Текст книги "Записки патологоанатома"

Глава шестая
Подозрения

– Тут он открыл глаза и возвел их к нерадостному, уходящему в темь потолку покоя. Как будто светом изнутри стали наливаться темные зрачки, белок глаз стал как бы прозрачен, голубоват. Глаза остановились в выси, потом помутнели и потеряли эту мимолетную красу[1]1
  М. А. Булгаков. «Морфий».


[Закрыть]. Подумать только – как точно, как образно и вместе с тем как уважительно Михаил Афанасьевич пишет о смерти!

У доцента Кислой был свой пунктик: смерть и все, что с ней связано.

– Лариса Александровна – человек своеобразный и увлекающийся, – однажды сказал о ней заведующий кафедрой.

Доцент Кислая могла ответить на звонок по мобильному посреди занятия или даже собрания. Спокойно, не понижая голоса, сказать «Да, я слушаю», а дальше – что-нибудь неуместное:

– Маша, это же так здорово, когда у тебя есть человек, с которым можно не притворяться, а просто быть самой собой! Без стремления казаться лучше. Вести себя, как тебе хочется, говорить, что хочется, ходить перед ним в футболке и стоптанных тапочках, есть курицу руками…

Никому другому не было позволено так себя вести; но Кислую не одергивал никто, даже заведующий. Не потому, что любили, а потому, что знали: это бесполезно. Лариса Александровна будет хлопать чрезмерно накрашенными ресницами, пожимать плечами, смотреть умоляюще, но разговор доведет до конца. Как и все прочие свои затеи. Обделив эту достойную женщину здравым смыслом, природа наделила ее великим упорством. Именно колоссальное упорство превратило тихую скромницу в доцента кафедры патологической анатомии.

Кислую Данилов невзлюбил сразу, потому что во время ее занятий у него обязательно начинала болеть голова. Он не знал, что было тому виной: то ли визгливый голос Ларисы Александровны, то ли ее личная энергия, то ли разнообразная ерунда, которую она говорила и вытворяла во время занятий, – но от головной боли, возникающей на ее лекциях, не помогали даже таблетки.

Но сегодня голова у Данилова болела из-за Елены, из-за того, как вела себя его драгоценная гражданская супруга.

Нет ничего странного в том, что люди годами живут вместе без соответствующих печатей в паспортах. Как говорится – не в документах дело, а во взаимопонимании. Но когда женщина, уже одобрявшая идею похода в ЗАГС, вдруг говорит: «А что это изменит? Сейчас совсем нет времени. И вообще, давай не будем торопиться», это настораживает и заставляет серьезно задуматься.

Вдобавок женщина, которая всегда жаловалась на усталость от своей ответственной службы (а заведовать подстанцией и впрямь нелегко), внезапно приобретает вкус к регулярным встречам с подругами вечером после работы. Приходит не слишком поздно – ведь дома ее ждет ребенок, а иногда и муж, пораньше вернувшийся с подработки. О встречах ничего не рассказывает, ограничиваясь дежурной фразой вроде «почесали языки и разбежались». И снова курит, несмотря на то что расставалась с этой привычкой по своему собственному почину и продержалась несколько месяцев.

Но больше всего Данилова озадачило то, что Елена постепенно перестала интересоваться его делами. Спросит: «Как ты сегодня?», услышит в ответ дежурное: «Нормально», и все! Жену даже не удивила сумма, которую Данилов заработал в патологоанатомическом отделении; а Владимир был уверен, что Елена обрадуется. Добрейший Юрий Юрьевич выписал Данилову премию, существенно превышавшую совместительский оклад. Вместе с деньгами, полученными за ночное дежурство вместо Валеры, вышло очень прилично.

Дома витал запах тайны, запах пряной сосновой горечи; и удивительно было не то, что от всего этого у Данилова болит голова, а то, что она еще не взорвалась.

Данилова подмывало задать Елене прямой вопрос – он любил ясность и ценил те преимущества, которые она предоставляет. Но, начав спрашивать, он стал бы прокурором, а Елене пришлось бы защищаться или оправдываться. Ничего из этого не получилось бы хорошего.

– Я надеюсь, что все вы читали «Смерть Ивана Ильича»? – Кислая скользнула по лицам ординаторов рассеянным, словно устремленным в себя, взглядом.

Ординаторы закивали – из вежливости, без энтузиазма.

– Но не будем отвлекаться, – спохватилась Кислая. – Итак, ни для кого не секрет, что клинико-анатомический анализ с дачей объективного и всестороннего заключения – это не просто наша с вами ежедневная рутинная работа. Это огромной важности научная… нет не научная, а научно-практическая задача. Можно сказать, что патологоанатом – гарант повышения качества лечения!

– Но не для того, кто в данный момент лежит у него на столе, – негромко сказал Денис.

– Совершенно верно, – согласилась Лариса Александровна. – Но ведь тем, кого станут лечить завтра, непременно пойдут на пользу ваши выводы, не так ли?

– Да, конечно, – Денис на некоторое время потерял желание острить.

В этом и заключалась сущность педагогического метода доцента Кислой. Любое, даже самое дурацкое, высказывание «с места» она принимала как серьезное. Вдавалась в объяснения, вступала в дискуссию, и с выражением лица типа «как можно этого не знать» доказывала очевидное собеседнику, поставив его в весьма неловкое положение.

Данилов сначала не думал о том, что в жизни Елены появился другой мужчина, но постепенно эта мысль стала приходить ему в голову все чаще и чаще. И пусть у него не было прямых оснований для того, чтобы заподозрить измену, но сомнения, сомнения…

– Ваши отношения, благодаря их не совсем стандартному развитию, были застрахованы от множества подводных камней, – туманно выразился Полянский, которому Данилов рассказал все начистоту.

Полянского порой заносило, и он начинал говорить путанно и непонятно.

– Игорь, не впадай в словоблудие! – взъелся Данилов. – Ты не на ученом совете, а я не твой шеф. Какое там «не совсем стандартное развитие» и «подводные камни»? Говори по-человечески или молчи, если сказать нечего!

Полянский, добрая душа, не обиделся, потер ладонью лысину, отчего она заблестела еще больше, и сказал просто:

– Вы так давно знаете друг друга, что пора бы научиться доверять.

– Это все, что ты можешь мне посоветовать? – изумился Данилов.

– Да, все, – подтвердил Полянский. – А тебе вообще не кажется странным советоваться по таким поводам с законченным холостяком?

– Напротив, только человек, не погрязший в семейном быту, может правильно взглянуть на проблему. Не через темные очки и не через розовые. – Владимир действительно так думал.

– Принесу еще пива! – вспомнил Полянский о роли гостеприимного хозяина. – Брынзы еще нарезать?

– Нарезать, и побольше, – Данилов любил брынзу. – А если у тебя найдется еще одна баночка оливок…

– Найдется! – крикнул из кухни Полянский. – Берег на собственную свадьбу, но тебе разве откажешь!

Вновь уставив журнальный стол запотевшими бутылками и тарелочками с закусками, Полянский пристально посмотрел Данилову в глаза и посоветовал:

– Выбрось из головы эти мысли. А то ведь и себя накрутишь, и Елену. Оно тебе надо?

– Мне нужно знать истинное положение дел! Особенно сейчас, когда я нахожусь на карьерном… перепутье.

– Когда мужик начинает зарабатывать меньше, ему кажется, что весь мир ополчился против него, – улыбнулся Полянский, сворачивая крышку с бутылки. – Это пройдет. Тем более что ты не дурака валяешь. И знаешь что, Вовка? – Полянский подался вперед. – Я прекрасно понимаю твое желание уйти в патологоанатомы. Я вообще удивляюсь, как тебя хватило на все эти годы на «скорой» и потом еще в роддоме. Сплошная нервотрепка плюс огромная ответственность!

– Ну, ответственности, положим, и на патанатомах лежит немеряно…

– Это другое! – отмахнулся Полянский. – Короче, чтобы ты снова меня не перебил, давай выпьем за тебя. Чтобы все у тебя получилось, как надо.

– Давай!

Друзья чокнулись бутылками.

– Как совместительство – не напрягает? – слегка снисходительно, как и положено благодетелю, поинтересовался Полянский.

– Наоборот – отдыхаю душой. Особенно когда замещаю ночью одного Казанову местного значения. Это у меня, так сказать, регулярная халтура. Что ты улыбаешься?

Данилов подумал, что Полянский смеется над ним в роли дежурного санитара, но причина оказалась иной.

– Я представил, как сейчас где-то Елена разговаривает с подругой и говорит ей: «Вовка регулярно не ночует дома. Якобы замещает какого-то санитара в морге. Как ни пытаюсь, не могу в это поверить».

– Очень умно! – скривился Данилов и поспешил сменить тему. – Лучше расскажи, как там ваш Федосеев? Не собрался ли на пенсию?

– Скорее я соберусь! Валентин Семенович вечен, как пирамиды! Недавно сказал: «Вот доработаю до восьмидесяти пяти, если бог даст, и уйду на покой». Знаешь, что он в Мюнхене недавно отмочил?.. – О родной кафедре и своей роли на ней Полянский мог говорить бесконечно…

– Через полчаса жду вас в секционном зале, – Кислая решила отдохнуть. – Судя по тому, что в истории болезни настоящая чехарда взаимоотрицающих диагнозов, вскрытие будет очень интересным. Обещала присутствовать Анна Павловна в компании с начмедом и заведующим реанимационным отделением.

– А каков основной диагноз? – спросила Ирина.

– Тромбоэмболия легочной артерии, но с таким же успехом можно написать «ХЗ».

«ХЗ», то есть «хрен знает», пишут в историях болезни лишь в анекдотах. Если врачам так и осталось неясно, от чего умер пациент, то в истории болезни все равно пишется наиболее вероятный диагноз. А там уже патологоанатом скажет – совпали диагнозы или нет, лечили пациента или убивали.

Вскрытие действительно оказалось интересным, но совершенно по другой причине. Едва был отвергнут диагноз тромбоэмболии легочной артерии, как заместитель главного врача по лечебной работе обрушилась с упреками на заведующего отделением реанимации.

– Виктор Альбертович, что вы теперь мне скажете? – характерная народная поза «руки в бока, одна нога вперед» делала дородную и краснолицую заместительницу главного врача похожей на базарную торговку.

Щуплый Виктор Альбертович в задумчивости теребил куцую бородку и молчал – видимо, ждал, когда начальница успокоится.

– Я хочу услышать ваш ответ! – настаивала заместитель главного врача. – Где тромбоэмболия?

– Ольга Борисовна, давайте дождемся окончания секции, – попросила доцент Боженко. – Виктор Альбертович никуда не убежит, и вообще…

– Вы правы, Анна Павловна, – вздохнула Ольга Борисовна, – но руководить некомпетентными людьми так тяжело…

Не успели «зрители» – больничный патологоанатом, два доцента кафедры, аспирант Сабутин и ординаторы, – вернуться к секции, как подал голос заведующий реанимацией.

Бойтесь гнева терпеливого человека!

– Вы совершено правы, Ольга Борисовна! – от обиды голос Виктора Альбертовича срывался на крик. – Очень тяжело руководить некомпетентными людьми! Чего только стоит ваш любимчик Баклеев! У него на все один-единственный ответ: «Нах!»…

– Заведующий ультразвуком, – шепотом пояснила Данилову Ирина.

Она могла бы не шептать – обличитель кричал в полный голос:

– Его так и зовут – «доктор Нах»! И всякий раз, когда мне приходится добиваться срочного обследования, я должен по часу его уговаривать!

– Виктор Альбертович!

– Я уже сорок два года Виктор Альбертович! – заведующий реанимацией не собирался успокаиваться. – Рентгенологи еще хуже – они ничего, кроме своей нагрузки, не видят! Долгушин полдня трахает своих сотрудниц…

– Заведующий лабораторией, – пояснила Ира.

– … а остальное время просиживает за компьютером у себя в кабинете! Позавчера на консультацию, как раз по поводу этого вот случая, – холеным пальцем Виктор Альбертович ткнул в сторону секционного стола с лежащим на нем трупом, – я прождал невропатолога два часа. Это на срочную консультацию! Но если…

– А сами вы что – святой?! – рявкнула заместитель главного врача. – Или вы думаете, что ваши развлечения с медсестрами тайна двух океанов? А разве во второй терапии не умер недавно мужчина с инфарктом, дожидаясь, пока вы его осмотрите?

– Надо было не ждать, а поднимать!

– Так вы же сами сказали Капелюхиной, что пока не осмотрите больного, везти его к вам нельзя! А уж по поводу компьютера лучше бы постыдились! Чья бы корова мычала!

– Чего мне стыдиться, после того как вы прилюдно меня оскорбили! – Виктор Альбертович картинно развел руками. – Что я вам – школьник?

У Данилова сложилось впечатление, что Виктор Альбертович присмотрел себе новое место работы и сейчас просто высказывает наболевшее, чтобы напоследок громко хлопнуть дверью. Чувствовалось, что он действительно на пределе.

Скандал продолжал набирать обороты. Попытки призвать участников дискуссии к порядку успехом не увенчались – они увлеченно перечисляли грехи и ошибки друг друга, обильно поливая грязью родную больницу. Данилов не услышал ничего нового; в какой-то момент ему показалось, что он не на кафедре патологической анатомии в сто тридцать третьей больнице, а в девятом роддоме, где недавно работал. Все то же самое…

Догадался Данилов верно: заведующий реанимацией громко прощался. Устав от пререканий, заместитель главного врача спросила:

– Виктор Альбертович, надеюсь, вы понимаете, что после всего сказанного мы с вами навряд ли сможем работать вместе?

– Ни единого дня! Сегодня же принесу вам заявление, Ольга Борисовна!

– Но две недели вам придется отработать! По кодексу.

– Вы же только сказали, что мы с вами не сможем работать…

Данилов почувствовал, что больше не выдержит, поймал взгляд Анны Павловны и указал глазами на дверь. Та кивнула. Данилов вышел в коридор. Занятие было сорвано, обе доцентки остались внутри только из принципа. А окончательный диагноз можно было узнать завтра, почитав в тишине ксерокопию истории болезни.

Само по себе вскрытие, без анализа истории болезни, – всего лишь полдела. Настоящий патологоанатом не ограничится чтением диагноза, с которым труп направляется на вскрытие. Он непременно изучит всю историю болезни, чтобы воссоздать до мельчайших подробностей всю работу по постановке диагноза. Правильный диагноз – это правильное лечение. Недаром древние римляне говорили: «Qui bene diagnostit – bene curat», что переводится как «Кто хорошо диагностирует – хорошо лечит».

На свежем воздухе Данилову лучше не стало. Головная боль утихла, но заболела душа. Все собралось воедино – и непонятное поведение Елены, и недостаток средств, и тот самый случай в родильном доме, вынудивший Данилова сменить специализацию… Припутался сюда даже китаец, когда-то ударивший Данилова по голове обрезком металлической трубы. Если бы не он, то не было бы этих постоянных головных болей, да и многого чего не было бы. Излишняя мнительность – это одно из проявлений посттравматической энцефалопатии…

«Стоп! – оборвал себя Данилов. – Остановись, мгновенье. Какая тут, к черту, излишняя мнительность? Косяк в роддоме ты, Владимир Александрович, упорол не из мнительности, а по невнимательности. И если ты понимаешь все правильно, то понимаешь и то, что, уйдя из роддома, поступил так, как надо было поступить. И с Еленой действительно творится что-то неладное, это очевидно. Так что оставим мнительность соседям и займемся анализом ситуации».

Этим Данилов развлекался по дороге до метро – и совершенно зря: на душе легче не стало, а голова заболела пуще прежнего.

– О безысходность, имя твое – отчаяние, – сказал Данилов «Красной Шапочке» – сотруднице метрополитена, стоявшей возле турникетов.

Та недоуменно посмотрела на него, но ничего не ответила – должно быть, и не такое слышала.

Спускаясь по лестнице, Данилов пообещал себе, что подождет еще неделю, максимум две, и, если за это время в его отношениях с Еленой, вернее, в отношении Елены к нему, ничего не прояснится, тогда… Тогда, наверное, он попробует с ней поговорить. Конечно, придется задавать нежелательные вопросы, но другого выхода Владимир не видел.

Данилов позавидовал героям сериалов: как легко они решали семейные проблемы! У них обязательно были лучшие друзья или сведущие подруги, которые внимательно слушали, опровергали домыслы и дозывали своим запутавшимся визави, что все у тех хорошо, да не просто хорошо, а вообще замечательно… А под конец оставляли влюбленных наедине – лепетать трогательные глупости и доказывать друг другу свою любовь не только словами.

Никаких таких умных говорливых друзей у Данилова не было, а была только проблема, с которой он не мог справиться, потому что не мог ее понять.

От грустных мыслей Владимира отвлекло происходящее в вагоне. Рядом с ним сидела симпатичная девушка с плетеной корзиной на коленях. В корзине, укутанный то ли небольшим пледом, то ли большим шарфом, дремал роскошный рыжий кот. Шум поезда, как и все, что творилось вокруг, было коту безразлично, он явно не впервые катался в метро.

Напротив девушки встал обычный парень лет двадцати – кожаная куртка, джинсы, кроссовки, стильно состаренная сумка из мешковины, свисающая чуть ли не до колен. То, что ему хочется познакомиться с хозяйкой кота, было видно сразу. Несколько минут он готовился к атаке, а когда поезд отъехал от «Комсомольской», громко сказал, глядя на кота:

– Какая прелесть! Какая красота! Я в восхищении! Ну. Просто сражен наповал!

Девушка улыбнулась, не поднимая глаз.

– Нет, честно, я даже не мог представить, что на свете существует подобное совершенство! – продолжал восхищаться парень.

Девушка подняла голову и снова улыбнулась.

– Неописуемая красота! Само совершенство…

Данилов прикусил нижнюю губу, чтобы не засмеяться. Он догадывался о том, что сейчас последует. Прикол был стар, как московский метрополитен, а, может быть, даже и старше, но девушка, кажется, его не знала. Данилова очень интересовало, как она отреагирует на дальнейшее. Для однокурсника Виталика Лазуткина подобный способ знакомства обернулся сочным фингалом под глазом. Бедолагу угораздило нарваться на мастерицу рукопашного боя. «На вид – ну просто Мальвина! А оказалась чокнутой валькирией!» – сокрушался Виталик…

Поднялся с места мужчина, сидевший справа от девушки. Парень тотчас же уселся на его место. Его горящий восхищением взгляд то и дело перемещался с девушки на кота и обратно. Девушка улыбалась.

– Можно погладить? – робко, словно не веря, что ему позволят, спросил парень.

– Можно, – улыбнулась девушка и даже слегка развернула корзинку, чтобы молодому человеку было удобнее погладить кота.

Кот продолжал спокойно спать. «Мне бы такие нервы», – позавидовал Данилов.

Молодой человек протянул руку, пронес ее над кошачьей головой, положил на плечо девушки и осторожно его погладил.

– Что вы делаете? – возмутилась девушка – негромко, не сбрасывая руки юноши.

Все выглядело очень трогательно. Если бы Данилов был пожилой сентиментальной вдовой, то он непременно бы прослезился и пожелал юной паре вечной любви. Увы, Данилов был давно женатым циником средних лет, поэтому он только украдкой подмигнул парню.

Глава седьмая
Улика

– Ты представить себе не можешь, чем занимался Антон Николаевич! – в голосе матери слышалось искреннее сожаление.

Хороших участковых врачей, умных, толковых и снисходительно относящихся к людским недостаткам, очень мало. И потеря такого врача становится настоящей трагедией для любого его пациента, даже для того, кто бывает в поликлинике два-три раза в год.

Светлана Викторовна простудилась («да, конечно, я сама виновата, не надо было после ванны сушить волосы на сквозняке») и вчера вызвала на дом участкового врача. Увы, вместо милейшего доктора Назарова, который выдавал больничный сразу на десять дней, а про анализы и флюорографию не вспоминал почти никогда, к Светлане Викторовне пришла незнакомая девица.

– И это наш участковый врач! – возмущалась мать. – Выписала кучу анализов, «экэгэ», рентген легких, консультацию кардиолога, а больничный – всего на четыре дня!

– Ничего страшного, мам, – попытался успокоить Данилов. – Не придешь в норму – вызовешь ее еще раз. А обследоваться иногда следует…

– Стоит, но не в нашей поликлинике!

– Соглашаться на анализы или нет – это твое право…

– Как бы не так – она сказала, что если я не обследуюсь, то получу в больничный отметку о нарушении режима!

– Мне сходить в поликлинику? – предложил Данилов.

– Зачем?

– Ну, поговорить с коллегами насчет тебя…

– Вова, знаю я твое поговорить, ко мне потом на дом приходить побоятся.

– Разве…

– Да и потом, что я – сама не могу за себя постоять? За кого ты меня принимаешь? Давай, я лучше расскажу тебе, за что выгнали Антона Николаевича. Есть время слушать мою болтовню?

– Я могу даже приехать…

– Нет, это исключено! – наотрез отказалась мать. – Не надо контактировать с заразной больной. Тем более что еды у меня много и лекарств – полная тумбочка. Итак, слушай – оказывается, наш Антон Николаевич зарабатывал на прививках.

– Как это? – изумился Данилов, перекладывая трубку из одной руки в другую.

Данилов знал, что участковых терапевтов регулярно посылают делать прививки в различные учреждения, расположенные на их территории. Прививки бывают разные – от дифтерии или, например, от гриппа; люди их делать не любят и всячески пытаются от этого увильнуть. Поэтому непонятно – как можно ухитриться зарабатывать на прививках.

– Он брал взятки деньгами и натурой за то, чтобы не делать прививок, а только отмечать их на бумаге. Большей частью это происходило в мелких продовольственных магазинах, парикмахерских и тому подобных заведениях. В стоматологическую поликлинику, сам понимаешь, он лишний раз не совался – там и народ грамотный, и главные врачи друг с другом хорошо знакомы. Ходил он на прививки не только на своем участке, а чуть ли не по всему району. По собственному тайному почину, разумеется. Причем ходил не абы как, а четко сверяя свои действия с планом прививок обоих терапевтических отделений, чтобы не столкнуться с кем-то из коллег или же не явиться через день после него…

– Откуда такие подробные разведданные? – поразился Данилов материнской осведомленности.

– Так доктор новая, как ее, Анна Михайловна, и рассказала. Говорит, что Назаров занимался этим несколько лет. А тут не то перепутал, не то забыл – и столкнулся в парикмахерской, куда пришел якобы на прививки, с врачихой из другого отделения, с которой у него были непримиримые противоречия. Пришлось ему уйти.

– Ну, мастер! – восхитился Данилов, никогда не слыхавший о подобном способе заработка.

Доктор Назаров ему нравился. Толковый, не вредный, неизменно вежливый пожилой господин. Грустно было терять такого участкового врача. Еще неизвестно, насколько умнее окажется его преемница, но вот то, что она не столь покладиста, уже было ясно.

– А девушка обещала меня стационировать, если я не возьмусь за ум. Кстати, а разве сейчас принято говорить «стационировать»? Я все время слышу «госпитализировать». «Стационировать» говорили в годы моей молодости…

– Значит, они длятся до сих пор.

– Да, разумеется, хороший сын не может сказать иначе.

– Я не просто хороший, а самый лучший сын. Завтра я все равно к тебе заеду, – пообещал Данилов. – Где-то в середине дня. Утром позвоню – зачитаешь список нужного.

– Но я ведь, как это сейчас модно говорить, «эпидемиологически неблагополучна»… – попыталась возразить мать.

– Я приму профилактическое средство, – пообещал Данилов.

– Только не переусердствуй, – голос матери стал строгим, – а то я очень переживаю – как бы ты ни спился там, в своем морге.

– Это переживание мне знакомо, – хмыкнул Данилов. – Я должен был спиться еще в институте, затем на «скорой», затем в роддоме…

– Там вероятность была гораздо меньше, – заметила мать.

– Почему?

– В морге очень спокойно, и вашим…э-э-э…

– Пациентам.

– Пусть так – пациентам, – не стала спорить Светлана Викторовна, – безразлично в каком виде вы их… оперируете. Поэтому соблазн велик…

– В какой-то степени – да, – согласился Данилов. – Но я не позволяю себе расслабиться.

– Ты уж постарайся, хотя бы ради меня. Спокойной ночи.

– Спокойной ночи.

«В поликлинику все же надо зайти, – решил Данилов, закончив разговор. – Познакомиться, подарить коробку конфет. А то будут каждый раз проблемы…».

Он вспомнил очередной смешной текст из Интернета – «десять самых прикольных взяток участковому терапевту». Сокровища были такими:

1. Два печенья, очерствевших до полной окаменелости. Взяткодатель – пропитой мужчина средних лет. Повод – выдача больничного листа на дому без показаний, да вдобавок и задним числом.

2. Початая бутылка индийского виски – мутного напитка темно-желтого цвета. Взяткодательница – интеллигентная преподавательница одного из столичных университетов. Повод – просила направить ее маму в стационар на «парочку неделек» без каких-либо показаний, чтобы дочь смогла «спокойно съездить отдохнуть».

3. Евангелие на эсперанто. Взяткодатель – молодой продавец. Повод – оформление санитарной книжки без осмотра и сдачи анализов.

4. Ручная дрель середины прошлого века в нерабочем состоянии. Взяткодатель – начинающий пенсионер. Повод – направление на ВТЭК для получения второй группы инвалидности без всяких к тому показаний.

5. Бодрый пушистый и вонючий хомяк вместе с «домиком» – трехлитровой банкой. Взяткодательница – женщина лет пятидесяти, техник ДЕЗа. Повод – выдача больничного листа на дому без показаний.

6. Пакет сушеных апельсиновых корок. Взяткодательница – молодая женщина, воспитатель детского сада. Повод – оформление санитарной книжки без осмотра и сдачи анализов.

7. Стакан тыквенных семечек. Взяткодатель – еще один пропитой мужчина средних лет. Повод – выписка рецептов на спиртосодержащие настойки.

8. Пакет крысиного яда. Взяткодательница – пожилая сотрудница санэпидстанции. Повод – выдача больничного листа на дому без показаний.

9. Колода игральных карт. Взяткодатель – молодой менеджер. Повод – оформление справки для посещения бассейна без очереди, без осмотра и без сдачи анализов.

10. Потертый собачий ошейник с таким же потертым поводком. Взяткодатель – мужчина лет 60–65. Повод – оформление санаторно-курортной карты «без хождения по врачам и сдачи анализов».

Данилов вернул трубку радиотелефона на базу и полез в шкаф за скрипкой. Захотелось не просто поиграть для души, а поупражняться в новом. Например, разучить одну из сонат Изаи.

Ноты лежали под футляром. При помощи нехитрого проволочного приспособления, изобретенного Даниловым, они удобнейшим образом крепились к подвешенному на стене телевизору.

Едва коснувшись смычком струн, Данилов забыл обо всех своих проблемах. Погружение в музыку сродни наркомании, оно переносит человека в другой мир, в другое измерение, в другую жизнь. Разница лишь в том, что в одном случае действует химия, а в другом – настоящее волшебство.

Получалось неплохо для любителя, играющего эту вещь второй раз в жизни. Кончив сонату, Данилов вернулся к двум наиболее трудным местам и отыграл каждое по два раза, с удовольствием отмечая, что получается все лучше. Эх, если бы можно было брать скрипку на ночные дежурства…

Никто не запрещал ему этого; но ночная игра на скрипке в морге непременно привлекла бы внимание окружающих к «дежурствам» Данилова. А музыка в морге не смущала Данилова. Искусство везде уместно. Как сказал Шостакович: «Любите и изучайте великое искусство музыки. Оно откроет вам целый мир высоких чувств, страстей, мыслей. Оно сделает вас духовно богаче. Благодаря музыке вы найдете в себе новые неведомые вам прежде силы. Вы увидите жизнь в новых тонах и красках».

Но больше всего Данилову нравились слова шекспировского Лоренцо:

 
«Заметь себе: когда несутся дико
В степях стада иль молодых коней
Лихой табун: они безумно скачут,
Ревут и ржут; то кровь играет в них
Горячая. Но стоит им заслышать
Лишь звук трубы или иной какой
Звук музыки – как вкопанные станут
Мгновенно все, и одичалый взгляд
Под силою мелодии прелестной
В смирение и кротость перейдет.
Вот отчего и говорят поэты,
Что песнями своими привлекал
Орфей деревья, волны и утесы;
Нет на земле живого существа,
Столь жесткого, крутого, адски злого,
Чтоб не могла хотя на час один
В нем музыка свершить переворота.
Кто музыку не носит сам в себе,
Кто холоден к гармонии прелестной,
Тот может быть изменником, лгуном,
Грабителем; души его движенья
Темны, как ночь, и как Эреб, черна
Его приязнь. Такому человеку
Не доверяй…»
 

(Уильям Шекспир, «Венецианский купец». Перевод П.И. Вейнберга)

Хлопнула входная дверь – Елена и Никита вернулись с субботнего похода по магазинам. Данилов положил скрипку на кровать и вышел в коридор.

– А у меня вот что! – Никита гордо потряс большой картонной коробкой; в ней что-то загрохотало.

– Коньки? – догадался Данилов.

– Коньки, – подтвердила Елена и слегка подтолкнула сына в спину. – Так и будем стоять в прихожей?

Никита опустил коробку на пол и стал стягивать куртку. Данилов отправился на кухню – ставить чайник.

Демонстрация покупок сменилась ужином, ужин – просмотром старого доброго и никогда не надоедающего «Человека за бортом». Обычный субботний вечер.

После того как они однажды проспали ночь с незапертой входной дверью, Данилов завел привычку проверять это перед сном. Приняв душ, он надел подаренный Еленой на день рождения махровый халат и зашел в прихожую. Дверь была заперта. Данилов повернулся, чтобы идти обратно и нечаянно задел сумку Елены, стоявшую на полке под вешалкой. Сумка упала на пол, и из нее вывалились ключи от машины, губная помада и продолговатая синяя коробочка. Елена, достав ключи от дома, позабыла застегнуть «молнию».

Данилов поднял упавшее и, перед тем как убрать в сумку коробочку, рассмотрел ее. «Хм, «Паркер?» – удивился Владимир и открыл; в коробочке был обтянутый кожей футляр, а в нем – ручка, толстая, перламутровая, с золотым пером, дорогая и явно мужская.

Данилов захлопнул футляр, придерживая крышку, убрал его в коробочку, а ее – в сумку. «Иглу в яйцо, яйцо в утку, утку в зайца, зайца в сундук, и на самую высокую ель…» – Не застегивая сумку, Данилов вернул ее на полку и пошел в спальню.

Елена читала в постели – не привычный детектив, а какую-то брошюру в серой обложке.

– Что читаешь? – поинтересовался Данилов.

– Новые инструкции, – скривилась Елена. – На работе вдумчиво не почитаешь…

– Это да.

Данилов взял стоявший на подоконнике ноутбук.

– Ты решил предпочесть любовные игры компьютерным? – игриво улыбнулась Елена.

– Я решил выпить кофе, – ответил Данилов. – А это чтобы не скучать. Ты будешь кофе или чай?

– Нет, я буду тебя ждать, – Елена продолжила изучать инструкции.

Данилов отправился на кухню, включил ноутбук и, пока тот загружался и подключался к Интернету, сварил себе кофе.

Сев за стол, Владимир начал искать в сети такую же ручку, как та, что лежала в Елениной сумке; нашел и, увидев цену, присвистнул от изумления: «Почти двадцать две тысячи рублей, не хухры-мухры…»

Недопитый кофе медленно остывал в чашке, а Данилов продолжал сидеть и смотреть в погасший экран ноутбука. Последний раз ему было так плохо в больнице, когда он пришел в себя после травмы черепа и чувствовал, будто прошлая, хорошая жизнь закончилась и теперь будет другая. Неизвестно какая, но, вне всяких сомнений, не такая светлая, как раньше.