Текст книги "Вызов"

– Да какая там опасность, – махнул рукой Келюс. – Кому я нужен? Правда, пришлось отдать бумаги этим, бином… товарищам.

– Из-за меня? – губы девушки внезапно дрогнули. – Николай, я вам очень благодарна… Это не те слова, но вы, надеюсь, поймете… Но я знаю, что такое война. Эти бумаги были вашим оружием, из-за них вы рисковали жизнью!..

– Из-за них погиб дед, – спокойно ответил Лунин. – И еще другие люди, я их даже не знал… Из-за них погиб Михаил Корф… Хватит крови, Ольга! Если эти проклятые документы помогли вам выйти на свободу, значит от них есть хоть какая-то польза. И… Завтра мы поговорим, вам надо уехать…

– А вы? – тихо спросила девушка, и голос ее вновь дрогнул.

– Пока останусь. Нам нельзя уезжать вместе, это опасно для вас и для меня…

– Да, конечно, – кивнула Ольга. – Сейчас вы скажете, что мы обязательно увидимся, но мне слишком часто приходилось прощаться с людьми и никогда не встречать их вновь…

Валерий позвонил на следующий день. Лунин, не называя имен, велел бородачу встречать девушку послезавтра. Оставалось достать билет до Симферополя, но тут помог отец Лиды, и к следующему вечеру к отъезду было все готово.

Они простились наскоро в квартире у художницы – Лида и ее родители, начинавшие догадываться, что речь идет не о туристском походе, настояли, чтобы Николай на вокзал не ехал. Проводить девушку взялся отец Лиды вместе с соседом-журналистом, здраво рассудив, что безопаснее лично проводить свою странную гостью.

– Спасибо за все, Николай, – кивнула Ольга на прощанье. – Знаете, почему-то я верю, что мы с вами увидимся. Странно, правда? Мне уже казалось, что в этом мире ни во что нельзя верить. Я буду молиться за вас…

– Не забудьте молитву вашей няни, – усмехнулся Лунин, – тогда со мною точно ничего не случится! После того, что было, мы можем считать себя почти бессмертными, правда?

– Правда, – согласилась девушка и тоже улыбнулась.

…На следующий день позвонил Валерий, сообщив, что все в порядке и через час они уезжают туда, куда договаривались. Николай, мысленно поблагодарив приятеля за немудреную конспирацию, достал из библиотеки атлас и открыл большую карту Крыма. Порыскав по ней, он нашел Чабан-Кермен и успокоился – место и в самом деле оказалось глухим, глуше некуда. Оставалось надеяться, что враги все-таки потеряли след.

Только после этого Келюс по-настоящему перевел дух. Полежав денек на диване, он, как ни в чем не бывало, появился в редакции. Начальство вновь сделало вид, что ничего не произошло. Николай пожал плечами и сел за рукопись. Впрочем, уже через несколько часов он отчасти понял, в чем дело. Во время обеденного перерыва на его стол положили карикатуру – Николай был изображен в шинели а-ля Дзержинский с маузером в одной руке и топором в другой. Подпись не оставляла сомнений, сотрудником какого ведомства здесь считают Лунина. В другое время это здорово бы разозлило, но теперь Келюс лишь усмехнулся, рассудив, что в такой момент такая репутация может быть даже небесполезной. Объясняться он ни с кем не стал, а карикатуру приколол кнопкой над своим столом.

Дни шли за днями, и Лунин стал постепенно привыкать к одиночеству. Вечерами он садился за свои записи, пытаясь свести воедино то, что прочитал в старых папках и услыхал от тех, с кем общался последнее время – от странного сапожника до своего тезки из непопулярной конторы. Рана полностью зажила, и о болезни ничто уже не напоминало.

Где-то через неделю после отъезда Ольги Николай, освободившись пораньше и пробежавшись по магазинам, не торопясь шел домой по длинному, пустынному в этот час бульвару. Внезапно глаза уловили что-то знакомое. Впереди, за высокими старыми деревьями, разбросавшими ветви над землей, мелькнула знакомая кожаная куртка.

Первым желанием было немедленно повернуть назад, но Келюс одернул себя. Он почему-то не боялся этих странных типов, тем более теперь, когда Ольга в безопасности. К тому же, если это засада, пути к отступлению уже наверняка отрезаны. Николай не ошибся. Оглянувшись, он увидел, что шагах в десяти за ним идет еще один парень, правда одетый вполне по-летнему, но с таким равнодушным ко всему видом, что Лунин понял все сразу.

Тип в черной куртке, еще раз выглянув из-за дерева, сделал кому-то знак рукой и не спеша вышел на аллею. Откуда-то с другой стороны появился еще один, тоже без куртки, но в странного покроя гимнастерке с высоким стоячим воротником. Идущий сзади ускорил шаг и поравнялся с Келюсом, остальные молча заступили дорогу. Они ничуть не походили на яртов Волкова да и вообще на преступников – молодые, с одинаковыми короткими прическами, худые, немного нескладные. Только несуразная одежда да еще неожиданно взрослые глаза отличали их от сотен сверстников.

Парни минуту-другую рассматривали Келюса с недобрым, даже брезгливым интересом. Затем тот, кто был в куртке, очевидно старший, поглядел Лунину прямо в глаза.

– Ты предатель, Николай!

– Что?! – обомлел Келюс.

– Ты предатель, – повторил парень. – Ты предал свой класс. Ты предал партию. Ты помогаешь врагу. Контре!

– А-а, – понял Лунин. – Слушайте, ребята, может не надо политграмоты? Может, бином, просто подеремся?

Парни переглянулись.

– Он издевается, – по-петушиному крикнул тот, что был в гимнастерке, но старший жестом осадил его.

– Здесь мы тебя не тронем, Николай, но учти, у нас ты приговорен к смерти за пособничество лютому врагу пролетариата.

– Тебе бы в кино сниматься! – восхитился Келюс. – Где ты, бином, научился так формулировать? Кстати, какому такому врагу я помогал?

– Ты помогал ей! – крикнул парень в гимнастерке. – Ты что не понимаешь? Она же враг! Контра! Она…

Парень в куртке жестом велел ему молчать.

– Учти, Лунин, нас было пятеро. Когда она бежала, вся наша ячейка поклялась найти ее и привести приговор в исполнение. Двое уже погибли – по твоей вине. Но мы здесь, и мы найдем ее. Впрочем, – парень в кожанке усмехнулся, – может, у тебя еще осталась совесть, Николай?

– Поймите, – внезапно проговорил третий, до этого молчавший, – из-за нее могут погибнуть тысячи людей! Тысячи честных, преданных делу партии пролетариев! Она – знамя, Николай! Мы должны вырвать это знамя из рук врага, этих проклятых реакционеров-богоразовцов и социал-предателей косухинцев…

– Ну хватит, – поморщился Келюс. – Будем драться, пацаны, или давайте расходиться. В «красных дьяволят» я играл где-то в классе втором.

Парень в гимнастерке вновь дернулся, но опять был остановлен старшим.

– Ей не уйти, товарищ Лунин!

Он попытался произнести это как можно внушительнее, но в середине фразы голос сорвался на фальцет.

– Железная рука партии уже раздавила все их змеиное гнездо! А ты еще пожалеешь…

– Уже пожалел! – разозлился Лунин. – Я напрасно пригласил тебя в кино. Тебе, бином, надо в спецшколу для дебилов. А ну-ка, с дороги!..

Никто даже не пошевелился.

– Сейчас мы уйдем, Николай, – кивнул старший, – но еще увидимся. А пока отдай скантр, ты лишен пропуска в «Ковчег». Кстати, из-за тебя твоего дядю отдали под трибунал, он оказался трусом. Если отдашь пропуск, партия отнесется к нему со снисхождением.

Скантр отдавать не хотелось, но мысль о том, как пропуск все-таки чужой, заставила задуматься. В глубине души Лунину было жаль Петра Андреевича.

– Отдай пропуск, товарищ Лунин, – поторопил его тот, что был в гимнастерке. – Все равно отберем!

Келюс, расстегнув ворот рубашки, достал ладанку и попытался разорвать нитки. Отдавать ладанку этим типам почему-то особенно не хотелось. Нитки поддавались плохо, дело шло медленно, но парни не торопили. Наконец, Лунин, разорвав ладанку, отдал значок с усатым профилем типу в комиссарской кожанке.

– Носите, бином, на здоровье, – пожелал он на прощание, – пионер юные, головы чугунные…

Ночью он проснулся, словно от сильного толчка. Встав, Келюс машинально, не понимая даже, что делает, оделся и направился к выходу. Только у самой двери Николай остановился, сообразив, что творит нечто несуразное.

– Стоп! – пробормотал он. – Я что, спятил?

Звук собственного голоса немного отрезвил. Лунин постоял у двери, помотал головой и медленно, словно на ногах висели гири, пошел назад. Проходя мимо зеркала, он бросил случайный взгляд и, увидев свое отражение, вздрогнул. Лицо было чужим, незнакомым, черты странно заострились, белки глаз покрылись сеточкой взбухших сосудов, на лбу обозначились глубокие морщины… Келюс бросился в ванную и сунул голову под кран. Когда немного полегчало, Лунин побрел обратно в спальню. Он попытался заставить себя забыться, считал до тысячи, но откуда-то из глубин подсознания всплывало странное желание немедленно встать и уйти на темную улицу. И вновь почудился ему соленый вкус крови во рту…

Утром Келюс с трудом смог встать. Солнце пугало; он задернул шторы и лег на диван. Николай не завтракал, даже не выпил чаю, но с удивлением понял, что совсем не хочет есть. Голова была пуста, ни о чем не думалось, и он пролежал до самых сумерек на диване, глядя в белый потолок.

К вечеру ему стало лучше. Николай обругал себя паникером и, чувствуя прилив бодрости, собрался погулять. Каким-то краешком сознания он понимал, что вечером, да еще в таком состоянии, на улицу выходить не стоит, но прохладный сумрак манил, и Келюс, накинув легкую куртку, вышел во двор, с удовольствием вдохнув свежий, уже остывший воздух.

Николай не знал, куда идет. Ноги сами несли его через малолюдный в это время центр по Тверской куда-то в сторону столичных новостроек. Келюс с удивлением понял, что не чувствует ни малейшего страха. Даже Сиплый с его адской собакой не казался уже опасным. Вспомнив трех типов, забравших у него скантр, Лунин решил, что сейчас ни за что не отдал бы пропуск. Николай сообразил, что уже ощущал нечто подобное – в подземелье, после схватки в «Кармане». Он понял, что болен, что Фрол был прав, но эта мысль ничуть не испугала. Впервые за весь день он ощутил голод и почему-то обрадовался.

У Белорусского вокзала к Николаю пристала пьяная компания. Он остановился, не слушая воплей, перемешанных с густыми выражениями, и спокойно ждал. Здоровенный парень в порванной майке, ростом чуть ли не на голову выше Келюса, уже схватил его за плечо, но вдруг, взглянув в лицо, отшатнулся. Лунин лишь усмехнулся. Внезапно его правая рука дрогнула, дернулась – и пальцы с неведомой ранее силой ухватили парня за горло. Тот захрипел и начал оседать на асфальт.

Келюс с трудом заставил себя разжать пальцы и, не оборачиваясь, зашагал дальше. Случившееся ничуть не удивило. Он шел вперед, сквозь опускавшуюся на город ночь, думая, что напрасно слушал Фрола и боялся своей непонятной болезни. Он не болен – Николай понимал это с каждой минутой все отчетливей. Это просто его новая жизнь.

Внезапно откуда-то из переулка к нему метнулась мелкая облезлая шавка, диким лаем встретившая нарушителя своих владений. Николай, не любивший собак размером с крысу, инстинктивно отпрянул. Подзадоренная собачонка метнулась к нему прямо в ноги, но внезапно замолчала и попыталась остановиться. Это не удалось, она на полном ходу ткнулась о кроссовки, взвизгнула, неловко отскочила на несколько метров и, подняв морду к небу, завыла. Николай сделал шаг вперед, но собачонка, подпрыгнув на месте, с жалобным лаем скрылась в темноте. Келюс пожал плечами. Даже в его нынешнем состоянии это показалось немного странным.

Николай сел на ближайшую лавочку и достал сигареты. К его удивлению, курение не доставляло обычного удовольствия. Табачный дым показался пресным и противным. Николай повертел сигарету в пальцах, выбросил, не глядя, и задумался. К своему новому состоянию он уже начал привыкать, хотя какая-то тревога все еще ощущалась. Мелькнула мысль, что надо поговорить обо всем этом с Фролом, но он тут же решил, что дхар не поймет его, нынешнего. И тут новая мысль о каком-то близком пределе, о границе, которую придется переступить, заставила Николая похолодеть. Он боялся этого, но чувствовал, что отступать уже поздно. Келюс решил закурить еще одну сигарету, рука скользнула в карман, где лежала пачка, но там и осталась – случайно обернувшись, Николай понял, что сидит на скамейке не один. Собственно, необычного в этом ничего не было, он находился почти в центре огромного города, и час был еще не слишком поздний, но к скамейке никто не мог подойти незаметно.

Это была девушка. Длинные белокурые пряди волос спадали на лицо, но Келюс сообразил, что знает ее, и еще через секунду понял, кто сидит рядом с ним.

– Кора, – позвал он, ничуть не удивившись. – Здравствуй, Кора…

Девушка медленно подняла голову, и Николай увидел ее лицо. Оно показалось самым обычным, живым, только очень грустным. Впрочем, он ни разу не видел Кору веселой.

– Добрый вечер, Николай, – тихо проговорила она. – Не называйте меня Корой. Я теперь снова Таня. Таня Корнева…

– Конечно, Таня! – Келюс улыбнулся и подсел ближе. – Знаешь, так рад тебя видеть… Как ты тут очутилась?

– Я давно здесь.

– То есть как? – не понял Николай. – Знаешь, Таня, ты мне снилась. Я даже видел какой-то призрак… фантом…

– Я хотела вас предупредить. Я понимаю, люди нас боятся…

– Но ведь ты не призрак!

Келюс еще раз посмотрел на девушку. Странно, все почему-то считали ее мертвой. Он сам так считал! И Лунин лишь подивился, отчего люди так плохо видят.

– Николай, – в голосе Коры слышался испуг. – Вы… вам кажется, что я живая?

– Ну, конечно!

Келюс, чтобы увериться окончательно, осторожно прикоснулся к ее руке. Рука была горячей, и у него мелькнула мысль, что девушка перегрелась на солнце. Таня тихо застонала.

– Значит, уже поздно… Николай! Понимаете, вы не должны меня видеть, в крайнем случае, я должна казаться вам призраком, тенью. Я ведь действительно умерла!.. Кажется, вы уже перешли грань…

– Постой, постой… – поразился Лунин. – Ты хочешь сказать, что я… Да я ведь живой!

– Я тоже была… живая. И Волков… Я опоздала! Мы все опоздали, теперь вы с ними. И вы, наверное, идете туда, к ним…

– К кому? – пожал плечами Лунин. – Я просто гуляю. Вот, бином, придумаешь еще!

– Это они, – Кора медленно подняла руку, указывая куда-то в темноту. – Я знала. Они – за вами…

Вдали вспыхнул свет фар. Послышался шум мощного мотора, и возле кромки тротуара затормозил огромный черный «мерседес».

– Не ходите к ним, Николай, – зашептала девушка. – У вас не будет пути назад…

Дверца автомобиля отворилась, кто-то невидимый в темноте вышел на тротуар. Внезапно в салоне «мерседеса» вспыхнул яркий свет, и Келюс увидел высокую худую женщину в странном, непривычного покроя платье. Длинные черные волосы спадали на плечи, большие, в яркой помаде губы улыбались.

– Это… это она, – вновь шепнула Кора, но Лунин и сам узнал ту, которую они оставили в подземной часовне рядом с распавшимся остовом князя Полоцкого.

…Алия приветливо махнула рукой и, по-прежнему улыбаясь, сделала несколько шагов к скамейке. Келюс встал. Кора тоже вскочила, схватив Николая за руку.

– Лунин! – воскликнула Алия мелодичным приятным голосом, совсем не похожим на тот, что звучал со сцены. – Я знала, что найду тебя. Почему ты здесь? Мы ждем тебя.

– Не отвечай! – крикнула Кора.

– Я решила заехать за тобой, – певица вновь чарующе улыбнулась. – Что же ты молчишь? Сейчас тебе нужна помощь, Лунин. Ты еще слаб, тебе нужно принять лекарство. Мы решили тебя встретить… Ну, чего ты молчишь? Это невежливо, когда с тобой разговаривает красивая женщина!

Алия скорчила обиженную гримасу. Николай хотел спросить, кто это «мы» и о каких лекарствах речь, но внезапно заметил, что из машины вышел высокий мужчина в черном костюме. Он остановился чуть позади певицы, скрестив руки на груди. Свет упал на лицо, и Келюсу стало не по себе: это не было лицом человека.

– Они увезут тебя, – шептала Кора. – Ты станешь как Волков, только слабее… Не отвечай!

– А, это ты! – только сейчас Алия сделала вид, что заметила девушку. – Что ты здесь делаешь, Кора? Не слушай ее, Лунин, она просто струсила и теперь хочет сделать трусом тебя. Ты ведь не трус, правда? Да что с тобой? Тебе плохо? Жаль, у меня нет с собой лекарств… Ну ничего, сейчас тебе станет лучше.

Сделав еще шаг вперед, она протянула к Келюсу длинные худые руки. Темный маникюр на ногтях в ночном сумраке казался черным.

– Я знаю, чего тебе хочется! – зашептала она. – Этого поначалу хочется всем нам, очень хочется, очень…

В руке певицы оказался длинный узкий нож, она взмахнула им, полоснув себя по левой руке. Кровь хлынула сразу, залив нарядное платье, но Алия лишь улыбнулась и протянула руку.

– Пей, гордый! Я люблю гордых…

Келюс попытался вздохнуть, но захлебнулся воздухом. В глазах зарябило, в висках застучали невидимые молоточки, рот наполнился знакомым солоноватым привкусом. Он попытался сбросить руку Коры и неуверенно шагнул вперед.

– Стой, – воскликнула девушка, повисая на его руке. – Ты погибнешь! Что ты делаешь? Ты хочешь стать таким, как Михаил?

– Что?!

Келюс остановился, не отводя глаз от Алии.

– Ты сказала… Что случилось с Михаилом?

– Иди сюда, Лунин!

Голос Алии внезапно стал иным – грудным, низким. Певица шагнула вперед, попытавшись положить окровавленные руки ему на плечи. Раскосое смуглое лицо с большими черными глазами оказалось совсем рядом, и Николай вдруг почувствовал, как повеяло трупным духом.

– Назад! – вздохнула Кора, потянув Келюса за руку. Он послушно сделал несколько шагов в сторону, не силах оторвать глаз от льющейся крови. Николай даже ощущал ее аромат, странный, немного пряный, смешивающийся с еле уловимым запахом тления…

– Возьми! – девушка сняла с шеи тонкую цепочку с маленьким крестиком. – Это когда-то помогло мне. Одень, скорее!

Медленными, непослушными он движениями надел крестик и попытался поблагодарить, но слова застряли в горле. Лунин увидел, как остановилась Алия, как ее лицо исказилось жуткой гримасой, как оскалился накрашенный рот… Но наваждение уже исчезло, пропал солоноватый привкус во рту, и Николай с трудом перевел дыхание.

– Мы… – хрипло произнес он, сжимая руку Татьяны. – Мы не вогнали кол тебе в сердце. Ничего, еще успеем! Не я, так другой…

Алия попятилась. Ее спутник приблизился, в руке ее мелькнуло что-то черное, блеснувшее в неярком свете вороненым металлом.

– Стреляй! – усмехнулся Келюс. – Все равно – вашим не буду!

Алия что-то тихо сказала, и оружие нехотя опустилось.

– Тебе будет очень плохо, Лунин, – певица дернула накрашенными губами. – Скоро тебе захочется умереть, но умереть ты не сможешь, и тогда сам приползешь к нам. До свидания, еще встретимся!

Келюс хотел ответить, но сил не было. Алия хлопнула дверцей машины. «Мерседес» взревел и сгинул, оставив после себя облачко пыли.

– Фу ты! – вздохнул Николай, приходя в себя. – Ну, спасибо, Кора… Таня… Да, что ты говорила о Михаиле?

Он обернулся, но там, где только что стояла девушка, была только легкая полупрозрачная тень.

– Прощайте, Николай, – услыхал он тихий, почти неразличимый голос. – Живите долго! Вспоминайте… иногда…

Через несколько секунд все исчезло, Келюс остался один на пустой скамейке посреди затихшей ночной Столицы. Внезапно он почувствовал холод и страшную усталость. Лунин достал последнюю сигарету и принялся вспоминать, где находится ближайшая станция метро.

Наутро солнечный свет по-прежнему резал глаза, но Николай заставил себя встать, сделать зарядку и умыться. Он решил было приготовить завтрак, но понял, что не может проглотить ни крошки. Тогда Келюс сварил кофе и постарался выпить полную чашку. Он никогда не думал, что это может стать таким трудным делом, но сразу же почувствовал себя лучше.

Сборы заняли не больше получаса. Лунин надел старые джинсы и штормовку, снял с антресолей рюкзак, уложив туда видавший виды польский спальник, топорик, фонарь и несколько банок консервов, затем надел старые, еще отцовские, темные очки. Он был готов, оставалось взять браунинг.

Ключи Лунин оставил соседям, сообщив, что уезжает в туристический поход. Уже на лестнице он подумал, что надо позвонить Лиде, но понял, что не сможет ничего толком объяснить.

На вокзале, возле пригородных касс, Келюс, на минуту остановившись, задумался. Он твердо знал, что должен уехать из Столицы – не в другой город, а туда, где нет людей, где нет ничего и никого. Николай стал вспоминать места многочисленных вылазок, куда заносила его студенческая молодость, но каждый раз убеждался, что это не подходит. Наконец он вспомнил. Два года назад Лунин в одной случайной компании оказался в маленьком заброшенном домике посреди леса. Больше он там не бывал – слишком далеко пришлось бы добираться, но как раз это и устраивало сейчас Николая.

…Электричка шла медленно, кланяясь каждому полустанку. Лунин сел на теневой стороне, и солнце на какое-то время милосердно оставило его в покое. Он снял темные очки, перевел дыхание и стал глядеть на мелькающие за окном деревья пригородных рощ. Келюс знал, почему уезжает. В Столице оставаться нельзя, и дело было не в опасности – он сам стал опасен. Сейчас Николай уже никому не мог помочь, и никто не помог бы ему. Он вспомнил добряка Фрола, просившего продержаться две-три недели, но понял, что даже если дхар найдет какое-нибудь средство, способное помочь беде, будет поздно. Ольга ошиблась, они едва ли вновь увидятся, по крайней мере в этом мире…

На конечной станции Лунин вышел из вагона, надел очки и закинул рюкзак за плечи. Идти предстояло долго. Впрочем, солнце почти не мешало, и яркий свет терялся среди мощных древесных крон. Каким-то чудом гигантский лес уцелел. Келюсу даже подумалось, что здесь, вдалеке от Столицы, лесная глушь берет реванш, наступая на покинутые деревни и брошенные дома. Дорога была покрыта упавшими ветвями и высокой травой, было заметно, что по ней давно уже никто не ездил. Лес шумел, звенел птичьими голосами, люди еще не стали хозяевами этой древней чащи, жившей своими извечными законами.

Николай нашел нужную тропинку и свернул прямо в глушь. Лес окружил его со всех сторон, солнце пропало в густой листве, кривые корни то и дело цеплялись за ноги, и Келюс уже начал опасаться, что сбился с пути. Однако часа через полтора тропинка вывела на небольшую поляну, где чернела старая покосившаяся изба. Крыльцо, прежде высокое, украшенное резными перилами, почти обвалилось, окна давно лишились стекол, дверь едва висела на одной петле. Впрочем, крыша еще держалась, толстые бревна сруба казались вечными, и Лунин, уже бывавший здесь, понял, что лучшего места ему не найти.

В избе было совершенно пусто, только в дальнем углу стояли две пустые бутылки, покрытые толстым слоем пыли, а на треснувшей длинной лавке лежала газета с оборванными краями. Николай, бросив рюкзак на пол, сходил в лес, наломал еловых веток, сложил их на черном, змеившимся щелями полу и кинул поверх спальник. Оставалось сходить за водой, благо заброшенный колодец находился сразу за избой, но Лунин понял, что пить ему совсем не хочется. Сняв штормовку, он положил ее под голову и лег поверх спальника.

Его сразу же окружила тишина. В избе что-то еле слышно потрескивало, негромко шумел ветер в близких кронах, но это лишь подчеркивало давнюю, устоявшуюся тишь навсегда брошенного дома.

«Вот и все, – подумал Келюс. – Похоже, действительно, все…»

Он закрыл глаза и стал слушать далекий шум леса, потрескивание старых бревен и ненавязчивое беззаботное пение птиц. Теперь он наконец мог отдохнуть. Мысли исчезли, откуда-то подступала пустота, обволакивая сердце, затопляя сознание…