Текст книги "Незримый фронт. Сага о разведчиках"

По словам подполковника Чистихина, об «экономическом чуде» толкуют те, кто сам никогда не был в Локте и не говорил там с людьми, так же как создатели фильма «Палач» 2014 года, увидевшие в «Тоньке-пулемётчице» жертву, опаленную войной, никогда не держали в руках дела Антонины Гинзбург. И напрасно – пусть сначала съездят туда и попробуют найти людей, которым при немцах хорошо жилось – за исключением, разумеется, карателей и коллаборационистов, которые обогащались на грабежах и убийствах. А подавляющее большинство населения жило в постоянном страхе, что придут полицаи и отберут последнее, или сосед напишет донос о связях с партизанами – и тогда окажешься в лапах у «Тоньки-пулемётчицы». Так что вряд ли права дилетантка, которая заканчивает свой опус многозначительной фразой: «Подпольная деятельность преданных идеалам самоуправления жителей бывшей автономной республики продолжалась вплоть до 1980-х годов». Факты опять же говорят об обратном. Я специально спросил об этом бывшего начальника Брасовского отделения УКГБ СССР по Брянской области, впоследствии заместителя начальника брянского управления ФСБ, полковника в отставке Владимира Алексеевича Дьяченко. Он рассказал, что когда к нему в Локоть привозили подследственную Гинзбург – ту самую «Тоньку-пулемётчицу», то он сажал ее рядом с собой в машину и вез по местам совершения ей массовых расстрелов и других преступлений для опознания. При этом приходилось принимать меры, чтобы исключить сход местных жителей во избежание самосуда. Вот о чем я бы посоветовал подумать автору-дилетанту Марии Молчановой…

По словам полковника Дьяченко, такие, как Макарова-Гинзбург, были изначально готовы к предательству, сознательно выслуживались перед оккупантами ради пайки и тряпок, которые снимали с убитых, а затем напивались в солдатском казино и устраивали оргии с местными полицаями и немецкими солдатами. Но за свои деяния им пришлось ответить. Чекисты Брянщины сделали всё, чтобы эти изверги в человеческом обличье понесли заслуженное наказание.

Возвращаясь к делу Павлика Морозова, убитого кулаками и оклеветанного либералами, могу сказать, что знаю об этом деле побольше некоторых Вишневских. Дело в том, что Павлик Морозов – мой земляк. Он родился в селе Герасимовка, что в 60 км от Тюмени. Тела Павлика Морозова и его восьмилетнего брата Фёдора были найдены в лесу 3 сентября 1932 года. Как сказано в Акте осмотра тел, «Морозов Павел лежал от дороги на расстоянии 10 метров, головою в восточную сторону. На голове надет красный мешок. Павлу был нанесён смертельный удар в брюхо. Второй удар нанесён в грудь около сердца, под каковым находились рассыпанные ягоды клюквы. Около Павла стояла одна корзина, другая отброшена в сторону. Рубашка его в двух местах прорвана, на спине кровяное багровое пятно. Цвет волос – русый, лицо белое, глаза голубые, открыты, рот закрыт. В ногах две берёзы (…) Труп Федора Морозова находился в пятнадцати метрах от Павла в болотине и мелком осиннике. Федору был нанесён удар в левый висок палкой, правая щека испачкана кровью. Ножом нанесён смертельный удар в брюхо выше пупка, куда вышли кишки, а также разрезана рука ножом до кости».

Павел и Фёдор Морозовы были похоронены на кладбище села Герасимовка. На могильном холме был поставлен обелиск с красной звездой, а рядом врыт крест с надписью: «1932 года 3 сентября погибши от злова человека от острого ножа два брата Морозовы – Павел Трофимович, рождённый в 1918 году, и Фёдор Трофимович».

Их отец Трофим Морозов, участник Гражданской войны, бывший до 1931 года председателем Герасимовского сельсовета, задолго до описываемых событий бросил жену Татьяну с четырьмя детьми (всего в семье Морозовых было пятеро братьев – но один из них умер в младенчестве) и стал сожительствовать с женщиной, жившей по соседству – Антониной Амосовой. По воспоминаниям учительницы Павлика, отец регулярно пил и избивал жену и детей как до, так и после ухода из семьи. Дед Сергей – отец Трофима – сноху также ненавидел за то, что та не захотела жить с ним одним хозяйством, настояв на разделе. Со слов брата Павлика Алексея (1922 года рождения), отец «любил одного себя да водку, жену и сыновей своих не жалел, не то что чужих переселенцев, с которых за бланки с печатями три шкуры драл… Дед с бабкой тоже для нас давно были чужими. Никогда ничем не угостили, не приветили. Внука своего, Данилку, дед в школу не пускал, мы только и слышали: “Без грамоты обойдешься, хозяином будешь, а щенки Татьяны у тебя батраками”».

26 ноября 1931 года Трофим Морозов был арестован и осуждён на 10 лет за то, что «будучи председателем сельсовета, дружил с кулаками, укрывал их хозяйства от обложения, а по выходе из состава сельсовета способствовал бегству спецпереселенцев путём продажи документов». Ему вменялась выдача поддельных справок раскулаченным об их принадлежности к Герасимовскому сельсовету, что давало им возможность покинуть место ссылки. Такие липовые справки вскоре стали появляться на строительстве Магнитки. Органы начали проверку, и 22 ноября 1931 года на станции Тавда был задержан некто Зворыкин, у которого были обнаружены два чистых бланка со штампами Герасимовского сельсовета, за которые, по его словам, он отдал 105 рублей. По результатам расследования Трофим Морозов был осужден на 10 лет и отбывал срок на строительстве Беломорско-Балтийского канала, откуда вернулся через три года с орденом за ударный труд и поселился в Тюмени.

Весь вопрос в том, имел ли его сын Павлик отношение к аресту отца, доносил ли он на него, как утверждает Вишневская? В 1932 году в обвинительном заключении по делу об убийстве самого Павлика и его брата Фёдора следователем Елизаром Васильевичем Шепелевым было записано, что «Павел Морозов подал заявление в следственные органы 25-го ноября 1931 года». Отсюда и делается вывод о том, что Павлик якобы «предал» своего отца. Однако сам Шепелев в интервью редактору журнала «Человек и закон» Веронике Кононенко и старшему советнику юстиции Игорю Титову заявил: «Не могу понять, с какой стати я всё это написал, в деле нет никаких подтверждений, что мальчик обращался в следственные органы и что именно за это его убили. Наверно, я имел в виду, что Павел дал показания судье, когда судили Трофима… Выходит, из-за моих неточно написанных слов мальчишку теперь обвиняют в доносительстве?!»

По результатам журналистского расследования Евгении Медяковой, опубликованного в 1982 году в журнале «Урал», было установлено, что показаний мальчика в следственном деле нет. Показания его матери есть, а Павлика – нет! Павлик с матерью только присутствовал на суде Трофима, причем мальчик даже пытался выступить, но был остановлен судьей ввиду малолетства.

Таким образом, Павлик не давал показаний против отца в 1931 году. Следовательно, убит он был – кстати сказать, год спустя, что тоже мало согласуется с версией мести за «донос» – совсем по другой причине. И причина эта лежит на поверхности – местные кулаки прятали в голодном 1932 году зерно, а Павлик, будучи пионером, помогал органам разоблачать саботажников, срывающих хлебозаготовки, необходимые для помощи голодающим. Ведь в 1932–1933 годах засухой и голодом были охвачены обширные территории СССР, входившие в состав не только Украинской ССР, но и РСФСР (включая Казахстан, регионы Центрального Черноземья, Северного Кавказа, Поволжья, Южного Урала, Западной Сибири) и Белорусской ССР.

Об этом прямо заявила мать Павлика, когда ее в 1979 году разыскал в Алупке (куда она переехала с сыном Алексеем после войны) крымский журналист Михаил Лезинский. Вот что рассказала ему Татьяна Семёновна Морозова: «Мне уже восемьдесят годочков стукнуло, не помню, что вчера было, а то далекое занозилось в башке… Голодала Россия. “Нету хлеба у населения, сами голодаем!” – рапортовал председатель Трофим Морозов. Ему верили… Трофим Морозов – отец Павлика – был председателем сельсовета. Бывало, нажрется самогону и давай орать на всю округу: “Я тут власть советская. Я тут бог, закон и воинский начальник! Ишь, чего захотели – хле-буш-ка! Нетути-и, и весь сказ!” А хлебушек был: прятали его кулаки по ямам разным да укромным местам, и никому бы из пришлых в жизнь не найти. Объявил Павлуша тогда войну отцу и кулакам: только уполномоченные в деревню, а Павлик со своим пионерским отрядом тут как тут. И точно – все расскажет и покажет, где какой мироед зернышко припрятал… Возненавидел сына Трофим Морозов. Приходит он однажды домой, приносит бутыль самогона и кус сала. Зажарила я на сковороде и ставлю закуску на стол. Позвала Павлушу. Трофим наливает стакан самогону и подносит Павлику: “Пей!” Павел отстраняет стакан: “Коммунисты не пьют!” Берет Трофим сковороду и салом кипящим в лицо сыну плещет… Кожа враз лоскутьями пошла. Закричала я. А он огрел меня кулачищем – враз памярки отбил. Пришла в себя, плачу, а Павлуша меня успокаивает: “Не плачь, родненькая, мне ни чуточки не больно, заживет…” У Трофима, как у председателя, все печати сельсоветские хранились, и стал он кулакам за большие деньги бумаги государственные выписывать… Арестовали Трофима Морозова, дали десять лет строгого режима, а мы остались жить в деревне. Зачем остались! Бежать надобно было подальше от этих мест: знала же, не простят Морозовы ничего моему Павлу… Позже призвал дед Сергей Морозов одного своего внука Данилу – тому уже за двадцать было – и ставит перед ним вопрос: “Сможешь порешить Пашку? Дам тебе бутылку водки и три метра красной материи на рубаху”. Тот и согласился. И вот позвала как-то моя свекровь Павлушу по клюкву. С ними и братишка меньшой, Федюшка, увязался… Завела Морозиха внуков в лес, а там дед Сергей да внук Данила давай ребятенок ножами полоскать… После суда над убийцами я вроде сознанием тронулась и слегла в больницу. А когда отлечилась, встретил меня Алексей Горький и по Москве стал водить, места хорошие показывать – от тяжких дум отвлечь старался. А у меня все мысли с детьми; как им в сырой земле лежится? Как могилку прибрали? Утешал меня Алексей Максимович: “Поставим мы вашему сыну лучший памятник, и имя его никогда не будет забыто…”»

Тот факт, что Павлик был пионером, подтверждают воспоминания его первой учительницы Ларисы Павловны Исаковой: «Школа, которой [я] заведовала, работала в две смены. О радио, электричестве мы тогда и понятия не имели, вечерами сидели при лучине, керосин берегли. Чернил и то не было, писали свекольным соком. Бедность вообще была ужасающая. Когда мы, учителя, начали ходить по домам, записывать детей в школу, выяснилось, что у многих никакой одежонки нет. Дети на полатях сидели голые, укрывались кое-каким тряпьем. Малыши залезали в печь и там грелись в золе. Организовали мы избу-читальню, но книг почти не было, очень редко приходили местные газеты. Некоторым сейчас Павлик кажется эдаким напичканным лозунгами мальчиком в чистенькой пионерской форме. А он из-за бедности нашей эту форму и в глаза не видел, в пионерских парадах не участвовал и портретов Молотова, как Амлинский, не носил, и “здравицу” вождям не кричал». Однако Павлика отличало стремление учиться: «Очень он стремился учиться, брал у меня книжки, только читать ему было некогда, он и уроки из-за работы в поле и по хозяйству часто пропускал. Потом старался нагнать, успевал неплохо, да еще маму свою грамоте учил…»

Относительно истории создания первого пионерского отряда в Герасимовке Лариса Павловна пишет следующее: «Пионерский отряд в Герасимовке я тогда не успела организовать, его создала после меня Зоя Кабина. <…> Однажды привезла из Тавды красный галстук, повязала его Павлу, и он радостный побежал домой. А дома отец сорвал с него галстук и страшно избил. <…> Коммуна распалась, а мужа моего кулаки до полусмерти избили. Меня же спасла Устинья Потупчик, предупредила, что Кулаканов с компанией собираются убить. <…> Вот, наверное, с тех пор Павлик Кулаканова и возненавидел, первым в пионеры вступил, когда отряд организовали». Вероника Кононенко со ссылкой на Зою Кабину подтверждает, что «именно она [Зоя] создала первый в деревне пионерский отряд, который и возглавил Павел Морозов».

Ну о чем здесь, казалось бы, говорить? Павлик мешал кулакам прятать хлеб, и они его за это убили. Однако в 1987 году, в разгар «перестройки», некий писатель Юрий Израилевич Альперович (Дружников) выпустил в Великобритании книжонку «Доносчик 001, или Вознесение Павлика Морозова», в которой утверждал, что Павлик дал показания против отца (мы видели, что это не так), заслужив якобы тем самым «всеобщую ненависть» и кличку «Пашка-куманист». С другой стороны, опять же согласно Альперовичу, на суде по делу отца Павлика мать давала показания, чтобы отомстить бросившему её мужу. А вот убийство Павлика, согласно Альперовичу, явилось результатом провокации ОГПУ, организованной с участием помощника уполномоченного ОГПУ Спиридона Карташова и двоюродного брата Павла – осведомителя ОГПУ Ивана Потупчика. В доказательство Альперович приводит документ, который он якобы обнаружил в материалах дела № 374 об убийстве братьев Морозовых. В итоге, по мнению Альперовича, «расстрел невиновных в ноябре 1932 года был сигналом к массовой расправе над крестьянами по всей стране».

Вот это уже откровенная ложь. Выше мы говорили, что 1932 год – это как раз последний год коллективизации. И уж тем более в ноябре 1932 года никаких «массовых расправ» над крестьянами быть не могло.

После выхода упомянутой книжки Альперовича с ее резкой критикой выступила Вероника Кононенко, которая приводит отрывок из письма Алексея Морозова, родного брата Павлика: «Что за судилище устроили над моим братом? Обидно и страшно. Брата моего в журнале назвали доносчиком. Ложь это! Павел всегда боролся в открытую. Почему же его оскорбляют? Мало наша семья горя перенесла? Над кем издеваются? Двоих моих братьев убили. Третий, Роман, пришел с фронта инвалидом, умер молодым. Меня во время войны оклеветали как врага народа. Десять лет отсидел в лагере. А потом реабилитировали. А теперь клевета на Павлика. Как все это выдержать? Обрекли меня на пытку похуже, чем в лагерях. Хорошо, что мать не дожила до этих дней… Пишу, а слезы душат. Так и кажется, что Пашка опять стоит беззащитным на дороге. …Редактор “Огонька” Коротич на радиостанции “Свобода” заявил, что брат мой – сукин сын, значит, и мать моя [сука] … Юрий Израилевич Альперович-Дружников к нам в семью втёрся, чаи с мамой распивал, всё нам сочувствовал, а потом издал в Лондоне мерзкую книжку – сгусток такой отвратительной лжи и клеветы, что, прочитав её, получил я второй инфаркт. Заболела и З.А. Кабина, всё хотела в международный суд на автора подать, да где ей – Альперович живет в Техасе и посмеивается – попробуй достань его, учительской пенсии не хватит. Главы из книги “Вознесение Павлика Морозова” этого писаки растиражировали многие газеты и журналы, никто моих протестов во внимание не принимает, правда о брате никому не нужна… Видно, одно мне осталось – облить себя бензином, и дело с концом!»

В 2005 году профессор русского языка и литературы Оксфордского университета Катрина Келли издала книгу «Comrade Pavlik: The Rise and Fall of a Soviet Boy Hero». Книга была переведена на русский язык и опубликована в Новом литературном обозрении в 2009 году. В последовавшей затем полемике Катрина заявила, что «хотя есть следы замалчивания и сокрытие второстепенных фактов работниками ОГПУ, нет никаких оснований полагать, что само убийство было спровоцировано ими». По оценке Катрины Келли, книга Альперовича представляет собой отвратительный заказной пасквиль.

В заключение нашего рассказа о замечательном советском пионере-герое Павлике Морозове, павшем от рук нанятых кулаками убийц, приведем официальную версию обвинения. Она гласит следующее: 3 сентября кулак Арсений Кулуканов, узнав о том, что мать Павлика и Феди уехала в Тавду продавать телёнка, а мальчики пошли в лес за ягодами, сговорился с пришедшим к нему в дом Данилой Морозовым убить Павла. Кулуканов дал Даниле 5 рублей и попросил того пригласить для убийства также деда Сергея Морозова, «с которым Кулуканов раньше имел сговор». Данила отправился домой и передал разговор деду Сергею. Последний, видя, что Данила берёт нож, ни слова не говоря вышел из дому и отправился вместе с Данилой, сказав ему: «Идём убивать, смотри не бойся». Найдя детей, Данила, не говоря ни слова, вынул нож и ударил Павлика. Федя бросился бежать, но был задержан дедом Сергеем и также зарезан Данилой. Убедившись, что Федя мёртв, Данила вернулся к Павлу и ещё несколько раз ударил его ножом».

На суде Данила Морозов признал все обвинения. Сергей Морозов держался противоречиво, то сознаваясь, то отрицая вину. Главными уликами явились хозяйственный нож, найденный у Сергея Морозова, и окровавленная одежда Данилы. Решением Уральского областного суда виновными в убийстве Павла Морозова и его брата Фёдора были признаны их собственный дед Сергей и 19-летний двоюродный брат Данила, а также бабушка Ксения (как соучастница) и крёстный отец Павла – Арсений Кулуканов, приходившийся ему дядей. Он же в качестве деревенского кулака был инициатором и организатором убийства. После суда Арсений Кулуканов и Данила Морозов были расстреляны, восьмидесятилетние Сергей и Ксения Морозовы умерли в тюрьме.

Весной 1999 года сопредседатель Курганского отделения НКО «Мемориал» (организация является иностранным агентом, финансирующимся из США) Иннокентий Хлебников направил от имени дочери Арсения Кулуканова Матрёны Шатраковой ходатайство в Генеральную прокуратуру о пересмотре решения Уральского областного суда, приговорившего родственников Павлика Морозова к расстрелу. Генеральная прокуратура России пришла к следующему выводу: «Приговор Уральского областного суда от 28 ноября 1932 года и определение судебно-кассационной коллегии Верховного Суда РСФСР от 28 февраля 1933 года в отношении Кулуканова Арсения Игнатьевича и Морозовой Ксении Ильиничны изменить: переквалифицировать их действия со ст. 58—8 УК РСФСР на ст. 17 и 58—8 УК РСФСР, оставив прежнюю меру наказания. Признать Морозова Сергея Сергеевича и Морозова Даниила Ивановича обоснованно осужденными по настоящему делу за совершение контрреволюционного преступления и не подлежащими реабилитации».

Серебряный век

 
Меж тем как неуклонно тает
Рать рыцарей минувших дней,
Небрежно-буйно подрастает
Порода новая… людей.
И те, кому теперь под тридцать,
Надежд отцовских не поймут:
Уж никогда не сговориться
С возникшими в эпоху смут.
И встреча с новой молодежью
Без милосердья, без святынь
Наполнит наше сердце дрожью
И жгучим ужасом пустынь…
 

Игорь Северянин

По традиции 8 мая на Донском кладбище Москвы собираются родственники тех, кого можно назвать «серебряным веком» советской разведки. Дата эта выбрана не случайно – в этот день родился Анатолий Павлович Судоплатов, сын Павла Анатольевича Судоплатова.

Именно Анатолий Судоплатов стал первым публичным историком советских спецслужб, в том числе и разведки, когда в начале 1990-х годов стал помогать отцу в работе над его мемуарами, впервые рассказавшими о спецоперациях советских спецслужб 1930—1950-х годов. К сожалению, Анатолий преждевременно ушел из жизни в 2005 году, но дело его живет.

Еще при его жизни появилась традиция встреч родственников легендарных разведчиков. Инициатором этих встреч стала переводчица, в прошлом сотрудница НКВД СССР Зоя Васильевна Зарубина – дочь легендарного советского разведчика генерал-майора госбезопасности Василия Михайловича Зарубина и приемная дочь величайшего советского разведчика ХХ века генерал-майора госбезопасности Наума Исааковича Эйтингона. К сожалению, в 2009 году Зоя Васильевна ушла из жизни.

Но встречи продолжаются. Сегодня среди участников «бессмертной резидентуры» сын магистра нелегальной разведки Анатолий Яковлевич Серебрянский – фамилия его отца и послужила поводом для заглавия «серебряный век», хотя правильнее было бы его назвать «золотым веком». Это и уже известный читателю внук Феликса Эдмундовича Дзержинского – Владимир Михайлович Дзержинский, сын и дочь мастера советских тайных спецопераций генерала Эйтингона – Леонид Эйтингон и Муза Малиновская, дочь лучшего советского разведчика (по мнению Юрия Владимировича Андропова) Иосифа Ромуальдовича Григулевича – Надежда Григулевич вместе с его внуками и правнуками, сын Героя Советского Союза полковника Дмитрия Николаевича Медведева – Виктор Медведев, сын Героя Советского Союза участницы ликвидации гауляйтера Белоруссии Кубе Надежды Викторовны Троян – известный кардиохирург Алексей Коротеев, дочь легендарного полковника Лонсдейла – Конона Трофимовича Молодого, которого многие знают по роли Донатаса Баниониса в фильме «Мёртвый сезон» – Елизавета Молодая, внучка знаменитой разведчицы и писательницы Зои Ивановны Воскресенской-Рыбкиной – Елена Рыбкина, внучка Павла Анатольевича Судоплатова – Елена Шилова. Кроме того, по традиции приходят ветераны внешней разведки и спецподразделений госбезопасности ОМСБОН, КУОС, «Зенит», «Вымпел». Раньше неизменным участником этих встреч был «майор Вихрь» – Герой России Алексей Николаевич Ботян. Сейчас, в 102 года, ему уже, конечно, трудно принимать участие в таких мероприятиях, но он знает о них и приветствует участников по телефону. Ведь для разведчиков, вопреки расхожим домыслам, семья означает многое – это и надежный тыл, и необходимая психологическая опора, и чисто профессиональная поддержка. Родственники знают многое не понаслышке, им есть что вспомнить и что обсудить. Это совершенно особая атмосфера – ведь здесь каждый прикоснулся к величайшей тайне. Но не для того, чтобы получить власть над другими, а для того, чтобы на эту власть никто не покушался.

Начну я свой рассказ с Серебрянского. Во-первых, Анатолий Яковлевич старше всех по возрасту, и я всегда приезжаю к нему за советом, если предстоит важное решение. Во-вторых, и «по положению» – его отец, полковник госбезопасности Яков Исаакович Серебрянский, является одним из основателей советской нелегальной внешней разведки.

Осенью 1923 года председатель ОГПУ Феликс Эдмундович Дзержинский отдает распоряжение о создании в Палестине нелегальной резидентуры, поручив выполнение этой задачи Якову Блюмкину (оперативные псевдонимы «Макс», «Исаев»), бывшему левому эсеру, о котором мы уже упоминали в предыдущей главе. Когда в феврале 1919 года Красная Армия вошла в Киев, Блюмкин, скрывшийся из Москвы после убийства графа фон Мирбаха, явился к председателю Всеукраинской ЧК Мартыну Лацису с повинной. С согласия Дзержинского это оформили как чистосердечное раскаяние и восстановили Блюмкина на службе. Но теперь уже левые эсеры приговорили Блюмкина к смерти – как предателя. Эсеровские боевики пригласили его за город якобы для того, чтобы обсудить линию поведения в новых условиях. Там в него выпустили восемь пуль, но Блюмкину удалось скрыться. Через несколько месяцев изменившего внешность Блюмкина два боевика обнаружили сидящим в кафе на Крещатике. Расстреляли оба револьвера. Истекая кровью, Яша упал, но… остался жив. Разочарованные эсеры отыскали его в больнице. Не доверяя больше стрелковому оружию, они бросили в окно палаты, где Блюмкин лежал после операции, бомбу, но за считаные секунды до взрыва тому удалось выпрыгнуть в окно и вновь остаться живым. После этого Блюмкин становится начальником личной охраны Троцкого, колеся с ним по фронтам Гражданской войны, в июне 1920 года оказывается в Персии, где произошло восстание против шахского правительства и поддерживавших его англичан. При поддержке советской Волжско-Каспийской военной флотилии гилянские партизаны, провозгласившие Гилянскую Советскую республику, усиленные советскими командирами и комиссарами, потеснили белогвардейцев и англичан и смогли захватить целый ряд стратегически важных городов на южном побережье Каспийского моря. Совсем небольшое расстояние оставалось до Тегерана, и на повестке дня уже стояло провозглашение советской власти в Иране. Блюмкин приводит к власти Эхсанулл-хана, которого поддержали местные левые, создает Иранскую коммунистическую партию, становится членом её ЦК и военным комиссаром штаба Персидской Красной Армии в провинции Гилян. В боях он был ранен шесть раз. За эту операцию Блюмкин был награжден орденом Красного Знамени. Там же, в Персии, он знакомится и привлекает к работе в Особом отделе Якова Серебрянского, также эсера, уроженца Минска, оказавшегося в Баку после тяжелого ранения, полученного в составе 105-го Оренбургского полка русской армии на Западном фронте. В Баку Серебрянский работал электриком на нефтепромыслах, был членом Бакинского совета, сотрудником Бакинского продовольственного комитета, представлял партию эсеров на 1-м съезде Советов Северного Кавказа. После падения Бакинской коммуны в 1918 году он был вынужден бежать в Персию.

В ноябре 1921 года восстание в Гиляне было подавлено и шахскому режиму удалось восстановить контроль над всей территорией страны. Вернувшись в Россию вместе с Блюмкиным в 1920 году, Яков Серебрянский по его рекомендации становится сотрудником центрального аппарата ВЧК в Москве. Блюмкин тем временем обучается на Восточном отделении Военной академии имени Фрунзе, где готовили разведчиков, осенью 1921 года занимается расследованием хищений в Гохране, для чего под псевдонимом «Исаев» (взят им по имени деда) едет в Таллин под видом ювелира и выявляет закордонные связи работников Гохрана. Именно этот эпизод был использован Юлианом Семёновым в книге «Бриллианты для диктатуры пролетариата». Осенью 1923 года по предложению Дзержинского Блюмкин становится сотрудником внешней разведки ИНО ОГПУ. Когда его направляют нелегальным резидентом в Палестину, он берет Серебрянского своим заместителем. После отзыва Блюмкина в Москву в 1924 году руководителем резидентуры становится Серебрянский. В том же году в Палестине к нему присоединяется супруга – Полина Натановна Беленькая, которая с тех пор сопровождала его практически во всех зарубежных командировках.

Работа Серебрянского в Палестине была признана успешной: ему удалось внедриться в подпольное сионистское движение, боровшееся против экспансии англичан, рвавшихся к иракской нефти и контролю над Суэцким каналом. Он привлек к сотрудничеству с ОГПУ целый ряд действовавших там эмигрантов из России, обещая им по согласованию с руководством переброску в Россию. Именно они составили впоследствии ядро боевой группы, известной как «группа Яши».

Как отмечает в своей книге «Сталин и разведка» известный историк, ветеран внешней разведки Арсен Мартиросян, уже с начала 1925 года советская разведка доносила о новых агрессивных планах Англии по подготовке консолидированной Европы к войне против СССР. Так, в секретном письме французскому правительству от 2 марта 1925 года Чемберлен прямо указал на необходимость включения Германии в англо-французский блок, направленный против СССР. Со всей очевидностью стали вырисовываться контуры новой мировой войны.

В ответ на это в 1926 году в Москве было принято постановление «Об активной разведке». Создание нелегальных резидентур для глубокого проникновения на военно-стратегические объекты противника для проведения диверсий и ликвидаций в случае начала военных действий было поручено Якову Серебрянскому. С этой целью он в 1926 году направляется нелегальным резидентом в Бельгию, а затем в Париж, где находится до 1929 года.

После возвращения в Москву Серебрянский был назначен начальником 1-го отделения ИНО ОГПУ (нелегальная разведка). Теперь у него личный кабинет на Лубянке, свой аппарат сотрудников центра и сеть созданных им нелегальных резидентур за кордоном, включающих многочисленных глубоко законспирированных агентов. Фактически это была параллельная разведывательная сеть, подчинявшаяся лично председателю ОГПУ Вячеславу Рудольфовичу Менжинскому. Уникальность ситуации заключалась в том, что Серебрянскому и его заместителю Науму Эйтингону было дано право вербовки агентов без согласования с центром. Такого в истории разведки не было ни до, ни после. Созданная структура состояла из агентов, которых знали только три человека: Серебрянский, Эйтингон и нарком внутренних дел. Но её эффективность невозможно переоценить: казалось, для нее нет ничего невозможного. Агенты Серебрянского пускали на дно следующие в нацистскую Германию суда со стратегическими грузами, доставали американские ядерные секреты, занимали высокие должности в различных странах – например, в Израиле ликвидировали предателей и пособников нацистов. Имя Серебрянского было настолько засекреченным, что, как пишет Павел Анатольевич Судоплатов, вернувшись из своей первой загранкомандировки, он не знал, что беседует с руководителем «группы Яши». Многие материалы, связанные с этой группой, находятся на особом хранении и не будут рассекречены никогда.

26 января 1930 года в Париже «группой Яши» была проведена операция по захвату и вывозу на советскую территорию председателя Российского общевоинского союза (РОВС) генерала Кутепова, развязавшего террор и диверсии против СССР. Кутепова втолкнули в автомобиль и сделали инъекцию морфия. Генерал исчез бесследно, вызвав среди части эмиграции панику из-за «всемогущества ГПУ». За эту операцию Яков Серебрянский был награждён орденом Красного Знамени.

Его сын Анатолий Яковлевич на сегодняшний день является самым старшим из потомков «великих нелегалов». В его архиве хранятся многие уникальные материалы об отце, и я благодарен судьбе, что она подарила мне радость общения с этим замечательным человеком.

– Анатолий Яковлевич, сегодня не так много людей, которые могут похвастаться тем, что их отца на работу принимал сам товарищ Дзержинский. А слышали ли Вы сами об этом от отца?

– Отец никогда не рассказывал о своей работе. Но точно известно, что бывшего одно время его заместителем Наума Эйтингона (в прошлом тоже, кстати, эсера) в центральный аппарат ВЧК пригласил лично Дзержинский – об этом рассказала дочь Эйтингона Муза Наумовна.

– Мне приходилось слышать от Николая Владимировича Губернаторова, помощника Юрия Владимировича Андропова, работавшего и с тремя предыдущими председателями КГБ СССР, что Эйтингон и Судоплатов были крупнейшими аналитиками разведки и мастерами уникальных спецопераций, пострадавшими, как и Ваш отец, в ходе необоснованных репрессий по «делу Берии». Можно ли считать, что Ваш отец был их учителем?

– Отец был старше их по возрасту, однако было бы неправильно утверждать, что он был их учителем. Для Судоплатова, например, учителем скорее был Сергей Михайлович Шпигельглас. А Эйтингон уже в 1933 году занял место отца, возглавив нелегальную разведку (1-е отделение ИНО). После этого Эйтингон был направлен в США, где он работал в нелегальных резидентурах до своего назначения заместителем резидента НКВД в Испании под именем генерала Котова. Это говорит о том, что отец сосредоточился в это время на деятельности СГОН – специальной группы особого назначения. Недаром в одном из фильмов о нем было сказано, что «Серебрянский не работал в разведке – он создавал её». И в первую очередь нелегальные сети за кордоном для организации диверсий на промышленных объектах на территории потенциального противника в случае возникновения войны. В составе Особой группы при наркоме Берия он участвовал в организации партизанского движения, руководил подготовкой агентов для отправки в тыл противника. Недавно из воспоминаний разведчицы Анны Филоненко-Камаевой, которые вы мне прислали, я узнал для себя нечто новое о работе отца в военные годы. Оказывается, осенью 1941 года по указанию Ставки ВГК сотрудники Особой группы под руководством Судоплатова и Эйтингона приступили к подготовке операций на случай захвата Москвы фашистами. При этом боевой подготовкой оставляемых в подполье чекистов занимался непосредственно Яков Серебрянский.