Текст книги "Полководец, Суворову равный, или Минский корсиканец Михаил Скобелев"

На второй день проехали 37 километров. Хотя на горизонте, слева от себя, заметили несколько человек конных, но добрались до колодцев и переночевали на них без всяких происшествий. Третий переезд в 34 километра совершился благополучно; но только что напоив коней, они расположились на отдых, вдали показалась партия иомудов, направлявшаяся прямо к их колодцу. Туркмены-проводники Скобелева немедленно уложили его на землю и, накрыв кошмами, категорически потребовали от него не подавать признаков жизни и недвижимо ожидать, пока непрошеные гости не уедут в степь.

На четвертый день не видели никого. На пятом переходе встретили на перепутье пять иомудов, с которыми обменялись пустыми вопросами и разъехались без последствий. На шестой день очень большой перегон в 40 километров наши всадники совершили с великим затруднением, так как их лошади до того измучились, что последние двенадцать километров до цели им пришлось тащить их в поводу. Но на следующее утро, когда они были так далеко от возможности трагической развязки и спокойно отдыхали у Имды-Кудука, перечисляя все опасные минуты, испытанные ими на пройденном пути, едва не случилось происшествие, могущее иметь страшные последствия…

Окрепнув после продолжительного сна, спутники весело и беспечно болтали между собою на природных языках и увлеклись до того, что не обратили внимание, как молодой пастух, отделившийся от своего стада баранов, подошел к колодцу. Зачерпнул воды и, отойдя от них несколько шагов, растянулся на солнце – не спать, а внимательно слушать их речи. Прошел час или более, как беззаботно глядевшая группа увидела мальчишку во всю прыть бегущего мимо своего стада в степь, оглашая воздух пронзительными криками. Встревоженные туркмены в один миг сообразили грозившую им опасность, и вся компания, не теряя ни минуты, вскочила на коней и в карьер бросилась в обратный путь. Терять времени было действительно невозможно, потому что пастух, добежав до ближайшего иомудского кочевья, поднял там тревогу, и более сотни врагов понеслись по пятам беглецов. Скобелев говорил, что они обязаны своим спасением единственно резвости своих коней, вдоволь напившихся воды и съевших накануне усиленную порцию ячменя.

Благоразумие подсказывало, что нужно уходить поскорее назад. Скобелев решил, что задача его выполнена. Не исследованный ранее маршрут пройден и отмечен им по карте, а потому и в степи делать более нечего.

Немного отдохнув, разведчики тронулись в обратный путь. И благополучно вернулись в Хиву.

За семь дней Скобелев, постоянно рискуя жизнью, прошел сотни километров, с успехом выполнив поставленную задачу. Сверив свои данные с общей картой Хивинской степи, он явился к начальнику штаба генералу Троцкому, а потом и к самому Кауфману.

Результаты рекогносцировки подтвердили, что отряд Маркозова с тяжелыми вьюками и артиллерией по объективным причинам не смог преодолеть пустыню. Даже сильные верховые лошади едва тащились здесь по глубоким пескам. Необхдимо прибавить, что многие колодцы во время пути Маркозова были намеренно завалены неприятелем, и станет понятна тяжелая необходимость его отряда вернуться.

За эту рекогносцировку Скобелев был награжден орденом св. Георгия 4-й степени.

Генерал Кауфман, поздравляя Михаила Дмитриевича с крестом, сказал:

– Вы исправили в моих глазах ваши прежние ошибки! В конце года, по возвращении из Средней Азии, Скобелев был принят государем довольно благожелательно – видимо, соответствующие отзывы Кауфмана сделали свое дело.

«Скобелев, – писал об этом времени В. А. Полторацкий, – бесспорно умный и очень образованный человек, природная даровитость и выдающиеся способности которого, конечно, ставят его гораздо выше многих. Поэтому неудивительно, что Скобелев, с выдающеюся красивою внешностью, а особенно талантливостью и умом, нигде не мог ужиться, не перессорившись и восстановив против себя многих, чему явным доказательством служит его скитальческая служба. Сначала кавалергард, потом гродненский гусар, академик, строевой и штабной офицер, он переходил из одного военного округа в другой, нигде не удовлетворяя себя, но и наживая массу врагов… Ненасытная натура его начинает снова (после получения Георгиевского креста) работать, и он для удовлетворения чудовищного честолюбия лбом пробьет стену, чтобы изобрести путь к дальнейшему ходу своей карьеры»[27]27
  Там же. С. 776.


[Закрыть].

После окончания военных действий между Кауфманом и восстановленным им на ханском престоле Мухаммедом Рахимом 12 (24) августа 1873 года в Гандемланском саду, близ Хивы, был подписан продиктованный генерал-губернатором мирный договор. По его условиям хан признавал свою вассальную зависимость от Российской империи. Он обязался способствовать торговле российских купцов и обеспечивать их безопасность[28]28
  См.: Халфин Н. А. Указ. соч. С. 307–308.


[Закрыть].

7

Покинув Среднюю Азию, Скобелев отправился в Париж. Чтобы отдохнуть. Но вскоре бездействие ему надоело, и он переправился в Испанию, где шла война между карлистами и царствовавшими представителями династии испанских Бурбонов. Карлисты поддерживали внука так называемого Карла V – дона Карлоса-младшего (под именем Карла VII) – и были в конце концов разгромлены правительственными войсками. Но Скобелев прибыл в Испанию в разгар сражений, надеясь изучить боевой опыт.

Как отмечал писатель В. И. Немирович-Данченко, хорошо знавший Михаила Дмитриевича и сопровождавший его во многих походах, в данном случае Скобелев вовсе не являлся традиционным Бонапартом, для которого все равно, где бы ни драться, лишь бы драться. Он, как военный специалист, смотрел на это дело и брал свое, где его находил, вглядывался во все, что ему казалось полезным и заслуживающим более пристального наблюдения. Оттуда в Париж он вернулся с парою попугаев, целою массою оружия и громадным количеством заметок и записок о партизанской горной войне, об обороне местностей не регулярной, а только что набранной из крестьян армией.

– Мне надо было видеть и знать, что такое народная война, и как ею руководить при случае. Можно сочувствовать или нет карлистским генералам, но только у них можно было учиться тактике народной войны, – говорил Михаил Дмитриевич[29]29
  РГАЛИ, ф. 355, оп. 2, д. 81, л. 9.


[Закрыть].

Впоследствии многие из карлистов вспоминали «русского красавца» и восторженно отзывались о тех неделях, которые он провел с ними.

Своим друзьям М. Д. Скобелев говорил:

– Некоторые не понимают, зачем я был там. Меня называли по этому случаю кондотьери, искателем приключений. Глупое слово. Не ища их, многому не научишься. Лучше видеть в горах, как мужик бьет регулярного, храброго солдата, чем тратить досуг на парижский кабак с неизбежной международной девицей легкого поведения. У нас неизбежна война с соседями. Они ворвутся к нам, это несомненно. Ведь мы против их крепостей строим только церкви и все стратегические пути заселяем иностранцами. Чтобы выбросить вражеские войска – надо будет организовать позади народную стихийную войну.

О карлистах и об их тактике Скобелев сделал подробный доклад. Дошло до двора и там вызвало крайнее недовольство. «Чего он суется, куда его не зовут». Всякая любознательность вне парижских кабаков и кокоточных спален казалась чем-то непозволительным, оскорбительным. Даже какой-то из его «друзей», воспользовавшись дурным расположением Александра II, рассказал ему о поездке Скобелева к дон Карлосу.

– Надо ему обрезать крылья… Слишком далеко летает.

– И государь при первом докладе Д. А. Милютина спросил у него:

– Зачем этот авантюрист совался к карлистам?

– Ваше величество, но он нам сообщил драгоценнейшие сведения о горной войне.

– Да? И если это вам так нужно, почему вы не послали кого-нибудь из моих?

Милютин не был придворным и поэтому спокойно ответил:

– Между ними нет талантливых людей, способных предпринимать такие рискованные экскурсии по полудикой стране. И потом, это обошлось бы, как всякая далекая командировка, очень дорого нам, а Скобелев не взял ничего.

Тому же В. И. Немировичу-Данченко довелось уже после смерти М. Д. Скобелева встретиться с одним из сподвижников дона Карлоса доном Алоизом. Рассказ последнего весьма интересен для характеристики «белого генерала»[30]30
  Там же. Л. 70–76.


[Закрыть].

Наша встреча со Скобелевым была очень оригинальна! – начал дон Алоиз.

– В каком отношении?

– Он приехал тогда из Байоны с рекомендательным письмом от одного из наших. Его, разумеется, арестовали на аванпостах, завязали ему глаза и, несмотря на его протест, в таком виде доставили ко мне. Он тотчас же отрекомендовался путешественником – русским.

– Вы военный? – спрашиваю его.

– Был!.. Теперь в отставке!.. – Только потом он сообщил мне, что он служит, что он полковник.

– Генерал?..

– Нет… Мне помнится, что он тогда называл себя полковником. С первого разу он как мне, так и нашему королю, – да хранит Господь его на многие лета! – почел необходимым сообщить, что он вовсе не сочувствует нашему движению, и если бы не мы вели горную войну, а мятежники, то он присоединился бы к ним!

– Зачем же вы приехали? – спросили мы у него.

– Во-первых, я люблю войну, это – моя стихия, а во-вторых, нигде в целом мире теперь нет такой гениальной обороны гор, как у вас. По вашим действиям я вижу, что каждый военный должен учиться у вас, как со слабыми силами, сплошь почти состоявшими из мужиков, бороться в горах против дисциплинированной регулярной армии и побеждать ее. Вот видеть это я и приехал сюда!

– А если мы вас не пустим?

– Я не уеду отсюда!

– А если вас за ослушание расстреляют?

– Я военный и смерти не боюсь, только не верю тому, чтобы это могло случиться. Я ваш гость теперь и потому совершенно спокоен! – и он положил на стол револьвер, – Вот и оружие свое сдаю вам!

Нам он очень понравился тогда, а в тот же вечер – мы научились и уважать его исправно. Мятежники атаковали нас. Скобелев, совершенно безоружный, с таким спокойствием пошел под пули, что хоронившийся за камнями карлистам даже стало стыдно, и они тоже бросили свои убежища. Ваш генерал спокойно сел на свале под выстрелами и, вынув записную книжку, стал что-то заносить в нее. По нему стреляли залпами, но он не оставил своей удобной, хотя и убийственной позиции до тех пор, пока не кончил работы… Один из наших подал ему ружье.

– Зачем? – удивился Скобелев.

– Стрелять… Во врагов…

– Они для вас враги. Я не дерусь с ними. Меня интересует война, а принимать в ней участие я не имею права!

Это было в ущельях Сиерры Куэнцы. Наши, подавляемые значительным численным превосходством неприятеля, побежали. Вдруг откуда ни возьмись сам генерал крикнул на них, пристыдил, выхватил черное знамя у здорового пиренейского крестьянина и пошел с ним вперед. Его, разумеется, догнали вернувшиеся карлисты, и мятежники (так дон Алоиз называл правительственные войска) были отбиты!

– Ну что, не выдержали? – спрашивал я его потом.

– Не могу видеть трусов, к какой бы они партии не принадлежали!

Это был совершеннейший тип рыцаря. Два или три дня спустя наши напали на путешественников, между которыми были дамы. Разумеется, к святому делу нашего короля приставали вместе с благороднейшими и убежденными защитниками его прав – всякие другие люди. Случалось беглые, разбойники. В такие-то руки – попались туристы.

Скобелев случайно наехал на это приключение и с револьвером в руках бросился на защиту женщин. Если бы не подоспели мы, ему пришлось бы плохо!

– Почему?

Видите, бандиты ведь не рассуждали. Все, что ни попадало в их руки, они считали своею законною добычей. Нас, испанцев, не удивят храбростью, мы умеем прямо смотреть в лицо смерти, но Скобелев был красив в бою, умел сразу захватить вас, заставлял любоваться собою. Вы знаете, наши пиренейские крестьяне как его прозвали?

– Как?

– Братом дон Карлоса! Они так и говорили: русский брат нашего короля!

У меня чуть не сорвалось с языка, что такое сравнение вовсе не польстило бы Скобелеву, да вовремя я удержался.

– Да распространился слух, что русские прислали его на помощь нашим. Ну, он и уехал. Могли бы выйти затруднения, а ему не хотелось подавать повода к разным толкованиям!

– Много работал он?

– Ведь вы знаете, что мы очень старательно укрепляли горы. Так он, бывало после утомительного боя не пропустит ни одной там работы. Следил за всем. Изучал. Тоже ни одного горного перехода не упустил, до мелочности наблюдал, как мы организовывали перевозку артиллерии, снарядов по козьим тропинкам. Раз он даже, когда лошадь сорвалась в кручу, вовремя обрезал ей постромки и так образом спас медную пушку, которую надо было доставить на скалу. Одного он не любил.

– Именно?

– Много ходить пешком. Бывало, во что бы то ни стало, а добудет себе лошадь. Раз даже на муле взобрался на одну гору. И ездить же он мастер был. Такого неутомимого всадника даже между нами не оказывалось. Он нам очень много помог даже. Оказалось, что ему хорошо известен был способ фортификации в горах.

– По Туркестану, верно?

– Да. Он у нас учился нашим приемам, а нам сообщал свои. Он первый научил наших топливо носить в горы на себе, по вязанке на человека. Таким образом, уходя от мятежников на вершины наших сиерр, мы не страдали там от холода и от недостатка горячей пищи. Потом это усвоили у нас все… Меня в нем поражала одна замечательная черта – Скобелев способен был работать как простой солдат. Сколько раз мы его заставали за, по-видимому, мелочными делами, в которые он уходил, как в крупные. Еще одна черта была в нем. Он чувствовал какую-то неодолимую потребность узнать все в местности, куда попадал случайно. Что ему, например, до нашего пиренейского крестьянина? По-видимому, дела нет, а уже в конце второй недели там он подарил нас сведениями о быте, знанием мельчайших подробностей испанского солдата. Я уже не говорю о его военной учености. История наших войн была ему известна, так что он не раз вступал в споры с Педро Гарсиа, много писавшем у нас по этому предмету, и как это ни обидно для испанского самолюбия, а нужно сказать правду, Скобелев выходил победителем из таких споров. У нас, в горах среди страшно пересеченной местности, он умел так запоминать самый незначительный уклон или извилину ущелья, фигуру горного хребта, что там, где он раз проехал, уже не надо было делать рекогносцировок и посылать летучие отряды для освещения местности. Я еще тогда в нем предвидел великого полководца и государственного человека!

– Вот это последнее многие именно и отрицают в нем!

– Я могу сказать только одно. У нас в отряде он сумел нравственно подчинить себе почти всех, хотя все знали, что он нашему делу вовсе не сочувствует и считает победу его гибельной для Испании».

Вернувшись в Петербург, Михаил Дмитриевич женился на княжне Марии Николаевне Гагариной. Брак этот не был удачным. Трудно сказать, почему именно. Однако известно, что супруга не очень-то стремилась разделить судьбу боевого генерала и сопровождать его в многочисленных походах. А для Скобелева на первом месте была служба, семейным же делам он не придавал должного значения. Так, сослуживец Михаила Дмитриевича Н. Е. Врангель (отец руководителя белого движения на юге России. – А.Ш.) вспоминал: «Скобелев крайне предусмотрительный в делах службы, в частной своей жизни был легкомыслен, как ребенок, на все смотрел шутя. Возвратясь из-за границы (это уже было после похода Скобелева в Хиву), я узнал о его женитьбе. На следующий день мы встретились в вагоне по пути Царское. Я его не видел два года и не узнал. Он удивительно похорошел. Разговорились.

Что ты делаешь вечером? – спросил он, когда поезд уже подходил к станции.

– Ничего.

– Поедем к Излеру, потом поужинаем с француженками.

– Да ведь ты, кажется, на днях женился, – вспомнил я.

– Вздор. Это уже ликвидировано. Мы разошлись. Знаешь, что я тебе скажу. Женитьба ужасная глупость. Человек, который хочет сделать дело, жениться не должен.

– Зачем же ты женился?

– А черт его знает зачем. Впрочем, ведь это ни к чему не обязывает…

Курьезная подробность. Этот легендарный герой, который сотни раз, порой зря, бросался навстречу смерти, боялся, да как еще, мышей. Видя мышь, он вскакивал на стол и орал благим матом»[31]31
  Врангель Н. Воспоминания (от крепостного права до большевиков). Берлин, 1924. С. 135.


[Закрыть]. Последнему утверждению мемуариста вряд ли можно вполне доверять. Во всяком случае, другие авторы об этой черте характера Скобелева не упоминают. Что касается его семейной жизни, то тут рассказ Врангеля более правдоподобен. Не успел Михаил Дмитриевич жениться, как уже вновь собирается в поход, добиваясь опять назначения в Среднюю Азию.

8

«В мае 1875 года, – пишет Скобелев в своей автобиографии, – я прибыл в Ташкент, в распоряжение генерала Кауфмана, в чине полковника и флигель-адьютанта. Возвращение в Туркестанский край после неприятностей в 70 году, вынудивших меня два раза драться на дуэли, не могло быть названо ни легким, ни приятным. Боевое братство под стенами Хивы войск трех округов, можно было предполагать, должно было ослабить присущую Туркестанскому военному округу зависть и вражду ко всему прибывающему в край, в особенности в таком положении, в каком был я, но на деле все оставалось по-старому… Действительно, только одна надежда на выстрел могла побуждать терпеливо выносить все и служить в таком вертепе, каким был Ташкент в 75 году»[32]32
  Маслов А. Н. Завоевание Ахал-Теке: Материалы для биографии и характеристики Скобелева. СПб., 1887. С. 249–250.


[Закрыть].

В политическом отношении в крае было тихо: и Бухара, и Хива замирены, соседнее Кокандское ханство тоже спокойно, но это спокойствие оказалось перед бурей.

Однако прежде чем приступить к описанию кокандской войны, в которой принял участие М. Д. Скобелев, вкратце изложим события, ей предшествующие.

С 1865 года на кокандском престоле находился Худояр-хан, посаженный с помощью царского правительства. Он послушно выполнял все требования туркестанского генерал-губернатора. Кауфман отмечал, что Худояр «отказался от всякой мысли враждовать с нами или прекословить нам»[33]33
  Центральный государственный архив Узбекистана, ф. КГГ, оп. 346, д. 12, л. 98–99.


[Закрыть].

Царскую администрацию вполне устраивал такой порядок вещей. Густонаселенная Ферганская долина, составлявшая основную часть территории ханства, была цветущим и богатым районом Средней Азии, ее жемчужиной. Тесные торговые связи, установившиеся с Кокандом после включения Ташкента в состав Российской империи, превращали ханство в отличный рынок сбыта и источник сырья.

Туркестанские власти поддерживали Худояра, оказывали ему различные знаки внимания. Но хан из-за своей жестокости и алчности не пользовался поддержкой населения – узбеков, таджиков и особенно воинственных кипчаков. Народные волнения охватывали все новые и новые области, власть хана все более становилась иллюзорной.

Царское правительство в этих условиях поначалу заняло позицию невмешательства: кто займет престол правителя ханства, не так уж важно, лишь бы политико-экономическое влияние России в нем было сохранено. Но в народных волнениях все большую роль играли реакционные феодально-националистические элементы: Абдурахман-Афтобачи, мулла Исса-Аулие, правитель Маргелана – Султан Мурат-бек и другие. В июле 1875 года они посадили на ханский престол сына Худояра – Насреддина и выдвинули лозунг восстановления Конандского ханства в старых границах. В Ферганскую долину проникали английские агенты, раздувавшие пламя восстания[34]34
  См.: Халфин Н. А. Указ. соч. С. 319.


[Закрыть].

4 (16) августа 1875 года Кауфман отправил Насреддину письмо, в котором признавал его ханом при условии соблюдения русских интересов, возмещения убытков, понесенных русскими подданными в ходе волнений, и назначения «пенсии» Худояру и бежавшей с ним в Ташкент свите. Ответа туркестанский генерал-губернатор не получил.

В то же время в пограничной с Туркестанским краем крепости Махрам было сосредоточено войско восставших численностью до 50 тыс. человек. Отряды кокандцев стали угрожать Ташкенту, осадили Ходжент.

Кауфман, срочно собрав в Ташкенте отряд, состоящий из 16 рот пехоты, 9 сотен казаков, 20 орудий и 8 ракетных станков, выступил к Махраму. Кавалерией отряда командовал полковник Скобелев.

Поход начался во второй половине августа 1875 года, и Скобелев с казаками шел впереди. На первых же порах он согнал с пути несколько неприятельских отрядов. Ходжент был освобожден, и 20 августа русские уже вступили в Кокандское ханство. Конные толпы кипчаков и кара-киргизов пробовали остановить движение отрядов, но впереди с казаками шел Михаил Дмитриевич и каждый раз предупреждал их массовые удары, то кидаясь на неприятеля сам, то громя его из конных орудий.

Кокандцы медленно отходили к Сырдарье, на левом берегу которой стояла их крепость Махрам. Сильно надеялись на эту свою твердыню кокандцы. Махрам, обнесенный высокой глиняной стеной, стоял на береговом холме, опоясанный глубоким рвом. Ров, в свою очередь, обведен был земляным валом, из-за которого глядели на подступавших жерла двадцати четырех орудий. Перед валом стлалось болото, топкое и вязкое. Генерал Кауфман, осмотрев крепость, нашел, что штурм ее с фронта стоил бы слишком больших потерь. Он отправил Скобелева, чтобы обойти Махрам с фланга, а свою пехоту пустил с тылу. В то самое время русские пушки начали громить крепость… Защитники Махрама увлеклись артиллерийским боем, а тут незаметно подошедшие пехотинцы с громовым «ура» ворвались за вал и начали штыками выбивать его защитников. Прошло еще немного времени, и «ура» разлилось уж в самой крепости. Охваченные паническим ужасом, кипчаки кинулись огромною толпою в бегство, но только что выбрались они из крепости, как на них обрушился со своими казаками Скобелев. Казаки врубились в самую гущу неприятеля. Сверкали шашки, изредка раздавались выстрелы; русские и кокандцы перемешались. Под Скобелевым была убита лошадь, самого его какой-то кипчак полоснул шашкой по колену; рядом со Скобелевым был убит наповал хорунжий уральского войска Хорошкин. Казаки разгорячились так, что не отставали от бежавших, пока в нескольких километрах не наткнулись на сильный неприятельский отряд, спешивший на выручку Махраму. Они были бы раздавлены этой массой, но Скобелев, мгновенно сообразивший все обстоятельства, приказал следовавшей за его казаками ракетной батарее отпугнуть неприятельские толпы ракетами и благодаря этому отошел к главным силам благополучно.

Поражение под Махрамом нанесло сильнейший удар кокандцам, но не усмирило их. Однако они на первых порах рассеялись, и генерал Кауфман без боя занял сперва столицу ханства Коканд, а через несколько дней и другой важный город – Маргелан. Но Абдурахман-Афтобачи продолжал оказывать русским упорнейшее сопротивление, и Kaуфман сформировал летучий отряд для уничтожения бродивших по всему краю шаек. Командование этим отрядом он поручил Скобелеву. Главным средством борьбы тут была скорость передвижения, и Скобелев быстро нашел способ, как двигаться вместе с пехотой, так чтобы и пехотинцы не отставали от кавалеристов.

Способ был придуман простой, не требовавший затрат и в то же время представлявший множество удобств. Скобелев взял да и посадил пехотинцев на арбы. Так и гонялся он с ними за кокандцами, в лихих схватках рассеивая шайки Абдурахмана. Особенно жаркая схватка была у урочища Минг-Тюбе. «Халатников» – прозвали русские кокандцев – было много, но скобелевцам удалось не только разогнать их, но и захватить все их оружие. «Летучий отряд» дошел до города Ош и уже оттуда вернулся в Маргелан. Ханство казалось успокоенным, и, по мнению генерала Кауфмана, русским нечего было делать в нем. 22 сентября (3 октября) был заключен мир, по которому к русским отошли все земли по правому берегу Сырдарьи. Из этих новоприобретенных земель образован был Наманганский отдел, и начальником его назначен был Михаил Дмитриевич, получивший генерал-майора. Во время похода Михаил Дмитриевич познакомился с одним из его участников – молодым капитаном Генерального штаба Алексеем Николаевичем Куропаткиным, сыгравшим затем в его жизни немалую роль. С ним нам еще не раз придется встречаться. Куропаткин принимал участие в Самаркандском походе 1868 года, в боевых действиях под Хивой в 1873 году. Окончив намного ранее Скобелева Академию Генерального штаба, Куропаткин был командирован в Алжир и принимал там участие в экспедиции французских войск в Сахару, за что получил орден Почетного легиона.

Назначение тридцатидвухлетнего генерала Скобелева на ответственный административный пост при многочисленных кандидатурах, наводнявших Ташкент, говорило о большой прозорливости генерала Кауфмана – ему нужен был человек смелый, наблюдательный, верно оценивающий события. Кроме того, Кауфман нуждался в сотруднике, разделявшем его точку зрения на систему управления краем. Она была проста, эта программа, все зависело от метода управления и честности правителей. «Русский закон требует, – сказал Кауфман представителям местного населения, – чтобы каждый жил мирно, по совести молился, работал и богател. Пусть каждый из вас живет так, как того требует закон, и молится Богу так, как его научили отцы. Бог един, и русские, и мусульмане, все молятся единому Богу; и русский закон не насилует ничьей совести, но требует доброй справедливой жизни»[35]35
  Цит. по: Кнорринг Н. Н. Указ. соч. С. 42.


[Закрыть].

Прежде чем приступить к административной задаче управления краем, предстояло еще его окончательно завоевать, потому что вспыхнуло кипчакское восстание в Андижане. В экспедиции по его подавлению у Скобелева уже проявились будущие черты незаурядного военачальника: он производил смелые, характерные для него разведки, определяя направление и условие штурма; сам водил войска в атаку, не теряя хладнокровия и в ожесточенных боях на маленьких и кривых улочках. Восставшие кипчаки сгруппировались вокруг Абдурахмана-Афтобачи (туркестанского Шамиля, как его иногда называют), а затем кapa-киргиза Пулат-бека. Условия войны в Туркестане выработали тактику своеобразную. Здесь, оказалось, трудно маневрировать большими войсковыми массами, а потому за боевую единицу приняли даже не батальоны, а роты; имели огромное значение быстрота и натиск и действие сомкнутым строем против настойчивого и смелого, но недостаточно выдержанного неприятеля, который обладал пассивной храбростью – смертельный огонь он выдерживал стоически, умирал, но не сдавался, а смелого удара выдержать не мог. Скобелев по получении сведений о вражеском скоплении действовал стремительно. Весь ноябрь и декабрь 1875 года прошли в непрерывных боях.

Восстания были для Скобелева едва ли не самым напряженным временем – сплошные бои, где он добивался больших успехов, наносил решительные удары по противнику.

Получив разрешение у начальника края Кауфмана, Михаил Дмитриевич сформировал сильный отряд и в наступившие холода пошел с ним к Сырдарье. Этого кокандцы никак не ожидали. Зима была для них лютым врагом, а для русских верным союзником. Редко где пробовали кокандцы оказывать сопротивление отряду. Они разбегались при приближении Скобелева. Скрепя сердце приходилось порой разорять жалкие селения беглецов, чтобы лишить их средств для ведения боевых действий. По-другому поступать было нельзя, так как враги не унимались. Разбитые и разогнанные в одном месте кокандцы собирались в другом. Абдурахман-Афтобачи и Батыр-тюря действовали с несокрушимой энергией. Они успели собрать у Андижана свыше 20 000 кипчаков, укрепили город и приготовились к отчаянному сопротивлению. Скобелев со своим отрядом, доходившим до 2800 человек, явился к Андижану. Дважды он предлагал кипчакам сдаться, обещал помилование и забвение прошлого – но те отвечали грубыми насмешками.

Тогда заговорили русские пушки. Чугунный град посыпался на город. Рухнули непрочные глиняные стены, запылали высохшие под палящим солнцем жилища, вместе с тем на город двинулась стройными грозными колоннами русская пехота, а позади ее во всех направлениях вытянулись казачьи сотни, приготовившиеся к преследованию неприятеля. Вскоре победный клич русских загремел в городе. Андижан пал, но эта победа не довершила всего дела. Хотя войско кокандцев было рассеяно, вожди все-таки успели убежать и, несмотря на поражение, собрались в нескольких переходах от Андижана, около городка Асаке.

Скобелев посадил пехоту на арбы и понесся со всем отрядом к новому убежищу неприятеля. Русские двигались так быстро, что застали кипчаков врасплох. Они обошли их с тыла и флангов. А вскоре оба вождя Абдурахман-Афтобачи и Батыр-тюря со своими войсками сдались на милость победителя.

За успешные действия под Андижаном и Асаке, приведшие к прекращению Кокандского восстания, М. Д. Скобелева наградили Георгием 3-й степени и Золотым оружием.

Спустя месяц после победы при Асаке Коканд вновь заняли русские войска. Немного раньше полковник Меллер-Закомельский и начальник его штаба капитан Куропаткин, посланные Скобелевым для захвата последнего вождя кокандцев Пулат-бека, успешно справились со своей задачей. 19 февраля (3) марта 1876 года Кокандское ханство вошло в состав Российской империи под названием Ферганской области. Победитель кокандцев Михаил Дмитриевич Скобелев стал первым генерал-губернатором этих новых русских владений в глубине Средней Азии.

9

На первых же порах своей новой деятельности Скобелев проявил выдающиеся административные способности. Доселе он с кокандцами действовал оружием, громил их отряды, сжигал кишлаки, разрушал города, теперь он стал действовать добром и ласкою. Михаил Дмитриевич был доступен для всех, кто бы к нему ни приходил. Обиженные находили в нем защитника, обидчики строгого, но не лицеприятного судью. Он говорил, что на суде кипчак или киргиз и свой русский одинаковы. И при каждом случае показывал, что русские уважают побежденных и пришли в их страну не за тем, чтобы переделать все на свой лад, а с тем, чтобы дать возможность каждому спокойно заниматься мирным трудом. Поступая так, Скобелев быстро укрепил у вчерашних противников убеждение, что с русскими жить лучше в мире, чем во вражде. И недавно буйное и мятежное население успокоилось, примирившись с потерею независимости.

Ровно год губернаторствовал Скобелев в Ферганской области. Он стремился укрепить законность и порядок в новых землях Российской империи. Подбирая кадры для управления областью, обращал внимание прежде всего на честность и деловые качества назначаемых чиновников. Михаил Дмитриевич терпеть не мог «господ-ташкентцев», стремившихся нажиться и покинуть Туркестан. Предпочтение он отдавал тем людям, которые хотели по-настоящему обжиться в этих местах.

В немногочисленной русской колонии все жили на виду друг у друга. По натуре общительный и простой, Скобелев был всем доступен. Большее личные средства давала ему возможность жить весьма комфортабельно и гостеприимно. За завтраком обычно бывало человек пятнадцать. Учитывая натуру азиатов и дорожа широкой народной репутацией, Скобелев вывесил около своего дома, а затем на площадях и базарах объявления о приеме просителей. Каждый в области знал, что он может лично, без особого труда, подать жалобу губернатору. Таким образом, Скобелев не только поднимал престиж новой власти, но и создал себе репутацию справедливого правителя.