Текст книги "Ведьма живет на краю деревни"

Ночь, покос и заглохший мотоцикл – к чему вспоминать?

С утра за окном октябрьская хмарь.

Нашествие дождя, порывов ветра и тревожной листвы. До степени, когда осенний день, как ночь и вспоминаешь летние теплые ночи, и начинаешь обнимать, понимать… нимать… мать… ать!

Летней ночью ты на одной планете, осенней ночью – на другой.

А когда меняются сезоны, нахлынет тоска, перед глазами жуткая, саврасовская «Осенняя ночь» старинного 1872 года. Если летом что – то недолюбил, осенью накатит так, что переворошишь все листья по аллеям.

Помню одну ночь, летнюю…, она, правда, осталась еще в том, 20 веке, в Сибири. Тогда я загадал «Ночь не простая, наверное, останется со мной, даже когда уйдет лето». И сбылось.

Мы катили заглохший мотоцикл, после ратного потного дня на покосе, когда деревянными граблями сгребали сено, складывали в копны, – я толкал со стороны люльки (так коляску называли), – Ты не шибко – то, – увещевал Володька. А я уже смотрел на звездное небо – искал, где спряталась осень. Не знал, что еще пару ночных часов по трассе, – вдруг заведется с толкача, а потом еще час по грунту – искали место для ночевки заглохшего мотоцикла. Не зря же Володька свою очередь на мотоцикл ждал.

…Все началось с сумерек, они по – осеннему тоскливые, как у Ивана Сергеевича, когда он вышел из орловского леса, да чиркнул потом в записную: "Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча…"

Сразу холодком. Пора было подумать о ночлеге. А мы за мотоцикл, за аккумулятор, и так его и эдак…

Ночь набежала, а мы в поле, – держали запахи мокрого сена, да еще где – то выныривал запах мяты. Но уже зябко было.

Наш мотоцикл ИЖ – Юпитер 3 – заглох не впервой, но теперь – то чего, всю ночь заряжался в избе, включали в розетку. А теперь хоть спи в люльке. Говорила же жена Володьке "Вставай в очередь на "Урал" – дольше, но надежнее".

"О, как одиноко в поле ночью, – вздыхает Антон Павлович, и наверняка запишет в рассказе «О овраге». – …среди этого пения, когда сам не можешь петь, среди непрерывных криков радости, когда сам не можешь радоваться, когда с неба смотрит месяц, тоже одинокий, которому всё равно – весна теперь или зима, живы люди или мертвы…"

Вижу, Чехов – в пиджаке, шляпа в руке, рассеянный, щурит глаза… Совсем не такой как на фотографиях. Хочу побыть с ним рядом, постоять. Он на приазовском поле, я на васюганском.

1. «Торжественно и царственно стояла ночь…»

И «странный, резкий болезненный крик раздался вдруг два раза сряду над рекой и, спустя несколько мгновений, повторился уже далее…»

Пошли на звук, да где там… «Бежин луг» случается с каждым, кто хоть раз видел ночью костер. Мы его не нашли. А ведь «у костра: запах русской летней ночи… " – говаривал Иван Сергеевич на ушко художнику Петру Александровичу Суходольскому и его «Ночной костер» – это навсегда.

И вот два часа толкаешь железяку под луной… Потом поймешь, что все это прихоти судьбы, ночь хотела что – то нашептать и нашептала, всю жизнь разгадываешь.

От того и вспомнилась нынче та летняя ночь. Из нас, троих "покосников" той ночи в живых остался я один. Нет, не тогда, потом ушли друг за другом, молодыми, Володька и Раиса, как его звали "Рыжий" и ее, почему – то официально: Раиса, мои дядька и тетка. Он после аварии, она от остановки сердца.

Да уж, ночь. Катишь и не знаешь, что за божественная ночь, почему всю жизнь будешь помнить? Стало быть, кто – то свыше приглядывал. В поле б остались, завелись бы, – не важно. Ночь шептала свою сказку.

Помните, летом мы часто говорим: «Летняя ночь манит нас темнотой лесов и полей, прохладой с реки, таинственностью Млечного пути и обещанием вечной жизни от звезд»… Пока не продрогнем. Романтика улетучивается быстро, как холодком обдаст. А тогда проняло до дрожи, особенно в кузове попутки, что подобрала нас.

2. Надышаться запахами сенокоса

Я вдыхал запах скошенной травы на сенокосах, укалывал ноги торчащими стручками скошенной травы, разбегался и прыгал… не в море – в мутные воды студеных таежных озер. Протягиваешь в глубину ногу, страшно, – вдруг ударит в нее ледяным молоточком ключа?

И испугавшись судорог, беспорядочно гребешь руками к берегу. Лежишь в поле, дышишь – не надышишься, и близко-близко смотришь на шевеление стебля травы в мутном изображении, а он кивает что – то облакам, на тебя никакого внимания.

Слушаешь песни не на магнитофоне, а на утреннем птичьем слете. Слушаешь побасенки от стариков. Слушаешь были-небылицы от старух, а «быль молоду не укор», так по поговорке? Слушай дальше.

Смотришь на закат, не томный, южный, а леденящий душу северный, как на картине Аркадия Рылова. Небо, мычание идущих с пастбища коров, вот уже прошло стадо, утихла улица, а ты еще не отошел от завалинки?

Вечер. Скоро бабки на лавках дружно затянут одну и ту же песню.

3. «Человек не может примириться…»

…Теперь, по прошествии лет, вспомнить ту ночь, – сердце защемит. Хватаешь куртку и вон из дома. В городской сквер. Иди, пока не зароешь ботинки в сырую листву, и не вдохнешь осенний воздух, может тогда успокоишься.

…В деревню въехали под утро. Мотоцикл давно уж поди задремал в зарослях, у дороги, под грудой веток, чтоб не украли.

…Деревня спала тихим сном, даже собаки намаялись, улеглись к утру. Дома стояли как на картине Коркодыма, опухшие от сна.

…Деревня стояла наполненная русским духом и парным молоком.

Светало. Поели жареной картошки. Отогревались на перинах. И уснули, все, кроме меня.

Спать не хотелось. Потемки растаяли. Росой все забрызгало.

Отчего теперь – то возвращаюсь к той ночи? А? Константин Георгиевич? Паустовский не медлит с ответом, он давно уж написал, ему ли не знать после белых ленинградских ночей: «Человек не может примириться с неизбежным исчезновением этой красоты, этих очарованных ночей».

Оттого и записки эти. И назвал бы их «О не примирении нашем с потерей летней ночи», – громоздко получается, а как еще назвать потерю во времени того чубастого пацанства, покоса, ночного костра, что не нашли, мотоцикла, что не завели. Тех, дорогих моему сердцу людей, что ушли навсегда…

Может искать ту ночь, которая все шептала чего – то.