой топнуть можно, а на нас поди потопай.

Ерофеев замолчал, вроде бы не собираясь развивать тему, но не выдержал и продолжил:

– Возьмем случай, из-за которого произошло последнее столкновение. Больной с диагнозом двусторонней нижнедолевой пневмонии поступает по скорой в пятницу, ближе к вечеру. Из приемного поднимают во вторую терапию и дальше все, как полагается – антибиотики и прочее. Больной к утру тяжелеет, терапия остается прежней. Лежит себе спокойно – и пусть лежит. Родственники не бегают, никого не дергают. На следующее утро новый, воскресный дежурный врач немного пугается, заподозрив инфаркт. Снимает кардиограмму. Вызывает реаниматолога. Тот отрицает инфаркт и рекомендует продолжить диагностический поиск. Продолжить так продолжить, но кто сказал, что это должен делать дежурный врач?

Ерофеев подождал – не возразит ли кто, но ординаторы молча ждали продолжения.

– Все оставляется до прихода лечащего врача. По мнению дежурного врача, какие-то десять часов роли не играют. Но к семи утра понедельника больной благополучно умирает в палате. Вернее, насколько я понимаю, в семь утра дежурная медсестра замечает, что один из ее подопечных перешел в мир иной, и сообщает об этом врачу. На вскрытие труп уходит с диагнозом острого инфаркта миокарда и двусторонней пневмонии. Мы же находим вместо пневмонии хронический бронхит, на сердце при всем желании не находим ни малейшего признака инфаркта, а кроме того, находим причину смерти – перфорированную язву двенадцатиперстной кишки! О как!

– Действительно, – ахнула Ирина.

– Это называется «просрать больного»! – жестко сказал Ерофеев. – И при всей любви к чести халата и вообще всей больнице в целом, никто не возьмет на себя риск идти в данном случае на подмену диагноза. Да и нельзя замалчивать такие косяки! Их надо разбирать как следует, чтобы больше подобное не повторялось!

– Немного не укладывается в голове – почему не обратили внимание на живот? – подумал вслух Данилов. – Очень странно… И пациент должен был жаловаться на боль в животе и напряжение мышц брюшной стенки…

– Мы танцуем от печки, – развел руками Ерофеев. – Описываем, что увидели и читаем историю болезни. Как там развивались на самом деле события, я не знаю. Но я сам присутствовал на вскрытии…

– Может, умерший был наркоманом? – предположил Денис.

– Никаких признаков, – покачал головой Ерофеев, – Да и возраст нехарактерный – шестьдесят восемь лет. Правда, он крепко пил, печень об этом свидетельствовала недвусмысленно… Вообще-то у меня есть вариант ответа на этот вопрос, но он ничем не подтвержден и в то же время очень страшен, поэтому я не буду его оглашать.

– Он жаловался на живот, Дмитрий Алексеевич, но дежурные сестры кололи ему нечто вроде но-шпы с анальгином, чтобы не беспокоил, – сказал Данилов. – И может быть, даже давали снотворное, предназначавшееся другим пациентам. Нам бы день простоять, да ночь продержаться, а там новая смена придет. Синдром выходного дня.

– Вы читаете мои мысли, – Ерофеев вздохнул и почесал затылок. – Это единственное логичное объяснение случившемуся. Уверен, что больничная администрация все понимает, не первый день работают люди. Пресечь это невозможно. Разве что наорет Ольга Борисовна на главную сестру, та наорет на старших, те – на дежурных. Кто-то в итоге лишится премии и все останется как есть. Се ля ви… Мы, конечно, тоже люди и мы готовы пойти навстречу нашим коллегам, но всему есть предел!

– Для того чтобы не быть наказанным, надо сделать то, что угрожает твоему начальству потерей места, – словно про себя сказала Ира.

– Давайте оставим эту скользкую тему и вернемся к амилоидозу, – предложил Ерофеев. – У нас остались неразобранными несколько очень интересных стекол.

Микропрепараты просмотрели быстро, обменялись мнениями, зарисовали кое-что для памяти. Ерофеев расслабился и вспомнил очередную историю.

– Год назад в составе комиссии ездил я, скажем так, в один областной центр неподалеку от Москвы. Вообще-то туда должна была отправиться Анна Павловна, но она предпочла посетить очередной научный междусобойчик в Мюнхене. Я ее понимаю, сам бы выбрал Мюнхен на ее месте. А случай был интересный, но и весьма печальный, конечно. Комиссия приехала на гребне волны, поднятой семьей умершего пациента. Речь шла не об одной врачебной ошибке, а о целой цепочке, если хотите – серии.

Ерофеев строго посмотрел на ординаторов и предупредил:

– Я ничего не приукрашиваю, рассказываю, как есть.

– Мы знаем, Дмитрий Алексеевич, – ответил за всех Данилов.

– Тогда слушайте. Мужчина, едва-едва разменявший пятый десяток, обратился к участковому врачу с жалобами на боли в животе. Доктор в компании с поликлиническим хирургом диагностировала хронический панкреатит и начала лечить пациента. Диета, спазмолитики, ферменты.

Последовала многозначительная пауза.

– Пациент лечился амбулаторно около двух недель. Ему был открыт больничный лист, но это так – между прочим. Улучшения не было, напротив, боли все усиливались и учащались. Чуть ли не ежедневно приезжала «скорая» – снимать боли. Приедет, обезболит, передаст актив в поликлинику. Причем из всего положенного обследования не провели ничего, только взяли мочу на диастазу[5]5
  Показатель поражения поджелудочной железы.


[Закрыть]. Баночку с мочой принесла жена, а сам больной все не мог повторить свой подвиг и снова прийти в поликлинику на УЗИ и анализы. В конце концов пациент был госпитализирован в хирургию одного из городских стационаров. Там на УЗИ подтвердили диагноз хронического панкреатита и продолжили лечение. Больше ничем не интересовались – диагноз подтвердился, чего дальше-то искать?

– И в стационаре тоже не было улучшения? – предположил Денис.

– Разумеется, иначе мне там нечего было бы делать, – улыбнулся Ерофеев. – Он умер на пятый день пребывания в стационаре от кровотечения. Перфорация недиагностированной язвы двенадцатиперстной кишки. Сами понимаете, что при своевременной постановке правильного диагноза до летального исхода не дошло бы. Ну а дальше пошло-поехало… Родственники стали писать жалобы куда только можно, но пока что в пределах области, а больничная администрация подсуетилась и организовала повторное патологоанатомическое исследование трупа. Его проводил заведующий патологоанатомическим отделением, а для пущей солидности пригласили доцента с кафедры местного мединститута. Город небольшой, все друг друга знают. Врачу, который обнаружил язву, каким-то образом заткнули рот…

– Возможно, от него требовали изменить заключение, а он отказался, вот и понадобилось повторное исследование, – предположил Владимир.

– Не исключено, – согласился Астраханцев. – Но не могу поверить, что он не знал о изменении заключения, ведь повторное исследование подтвердило панкреатит и превратило прободную язву в невинную эрозию. Чего не сделаешь, чтобы вывести хороших людей из-под удара.

– Ух ты! – покачал головой Илья. – Мастера!

– Еще какие, – усмехнулся ассистент. – Но родственников такая откровенная липа не удовлетворила, и они написали в министерство. Так была создана та комиссия, в которую вошел и я.

– И чем все закончилось? – спросил Данилов.

– Участковому врачу – два года условно, и по столько же заведующему хирургическим отделением и лечащему врачу. Главного врача и зама по хирургии сняли… Заведующего патологоанатомией, теперь уже бывшего, тоже осудили условно. Короче говоря, всем сестрам по серьгам… Ну, на сегодня, пожалуй, достаточно. Да, скажу вам по секрету, – Ерофеев подергал себя за бороду, словно собираясь с мыслями, – завтра Георгий Владимирович намерен устроить вам нечто вроде контрольной работы.

– На какую тему? – заволновалась Алена.

– Этого никто не знает, – Ерофеев развел руками. – У него каждый раз новый вариант. Может, повести на вскрытие, может выдать на опознание какие-нибудь заковыристые микропрепараты, а может, просто побеседовать на отвлеченные темы. Все зависит от настроения…

– Послушаешь нашего Димочку, так и пропадает охота становиться патологоанатомом, – сказала Ира по дороге в раздевалку.

– Это всего лишь испытание на прочность, – махнула рукой Алена. – Главное – правильно себя поставить, чтобы никто не лез с дурацкими просьбами, и вообще…

– Среди людей живем, – заметил Илья.

– Вот с этого все и начинается, – нахмурилась Алена. – С готовности идти на уступки. А это может завести очень далеко!

– С вами все ясно, – Илья остался при своем мнении, но спорить ему не хотелось.

– Вообще-то Алена права, – сказал Данилов, застегивая «молнию» на куртке. – Конформизм и готовность пойти навстречу могут завести очень далеко. Своя задница ближе и, в первую очередь, надо думать о ней.

– Как думаете, что нам завтра устроит Мусинский? – Алену явно беспокоило предстоящее испытание.

– Ну, о разведении кактусов он точно говорить не станет, – неуклюже сострил Илья. – И вообще-то отчислить нас нельзя, да и оценки ставить некуда – зачетки остались в деканате, так что я лично не волнуюсь.

– Неужели тебе безразлично, какое мнение сложится о тебе на кафедре? – удивилась Алена.

– Представь себе, да. – признался Илья. – Тем более что я не собираюсь оставаться на кафедре после ординатуры. Научная стезя не для меня.

Данилов воздержался от комментариев. Причуды заведующего кафедрой его совершенно не волновали. Хватало более сложных проблем…

Ерофеев не соврал: на следующий день ординаторов действительно ждало нечто вроде контрольной работы.

– Я хотел бы убедиться, что вы умеете правильно писать, – сказал Мусинский.

Он не стал собирать ординаторов у себя, а демократично явился на занятие доцента Кислой.

– Даю вам полчаса на то, чтобы написать шедевральный протокол патологоанатомического вскрытия трупа. То есть без единой погрешности, к которой можно было бы придраться. Пишите из головы, но дельно и связно.

– Всего-то, – буркнул себе под нос Денис, явно ожидавший какого-то невероятно трудного экзамена.

– К вашему протоколу я отнесусь с особым вниманием, – пообещал Мусинский. – Лариса Александровна, пойдемте пока ко мне, не будем мешать коллегам…

Несмотря на отсутствие контроля со стороны преподавателей, ординаторы писали самостоятельно: любое совпадение могло вызвать волну насмешек.

Без замечаний конечно же не обошлось. Денису досталось первому.

– Вот вы пишете. – Мусинский ткнул пальцем в протокол: – «Труп правильного телосложения, умеренного питания, длина тела 180 см. Кожные покровы вне трупных пятен бледно-желтого цвета, холодные на ощупь. Трупные пятна на лице, шее, животе, внутренней поверхности бедер, на голенях и спине. В подвздошной области наличествуют пятна грязно-зеленого цвета. При надавливании пальцем трупные пятна не исчезают и не бледнеют. Мышечное окоченение практически полностью отсутствует во всех группах мышц». Чего здесь не хватает?

– Размера пятен? – предположил Денис.

– Нет.

– Окоченение описывается более подробно? – неуверенно спросила Алена.

– Нет. У кого еще есть варианты?

Больше вариантов не было.

– А что, половую принадлежность трупа указывать не надо? – нахмурился заведующий кафедрой. – Без этого и протокол не протокол. И вот еще, навскидку: «Твердая мозговая оболочка несколько напряжена, при ее вскрытии выделилось около пятидесяти миллилитров жидкости». Какой именно жидкости? Желтой? Розовой? Мутной или прозрачной? Нет, до бюрократа вам еще расти и расти.

Работа Данилова оказалась следующей.

– Все бы ничего, только толщину стенок сердечных камер надо указывать. А в остальном – нормально. Пятерка с минусом.

Ту же самую оценку получила Алена, не очень подробно описавшая содержимое желудка.

– Если уж ваш покойник ел незадолго до смерти, надо описывать детально, – заметил Мусинский. – Сколько примерно содержимого, цвет, консистенция, есть ли непереваренные остатки.

Ирине досталось порядком.

– Пишете, что ткань печени буровато-коричневого цвета с желтоватыми участками, дряблая и так далее, а жирового гепатоза я в патологоанатомическом диагнозе не увидел. Где логика? Прямой повод обвинить вас в небрежности.

– Забыла… – Ира покраснела.

– Нельзя забывать такие вещи, не в бирюльки играете, – Мусинский неодобрительно покачал головой. – Дальше – толстая кишка у вашего покойника совсем без содержимого? Пуста и чиста? Не могу поверить. Уж какие-нибудь каловые массы там должны наличествовать. И почему вы ничего не изъяли для лабораторных исследований?

– Придумывать протокол гораздо труднее, чем писать его по результатам вскрытия, – сказал Илья.

– Естественно, – согласился Мусинский. – Но если вы в полной мере владеете искусством написания протокола вскрытия, то и придуманный напишете правильно. Главное – правильно чувствовать причинно-следственные связи. Разве не так? Давайте-ка, посмотрим ваше творение…

Илья изрядно напортачил и в описании, и в диагнозе.

– Но вот это уж ни в какие ворота не лезет, – напоследок заведующий кафедрой оставил самый значимый прокол. – По малой кривизне желудка вы описали опухолевидное образование и не отправили срез с него на гистологическое исследование. Как так получилось? Почему?

– Простите, случайно, – сконфузился Илья.

– За случаянно бьют отчаянно, – улыбнулся Мусинский. – Учитесь писать правильно. Так, чтобы потом не было бы ни стыдно, ни больно.

Глава шестнадцатая
Новость

В субботу утром Данилов отправился на вещевой рынок – покупать шапку. Зима уже уверенно вступила в свои права, а старая его шапка – гибрид кепки с ушанкой, сшитый из овчины, – от старости начала расползаться по швам.

На рынке по раннему времени было малолюдно – в основном покупатели приходили ближе к обеду. Пока выспятся, пока позавтракают, пока раскачаются… Данилов обошел весь рынок, сравнивая цены и определяясь с моделью. Практичность подталкивала выбрать ушанку – функциональный и теплый головной убор, – а душа просила чего-то оригинального. Заметив, что народу прибавляется и там, где было просторно, уже не пройдешь без толкотни, Данилов спохватился и выбрал шапку из овчины мехом внутрь, с оторочкой из лисьего меха. Уши можно было связать на затылке или опустить. И так, и эдак шапка смотрелась хорошо.

– Вечная шапка! – заверил золотозубый торговец. – Ничем не пахнет, мех не лезет, и сшита крепко, по совести…

– На совесть, – машинально поправил Данилов, вертя головой перед зеркалом.

– На совесть, – повторил продавец и озабоченно поинтересовался: – Не мала?

– Нет, – Данилов снял шапку, придирчиво оглядел ее со всех сторон и снова надел. Размер подходил – надевалась и снималась легко, но на голове сидела крепко. – Почем отдаешь?

– Всем по четыре с половиной, вам – за четыре, – глаза продавца на секунду подернулись грустью от столь великой скидки.

У входа на рынок точно такую же шапку оценивали в три семьсот, то есть отдавали за три с половиной тысячи.

– Мне за три с половиной, – сказал Данилов. – Или я пойду в другое место, где дешевле. Могу и вас отвести.

– Не надо! – решительно отказался золотозубый. – Если покупаешь – пусть будет три с половиной. Но больше ничего не сброшу – мне свой интерес тоже надо помнить.

– Покупаю, – Данилов достал деньги. – Держи без сдачи.

Придя к соглашению, покупатель и продавец незаметно перешли на «ты».

– Носи на здоровье! – пожелал торговец. – Жену и детей тоже приводи, обеспечим!

– Как женюсь – так приведу, – пообещал Владимир. – Будь здоров.

– В этой шапке всем будешь нравиться, – сказал ему в спину золотозубый.

Шагов через десять Данилов налетел на высокого мужчину в синем пуховике, извинился, взял вправо, намереваясь обогнуть препятствие, но услышал неуверенное:

– Владимир Александрович?

– Он самый, – отозвался Данилов, оборачиваясь. – Эдик?

Мужчина в синем пуховике оказался Эдиком Старчинским, врачом с шестьдесят второй подстанции «скорой помощи» – той самой, которой сейчас заведовала Елена. Эдик пришел на «скорую» незадолго до ухода Данилова.

– Тебя не узнать, – окидывая бывшего сослуживца взглядом и одновременно пожимая ему руку, сказал Владимир. – Поправился, подстригся, лицо округлилось…

– Заматерел, короче, – улыбнулся Эдик. – Я тебя тоже только по глазам узнал.

– Неужели я так изменился? – прищурился Данилов.

– Есть немного, – кивнул Эдик.

– Вы бы еще разлеглись тут, – сварливо прошипела какая-то тетка, ощутимо толкая Данилова в бок. – Встанут же на проходе, как в родной деревне…

– Ты в какой деревне родился? – спросил Данилов, перемещаясь вбок, к прилавку с шарфами и платками.

– В Москве, – ответил Эдик.

– Представь себе, я тоже.

– Шарфик желаете? – напомнила о себе продавщица.

Намек был ясен: покупайте или уходите, нечего товар загораживать. Данилов и Эдик медленно (идти быстро не позволяла толпа) пошли вдоль ряда.

– Ты за чем сюда пришел? – спросил Данилов.

– Да вот, после смены заехал за перчатками.

– Сюда? – удивился Данилов. Хороший выбор перчаток по схожей цене можно было найти и ближе к подстанции. – К чему такой крюк?

– Ну, не совсем после смены, – замялся Эдик. – Сначала заехал в гости к одной знакомой, а потом сюда.

– Все с тобой ясно, распутник, – Данилов остановился около перчаток. – Выбирай.

– Перчатки не жена, – пошутил Эдик, тыкая пальцем в один из образцов. – Такие на мою руку есть? – Для наглядности он сунул под нос продавцу свою растопыренную пятерню.

– Есть! – продавец нырнул в одну из огромных сумок, стоявших за его спиной и вытащил требуемое. – Триста рублей.

– Нормально, – одобрил Эдик после примерки.

Он расплатился, натянул обновку на руки и доложил Данилову:

– Шопинг окончен.

– Тогда пошли, выпьем пива, – пригласил Данилов.

– Я бы и перекусил, – Эдик любовно погладил себя по животу.

– Тебя что, в гостях не накормили? – поддел Данилов.

– Нам было не до еды, – скромно признался Эдик.

На то, чтобы пробиться к выходу, ушло минут пять, не меньше.

– Так… – Данилов огляделся и показал рукой направление. – Нам туда. Там есть и пиво, и салаты, и жареная картошка с сосисками. Бекасы и трюфеля в субботнем меню отсутствуют.

– Да ну их, – поддержал шутку Эдик. – Они мне дома надоели.

– Ну рассказывай, как живешь, – попросил Данилов, ожидая, пока остановится поток машин и можно будет перейти дорогу.

– Нормально живу, полноценно, интересно. На будущий год по твоим стопам в ординатуру собираюсь. По кардиологии. Надумал наконец.

– А откуда ты про мою ординатуру знаешь? – удивился Данилов. – Я вроде никому из наших не говорил…

– И Елене Сергеевне тоже? – деланно удивился Эдик.

– Действительно, – смутился Данилов.

– Мы еще кое-что знаем, – многозначительно сказал Эдик. – Например, о дежурствах в морге. Но это уже из других источников.

– Там я больше не дежурю, – без сожаления сообщил Данилов. – подрабатываю врачом в фитнес-клубе.

– Здорово! – позавидовал Эдик. – Девчонок молодых куча и еще небось абонемент бесплатный.

Машины наконец-то замерли, недовольно фыркая и едва заметно дрожа.

– Девочки большей частью тебе в матери годятся, – ответил на ходу Данилов. – А бесплатным абонементом пользоваться некогда. И без того устаю, как собака.

– Но оно того стоит? – поинтересовался Эдик.

– Стоит, – подтвердил Данилов. – Сам же тоже в ординатуру собрался. А почему именно кардиология? В спецы[6]6
  Специализированная бригада «скорой помощи».


[Закрыть] захотел податься?

– Нет, в стационар, – мотнул головой Эдик.

– Чего так?

– Сейчас сядем и расскажу.

Шум оживленной улицы и впрямь мешал разговаривать. Приходилось сильно повышать голос.

Папок для меню в кафе не заводили – листок, вложенный в когда-то прозрачный файл и заклеенный для надежности скотчем, лежал на усыпанном крошками столе. Едва гости успели усесться за слегка шатающийся стол у окна, как к ним подошла пожилая официантка в застиранном клетчатом фартуке. Метелкой, раскрашенной под павлиньи перья, она смела со стола крошки и приняла заказ: две кружки пива и две порции сосисок с картошкой фри.

– А тут ничего, – оглянувшись по сторонам, констатировал Эдик.

– Выбирать не приходится, – хмыкнул Данилов. – Зато пиво всегда хорошее.

– Сейчас проверим, – Эдик увидел идущую к столу официантку.

После первого глотка продолжили беседу.

– Пора развиваться дальше, – сказал Эдик. – На «скорой», конечно, интересно, но всю жизнь бегать по этажам и таскать носилки не хочется.

– А чего хочется? – Данилов поддел вилкой сосиску и откусил от нее немного. Ножей в заведении не подавали.

– Хочется кандидатства, своего отделения и спокойной работы на одном месте, – Эдик выдал свою «жизненную программу» сразу, не задумываясь.

– О покое можешь не вспоминать, – сосиска оказалась не такой уж и плохой, как можно было предположить по ее стоимости. – Особенно, если сядешь на заведование и начнешь отвечать не только за себя, но и за всех в отделении. Лучше иди на кафедру.

– Там очень долго выбиваться в люди, – с набитым ртом промычал Эдик, но Данилов его понял.

– Это да, но зато спокойнее.

– Нет, я уже все решил: ординатура, аспирантура и какой-нибудь приличный стационар. Ну, не сто шестьдесят восьмая, конечно. А там посмотрим.

– Что ж, пусть тебе сопутствует удача! – поднимая вверх свою кружку, провозгласил Данилов.

– Спасибо, – Эдик отхлебнул пива. – Расскажи, как у тебя дела. Признаюсь честно, такая неожиданная смена курса меня очень удивила.

– А что удивляться? Захотелось спокойствия, жизни без дежурств и нервотрепок. Не исключено, что параллельно с практикой займусь и научной работой. На досуге.

– Это-то ясно, но постоянное пребывание в морге… – Эдик вздохнул, давая понять, насколько тяжела для него сама мысль об этом.

– Можно подумать, что ты не врач! – слегка рассердился Данилов. – Что там особенного, тем более – в патологоанатомии? Вот провел я две недели в судебно-медицинском морге, так там набрался впечатлений, что да, то да. Но и к этому привыкаешь. Какие проблемы?

– Я не об этом, – Эдик положил вилку на тарелку. – Суть в том, что на «скорой» или в отделении мы так или иначе боремся со смертью. Я не хочу и не собираюсь произносить пафосные слова, я просто скажу, что лично для меня это очень важно. Я получаю удовольствие от каждой победы, пусть даже и небольшой. Я могу что-то изменить, сделать лучше…

Данилов смотрел на Эдика и видел себя прежнего.

– А у тебя, не обижайся, пожалуйста, улучшать уже нечего. Так ведь?

– С конкретным покойником – нечего, но для тех, кто придет лечиться вслед за ним, мы многое можем сделать, – возразил Данилов. – Мы изучаем, делаем выводы, указываем на ошибки… Мы помогаем ставить диагноз живым людям, в конце концов!

– Я понимаю и нисколько не отрицаю важности и нужности твоей специальности. Только… ну, как бы, фактор личного участия… нет, не фактор, а сознание… – Эдик окончательно запутался.

– Я тебя понял, – сказал Данилов. – Когда-то я сам думал также, но времена меняются.

– И еще одно – само присутствие смерти во всем, что тебя окружает, на мой взгляд, невыносимо.

– Ты ешь, а то остынет, – посоветовал Данилов. – А я пока скажу насчет присутствия смерти… Ты извини, конечно, но здесь тебя занесло. Смерть вообще присутствует во всем живом, потому что нет ничего вечного. Все мы смертны. И в морге столько же смерти, сколько и здесь.

По выражению лица Эдика было заметно, что он не согласен с Даниловым.

– Ты подожди… Знаешь, что страшно? Умирание. Сам процесс перехода из одного состояния в другое. И оно страшнее вдвойне, втройне, если ты ничего не можешь сделать. Вот это самое страшное – суетиться вокруг человека и видеть, чувствовать, как он умирает! В этом ужас смерти. В покойницкой, среди трупов, никакого ужаса нет. Ну – жили, ну – умерли, ничего не изменить, все там будем. Я доступно излагаю?

– Доступно, – согласился Эдик.

– Конечно, патологоанатом – излюбленный герой анекдотов и ужастиков, но это для непосвященных. Собственно говоря, что такое труп? Это биологический материал.

– Мертвый биологический материал.

– Да, неживой. Но что с того? Взятая из пальца кровь – такой же биологический материал, но, согласись, никто не находит в лаборатории чего-то ужасного. Или находит?

– Нет, не находит, – Эдик, казалось, и сам был не рад, что заговорил об этом.

– А еще у моей специальности есть одно огромное преимущество, – Данилов поднял правую руку с торчащим вверх указательным пальцем. – И называется оно «возможность неспешного принятия решений». На «скорой» или в анестезиологии о такой возможности быстро забываешь. А здесь я всегда могу уточнить неясности, свериться с атласом, и так далее… И, принимая решение, я уже на все сто процентов уверен в его правильности. У меня нет сомнений, ты понимаешь?