Текст книги "Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев"

Едва люди отдохнули и собрались с силами, как Скобелев, оставив, десятка два своих стрелков у Байчагира, который, благодаря его распорядительности, явился превосходным опорным пунктом для всего отряда, поспешил снова выступить в пустыню. Теперь перед русскими открывался солончак Барса-Кильмас. Пройти по нему невозможно, оставалось только обойти его. Необходимо было узнать, с какой стороны сторожит выход из Устюрта неприятель, с тем, чтобы выйти с противоположной, безопасной, и Михаил Дмитриевич решил произвести рекогносцировку. Впереди были колодцы Мендали и Итыбай, от которых шел удобный путь по берегу высохшего Айбугирского залива прямо на город Куня-Ургенч, где Ломакин предполагал соединиться с отрядом генерала Веревкина.

До Мендали подразделение Скобелева добралось спокойно, но не успело дойти несколько километров к Итыбаю, как впереди показался идущий навстречу караван из тридцати верблюдов. Это были первые люди, которые повстречались Мангышлакскому отряду в пустыне.

«Необходимо взять их!» – решил Скобелев и с десятком казаков помчался к каравану. Там уже увидели русских. Вожаки побросали верблюдов, стали на колени, с мольбою простирая вперед руки. Конечно, их не тронули. Скобелев приказал толмачам (переводчикам. – А.Ш.) расспросить их и узнал, что позади у колодцев Итыбай стоит большой караван известного в степях киргиза Нафара Караджигитова. Михаил Дмитриевич теперь уже всего с семью казаками и двумя офицерами вихрем помчался к Итыбаю. Там действительно оказался уже большой караван. При верблюдах, везших по степным кочевьям разные товары, было свыше ста пеших и всадников. Они встретили Скобелева выстрелами, а один, нахлестывая коня, помчался назад в пески.

Скобелев, бросив караван, ударился за ним в погоню и невдалеке за Итыбаем наткнулся на второй караван. Киргизы не оказали сопротивления и покорно повиновались русским, согнавших всех к колодцам. Но там оба каравана соединились, и начальники сообразили, что у них около двух сотен людей, а русских всего только десяток. Появились спрятанные дотоле ружья, по русским затрещали выстрелы, положение становилось угрожающим.

Отойти не представлялось возможным. По всем кочевьям разнеслась бы тогда весть, что «белые рубахи» разбиты… Так или иначе, а следовало действовать. Вся надежда возлагалась лишь на то, что успеет подойти майор Аварский о пехотою и остальными казаками. Но и медлить было нельзя. Одного казака уже ранили, под другим – убили лошадь. Киргизы смелели с каждой минутой все более и более. Они, громко крича, уже начали наступать.

– Ребята! В шашки их! – крикнул Скобелев и первым ринулся на врага.

Вместе с ним врубился в неприятельское скопление штабс-капитан Кедрин. Не обращая внимания на пики, врезались в живую массу остальные. Несколько минут на солнце сверкала сталь окровавленных шашек, слышалось гиканье казаков, хриплые крики киргизов. Но численное превосходство находилось на стороне неприятеля. Пораженный пикой в бок, лежал на земле Кедрин; пули ранили казака и дагестанца. Скобелев азартно рубился и был весь в крови. Его тоже ранили, но он этого даже не замечал. Под ним убили лошадь, но и пеший он продолжал драться.

Верх в схватке, очевидно, оставался за киргизами. Контуженными оказались еще два бывших со Скобелевым офицера и четыре казака. Но вдруг совсем близко грохнуло русское «ура». Это майор Аварский, узнав, что происходит у Итыбая, с ротой апшеронцев и взводом самурцев кинулся на помощь погибавшим товарищам. Появление подмоги разом изменило все. Киргизы, услыхав боевой клич русских, на лучших своих верблюдах пустились в солончак. Слабым голосом Скобелев, едва державшийся на ногах, приказал раздать казакам ружья пехотинцев и преследовать убегавших. Аварский сам повел отряд в погоню. Киргизы были рассеяны, и преследователи скоро возвратились к месту схватки.

Двести превосходных верблюдов с имуществом, крупой, мукой и всякого рода оружием достались победителям. Самым драгоценным в этой добыче были верблюды. Благодаря им обеспечивалось спокойное передвижение отряда всю оставшуюся часть пути. Скобелев получил семь легких ран пиками и шашками и, истощенный от потери крови, не мог держаться на коне. Колонна его осталась у Итыбая, куда через день к ней прибыл сам начальник отряда, поздравивший скобелевцев с первой победой.

Из Итыбая колонне пришлось возвратиться обратно, но не к Байчагиру, а к колодцам Алан, где собрался весь Мангышлакский отряд, которому генерал Веревкин прислал приказание идти не на более близкий Куня-Ургенч, а в обход Барса-Кильмаса к Кунграду. 14 (26) мая Мангышлакский отряд Ломакина соединился у канала Карабайли близ Кунграда с Оренбургским отрядом Веревкина. Труднейшая часть похода была позади; теперь оставалось идти на Хиву.

5

Соединенный отряд двинулся к Ходжейли, где, по слухам, находилось около 5 тыс. хивинских войск, причем конницу составляли узбеки и туркмены. Русские войска подошли к Ходжейли тремя колоннами. К обозу назначено было довольно сильное прикрытие. Характер местности, по которой двигались наши войска, был равнинный: обработанные поля перерезывались множеством оросительных каналов (арыков), через которые были устроены мостики. Часто попадались также заборы, изгороди, сады. Подойдя к Ходжейли, передовые войска встретили группы неприятельской конницы, которые, после нескольких выстрелов ракетной батареи, поспешно отступили.

Видимо, хивинские всадники боялись состязаться с казаками, которые, напротив, так и рвались в бой. Подойдя к Ходжейли 16 (28) мая, Веревкин остановился. Ломакину с кавказскими войсками приказано было обойти город с западной стороны. Оренбургский отряд должен был действовать с фронта. Вследствие крайне затруднительной для движения местности Ломакин не успел отрезать неприятеля, который поспешно отступил при наступлении с фронта Оренбургского отряда.

Город был занят без сопротивления. Затем Веревкин двинулся далее и 20 мая (1 июня) подошел к Мангыту. Близ города произошло столкновение с хивинской кавалерией, которая атаковала во фланг наших казаков, бывших под командой полковника Леонтьева. Последний спешил своих казаков и огнем отразил это нападение. Попытка неприятельской конницы атаковать русскую пехоту и обоз тоже окончилась неудачей и была отбита огнем.

Вслед за этим войска выступили в Мангыт, жители которого изъявили полную покорность. Потери под Мангытом были самые ничтожные (7 человек). На следующий день Веревкин двинулся далее. Скобелеву же с двумя сотнями казаков и ракетной командой приказано было произвести набег на ближайшие аулы с целью разорения и уничтожения их – в наказание за то сопротивление, которое туркмены оказали русским войскам. Скобелев успешно выполнил свою миссию, отобрал у жителей оружие, скот и затем вернулся к отряду.

Во время движения русских войск хивинцы продолжали отступать, стараясь портить мосты и дороги. Впрочем, это ими исполнялось довольно небрежно и далеко не отважно. При приближении русских хивинские всадники обыкновенно стремительно удирали. Так, 21 мая (2 июня) часть хивинской кавалерии пыталась напасть на обоз, но была отбита.

На следующий день отряд продолжал движение. Для прикрытия колесного обоза, который вообще чаще всего подвергался нападению хивинцев, назначено было три роты, две сотни и два орудия под командой Скобелева. В этот раз хивинцы проявили особенную настойчивость и энергию: несколько раз бросались на прикрытие Скобелева и особенно на обоз. Хотя им и удалось отбить три арбы и два верблюда, но этот успех, конечно, не вознаградил их за те потери, которые они понесли от огня русских войск.

Скобелев подпускал хивинских всадников на самое близкое расстояние и затем открывал по ним, чуть не в упор, огонь залпами.

Вообще он обнаружил во время этих нападений на обоз необычную энергию и храбрость и сам не раз бросался в атаку со своими казаками на превосходящие силы неприятельской кавалерии. Во время этих стычек Скобелев потерял девять человек убитыми и ранеными; потери хивинцев были более значительны.

23 мая (4 июня) отряд Веревкина двинулся далее, и его авангард подошел к большому каналу Клыч-Ниаз, через который был устроен мост, который хивинцы во время отступления сожгли, и русским саперам пришлось вновь его устраивать. Наконец мост был готов, отряд переправился и двинулся далее, к городу Кяту. В авангарде был Скобелев с двумя сотнями. Быстро продвигаясь вперед, он не допустил хивинцев испортить несколько мостов через каналы.

25 мая (6 июня) Скобелев пошел к Кош-Купырю, имея в виду захватить переправы на оросительных каналах этого населенного пункта.

Двигаясь к Кош-Купырю, передовой разъезд авангарда Скобелева наткнулся на неприятельский пикет человек в 50 и атаковал его. Хивинцы обратились в бегство. На их плечах казаки подскакали к мосту и овладели им в то время, когда его уже начали поджигать. Отступившие хивинцы засели на противоположном берегу в садах и открыли оттуда по казакам сильный огонь. Подъехавший в это время Скобелев приказал казакам спешится, переправиться через канал и выбить неприятеля. Но хивинцы, не дожидаясь атаки, бежали.

26 мая (7 июня) Веревкин двинулся вперед и остановился в 6 километрах от Хивы, в саду роскошного ханского летнего дворца, возделанного руками русских пленников. Скобелеву же с авангардом приказано было выдвинуться несколько вперед, километра на два.

Со своими двумя сотнями Скобелев подвигался к Хиве. Сначала дорога шла между садами, огороженными высокими глиняными стенками, затем открылась широкая поляна, где на расстоянии около полукилометра виднелась группа хивинских всадников, разбиравших мост через большой арык. Скобелев против них выдвинул казаков с ротмистром Алихановым, который быстро поскакал вперед, захватил мост и помчался вслед за бежавшими неприятельскими всадниками.

Дорога пролегала между высокими стенками двух садов. Скобелев следовал с одной сотней вслед за Алихановым. Пройдя упомянутое дефиле, Михаил Дмитриевич вдруг заметил с двух сторон новые значительные неприятельские партии: одна, пешая, занимала сады, другая, конная, расположилась отдельно. Видимо, хивинцы были очень смущены внезапным появлением русских. Скобелев воспользовался этим удобным моментом и атаковал конную группу неприятеля. Почти на протяжении километра казаки гнали хивинцев. Но так как от Веревкина Скобелев получил инструкцию не подходить слишком близко к стенам Хивы и не увлекаться преследованием, то он остановил своих разгорячившихся казаков и начал отступать вместе с сотней Алиханова.

Это отступление хивинцы истолковали как трусость казаков. Быстро собравшись в большие отряды, они стали преследовать отступавшие сотни. Тогда Скобелев спешил казаков и открыл частый огонь, заставивший хивинцев отхлынуть назад. Между тем часть неприятельской пехоты из-за стенок садов продолжала обстреливать узкий проход между ними, по которому предстояло отступать казакам. На этих стрелков Скобелев направил взвод спешенных уральцев. Затем сотни вошли в дефиле, причем отступление прикрывал ротмистр Алиханов с двумя взводами. Учащенная перестрелка была услышана Веревкиным, и он направил на помощь Скобелеву подкрепление с несколькими пушками. Только тогда хивинцы отступили.

Утром 27 мая (8 июня), когда русский отряд отдыхал, более тысячи хивинских всадников стремительно напали на верблюжий табун, находившийся близ его левого фланга. Они смяли аванпосты, с гиком и ружейной пальбой отхватили значительную часть табуна и погнали его к городу. Все это произошло в несколько минут.

Раздавшиеся выстрелы и крики подняли тревогу в русском отряде. Ближайшие к табуну роты открыли огонь по уходившим хивинцам; при этом особенно отличилась рота апшеронцев, случайно проходившая вблизи места катастрофы и открывшая огонь по противнику. Находившийся в авангарде Скобелев своевременно заметил это нападение хивинцев на верблюжий табун. Приказав пехоте оставаться на месте, он с двумя сотнями и ракетными станками помчался через сады наперерез отступавшим хивинцам. Проскакав садами около двух километров, Скобелев выскочил на открытую равнину, по которой в это время хивинские всадники гнали верблюдов.

Скобелев развернул свои сотни и решил атаковать противника, несмотря на сильный ружейный огонь, который открыла хивинская пехота, занимавшая сады, Михаил Дмитриевич махнул шашкой – и его казаки лихо помчались в атаку на хивинскую кавалерию. Несколько десятков неприятельских всадников было изрублено, значительная часть верблюдов отбита.

В это время прибыла помощь – две сотни казаков во главе с Леонтьевым, которого послал Веревкин. Тогда Скобелев собрал свои сотни и пустил их в новую атаку – на хивинцев, около 500 человек которых вышли на равнину из садов. Атакованная с фронта и фланга, эта толпа была быстро рассеяна, часть изрублена. Испуганные хивинцы искали спасения в своих садах и арыках. Тогда Скобелев спешил часть казаков и атаковал сады, в которых скрылась неприятельская пехота. Леонтьев же со своими двумя сотнями продолжал преследовать хивинских всадников и отбил еще часть верблюдов. Таким образом, нападение хивинцев окончилось для них полной неудачей. Они понесли значительные потери, у русских же оказалось только 10 убитых и раненых.

Веревкин приказал Скобелеву произвести тщательную рекогносцировку местности не далее двух километров от передовой позиции, с тем, чтобы авангард к ночи был переведен вперед, если для этого будет выбрано удобное место.

Около 5 часов вечера Скобелев выступил с двумя сотнями и двумя ракетными станками. Вскоре появились неприятельские всадники, которые отступили и затем собрались в кучи. Несколько пущенных ракет заставили их рассеяться. Скобелев выбрал новую позицию и начал отступать, чтобы затем сюда перевести свою пехоту, оставшуюся на прежнем месте. Но лишь Скобелев начал отступление, как хивинцы стали нападать на цепь русских воинов. Он принужден был пустить в атаку своих казаков и заставил противника отступить.

Затем весь авангард Скобелева подошел к новому месту расположения. Дело было уже к вечеру. Значительные массы хивинцев снова собрались, как бы намереваясь произвести нападение на слабый отряд русских. Тогда Скобелев придумал хитрость. Две роты пехоты он скрытно расположил за валиком на берегу арыка, а казакам приказал постараться подвести хивинцев под огонь этих рот.

Ротмистр Алиханов с несколькими казаками подскакал довольно близко к толпе хивинцев, а затем стал медленно отходить к месту расположения рот.

Видя незначительное количество казаков, хивинцы пустились запальчиво их преследовать. Не доезжая шагов ста до засады, Алиханов с казаками быстро подался в сторону и очистил место перед фронтом. Раздались дружные залпы, и хивинцы обратились в беспорядочное бегство, оставив на месте несколько трупов.

Наступавший авангард Скобелева, находившийся в четырех километрах от места расположения главных сил, подвергался большой опасности. И если бы хивинцы были немного посмелей, поэнергичней, они легко могли его уничтожить. Но хивинцы ограничились только ружейным огнем.

Утром 28 мая (9 июня) весь русский отряд двинулся к Хиве с целью произвести рекогносцировку ближайших окрестностей и укреплений. Лишь только войска подошли довольно близко к городу, как с крепостных стен был открыт пушечный огонь. Но неприятельские снаряды перелетали через головы воинов. Русская артиллерия была выдвинута на позицию и тоже открыла огонь. Шедшие в авангарде две роты апшеронцев стремительно атаковали находившиеся за мостом через канал два хивинских орудия и овладели ими, несмотря на сильный огонь, открытый с городских стен. Затем подошли главные силы, и число орудий, стрелявших по городу, увеличилось. Попытка русской пехоты овладеть еще одним неприятельским орудием окончилась неудачей.

Считая цель рекогносцировки достигнутой, Веревкин приказал начать отступление. В это время он был ранен пулей в лицо и вместо него командование отрядом принял полковник Саранчев. Во время этой рекогносцировки Скобелев находился в тылу, прикрывая обоз.

В то время когда с севера к Хиве подоспел соединенный Оренбургско-Кавказский отряд, с юга к городу медленно подходил Туркестанский отряд, во главе которого находился начальник всей этой тяжелой экспедиции генерал-лейтенант Кауфман.

В своей прокламации к хивинскому народу Кауфман писал, что «идет войной не против мирных жителей, а лишь для наказания хана и его правителей, искони веков враждебно действовавших против России и угнетавших народ»[21]21
  Цит. по: Струсевич А. Один из богатырей XIX века. Остров, 1899. С. 46.


[Закрыть]. Эти прокламации благотворно действовали на жителей.

Между тем в Хиве начались беспорядки. Одна партия желала мира, другая требовала войны. Хан был слабый, безвольный человек, и всеми делами управлял его дядя, хитрый и жестокий Мат-Мурад. Наконец, Мухаммед Рахим бежал из города к туркменам-иомудам и старшим лицом в Хиве стал дядя хана. Последний отправил к Веревкину депутацию с просьбой прекратить военные действия. К Кауфману же, который с туркестанским отрядом находился в то время километрах в 20 к югу от Хивы, выехал с той же просьбой двоюродный брат хана. Кауфман потребовал безоговорочной сдачи города и выдачи всего оружия.

После обещания хивинцев прекратить военные действия против русских Кауфман послал приказание Веревкину тоже прекратить стрелять по городу и оставаться на своем месте. Но, очевидно, Веревкин захотел показать, что, собственно, Хиву взял он, а не Кауфман. Поэтому Веревкин приказал овладеть северными, так называемыми Хазаватскими воротами, в чем, в сущности, не было надобности. Так как хивинцы не хотели добровольно открыть ворота, то Веревкин приказал пробить сначала брешь в воротах, а затем овладеть ими.

Во исполнение этого приказания утром 29 мая (10 июня) был открыт артиллерийский огонь по Хазаватским воротам и городу. Вскоре в воротах была пробита брешь, в которую ворвались две роты во главе со Скобелевым. Пробежав около 250 шагов под огнем с крепостных стен (видя, что русские открыли огонь, и хивинцы стали отвечать им тем же), роты ворвались в крепость. Первым влез в пробоину Скобелев, за ним поручик Шувалов и капитан Арсеев.

Но лишь только Скобелев со своими солдатами очутился в крепости, как по ним хивинцы дали залп, а затем с криками бросились врукопашную. В этой схватке большинство русских воинов было ранено. Между тем ворота выломали и в них вбежали свежие силы, подкрепив прорвавшихся в город скобелевцев, отчаянно отбивавшихся от наседавших на них хивинцев.

Однако генерал Кауфман был не доволен устроенным Скобелевым штурмом Хазаватских ворот, полагая, что можно было без него обойтись. Только заступничество генерала Веревкина избавило молодого офицера от неприятностей со стороны всемогущего ярым-падишаха.

В тот же день Кауфман с Туркестанским отрядом тоже подошел к самой Хиве. Навстречу ему вышла многочисленная депутация во главе с престарелым дядей бежавшего хана. Затем русские войска торжественно, под музыку и с распущенными знаменами, вступили в Хиву. Жители приветствовали русские войска. Все трофеи (25 хивинских пушек, множество ружей и холодного оружия) были собраны в одно место.

Освобождены рабы-пленные, и навсегда в Хивинском ханстве уничтожено было рабство. Русских пленников в Хиве оказалось немного, зато персов – без числа. Участь последних особенно плачевна. Хивинцы смотрели на них как на животных. Вечно в цепях, на ночь приковываемые то к стене, то к особым врытым в землю столбам, эти несчастные влачили самое жалкое существование. Как они прославляли русских, когда были освобождены! Большинство из них возвратились обратно в Персию и лишь немногие остались в Хиве, но уже как свободные люди.

Порядок и спокойствие в ханстве были восстановлены. Народу объявили, что не надо опасаться за свою жизнь и имущество.

Кауфман объехал русские войска, которых собралось всего в Хиве до 7 тысяч, и поздравил их с победой. «Перед такими войсками надо шапку снимать и кланяться! – сказал Кауфман группе офицеров. Громкое и радостное «Ура!» было ответом на это поздравление.

2 (14) июня, получив письмо от Кауфмана, бежавший к туркменам хан вернулся в Хиву с выражением покорности. Он был уверен, что русские ему «снимут голову» и очень удивился, встретив приветливое обращение со стороны Кауфмана.

Хивинцы довольно легко примирились со своей участью. Они ожидали, что победители разгромят завоеванный город, истребят всех его жителей, и вдруг вместо ожидаемого погрома встретили только ласку, только добро. Ничего не брали у них русские насильно, никаких обид не чинили, а в то же время все без исключения хивинцы знали, что в случае какой-либо обиды учрежденный ярым-падишахом суд, «правдивый и милостивый», разберет дело, покарает виновного, утешит обиженного.

Но степи и пески далеко не так отнеслись к русским, как хивинцы. На западных окраинах хивинского оазиса, вблизи больших каналов, выходящих из Амударьи, кочевали туркменские племена, отличавшиеся дикими, хищническими наклонностями. В песках туркмены чувствовали себя в полной безопасности от какого бы то ни было врага. Совсем недалеко от Хивы по Хазаватскому каналу жили, т. е. кочевали, туркмены-иомуды племени байрам-шалы, а к северу от Хивы у г. Куня-Ургенч – туркмены-иомуды племени карачах. Это были два сильнейших туркменских племени, державших в страхе даже Хиву.

Командовавший войсками Хивинской экспедиции генерал-губернатор К. П. Кауфман во время беседы с Мухаммедом Рахимом убедился в том, что туркмены привыкли разыгрывать роль преторианцев и янычар, возводили и низвергали ханов, распоряжались в ханстве как настоящие хозяева. При этом он говорил офицерам: «Пользуясь настоящим пребыванием наших войск в ханстве, можем до некоторой степени изменить указанный выше порядок вещей, ослабив туркмен материально и нравственно, сломив их кичливость и необузданность»[22]22
  Цит. по: Терентьев М. А. История завоевания Средней Азии. СПб., 1899. Т. 2. С. 279.


[Закрыть].

Туркмены при вступлении русских войск в пределы ханства оказали упорное сопротивление, хотя, по свидетельству царских офицеров, «были весьма плохо вооружены». Об этом пишет корреспондент одной из американских газет Мак-Гахан, единственный иностранный журналист, допущенный к участию в Хивинской кампании. Он отмечает, что упорнее всех сражалась туркменская конница, и послы хана заявляли русскому командованию, что боевые действия продолжают только «непокорные ослушники туркмены», вопреки «желаниям и данным приказаниям хана»[23]23
  См.: Мак-Гахан. Военные действия на Оксусе и падение Хивы. М., 1875. С. 165.


[Закрыть].

Ближе к пескам стояли два больших туркменских города Кизыл-Такар и Ильяллы, последний являлся как бы центром всех туркменских племен и хивинского оазиса и песчаных пустынь.

Когда Хива была занята, иомуды выслали своих старшин с изъявлением покорности, но вскоре вообразили, что русские недостаточно сильны для борьбы с ними. Когда вместе со всеми жителями они были обложены повинностями, то отказались нести их. Генералу Кауфману пришлось отправить в туркменские области сильный отряд под командой генерала Головачева, с тем, чтобы занять Кизыл-Такар и Ильяллы и принудить туркмен к уплате повинностей и, кроме того, еще пени за ослушание. Иомуды решили оказать русским сопротивление, и в Хиву пришло известие, что у города Кизыл-Такар собралось их до ста тысяч.

Генерал Головачев со своим отрядом вошел в туркменские области и в то же время в Куня-Ургенч был послан Оренбургский отряд, которым командовал теперь полковник Саранчев.

Силы сторон были явно неравны. Артиллерия наносила огромный урон туркменским всадникам, которые отступали в глубь степи. Наступающий отряд Головачева сжигал аулы иомудов. Казаки преследовали отходивших и нагнали их караван у озера Зайкеш[24]24
  См.: Аннанепесов М. А. Присоединение Туркменистана к России//Вопросы истории. 1989. № 11. С. 75.


[Закрыть].

Обезумевшие от смертельного страха люди, ничего не разбирая, кинулись прямо в него. Когда к озеру подскакали казаки, их глазам предстала страшная картина. Глубокий и быстрый проток был буквально запружен гибнувшими в нем людьми. Здесь потонуло около двух тысяч человек, но те, кто успел перебраться, сейчас же начинали с другого берега стрелять по русским.

В семь часов вечера преследование закончилось, и на другой день отряд пошел далее по Хазаватскому каналу. 13 (25) июля он остановился в Змукшире, туркменской крепости, откуда генерал Головачев послал в Ильяллу иомудам сказать, чтобы они покорились и шли к нему с повинной.

Однако иомуды надеялись на свою численность.

– Нас не одна тысяча, а сто! – ответили они русскому генералу, – вы вторглись в нашу страну, и вас за это ждет наказание.

После такого ответа Головачев решился идти далее. 15 (27) июля у становища Чандыр на русский отряд напало десятитысячное войско иомудов. Нападение было отчаянное. Каждый всадник вез на своем коне еще одного товарища. Подскакав прямо к русскому отряду, последние быстро сходили с коня и, надвинув на глаза свои высокие шапки, с одной лишь шашкою в руках кидались прямо в бой. Рукопашная схватка была так горяча, что даже офицерам приходилось отбиваться от нападавших холодным оружием. Убит был подполковник Есипов, лихой командир восьмой оренбургской сотни; ранен сабельным ударом сам начальник отряда Головачев и еще несколько офицеров. Трое солдат было убито, тридцать два ранено. Только пушки заставили нападавших рассеяться. От картечи иомуды бежали, оставив на поле битвы до восьмисот убитых.

Однако иомуды не покорялись, и вплоть до Ильяллы головачевскому отряду пришлось идти, постоянно подвергаясь нападениям, впрочем, не столь упорным, как под Чандыром.

Перед Ильяллы отряд Головачева соединился с Оренбургским отрядом. Вскоре подошел и сам генерал Кауфман, приведший еще десять рот с восьмью орудиями.

6

Подвиг, за который Скобелев получил свой первый Георгиевский крест, был для него очень характерен и, пожалуй, символичен. Хотя с именем этого военачальника связано обычно представление о блестящих штурмах на белом коне, но не менее он прославился своими удачными разведками. Храбрость Михаила Дмитриевича в бою, сопряженная с огромным нервным напряжением и хладнокровием, стоит той рассудочной смелости, с которой он производил рекогносцировки.

На этот раз дело было так. В лагере Ильяллы, в нескольких десятках километров от Хивы, стоял отряд, возвратившийся из экспедиции против иомудов. В нем господствовали «бездействие, скука, жара и мухи. Мухи лезли в лицо, глаза, нос, рот, в чай и суп и в таких массах, и с таким остервенением, что ничего подобного себе и представить невозможно. Их невозможно было уничтожить ни огнем, ни мечом, ни водой, ни дымом. Вечером только и дышалось»», – вспоминал полковник В. А. Полторацкий[25]25
  Полторацкий В. А. Воспоминания//Исторический вестник. 1895. № 6. С. 774.


[Закрыть].

В один из таких вечеров член только что организованной Георгиевской думы А. Д. Милютин, сын военного министра, обратился, между прочим, к Скобелеву, о заветной цели которого заслужить Георгиевский крест было всем известно, с указанием, что возможность эта у него под рукой, а он ее не использует. Скобелев вскочил. Тогда Милютин предложил ему исследовать путь, не пройденный отрядом Маркозова до колодцев Имды-Кудука, и этим разрешить очень важный для всех, а для кавказских войск в особенности, вопрос – был ли этот путь доступен движению отряда или нет. Приблизительно от Ильяллы до Имды-Кудука, судя по карте, около 150 километров степи, преодолеть которую, конечно, было чрезвычайно опасно ввиду блуждающих там отрядов иомудов. Милютин, сам участник неудачного похода Маркозова, выразил заинтересованность в расследовании этого вопроса и сумел так обосновать свое предложение, что оно всецело захватило молодого подполковника.

По словам очевидцев, Скобелев готов был немедленно кинуться на рекогносцировку, но это было не так просто. Требовалось, прежде всего получить согласие командующего. Кауфман «сначала и слышать не хотел об отпуске Скобелева, и только спустя некоторое время согласился на наши просьбы, – вспоминал Полторацкий. – С утра Скобелев летал по всем направлениям и только мельком успел сообщить, что уже был у начальства и что к вечеру все будет готово к его отъезду. У меня взял он лошадь, моего маленького серого. В ту же ночь, во время нашего ужина, послышался топот коня. Я вышел и в темноте не мог разобрать, кто остановился у нашей палатки, – и только по голосу узнал всадника. Скобелев, в туркменском костюме, высокой шапке и вооруженный с головы до ног, стоял перед нами и просил благословения на дальний путь, опасный путь… Мы вынесли ему стакан красного вина, чокнулись, он толкнул коня, и был таков. Дай ему бог успеха, но увидимся ли с ним? – подумали, вероятно, все»[26]26
  Там же. С. 775.


[Закрыть].

Было шесть часов утра 4(16) августа 1873 года, когда из русского лагеря под Змукширом выехало шестеро «туркмен». Весь лагерь сошелся провожать их. Даже сам суровый Кауфман выехал со свитой и, пожав руку одному из «туркмен», отрывисто произнес:

– Желаю возвращения, но на всякий случай прощайте! Мнимый туркмен был Скобелев. Его сопровождали казак-уралец Андрей Лысманов, преданный слуга Михаила Дмитриевича Козловский, мещанин Николай Игнатьев, остальные трое являлись настоящими туркменами и служили проводниками (Назар, Нефес-Мерген и Дурды). Верховые с четырьмя вьючными лошадьми, несшими на себе провиант и бурдюки с водою, стали углубляться в пустыни.

Лысманов и Игнатьев ехали последними; проводники находились впереди, Скобелев – между ними.

– Помоги, господи, вернуться! – набожно перекрестился Игнатьев, оборачиваясь назад, чтобы взглянуть на восходящее солнце.

– Все в руках божьих, – согласился с ним Лысманов, – только и на командира надейся тоже. Он у нас лихой – с ним не пропадешь!

Одного только боюсь, встретятся нам джигиты, сразу в нем не своего признают – сказал Игтатьев, – ишь он какой чистый, да белый.

В Скобелеве, несмотря на пестрый халат и высокую баранью шапку, действительно трудно было признать питомца безводных пустынь. Да и садился он на коня совсем не по-туркменски…

Лагерь тем временем скрылся уже из виду, во все стороны от путников расстилалась голая равнина, твердая, глинистая, потрескавшаяся от палящего зноя. Ни малейшего признака жизни не замечалось в ней. Тоска охватывала человека при одном только взгляде на эту беспредельную даль, таившую в себе неведомые опасности. Спутники Скобелева смолкли: видно, и их сердца томила тоска, мучили думы о том, что ждет их впереди… Присмирели и привычные джигиты. Пустыня и их давила своим безлюдьем. Только Михаил Дмитриевич держался бодро. Лишь брови его были нахмурены да глаза как-то особенно пристально смотрели в стлавшуюся перед ними безжизненную даль.

Вот как рассказывает об этой экспедиции Полторацкий, записавший рассказ Скобелева. «Выехав ночью, группа направилась на запад и осторожно вперед, в первый день благополучно достигла колодца, очень скудного водой, за 32 километра от нашей позиции. Скобелев измерял расстояние быстротой хода лошади и на всем пути заносил на план все, что встречал по дороге или видел по сторонам на горизонте.