Текст книги "Записки патологоанатома"

Ерофеев умолк, явно предоставляя аудитории возможность самостоятельно догадаться о причине скандала. Это было нетрудно, но всем хотелось дослушать рассказ и узнать подробности.

– Дмитрий Алексеевич, не томите, – попросила Ирина.

– Не буду, – Ерофеев возобновил рассказ. – Оказывается, молодой человек в белом халате незадолго до своего визита в кабинет врача прошелся вдоль очереди, тихонечко предлагая очень спешащим получить заветный штамп или нужную справку без очереди и даже без осмотра. Но – за деньги. С тех, кто стоял в середине, молодой человек просил триста рублей. Стоящим в самом хвосте услуга обходилась дороже – в пятьсот. Молодому человеку верили – он был в белом халате, а значит, сотрудником. Деньги «сотрудник» прятал в карман, а документы держал в руках. На виду у всех занес их в кабинет, вышел с пустыми руками и исчез. Мавр сделал свое дело. Ушел и не поделился.

– Ну прямо Остап Бендер, – восхитился Денис. – А сколько человек он развел, Дмитрий Алексеевич?

– Ну, урожай он собрал неплохой. Сестра говорила, что обманутых было около тридцати человек, – ответил Ерофеев.

– И риска никакого, – вставил Илья. – В милицию из-за трехсот или пятисот рублей никто заявлять не станет.

– Так и было, – подтвердил Ерофеев. – Поорали немного в коридоре, выплеснули эмоции и успокоились.

– Наверное, его навел кто-то из своих, – предположила Ирина. – Иначе откуда бы он узнал, как зовут заместителя главного врача?

– Помилуйте, – улыбнулся Ерофеев, – Все имена на дверях написаны и на стенде у регистратуры. Вы так, чего доброго, и сестру мою в сообщницы запишете.

Ира покраснела от смущения. Ерофеев, позабавленный ее видом, рассмеялся и отпустил ординаторов. Все, кроме Данилова, поспешили в раздевалку, Владимир же проявил присущую его возрасту мудрость и ответственность – заглянул в секционные в поисках интересного дела.

Интуиция его не подвела: аспирант Завольский в компании с незнакомым Данилову больничным патологоанатомом работали с женским трупом.

– Владимир, как вы удачно пришли, – сказал Завольский. – Посмотрите на расслоение стенки восходящего отдела и дуги аорты.

Аспиранты последнего года по негласной кафедральной «табели о рангах» приравниваются к преподавателям и очень любят выступать в этом качестве. Разве что Сабутин не любил делиться знаниями, предпочитая только накапливать их, но его уже можно было не считать. Пока ему оформили годичный академический отпуск, но всем было ясно, что в аспирантуру Сабутин не вернется.

– Шестьдесят два года, доставлена вчера самотеком: муж привез с жалобами на кратковременную потерю сознания и слабость в левых конечностях…

Не прекращая говорить, Завольский продемонстрировал Данилову аорту: толстую трубку, разрезанную вдоль. Ее внутренняя оболочка отслоилась и на ощупь при прикосновении напоминала тонко выделанную кожу. Органы покойницы уже были аккуратно разложены на подсобном столе.

– Диагностировали ишемический инсульт в бассейне правой средней мозговой артерии с левосторонним гемипарезом. Как полагается – ишемическая болезнь, атеросклеротический кардиосклероз, гипертония…

– На самом деле никакого инсульта нет, – добавил незнакомый доктор. – Умерла она от остановки сердца. И вот, посмотрите, коллега – «мускатная» печень. Наверное, уже доводилось видеть?

– Доводилось, – кивнул Владимир. – И не раз.

«Мускатная» печень, как казалось Данилову, не имела ничего общего с мускатным орехом, в честь которого получила свое название. На разрезе она была пестрой – мелкие красные точки-горошины на желтоватом фоне. Название «крапчатая», по мнению Данилова, подходило для такой печени куда больше. Звучало, конечно, далеко не так красиво, но зато лучше соответствовало реальности.

В медицине, и в патологической анатомии в частности, много красивых названий. Правда, обозначаются ими вещи совсем не красивые.

– Расхождение третьей категории, – немного злорадно сказал Завольский.

– Да, это так, – согласился его напарник. – Но она провела в стационаре слишком мало времени, плюс очаговая симптоматика… Правильный диагноз был невозможен.

– Почему это невозможен? – возразил Завольский. – Подобные случаи маскировки расслаивающей аневризмы под нарушение мозгового кровообращения описаны в литературе…

– Которую не читает никто, кроме патологоанатомов, – пошутил Данилов.

Доктора немного поспорили и сошлись на том, что нет врачей умнее патологоанатомов – хотя бы потому, что в морге истина открывается в последней инстанции.

Напоследок поделились врачебными анекдотами. Историю Данилова – запись в карте вызова «скорой»: «От вскрытия родственники пациента отказались, оставлен под наблюдение районного патологоанатома», – его собеседники никогда не слышали.

– А чего только на автопилоте не напишешь, – сказал Завольский. – Помню, я на пятом курсе, толком не выспавшись, собирал анамнез у мужика с диабетом. Так и вписал ему в эндокринный статус: «менструации с четырнадцати лет, регулярные, умеренно болезненные». Как так вышло – до сих пор не понимаю.

– Пациент не обиделся? – спросил Данилов.

– Он и не видел, наш препод. прочел. Месяц потом прикалывался.

В самом начале работы на «скорой» Данилов стал собирать коллекцию медицинских ляпов – из разговоров с коллегами, из выписок, амбулаторных карт, отовсюду. Потом Владимиру это надоело и он перестал искать новое, но тетрадку в ядовито-зеленом клеенчатом переплете сохранил и иногда с удовольствием перечитывал, вспоминая то время, когда вокруг было много интересного, нового, еще не приевшегося, не наскучившего.

Пока коллеги заканчивали вскрытие, Данилов изучил тонкую историю болезни и мысленно посочувствовал врачу неврологической реанимации, который занимался с умершей во время своего дежурства. «Тяжело сознавать, что ты допустил ошибку, пусть даже и в какой-то степени оправданную стечением обстоятельств… Впрочем, врачи, как и все люди, бывают разные, – думал Данилов. – Взять того же доктора Бондаря со «скорой». Он съел свою совесть еще в детстве, вместе с соплями, и о последствиях своих, зачастую совершенно неграмотных и непрофессиональных, действий задумывался лишь тогда, когда лишался ожидаемой премии». Владимир был убежден, что таких людей, как Бондарь, следует если не отстреливать, то хотя бы изолировать от общества – пусть живут в какой-нибудь резервации, общаясь с себе подобными.

Данилов прикинул и решил, что число законченных идиотов среди знакомых ему врачей не превышает трех процентов. «Не так плохо, как могло бы быть, но и не так хорошо, как должно быть», – подумал он и заторопился в фитнес-клуб. До начала его смены оставалось меньше часа.

Глава двадцать первая
Снявши голову…

За полгода ординатуры Данилов, как ему казалось, окончательно свыкся со своей новой специальностью. Он хотел иногда, чтобы ординатура занимала только год, а не два: для умного человека – слишком много, а дураку все равно не хватит.

Лето было совсем близко. Второй год промелькнет быстрее, чем первый, и все… Если где и придется еще учиться, так только на курсах повышения квалификации. А учиться Данилову нравилось больше, чем работать. И дело было не в ответственности, а в самом процессе приобретения знаний, интересном и увлекательном.

По неведомым техническим причинам вдруг перестали ездить поезда по красной ветке метрополитена. Данилову пришлось выйти у трех вокзалов и пересесть на битком набитый троллейбус. Пассажиры были раздраженными, в ответ на каждое слово выдавали пять, а при попытке подвинуть их начинали отчаянно толкаться, желая во что бы то ни стало оставаться на месте.

– Чё прешь как танк? – поинтересовалась то ли пятая, то ли шестая по счету пассажирка, пропуская Данилова.

– Выйти мне надо! – не выдержал Владимир.

– А другим что, не надо? – тетка с удовольствием и надеждой включилась было в скандал, но Данилов не собирался ее поддерживать.

В последнее время он все чаще раздражался; старался контролировать себя, но удавалось это не всегда.

Аттракцион «поездка на троллейбусе» не обошелся без потерь. Где-то в гуще людских тел остался капюшон, отстегнувшийся, а точнее – оторванный от куртки Владимира. Данилов порадовался тому, что сегодня надел шапку – очень часто он обходился капюшоном. «Пора копить на машину, – подумал доктор. – Хотя, пока накоплю, ординатура уже пять раз закончится…»

Из главных ворот больницы выезжала «скорая помощь». «Двадцать первая», – машинально отметил Данилов, глядя на взятый в кружок номер подстанции. Услужливая память показала ему улыбающуюся физиономию доктора Миши, а вот фамилию подсказать забыла. С Мишей Данилов не раз сталкивался и болтал в приемных отделениях стационаров. Собственно, этим и ограничивалось их знакомство, начавшееся, когда Данилов помог коллегам с другой подстанции выгрузить из машины пациентку, весившую чуть ли не полтора центнера.

Однажды Данилов узнал, что Мишу уволили по статье. В стационаре случилась какая-то история – вроде бы Миша привез в реанимацию тяжеленного больного, который умер прямо на каталке, не дотерпев до койки. Миша пытался пристроить труп в стационаре, чтобы он полежал в каком-нибудь свободном помещении до приезда «труповозки», но не вышло: никто из больничных сотрудников не собирался возиться с чужим трупом. Своих хватало. Доктор Миша загрузил покойника обратно в машину, дождался приезда сотрудников милиции, составивших протокол осмотра трупа, и попытался спихнуть на них ожидание «труповозки», но снова потерпел неудачу.

«Полусуточная» смена вот-вот должна была закончиться. Перерабатывать доктору Мише не хотелось. Они втроем с водителем и фельдшером отъехали в самое глухое место больничной территории, выгрузили покойника, упакованного в черный пакет, прямо на травку (дело было в июне), положили ему на грудь документы, прижали их для надежности камнем и отбыли восвояси.

После страшного скандала, мгновенно докатившегося до ушей руководителя Департамента здравоохранения, всю бригаду уволили «по статье». Кто-то сказал Данилову, что Миша якобы перешел в область и работает на «скорой» в Подольске, но уже не на специализированной бригаде интенсивной терапии, а на обычной, линейной.

«Профессиональная деформация сознания, – улыбнулся Данилов. – Даже из прежней жизни я вспоминаю только истории про покойников».

Почему-то вдруг ему стало грустно и захотелось проехаться по городу на машине с мигалкой, захотелось кого-нибудь заинтубировать или сделать необходимую внутривенную инъекцию. Правда, при виде патологоанатомического корпуса ностальгия Владимира сразу прошла, уступая место реальной жизни.

На входе сидел незнакомый охранник.

– Куда идем? – спросил он, недружелюбно обшаривая Данилова взглядом.

– Учиться, – на ходу ответил Владимир.

Далеко уйти не удалось. Охранник догнал его и вцепился в левую руку профессиональной хваткой непускателя.

– Староват ты для ученика, как я погляжу, – прошипел он. – А ну вернись на улицу.

Как назло, вестибюль был пуст. Данилов немного опоздал, и все его коллеги уже были заняты: вскрывали, изучали гистологию, писали отчеты и протоколы.

– Я ординатор, – Владимир дернулся, но так и не сумел освободиться от бульдожьей хватки стража порядка.

– Документ есть? – пальцы охранника сжались сильнее.

– Нет, – Данилов снова дернулся, чувствуя, как рука начинает неметь.

– Не рыпайся! – посоветовал охранник, пытаясь увлечь Владимира к выходу.

– Пусти по-хорошему, – попросил Данилов; он был почти спокоен, мешало только участившееся сердцебиение и нахлынувшая головная боль.

– Ща! – пообещал охранник. – Выволоку за дверь и отпу…

Правый кулак Данилова с размаху впечатался в утиный нос охранника. Удар ногой по голени свалил стража порядка на пол. Владимир как следует заехал ему ногой в правый бок и обнаружил, что пинать лежачих, оказывается, очень приятно, особенно если при ударе они издают такой восхитительный полувсхлип-полувизг.

Данилов присел на корточки около сразу же замершего охранника и миролюбиво, чуть ли не по-дружески, поинтересовался:

– Что, больно?

Охранник кивнул.

– Скоро пройдет, – пообещал Данилов. – Зато теперь ты знаешь, как надо себя вести.

– Нельзя же без пропуска… – просипел охранник, утирая ладонью кровь, струящуюся из носа.

– Мне можно, – заверил Данилов, поднимаясь на ноги. – Имей в виду – если этот инцидент будет иметь продолжение, то тебе не поздоровится. Свидетелей не было. Я скажу, что ты напал на меня и пытался отобрать… ну хотя бы сумку.

Охранник ничего не ответил, неуклюже поднялся на ноги и захромал к своему столу.

Уже в раздевалке Данилову стало стыдно за это: «Что, больно?» – «Свинеешь, Вольдемар, – укорил себя Данилов. – Нельзя так опускаться».

Разумеется, и речи не было о том, чтобы вернуться и побрататься с охранником. Владимир подумал, что хамоватому охраннику хватило бы и разбитого носа. Настроение, и так не радужное, испортилось вконец. Данилову больше не хотелось идти ни в секционный зал, ни еще куда-то.

«А чего же мне хочется?» – задумался Данилов, замирая на пороге раздевалки.

Он тут же понял: ему хочется взять больничный (десяти дней вполне хватит), переехать к матери, запастись пивом и детективами и как следует отдохнуть от изрядно поднадоевшего окружающего мира. Телефоны отключить, к компьютеру не приближаться, в комнату свою никого не впускать.

От осознания столь приятной перспективы у Владимира как камень с души спал. Данилов пообещал себе, что обязательно сделает это, просто немного позже. Больничный не был проблемой: врачи всегда договорятся; а если доктор в поликлинике почему-то начнет упрямиться, можно симулировать, например, ротавирус. Тошнота, слабость, высокая вирулентность – и вот они, вожделенные десять дней больничного.

«Игорь бы не растерялся», – подумал Данилов о Полянском. Друг был подлинным асом симуляции. Как-то, еще будучи пятикурсником, он закатил на спор такой эпилептический припадок, что все оторопели. Корчился, хрипел, бился головой о пол (правда, очень осторожно), пускал пузырящуюся слюну. За такое представление экзамен по нервным болезням можно было бы проставить автоматом. Артист!

Сделав над собой небольшое усилие (о, как много в последнее время стало требоваться этих небольших усилий!), Данилов пошел в большой секционный зал, где думал встретить остальных ординаторов.

– Ваши в общем, – сказал ему один из патанатомов, имея в виду конференц-зал. – У Георгия Владимировича завтра выступление на коллегии департамента здравоохранения.

– И что? – Данилов не уловил связи между двумя этими фактами. – Если у заведующего кафедрой завтра выступление, то зачем он сейчас собрал подрастающее поколение?

– Должен же он на ординаторах доклад обкатать, – пояснил врач, возвращаясь к своему занятию.

Мусинский, обычно не любивший опозданий и опаздывающих, пребывал в хорошем настроении и Данилову замечания не сделал – махнул рукой: «Заходите» – и продолжал, не прервавшись:

– В Москве не вскрывают около половины умерших, точнее, сорок пять процентов. Если учесть, что на вскрытиях обнаруживается до сорока процентов расхождений диагнозов, значит, правильно диагностированных при жизни заболеваний у нас примерно пятнадцать процентов. Самая высокая смертность по округам отмечается в Зеленограде и в Южном административном округе, а самая низкая – в Центральном и Юго-Западном административных округах…

Мусинский был не только завкафедрой, но и главным патологоанатомом департамента здравоохранения, а также председателем московского общества патологоанатомов.

– Из пятидесяти пяти процентов вскрываемых патологическая анатомия вскрывает тридцать три процента, а бюро судебно-медицинской экспертизы – двадцать три процента…

«Это показывает, что большая часть людей умирает своей смертью, а не от чужой руки», – подумал Данилов.

– Самой распространенной причиной смерти остаются сердечно-сосудистые заболевания, доля которых составляет пятьдесят пять процентов. Второе место в Москве традиционно занимают онкологические заболевания, но их доля постепенно уменьшается. Примечательно, что в целом по стране на втором месте стоит не онкология, а насильственная смерть…

Говорил Мусинский медленнее обычного, словно желая убедиться в том, что его не только слушают, но и понимают.

– Среди инфекционных заболеваний шестьдесят пять процентов составляет смертность от туберкулеза, доля смертей, вызванных ВИЧ-инфекцией, примерно втрое меньше. Анализируя причины расхождения диагнозов, я ежегодно убеждаюсь, что и по сей день во многих стационарах нашего города диагнозы формулируются совершенно безграмотно. Мы забыли постулат, гласящий, что диагноз – это показатель опыта и качества работы врача. Как руководитель городской патологоанатомической службы, я намерен продолжать борьбу за правильную формулировку диагноза…

Данилов вспомнил, как рассвирепел Мусинский, увидев историю болезни, оформленную одним из врачей-дежурантов и не глядя, по запарке, подписанную заместителем главного врача. Дежурантами, то есть врачами, работающими исключительно на дежурствах, становятся не самые лучшие, но все равно диагноз: «Вегетососудистая дистония, осложнившаяся скоропостижной смертью», – был хорош только для анекдота.

– Что означает «осложнившаяся скоропостижной смертью»? – восклицал Мусинский, картинно хватаясь за голову обеими руками. – И откуда, из какого пальца, высосан диагноз «вегетососудистая дистония»? В международной классификации такого заболевания нет и никогда не было! Проще и честнее написать в диагнозе: «Ни хрена не знаем, поэтому ни хрена не поняли и лечили хрен знает от чего»!

От расхождений в прижизненном и секционном диагнозах заведующий кафедрой плавно перешел к залеченным насмерть пациентам.

– Причины смерти, вызванные оказанием медицинской помощи, делятся следующим образом: семьдесят шесть процентов составляют осложнения манипуляций и операций, и двадцать три процента – осложнения лекарственной терапии и анестезии, хотя за рубежом дело обстоит наоборот.

Данилов уже слышал от Мусинского объяснение этому несоответствию. Причина крылась не в том, что у нас лучше лечили, а в том, что по записям в наших историях болезни очень часто нельзя было догадаться о том, что ухудшение состояния пациента, закончившееся летальным исходом, было вызвано назначением того или иного препарата. Истории болезни в наших медицинских вузах учат писать правильно, так, чтобы при их прочтении возникало как можно меньше вопросов.

– Среди осложнений манипуляций и операций, приведших к летальному исходу, осложнения диагностических мероприятий составляют восемь процентов, а осложнения лечебных мероприятий – девяносто два процента…

Данилов против собственного желания вернулся мыслями в недавнее прошлое и все оставшееся до конца доклада время переживал смерть пациентки в родах.

От невозможности совладать с собой Данилов разозлился и почувствовал, что должен сделать хоть что-нибудь, пускай и бессмысленное. Ему захотелось разбить в щепки хиленький деревянный подлокотник, обтянутый красным дерматином. Пока Данилов подавлял раздражение, дыша медленно и глубоко, Мусинский закончил доклад и ушел.

– Что-то мутит меня, – сказал Владимир коллегам. – Выйду проветриться…

Ординаторы сочувственно посмотрели на Данилова, но компании не составили.

Охранник, нос которого немного увеличился в размерах, предпочел Владимира не заметить. Данилов вышел на улицу, сощурился на солнце, подышал приятно холодным воздухом и начал расхаживать по расчищенной от снега дороге перед патологоанатомическим корпусом – он так торопился, что вышел не переобувшись, прямо в легких кроссовках.

Ходьба не только успокаивала, но и правильно настраивала мысли. Спустя пять минут Данилов окончательно признал, что с ним творится нечто неладное, начиная с чрезмерной, именно чрезмерной зацикленности на смерти пациентки во время наркоза и заканчивая всем его поведением – угрюмо-раздражительным, недружелюбным, завязанном на комплексах.

«Да, Вольдемар, это комплексы, а не что другое, – сказал себе Данилов. – И все это вместе можно назвать пограничным расстройством. Пограничным, а не шизофренией, хотя бы потому, что я адекватно оцениваю себя и признаю, что раз уж все зашло так далеко, то мне нужна помощь. И не друга Игоря и бутылки, а врача-специалиста».

Признать проблему – иногда означает наполовину решить ее. Владимир понял, что мелочи, казавшиеся ему незначительными, на самом деле не были таковыми; а казавшиеся важными вещи вообще не заслуживали внимания. Его мир медленно переворачивался вверх ногами – а может, наоборот, наконец-то вставал с головы на ноги.

Голова не замедлила откликнуться привычной болью. Данилов мудро решил, что для первого раза с него хватит объективного самопознания – пора было возвращаться на кафедру. Он прошел мимо отвернувшегося охранника, спустился в раздевалку, достал обезболивающие таблетки из кармана куртки, запил их водой из-под крана, прямо из горсти – и потом только спохватился, что не вымыл руки.

– Задним умом все мы крепки, – сказал в пространство Данилов. – Снявши голову…

– Заканчивать поговорку не стал – в раздевалку вошел Илья.

– Лариса Александровна послала за тобой. Сейчас будет какое-то тестирование.

– На какую тему? – поинтересовался Данилов и предположил: – Неужели общей психологической совместимости?

– На тему патологической анатомии, разумеется, – Илья даже и не подумал улыбнуться. – Наша психологическая совместимость никого не интересует.

– А зря, – покачал головой Данилов.

Тест оказался очередной причудой свыше: в нем было сто двадцать вопросов и по три варианта ответов на каждый. Хорошо еще, что доцент Кислая не стала ограничивать время, просто раздала каждому из ординаторов по скрепленной пачке листов и предупредила:

– Закончили – кладите мне на стол. Кто будет уходить последним, пусть найдет меня на кафедре и отдаст ключ. От запертого кабинета! А то вчера студенты ключ принесли, а дверь на замок не закрыли.

– Мы уже не студенты, Лариса Александровна, – обнадежил Денис.

– Да, – согласилась Кислая, – но это вряд ли что-то меняет.

На вопросы отвечали сообща, обсуждая все неясности.

– Вот приколется тот, кто будет проверять, – сказала Ирина, ответив на последний вопрос. – Все пятеро ординаторов совершенно одинаково ответили на сто двадцать вопросов.

– И совершенно правильно! – усмехнулась Алена.

– Это показатель прекрасной работы кафедры, – откликнулся Денис.

Данилов положил свой тест на стол и поспешил уйти. Бегать с ключом по кафедре в поисках доцента Кислой ему не хотелось: та имела обыкновение прятаться с книжкой в самых неожиданных местах.