Текст книги "Найденный мир"

Два месяца спустя

Ветер нес клочья облаков над самыми верхушками волн. Зеленоватая пена мешалась с сизой мглой, темные тучи мчались низко, едва не касаясь верхушек мачт. Тяжелая, стеклянная вода вздымалась горными хребтами, горы сталкивались, рушились, разлетались студеными брызгами.

– Замечательная погода, не правда ли?! – Перекричать гул ветра Дмитрию Мушкетову удавалось с трудом. Грохотали океанские валы, звенели натянутые снасти, весь корпус «Манджура» скрипел и жаловался, подминая под себя неподатливые волны.

– Дмитрий, вы с ума сошли! – убежденно отозвался его старший товарищ.

За свою жизнь Владимир Афанасьевич Обручев обошел половину Азии. Он пересек пустыню Каракум, он бывал на Алтае, в Джунгарии и Монголии, он изучал лессы в Китае и переплывал Байкал. Но весь этот опыт никак не мог подготовить его к морскому путешествию на шестидесятиметровой канонерке через предзимнее Берингово море.

До этого плавания он думал, что не подвержен морской болезни.

– Этот шторм меня доконает! – крикнул он, чувствуя, как ветер срывает звуки прямо с языка и уносит куда-то в бесконечный невидимый простор. Там они, наверное, падают в воду, глохнут и уходят на дно, чтобы лечь окаменелостями в твердеющий донный ил.

– Какой шторм? – непритворно изумился Мушкетов. – Это еще не шторм! Просто свежий ветер! Если заштормит, на палубу вовсе невозможно будет выйти!

Геолог стер с лица очередную порцию брызг. Кроме лица и кистей рук, тело ученого полностью прикрывала от влаги зюйдвестка, а от холода – толстый вязаный свитер под нею. И все равно Обручева знобило. Палубу качнуло особенно сильно, и желудок в очередной раз бессильно попытался выкарабкаться наружу через глотку.

– Не могу разделить ваш энтузиазм!

Мушкетов пожал плечами:

– Ветер надувает паруса! Делаем четыре узла! Без траты угля! Не быстро! Зато надежно!

– Мы еще не пересекли Разлом? – крикнул в ответ Обручев.

– Пока нет! Но уже скоро! Граница проходит восточнее острова Чугинадак! Из группы Четырехсопочных! Мы едва миновали острова Андрианова! Завтра можно ожидать!

– Смотрите! – перебил ассистента геолог. – Вода меняет цвет!

Впереди, слева по курсу, плотную толщу воды заволакивала тускло-зеленая муть – цвета гниющей ряски. Граница между прозрачной толщей холодных северных вод и странным течением была на диво отчетлива.

– Какое-то течение, – предположил Мушкетов. – Возможно, из-за Разлома? Узор течений должен был измениться, как и направление ветров. Вы обратили внимание, что восточный ветер несет непривычное для зимы тепло?

– Возможно, с этими течениями к нам попадают и существа, наподобие владивостокского ящера, – мрачно предположил Обручев.

До сих пор экспедиция не столкнулась ни с одним морским чудовищем. Больше того, всякие слухи об их появлении оказывались, как и сообщения о смерти некоего американского фельетониста, сильно преувеличенными.

– В доисторических ящеров я поверю, когда увижу их, – легкомысленно отмахнулся Мушкетов. – Глядите, Владимир Афанасьевич, – чайка! Что ей тут делать? До ближайшей земли миль сорок.

– Должно быть, унесло штормом, – рассудительно заметил геолог. – Смотрите, как тяжело она летит. Видимо, устала.

Несчастную птицу так мотало на ветру, что в полете она больше напоминала захмелевшего бражника. Заметив в бушующих волнах спасительный островок палубы, чайка направилась к нему, едва не распласталась о надутые паруса, чудом не запуталась в снастях и в конце концов шлепнулась на доски бака шагах в десяти от двоих ученых.

– Какая странная чайка… – проговорил ассистент, приглядываясь. – Смотрите, Владимир Афанасьевич, что за любопытная расцветка: сизая, с черными полосами по краю крыла. Как думаете, – предложил он, взявшись за застежки зюйдвестки, – если мы ее поймаем, профессор Никольский выйдет из меланхолии?

Птица смерила его презрительным взглядом.

– Дима, – произнес Обручев не своим голосом, – это не птица.

– Что? – переспросил Мушкетов.

Существо на палубе запрокинуло голову и издало протяжный, скрипучий вопль. В клюве его – нет, в пасти! – блеснули мелкие острые зубы.

Острый запах формалина перебивал даже тошнотворную вонь полупереваренной рыбы.

– Великолепно, – повторил зоолог в восьмой раз. – Ве-ли-ко-леп-но!

Он поднял пинцетом багряно-черный ошметок, обнажив хрупкую белую кость.

– Я начинаю думать, что наш молодой товарищ своей оплошностью оказал нам большую услугу, – проговорил он, вглядываясь в полураспотрошенную тушку. – Едва ли я мог бы заставить себя вскрыть это существо, будь оно живо.

Мушкетов зарделся, точно девица. В попытках усмирить тварь, рвавшуюся на свободу из-под наброшенной зюйдвестки, юноша нечаянно свернул ей шею, после чего неведомое создание угодило прямиком к Никольскому на препарационный стол, обустроенный наскоро в отгороженном углу кают-компании.

– С другой стороны, – продолжал зоолог, аккуратно поддевая сухожилие, – представив коллегам одни только анатомические препараты, мы рискуем оказаться в положении капитана Хантера, который первым доставил в Европу шкурку утконоса – его подняли на смех как обманщика. Если бы я не видел это создание… ну… почти живым, – Мушкетов покраснел еще сильнее, – то сам бы не поверил.

– Да, – пробормотал Обручев, – зубастая чайка – это почти так же нелепо, как выдра с клювом.

– Если бы только зубастая! – Никольский опустил очередную косточку в кювету с формалином. – Это можно было бы списать на врожденное уродство. Но ваша добыча значительно отличается по внутреннему строению от всех известных птиц и в то же время несет значительное сходство с обычными водоплавающими. Я бы сказал, что она собрана из частей различных животных, если бы своими глазами не видел, что это не так.

– Как и утконос, – внезапно подал голос Мушкетов.

Никольский поднял голову.

– Да. Как утконос… – повторил он задумчиво. – Продвинутые черты, смешанные с архаичными. Смотрите, развитый киль, мощные летательные мышцы – и рядом совершенно крокодильи зубы: настоящие, укорененные в челюсти. Строение скелета птичье, а форма позвонков скорее рептильная, двояковогнутая… Владимир Афанасьевич, куда вы?

– Одну минуту. – Обручев пробежался пальцем по корешкам книг, загромоздивших полку. «Манджур» строился не как исследовательское судно, и места для библиотеки на нем тоже не было. Книги приходилось хранить в каютах или в той же кают-компании. – Да, вот. Смотрите.

Он раскрыл толстый том на нужной странице.

– Она?

Никольский впился взглядом в гравюру.

– Очень похоже, – признал он. – Конечно, размер не совпадает – наш экземпляр больше. Но в целом сходство просто поразительное.

– Ихтиорнис диспар, – прочитал Мушкетов, заглядывая старшим коллегам через плечо. – Я свернул шею живому ископаемому.

– Сначала морские ящеры. Теперь вот это. – Обручев потер виски, будто пытаясь избавиться от головной боли. – Жюльверновщина какая-то.

– У Жюль Верна, сколько помню, за допотопными тварями пришлось забраться в самые недра Земли, – поправил юноша. – А перед нами, кажется, Земля сама вывернулась наизнанку.

– Я уже боюсь вскрывать этой твари зоб, – пожаловался Никольский. – Мало ли что там окажется неправдоподобного.

Он покрепче стиснул скальпель и решительно сделал надрез. Черная, адски смердящая жижа брызнула в кювету.

– Слава богу, панцирей аммонитов тут нет, – сообщил зоолог с напускной веселостью. – Я уже ожидал…

Он замялся, вороша комковатую жижу пинцетом. При каждом движении по ноздрям ударяла очередная волна невыносимой вони.

– Интересно… – пробормотал он. – Нет рыбьих скелетов. Вообще. Только клювы кальмаров и какие-то пластинки наподобие гладиусов. Почему?

– Возможно, там, где она питалась, – предположил Обручев, – рыбы не было. Только головоногие. Вроде аммонитов.

Воцарилось неловкое молчание.

Чем ближе становилась незримая линия Разлома, тем тяжелей давалась «Манджуру» каждая миля. Казалось, будто стихии сговорились между собою, чтобы не позволить кораблю пересечь роковую черту. Море будто взбесилось: местами сильнейшее течение подхватывало канонерку, так что паровая машина едва справлялась с напором мальштрема, а то вдруг дыбилось островерхими, колючими волнами, заставляя «Манджур» подпрыгивать и дрожать, словно норовистый конь, или могучие валы начинали идти по нему стройными шеренгами, вскидывая корабль к небесам, под самые облака. Вода меняла цвет: океан пронизывали мутные струи, насыщенные чем-то наподобие мелкой ряски. Зато ветер оставался неизменен: он дул с северо-запада, все сильней и сильней, волоча на себе тяжелые низкие тучи. На протяжении нескольких ночных часов ливень хлестал такой, что казалось, будто канонерка пошла на дно и теперь идет малым ходом через Нептуново царство. Потом дождь унялся, зато началась зловещая зимняя гроза. И снова – дождь.

Оценить, где находится корабль, невозможно было даже приблизительно. Отданный во власть течений и бурь, он шел наугад сквозь шальное месиво воды и воздуха. Капитан, погруженный в некие эзотерические вычисления (от которых отстранил даже штурманского офицера), делал вид, будто имеет некоторое понятие о том, где находится канонерка, но остальные офицеры относились к его выкладкам с сомнением. И даже если бы кто-то и мог выдержать на палубе больше нескольких минут, то различить в темноте, сквозь пелену дождя, действительно ли на горизонте проплывают последние из Четырехсопочных островов, он не смог бы.

Буря не утихала на протяжении двух суток, наполненных для большинства находившихся на борту необыкновенными мучениями. Морская болезнь косила даже самых стойких. Коридоры «Манджура» пропитал запах рвоты.

К исходу третьей ночи Обручев окончательно убедился, что не может спать при таком волнении. Попытки лечь вызывали приступ морской болезни. Попытки заснуть сидя грозили серьезными ушибами – несколько матросов уже пострадали от качки. Он пытался читать при тусклом свете электрической лампы и раздумывал, не попросить ли на камбузе еще кофе, которым единственно спасался. Остальным членам научной группы тоже не спалось, за исключением единственно приват-доцента Комарова, которому даже трубы иерихонские не помешали бы вкусить заслуженный отдых. Младший Мушкетов тоже читал, Никольский пытался вести заметки, но не мог разобрать собственный почерк.

– Вам не кажется, Владимир Афанасьевич, что качка немного стихла? – спросил юноша, поднимая голову.

Обручев заметил, что глаза у него тоже красны от недосыпа.

– Возможно. – Он прислушался к собственным ощущениям. – Даже скорее всего. Не знаю, правда, что это может означать…

Дверь в кают-компанию распахнулась.

– Вот вы где, господа? – Капитан обвел ученых взглядом, будто подозревая в чем-то дурном. – Предлагаю подняться на палубу, пока тучи вновь не сомкнулись. Полагаю, что вам следует это увидеть. Всем. – С этими словами он повернулся и вышел.

Обручев оказался на палубе третьим, уступив в поспешности только своему молодому помощнику.

Ветер продолжал дуть, пробирая до костей, однако облака разошлись. На севере громоздились непроглядной стеной тучи, но южный горизонт прояснился. В небе сияли звезды, огромные, яркие и совершенно незнакомые.

Привычных созвездий не было и следа. Горела в вышине нестерпимым огнем кроваво-алая звезда, огромная, как Сириус. А над самой водой плыло в звездной толще немыслимое облако жемчужно-голубого света, пронизанное тонкими, призрачными волокнами.

– Но… что это? – прошептал Никольский, и Обручев с удивлением отметил, что слышит его – буря уже не уносила голоса прочь, снимая с губ.

– Знак свыше, – отозвался Колчак таким тоном, что в темноте геолог не мог понять, шутит ли. – Мы благополучно преодолели Разлом.

* * *

На протяжении следующих двух суток погода хотя и менялась, но не к лучшему. Бури налетали неожиданно и так же внезапно утихали; становилось все теплей, но это было единственное, что могло утешить путешественников, вынужденных скрываться в тесных каютах и опостылевшей кают-компании от ветра и проливных дождей.

Капитан мрачнел на глазах: из-за шквальных ветров, не позволявших положиться на паруса, машину все время приходилось держать под парами. Уже ясно было, что преодолевать невидимую границу в обратную сторону будет столь же непросто, и следовало оставить достаточный запас топлива в угольных ямах, чтобы вернуться, а это существенно снижало запас хода, и без того невеликий. С каждым часом риск повернуть назад, так и не обнаружив земли в бескрайнем, зеленоватом и мутном океане нового мира, все возрастал.

Однако на третий день ветер хотя и не утих, но выровнялся и поменял направление – теперь он дул почти точно с востока, так что «Манджур», потушив котлы, шел бейдевинд на юго-восток. Небо немного прояснилось, высокие тучи расчертили бледно-голубой свод полосами, точно зебру. Правда, радость участников экспедиции несколько умерялась тем фактом, что искровая станция беспроволочного телеграфа, с такими трудами установленная в последний момент на канонерку, категорически отказалась работать. Если до того она еще улавливала какие-то сигналы из Владивостока, то спустя три дня после пересечения границы Разлома связь прервалась.

А в третьем часу пополудни на горизонте показалась земля.

На палубе столпились все, кому позволяли обязанности, – то есть, помимо ученых, до единого все офицеры и матросы, свободные от вахты. Паруса спустили, «Манджур» снова шел под паром, самым малым ходом, чтобы не напороться на рифы. Уже видно было, что перед мореплавателями не берег материка, а вулканический остров, причем небольшой, разбитый мелкими протоками на три неравные части. Южный берег круто обрывался в море, северный – сходил в волны полого, образуя широкие пляжи, покрытые черной галькой.

– Чего-то не хватает, – пробормотал Обручев, вглядываясь в безрадостную картину.

– Котиков, – отозвался его ассистент. – Остров на диво похож на курильские или камчатские скалы… но берег совершенно пуст. Только птицы… то есть не птицы…

Стаи ихтиорнисов кружили над волнами. По временам то одна, то другая ящероптица, сложив крылья, бросалась в воду, чтобы вскоре вынырнуть с добычей. Отличить их от чаек на таком расстоянии можно было только по расцветке – даже орали они так же громко и скверно.

– Давайте уж будем называть их птицами, – предложил Никольский. – Хотя это и неправильно. Вы правы, берег кажется пустым.

– Неужели в здешних водах так мало животных? – предположил Мушкетов.

Словно противореча ему, у борта мелькнуло что-то смутно различимое в непрозрачной воде. Плеснула волна, и над пенными барашками пронеслись стайкой стреловидные тени.

– Летучие рыбы? – удивился непростительно молодой, на взгляд Обручева, лейтенант, пристроившийся у релинга рядом с ученым.

– Ну какие же это рыбы? – усмехнулся Никольский. – Это какие-то головоногие… вроде кальмаров… Так вот, что касается берега, мне кажется, что обилие жизни в здешних водах никак не связано с жизнью на берегу. Котиков и других ластоногих привязывает к лежбищам необходимость выкармливать бельков. Если хозяева здешних морей – ящеры, у них такой необходимости нет, как нет ее у наших морских черепах. Как полагаете, – обратился он к лейтенанту, – мы будем высаживаться?

– Непременно, – уверенно ответил тот. – Хотя бы для того, чтобы поднять флаг.

…Днище шлюпки заскребло о камни. Обручев полагал, что капитан спрыгнет в мелкую воду первым, но Колчак дождался, покуда четверо матросов выволокли шлюпку на берег, и только тогда, не подмочив достоинства, ступил на каменистую почву острова.

– Как полагаете, Александр Михайлович, удастся ли нам подняться на вон ту вершину? – поинтересовался капитан без лишних сантиментов. – Установить там флаг было бы символично.

– Я бы не советовал, – вполголоса заметил Никольский. – Загадят.

Колчак смерил взглядом гряду уступов, которыми сходила в море указанная вершина. Черного камня видно не было под сизыми перьями и белыми потеками гуано.

– Да, – с неохотой признал капитан. – Пожалуй, вы правы. Что ж, тогда ограничимся пирамидой из камней на берегу. Вон тот приступок подойдет – достаточно высоко над линией прибоя.

Покуда матросы таскали булыжник, геолог прошелся вдоль берега, стараясь не отходить от шлюпки слишком далеко, и даже собрал немного образцов, совершенно не отличавшихся от вулканических пород Старого Света. Никольский, с другой стороны, пребывал в совершенном ошеломлении. Он бродил в полосе прибоя, не разгибаясь, и собирал в мешок для образцов все, что выносили волны. Поначалу зоолог пытался как-то сортировать находки, но вскоре бросил эту затею и валил все вместе, невразумительно бормоча что-то себе под нос. Обручев мог понять его состояние: большая часть раковин должна была по справедливости проходить по его ведомству. Среди гниющих водорослей и комков морской ряски валялись дохлые аммониты.

Заплескался на ветру развернутый флаг. Капитан Колчак бережно уложил в углубление между камнями деревянную коробку с запиской: красивый жест, но довольно бессмысленный.

– Я скверный оратор, – проговорил моряк, – поэтому скажу просто: по праву открывателя и властью офицера Российского флота объявляю этот и все прилежащие острова владением российской короны и нарекаю их, – голос Колчака приобрел какую-то странную окраску, – из уважения к высочайшему покровительству нашей экспедиции островами Императора Николая Второго.

Вольнодумцу Обручеву не могло не прийти в голову, что такой верноподданнический жест для капитана все же не совсем характерен. И только чуть погодя, когда Никольского, судорожно порывавшегося вернуться, двое матросов вежливо, но непреклонно усадили в шлюпку и пирамида с флагом осталась позади, геолога посетила мысль, что рассматривать название острова можно иначе – как изощренное издевательство. В конце концов, ящероптицы появились здесь не святым духом. Где-то дальше, за океаном, есть другая земля. Материк. И он теперь получит другое имя. Более достойное.

– Вода грязная, – недовольно проворчал лейтенант Петров.

Обратный путь к кораблю казался геологу бесконечно длинным. Гребцам мешало усиливающееся волнение. Бросить якорь «Манджуру» удалось в полумиле от берега: дальше сквозь темную воду начинали проглядывать белые глыбы обросших моллюсками скал. На берегу Обручев видел выброшенные прибоем раковины, тяжелые, как кирпичи, похожие на огромных бледных устриц – инокерамии, еще одно ископаемое, ожившее на глазах.

– Бревно какое-то плавает…

На этих словах Никольский, попеременно вздыхавший над мешком с образцами и бросавший тоскливые взгляды в сторону медленно удаляющегося берега, разом ожил.

– Где бревно?! – Он умоляюще воззрился на капитана. – Александр Васильевич, давайте подтащим его поближе!

Колчак нахмурился:

– Ну вы же понимаете! На островах деревьев нет, значит, его принесло с материка! Возможно, какие-то останки животных… Ну и, в конце концов, Владимир Леонтьевич единственный, кто остался без материалов для изучения.

– Если не считать того, что я не позволю выволакивать на палубу плавник, – с неудовольствием отозвался капитан, – нам все равно нечем зацепить такое большое бревно, и тем более не хватит гребцов, чтобы отбуксировать его к «Манджуру» против течения…

Он примолк.

– Любопытно, – заметил он минуту спустя. – Его должно относить в сторону вон тех камней. А вместо того несет наперерез нам. Как бы не натолкнуться…

– Это, – напряженным голосом отозвался геолог, – не дерево.

Бревно открыло темный, мутный глаз.

– Ружье мне, – с жутким спокойствием вполголоса бросил капитан.

Обручев ударил лейтенанта по руке. Карабин полетел на дно шлюпки. Геолог придавил приклад сапогом.

– С ума сошли! – рявкнул он. – Ваше ружье ему как слону – дробина.

– «Манджур» не будет стрелять, – прохрипел лейтенант, не сводя взгляда с полускрытого волнами чудовища. – Слишком близко.

– Тихо! Не пугайте его.

Мгновение казалось, что Колчак сейчас, невзирая на разницу в росте, силой попытается отнять оружие, но, видно, капитан и сам вспомнил, что морское чудовище в Золотом Роге пришлось останавливать корабельными пушками. Поэтому до Москвы доехал только череп – все остальное слишком пострадало от выстрелов, перебивших титанический хребет.

Матросы бросили весла, и шлюпка закачалась на волнах, едва заметно отплывая обратно к берегу. Животное держалось совсем близко, пошевеливая смутно видными ластами. Над поверхностью проглядывали лишь голая спина и башка, похожая на змеиную.

– Какое-то оно… некрупное, – пробормотал лейтенант с сомнением.

Действительно, существо было размером со среднего нильского крокодила, не достигая даже величины австралийского гребнистого. Было в нем метра четыре, вдобавок изрядную долю его длины составляла вытянутая вперед змеиная шея.

– Похоже, словно питона продернули сквозь черепаху, – выразил общее впечатление Колчак.

– Вы тоже читали Жюль Верна? – отозвался Обручев. Краем глаза геолог заметил, что Никольский, не отводя глаз от морского чудища, торопливо зарисовывает его очертания в блокнот.

– Нет… – удивленно отозвался моряк.

– Это классическое описание плезиозавра, нечто подобное говорил еще Оуэн, но популярным его сделал Верн, – пояснил геолог. – Правда, именно такой разновидности наука не знает, но их уже известно достаточное количество, чтобы еще одна не вызывала удивления. Кроме того, это может быть молодое животное.

– Насколько оно опасно? – потребовал ответа капитан, поглядывая в сторону ружья.

Обручев пожал плечами:

– Александр Васильевич, это последний вопрос, которым задаются геологи. Зубы у него…

Как по заказу, чудище немного приподняло голову над водой и тяжело выдохнуло, раскрыв пасть.

– …Вполне крокодильи. Но станет ли оно нападать на шлюпку – большой вопрос. Александр Михайлович? Александр Михайлович!

Никольский опустил карандаш.

– Что? А… Не знаю. Понятия не имею. Я, конечно, занимался именно и в основном рептилиями, – зоолог смутился, – но не такими крупными.

– Но это ведь хищник? – засомневался Комаров.

– Хищник, – согласился зоолог. – Но его зубы рассчитаны для охоты на рыбу или кальмаров. Вряд ли оно позарится на добычу настолько крупнее себя.

– Как человек?

– Как шлюпка, – пояснил Никольский. – Оно же водоплавающее, над водой должно быть подслеповато. Для него мы – странное многоногое животное.

– Тогда команды «Сушить весла!» никто не давал! – решительно вмешался Колчак. – За работу! Пока нас не вынесло на скалы!

Он решительно поднял со дна шлюпки карабин, но целиться пока не стал. Крокодилы, вспомнил Обручев, неимоверно живучи. В этом отношении подготовка к экспедиции провалилась напрочь: если и на материке первопроходцев будет ожидать восставшая из меловых слоев фауна, на охоту придется ходить разве что с корабельными орудиями наперевес. Против какого-нибудь аллозавра охотничье ружьишко будет мелковато…

Когда весла ушли в воду, плезиозавр забеспокоился. Змеиная башка несколько раз ушла под воду, глаза тревожно забегали. Потом животное подняло голову – не как принято было изображать на гравюрах, на лебединый манер, а как-то смешно, вместе с совершенно негнущейся шеей. Видно было, что ему очень неудобно и высоко поднять не удается – на мгновение зверь заглянул мутным взглядом через борт шлюпки и тут же уронил голову в фонтанчик брызг. Зашевелились кожистые ласты, белым облаком промелькнуло под водой плоское брюхо, и плезиозавр поплыл прочь, не обращая внимания на облегченно переглянувшихся людей.

– Насмердел и ушел, – с усмешкой заключил Колчак, опуская ружье.

– Это… кхм… не животное, – поправил капитана лейтенант. – Это… кхм… матрос Наливайко. От страха.

…Как и предсказывал Обручев, острова Императора Николая Второго оказались небольшим архипелагом, который «Манджур» очень скоро оставил за кормой. Даже самый крупный из замеченных командой островов, потухший вулкан высотой около полутора километров, годился для поселения лишь вездесущим ихтиорнисам. Никакой растительности, кроме лишайников, на нем заметить не удалось.

Потом канонерку подхватило идущее с севера течение, и, подгоняемая попутным ветром, она устремилась – не на восток, а на юго-восток, пересекая меридиан за меридианом. Возникло, однако, некоторое препятствие: капитан потерял ориентацию.

Выяснилось это почти случайно. Магнитный компас после пересечения Разлома не перестал действовать, но показывал теперь почти точно на географический полюс вместо канадских островов, среди которых затерялась экспедиция Франклина. Поэтому лишь когда положение корабля попытались уточнить по небесным светилам, выяснилось, что сделать это не удается. Во-первых, потому, что созвездия изменились неузнаваемо, а во-вторых, потому, что хронометры стали бесполезны. Возможно, кто-то заметил бы и раньше, но из-за застилавших небо туч даже короткими северными днями в первое время после пересечения Разлома на корабле не видели солнца. Теперь же, в ясную погоду, несколькими днями измерений было неопровержимо доказано, что длительность суток в Новом Свете составляет двадцать три часа и тридцать четыре минуты. В результате расстояние между кораблем и Николаевскими островами удавалось определить лишь весьма неточно, что же до расстояния между островами и чертой Разлома, то о нем оставалось лишь догадываться по косвенным признакам. Уверенность внушал лишь тот факт, что угольные ямы корабля оставались почти полными.

После встречи с морским зверем экипаж с опаской поглядывал на волны, но иные чудовища не встречались, если не считать еще одного плезиозавра, гораздо больших размеров. В длину зверь не уступил бы жуткой твари, чей мертвый взгляд встретил Обручева в аудитории Московского университета, но почти половину этой длины составляла тонкая негнущаяся шея. Зверь полдня плыл рядом с бортом «Манджура», и матросы развлекались, сбивая ящерочаек из ружья: стоило зверь-птице шлепнуться в воду, как чудище делало короткий бросок головой в сторону – и только сизые перья плыли по воде. Потом чайки пропали – слишком далеко позади остался остров, где они гнездились, – и плезиозавр, заработав всеми четырьмя ластами, двинулся прочь.

Однако с каждым днем становилось ясней, что впереди находится суша, причем обширная. Течение влекло с собой не только сгустки «морской ряски» и обширные поля водорослей, на которых кормилось множество мелких животных, приводивших Никольского в совершенное умоисступление, но порой и плавник, просолившийся насквозь, но выросший, несомненно, на твердой земле. Что-то менялось в воздухе, в небе, – Обручев, как безнадежно сухопутный человек, не определил бы, что именно, но впередсмотрящие все внимательнее вглядывались в горизонт.

И вот наконец настал час, когда впереди, по обе стороны, показалась земля. Слева, на востоке, маячил берег материка, протянувшийся насколько хватало глаз. Справа, на юго-западе, темнел острый мыс, оконечность то ли острова, то ли более крупной земли. Течение, набирая ход, устремлялось в пролив между ними.

…Вечерело рано. Красное солнце погружалось в воды океана, который как-то сам собой сохранил имя Тихого. Проходить неведомыми, опасными водами пролива в такое время было слишком рискованно, и «Манджур» бросил на ночь якорь в виду берега. Темные горы заслоняли южный горизонт, и восток отсвечивал пламенем заката, отраженным в дымке над дальним берегом. Небо оставалось ясным, и в его аметистовой толще уже проглядывали первые сияющие нити Зарева – так, тоже сам собою, назвался газовый факел в ночи, заслонявший звезды.

В кают-компании тоже зажгли лампы. Было тесновато: вместе с офицерским составом там собрались все четверо ученых. На стене висела начерченная от руки карта, состоявшая по преимуществу из белых пятен. Цветные пометки на голубом фоне смотрелись загадочно и странно.

– Господа, – одним словом Колчаку удалось добиться тишины в переполненном помещении. – Прежде, чем принять решение о дальнейшем нашем пути, я хотел бы выслушать ваше мнение. Напомню, что перед экспедицией ставилось три цели. Первая – пересечь Разлом и достичь Нового Света – нами выполнена; в этом, впрочем, и не возникало сомнений. Вторая выполнена также: мы обнаружили неизвестные земли. Остается открытым последний вопрос – когда мы сможем счесть выполненной третью задачу: по возможности подробно и широко исследовать эти земли. В первую очередь нам следует определить границы указанных возможностей. Александр Михайлович?

Никольский вскинулся было, но тут же понял, что обращаются не к нему. Прокашлялся лейтенант Бутлеров, исполнявший в экспедиции обязанности корабельного ревизора. Новый чин он получил не так давно, и погоны еще, фигурально выражаясь, натирали ему плечи.

– Запасы продовольствия на борту достаточны для продолжения исследований на протяжении минимум двух недель, – сообщил он. – Это с учетом необходимого для возвращения резерва. Угля сэкономлено достаточно. Единственное, чего нам может не хватить, – это питьевой воды. Я бы рекомендовал высадиться на берег в самое ближайшее время хотя бы ради того, чтобы пополнить ее запасы. Ну и… если удастся, разнообразить питание команды дичью…

Он смутился.

– А морской рыбой его разнообразить не пробовали? – поинтересовался Никольский, отрываясь от своих заметок.

– Пробовали, – ответил Бутлеров. – Но эту рыбу кок отказался готовить наотрез.

– Вы полагаете, профессор, что с дичью могут возникнуть трудности? – поинтересовался Колчак.

– Я не знаю, что и предполагать, – ответил зоолог. – Но если сухопутная фауна Нового Света соответствует тому, что мы наблюдаем в море… я не поручусь, что кто-то из нас рискнет эту дичь отведать.

– Даже если нам не удастся пополнить рацион свежими продуктами, – напомнил Бутлеров, – за две недели можно пройти… ну, при благоприятных условиях… миль семьсот.

– А вопрос об условиях возвращает нас к выбору маршрута, – заключил капитан. – Перед нами три возможных пути. Первый – пройти через пролив, который мы наблюдали сегодня, невзирая на возможные опасности, и продолжить движение на юго-юго-восток вдоль берега. Второй – продолжить плавание по течению, вдоль берега западного массива суши. Этот путь ведет на юго-запад.

– И третий? – спросил лейтенант, вглядываясь в карту.

– Обратно на север вдоль берега восточного массива, – пояснил Колчак. – С практической точки зрения это наименее удачный путь. Помимо того что нам придется плыть против течения, мы фактически повторяем маршрут, которым двигались прежде. Я готов рассмотреть его, только если в пользу северного пути будут высказаны очень существенные доводы.

Лейтенант покачал головой.

– Пройти проливом – соблазнительно, но слишком рискованно, – продолжил капитан. – Мы не сможем в полной мере отремонтировать «Манджур», если в незнакомых водах напоремся на рифы, а вероятность этого очень велика: судя по силе течения, пролив мелководен.