Текст книги "Незримый фронт. Сага о разведчиках"

– А когда Вы впервые столкнулись с проблемами промышленной безопасности?

– Когда я работал начальником шахты “Коммунист-Новая” – это была очень опасная шахта по внезапным выбросам, в год было 105 выбросов угля и газа. Но за все время у меня ни один шахтер не погиб. А производительность труда была 60 т в месяц – самая высокая по Донбассу (только в “Красноармейскугле” была близкой). У нас было много механизации, автоматики, система конвейеризации. Поэтому приходилось активно заниматься вопросами безопасности – дисциплина была на шахте высочайшая. Не дай Бог во время взрывных работ кто-то посторонний оказывался в шахте – это было ЧП, которое сразу становилось предметом разбора с жесточайшими выводами. А в “Снежнянантраците”, хотя шахты там были не газовые, произошла авария – главного инженера треста сняли с работы, а меня назначили вместо него. А там очень старый угольный район, свои кадры. Оттуда вышел Засядько Александр Фёдорович, министр угольной промышленности СССР и заместитель Председателя Совета Министров СССР. Кстати, мой шофер, который возил меня в “Снежнянантраците”, до войны работал на участке Засядько смазчиком – была такая должность. Засядько, кстати, механик по образованию. Район, конечно, очень интересный, с богатыми горняцкими традициями, но более старый, шахты отработаны, запасов уже не было, и у меня процентов тридцать времени уходило на работу с главным геологом. Мы все время искали дополнительные запасы угля, чтобы продлить жизнь району.

– А что представлял из себя город Снежное?

– В свое время это был угольный город, моногород – других производств там не было. Но плановая система хозяйства позволяла своевременно регулировать процессы трудоустройства людей и жилья. Закрылась шахта № 18 им. Сталина, кстати, ордена Ленина, и Запорожский авиационный завод на базе ее открыл цех по производству лопаток для реактивных двигателей. Цех имел свой вертолет, и они два раза в сутки в Запорожье отвозили эти лопатки. Затем построили в городе завод химического машиностроения – он даже выпускал пароперегреватели для атомной промышленности. Это было плановое использование рабочей силы, высвобождавшейся на шахтах. На базе наших центральных мастерских, где работало свыше 1 тыс. человек, развился станкоремонтный завод – мы купили станины в Москве на «Красном пролетарии», и начали не только ремонтировать токарные станки, но и выпускать новые станки для угольной промышленности. В тресте был кирпичный завод (еще один такой был только в» Интауголь»), и на его базе в городе наладили производство керамзита. Закрывалась шахта – помещения использовали для швейного производства. Это всё было плановое и позволяло использовать рабочую силу. А теперь что? Что теперь с моногородами? Теперь они гибнут. А плановая система нам позволяла их развивать.

– В Снежном ведь расположен легендарный курган Саур-могила, ныне разрушенный.

– Да, там погибло очень много наших солдат. И самими шахтерами был брошен клич: отработать два дня на памятник. В этом месте на 9 мая всегда стихийно собирался народ. Я даже был очевидцем такого случая. Сидит старушка, у неё узелочек, что-то покушать. Я спрашиваю: “Откуда вы приехали?” Отвечает: “Из Челябинска, сын у меня тут погиб”. Всё это брало за душу, и два дня шахтеры отработали бесплатно к 25-летию освобождения Донбасса. Но нужно было разрешение Совмина – послали главу Горисполкома Снежного Лазарева Александра Марковича в Киев, он привез все необходимые документы, заказали у архитекторов проект – и начали строить. В 1967 году на открытии памятника было 300 тыс. человек. Построили туда специально дорогу 16 км от Снежного. Еще был жив Юрий Борисович Левитан – поехали к нему и записали у него приказ Верховного Главнокомандования об освобождении Донбасса. Съехались все генералы, которые принимали участие в этих боях, и встал вопрос: как их принимать? По совету Артёма Фёдоровича Сергеева (приёмного сына Сталина) поехали в Артёмовск, взяли там штабную палатку, поставили, накрыли в ней столы. Не обошлось и без ЧП: когда оставалось 10 дней до открытия, поднимали голову статуи солдата – порыв ветра, голова ударяется о стелу и раскалывается. Сразу связались с консультантами в Киеве, хорошо, что форму они еще не разобрали – отливайте новую. А то бы разбили мою – ведь всё уже было задействовано, отменить ничего нельзя. А старую голову на заводе химического машиностроения – там через замминистра вызвали откуда-то сварщиков, которые могли варить чугун, – сварили, зашлифовали, закрасили, получилась как новая. Поставили ее у входа в музей.

– Я вот думаю, Марат Петрович, сколько же души было вложено в этот памятник, и сколь же бездуховны те «люди», которые сегодня эти памятники уничтожают.

– Да, очень обидно. В этот памятник вложено столько сил. Владимир Иванович Дегтярев, первый секретарь Донецкого обкома, в прошлом тоже горняк, приезжал и лично все контролировал. Помню, уже на завершающем этапе приезжает и говорит: “Я вот был в берлинском Трептов-парке, какие там надписи – а у нас что?” Сразу нашли поэтов… Стоим наверху, а у основания холма сделали киоски, чтобы народ покушать мог. Он спрашивает: “Ну что, водкой будем торговать?” Я говорю: “Ну как же, Владимир Иванович, такое событие, шахтёры нас не подведут, конечно, надо торговать”. Тогда он: “Ну, хорошо, быть по сему – но только под твою ответственность!” И всё прошло на высшем уровне. Так что это колоссальная обида, что теперь всё это уничтожено.

– А когда началось проектирование сверхмощных шахт?

– Вначале меня вернули назад в Харцызск, но уже управляющим трестом. И опять главная задача была – развитие, увеличение добычи, строительство. С этой целью объединили два треста – “Октябрьуголь” и “Шахтёрскантрацит” и меня назначили начальником комбината. Проектирование шахты “Комсомолец Донбасса” началось в конце 1960-х годов. Было постановление ЦК и Совмина о развитии Донбасса, и мне удалось включить в это постановление строительство двух шахт: “Комсомолец Донбасса” и “Шахтёрская-Глубокая”. При проектировании шахты “Комсомолец Донбасса” удалось добиться, чтобы стволы шахты были пройдены в самую глубокую точку шахтного поля – 800 м. Я подписал в ЦК бумагу, что это оригинальный проект. Через семь лет, когда шахту построили – я уже был в округе, – пришло поздравление от Брежнева, и в нём говорилось, что “шахта построена по оригинальному проекту”. В Кировске для “Комсомольца Донбасса” построили 100 тыс. кв. метров жилья, и потом еще столько же. И шахта и сейчас работает! Там была заложена идея, чтобы отработать пласт л3, прекрасный пласт, известняк в кровле – но вначале надо было снять пласт л4 и только потом работать л3. Для дегазации, и главное – не подработать л4, который был выше.

– А каковы были инвестиции государства?

– Инвестиции были огромные – 360 млн рублей теми деньгами! Меня возмущает, что вот теперь этому капиталисту Ахметову не нужно ломать голову, не нужно вкладывать деньги в нижние горизонты. Они уже пройдены, остается только вести подготовительные работы, вся основа была заложена тогда…

– То есть Вы всё сделали, потом пришли эти и начали выкачивать заложенные в проекте инвестиции, ничего при этом не вкладывая – разве что для видимости раздавая подачки под видом благотворительности…

– Я тебе больше скажу о всей этой приватизации: если бы мы тогда не построили, что бы они сейчас воровали? Им бы воровать нечего было. А вкалывали, ни дня, ни ночи покоя не было. Что досталось нашему поколению? Война досталась – в детстве. Детства у нас вообще не было. Учёба была в фуфайке. Благо, что стипендия была 395 рублей – на нее можно было жить. А работа была – в деревню глухую попал, ни дорог, ничего. Амнистия была – бандюги съехались. Помню, сидим мы в 1957 году – прибегает уборщица: там возле клуба голову отрубили. Приходим – и правда: лежит тело, а метрах в трех – голова, лысая такая. Один бандюга другому отрубил голову. Приехал участковый, пошли на поиски, я участковому говорю: “Ты подожди, кого-то поставь рядом, а то собаки голову утянут – нам потом будет с тобой”. Он одному: “Ты стой тут!”, – а тот: “Я боюсь…” Пришли в общежитие, где жил этот убийца. Народа набилась целая комната, и вдруг дверь открывается и входит мужик с этим окровавленным топором на плече. Все чуть стенку на улицу задницами не выдавили. А он говорит: “Я уже никого не буду, не бойтесь…”

– То есть он пришел сдаваться?

– Да, пришел сдаваться властям. А что у них произошло? Два вора, два бандита, по амнистии меня заставили взять их на работу. Я до сих пор помню – Колков фамилия его, этого бандюги – два брата их было. Они поспорили: кто из них больше вор. И поехали в воскресный день в Донецк – тут в поселке они никого не трогали. Поехали туда, состязались, и вот один проспорил другому – меньше украл за этот день. Тот взял топор и голову ему отрубил. Так это же всё пришлось пережить. А дальше? Сплошная работа, где ни дня, ни ночи покоя не было, всё время с колоссальным напряжением, под прессом. А что мы видели в жизни? Кроме работы ничего. Правда работали, создавали, чего-то достигали, и тут на безопасности что-то сделали. Я всё это веду к тому, что мы обеспечили развитие этих районов. Ведь в Шахтёрске тоже, кроме угля, ничего не было. Но в шахтах работало 400 женщин. Меня все время за это пытались наказать. А депутатом Верховного Совета СССР от Шахтёрска и Енакиево был космонавт Береговой Георгий Тимофеевич. Мы ему записали в наказ: построить в Шахтёрске швейно-трикотажную фабрику. И он добился построить фабрику на 3 тыс. работников. Привлекли шахтостроителей – построили эту фабрику. Правда, ни одна женщина с шахты не пошла туда работать. Пришлось построить еще профтехучилище для девчушек. Потом, при капитализме, всё это ликвидировали, но тогда шло активное развитие, активное строительство всего. В том же Кировске мне довелось построить профтехучилище для подготовки шахтеров. И я планировал на базе него сделать техникум и затем филиал института, чтобы иметь свои кадры. А потом этот удар перехода к рынку, к этому капитализму, развалу Союза – и, конечно, это чрезвычайно обидно видеть. А теперь докатились и до войны. Тем более что все эти бои попали в район Кировска. Вот “Коммунарская”, где по телевидению показывали, что нашли трупы, – она тоже входила в состав “Октябрьуголь”. Там чем интересна шахта – прошли диагонально-наклонный ствол, положили на него конвейер, этот ствол вышел в центр запасов, а погрузочная площадка на поверхности осталась старая. И вот показывали, где шахтеры по конвейеру едут – это все тоже довелось строить. Так что обидно, что всё, что создавалось таким непомерным трудом, теперь подвергается уничтожению.

– Даже из того, что Вы рассказали, становится ясно, что в Донбассе был построен уникальный промышленный комплекс, который создавался всем Союзом и сам себя обеспечивал.

– Что касается самодостаточности. Надо ведь было кормить народ. У нас были ОРСы. У них на откорме было 3 тыс. голов свиней. Как где проблема – в том же Кировске – 100 голов отвезли на мясокомбинат, мясо получили и проблему закрыли. Но тогда свинина в магазине стоила 1 руб. 80 коп., а нам она обходилась в 5 руб. 60 коп. А дотация за счет чего? Одну шахту закрыли – № 24, как раз рядом с “Коммунарской”, и на базе этой шахты сделали маленький заводик по производству безалкогольных напитков, т. е. “Ситро”, “Квас” и т. д. А надо сказать, что в Донбассе с водой величайшая проблема, особенно летом. И доходы от этого “Ситро” полностью покрывали убытки от свиноводства. Зачем мне как начальнику комбината было этим заниматься? Но это действительно было самодостаточное хозяйство. Но опять-таки подчеркиваю: всё это было планово, все это было с позиций интересов государства – но не с позиций интересов Ахметова. Вот тот же “Комсомолец Донбасса” – я хотел сказать, почему обида. Было 25 лет шахте – хоть бы чёрт, дьявол пригласил. Я бы, конечно, не поехал… А основа в проекте заложена надежная.

– А как Вы перешли на работу в Госгортехнадзор?

– В свое время зав. угольного отдела обкома партии Тарасенко Василий Константинович, умнейший, порядочнейший человек, звонит – мы тебя записали в резерв на начальника управления Донецкого округа Госгортехнадзора. Я говорю: «Ну, зачем, это ж такая должность, что там всегда можно быть виноватым». Это было в 1972 году. Происходит какая-то авария, моего предшественника снимают, и меня переводят с начальника комбината начальником округа. Но чтобы заниматься безопасностью, нужно было преодолеть большой психологический барьер. Ведь мы привыкли к тому, чтобы давать больше – то, что было добыто сверх плана, уже сгорело. Нам говорили: “Давай еще!” А тут нужно было останавливать, надо было запрещать. А в подкорке давило – как же это потом восполнить?

– То есть любое выявленное нарушение безопасности – и шахта останавливалась?

– А еще хуже не остановить – произойдет авария. И я заметил: когда в Донбассе происходили крупные катастрофы – в целом по региону происходило падение добычи тысяч на 20–30 в сутки. И потом эти потери не восстанавливались. Потому что после катастрофы более активно работали надзорные органы и более осторожно начинали работать сами производственники. Так что не простая это работа. Практически не было ни одного выходного дня: то тут авария, то там неполадка. Я проработал в Донецком округе с 1972 до 1979 года, и это была колоссальная школа. Там было много и горнорудного производства, и металлургического, и химического – контролировалась вся промышленность. А потом, как было тогда принято, снова позвали в ЦК – иди в Москву. Но тогда этот психологический переход от хозяйственника к надзорному работнику у меня уже произошел. Я семь лет проработал, походил за трупами – все кладбища в Донецкой области, к сожалению, знал. Ну а здесь и масштабы, конечно, другие, и задачи другие. А теперь после меня было уже пять председателей Ростехнадзора – не знаю, что они делают, как разваливают – надзора нет. Но главное – что же будет дальше? Ну начнет промышленность работать – а система надзора развалена. Начнутся катастрофы, начнутся аварии.

– Когда несколько лет назад мы занимались вопросами безопасности олимпийской инфраструктуры в Сочи, то были у председателя Комитета Совета Федерации по природным ресурсам Виктора Петровича Орлова, бывшего министра геологии России. Я обратил его внимание на то, что сейчас нет единого подхода к безопасности в горной сфере, на что он сказал, что все шахты сегодня в частной собственности, и мы только выставляем лицензии на тендер – после того, как объект куплен, влиять на него мы не можем.

– Ну, Андрей, не мне тебе рассказывать – а горная полиция в Германии? Там ведь частная собственность?

– Да, там инспектор может прийти на любое предприятие в любое время и, в случае выявления нарушений, закрыть его. А у нас инспектора скорее всего и на порог не пустят.

– У нас действует лозунг: “Не кошмарьте бизнес!” А бизнес кошмарит страну.

– Марат Петрович, а как Вы видите перспективы Донбасса?

– Во-первых, меня беспокоит, что во главе этих процессов, которые там сейчас происходят, стоят совершенно незнакомые люди. Тот же Захарченко. Что это за люди, что у них за спиной? И какая у них программа? Ясно что вместе с украинским правительством они жить не будут. После того что те натворили, вместе жить очень тяжело. Но как жить, какую систему выстраивать? И главный вопрос: а кто же будет собственником? Вот я недавно был на конференции в Крыму, и даже удалось посетить родную деревню, где прошло босоногое детство – всё уничтожено. Выращивали табак, выращивали фрукты, выращивали овощи. Теперь гордость этой деревни – ослиная ферма. Ослов выращивают. Поэтому необходима программа и в Крыму, и в Донбассе. А что же будет после? Уголь, если они будут самостоятельными – их уголь, конечно, никакой конкуренции не выдержит. Ну, может быть, несколько шахт смогут существовать. Но в остальном в составе России в силу горно-геологических условий дешевого угля там не будет. Никогда. Угольная промышленность Донбасса всегда была дотационной. Но Донецкая область давала 21 % союзного производства стали, тяжелое машиностроение. А сейчас вся эта инфраструктура разрушена. Кто будет восстанавливать? Об этом же нужно думать уже сегодня. У Украины духу не будет восстановить то, что натворили. А у России? И опять же, возвращаясь к кадрам, хочется спросить: а кто же там будет все это делать? Потому что Донецкая область всегда отличалась высоким уровнем руководителей. Я имею в виду и партийных, и хозяйственных. Чтобы работать с Дегтярёвым, нужно было иметь о-го-го сколько за плечами. Не один министр вышел из Донецкой области. А что будут строить? Будут продолжать капитализм строить или будут переходить к каким-то другим формам собственности? Ведь за эти годы и кадры, и психология развалились. Сейчас кадры – как украсть, как обогатиться. А у нас и мысли такой не было. Мысль была одна – вот там надо горизонт построить, там надо завод поставить, там – здание, там – вентилятор. Вот об этом у нас мысль была. Была мысль только на развитие.

– Но, видимо, сейчас на первый план выступает национально-освободительная борьба с оккупантами, с киевской хунтой?

– В своё время первый бой неолиберализму дали английские шахтёры. Маргарет Тэтчер стала первым политиком в истории послевоенной Европы, развернувшей широкое наступление на права трудящихся. В 1984–1985 годах произошла грандиозная забастовка английских шахтёров против антинародной политики западных монополий. Так вот советские шахтёры тогда безвозмездно отработали один день в фонд помощи борьбе английских трудящихся. А сегодня, когда трудящиеся Донбасса сражаются за свою свободу, где помощь наших крупнейших угольных компаний, таких как “СУЭК”, “Мечел”, “Северсталь” и других? Где солидарность трудящихся? Поэтому моё мнение предельно простое: надо сделать детальный анализ состояния экономики после того, как в ней очень активно поработали по её разрушению “агенты влияния”. Определить пути её восстановления. В Донбассе в комбинате “Артёмуголь” управляющим треста работал Гольба Владимир Никитович, так он одному начальнику шахты говорил: “В том, что шахта выполняет план, ты не виноват”. Это можно отнести и к нашим руководителям правительства. Времени прошло достаточно, чтобы экономику направить в нужное русло. Для этого необходимо, чтобы во главе крупных подразделений стояли не менеджеры, а специалисты. Надо иметь в виду, что санкции – это надолго».

Коррозия стали

 
Воркутинский снег
Сединой на голову ложится,
Воркутинский снег
Он над жизнью падая кружится.
Воркутинский снег
Все дороги к дому заметает,
Воркутинский снег на висках не тает.
 

Юрий Алмазов

В народном сознании Воркута прочно укоренилась как один из самых узнаваемых гулаговских брендов: Крайний Север, вечная мерзлота, полярная ночь и экстремальная угледобыча. В самом деле, когда мы в 2009 году вместе с немецкими геофизиками из Эссена возрождали подземную сейсморазведку на воркутинских шахтах, к тому времени приватизированных «Северсталью», легендарный воркутинский горняк, заведующий лабораторией горно-подготовительных работ ОАО «Воркутауголь» Лев Митрофанович Гусельников рассказывал мне, что, когда он в 1956 году приехал в Воркуту с одним из первых десантов вольнонаемных, то его учителями в шахте были два немца: один коммунист, а второй – бывший эсэсовец. Были здесь и уголовники, и власовцы, и бандеровцы, и латыши из числа лесных братьев – за свои дела надо платить.

Но все, по словам Льва Митрофановича, понимали, что выжить здесь можно только совместно. Как говорил на каком-то своем съезде главный либеральный демократ Жириновский: «Когда я был в Воркуте – там птицы не летают. Не то, что человек не может жить – птицы не летают. Им не хватает кислорода, и нету пищи».

 
И по тундре, по железной дороге,
Где мчится поезд Воркута – Ленинград.
По тундре, по железной дороге,
Где мчится курьерский Воркута – Ленинград.
 

Но все это дела давно минувших дней. Уже в 1960-е годы, когда злобный Солженицын сочинял на диссидентских дачах свои небылицы, вся страна строила в Воркуте прекрасный современный город, настоящую «жемчужину Севера», уникальную полярную цивилизацию, «столицу мира» – эту эпопею можно сравнить разве что с освоением космоса. И песни стали иными:

 
Ту-ту, ту-ту, поезд мой идет на Воркуту,
Далеко родимая земля,
Сколько лет не видел я тебя,
Ту-ту, ту-ту, из Москвы я еду в Воркуту,
Сердце холоднее, чем земля,
Знаю, отогреешь ты меня.
 

В годы войны Воркута снабжала углем блокадный Ленинград, не дав городу на Неве замёрзнуть. Несмотря на сложность угледобычи, Воркута располагает уникальным коксующимся углем, намного превосходящим по качеству уголь Кузбасса или Донбасса. Воркутинские угли содержат серы всего 0,7 %, а донецкие – 3 %. Кокс из воркутинских углей получается с большей механической прочностью. Увеличение содержания серы всего на 0,1 % требует увеличения расхода кокса на 2 %. И если для выплавки одной тонны чугуна требовалось 599 килограммов кокса, выжженного из углей восточных районов СССР, то кокса из воркутинских углей требовалось всего 506 килограммов. Если в Кузбассе для добычи одной тонны коксующихся углей приходится попутно добывать две-три тонны энергетического топлива, то в Воркуте почти весь уголь пригоден для нужд чёрной металлургии.

В Воркуте находится самая глубокая в России шахта «Комсомольская» (1200 м) и самая производительная в Европе шахта «Воргашорская» (дает более 9 т угля в минуту). Поэтому если в советское время в Кузбассе шахтёры зарабатывали от 600 до 1000 руб. в месяц, то в Воркуте 600 руб. получал шофёр автобуса, а шахтеры – до 2 тыс. руб. в месяц и могли позволить себе слетать в Сочи выпить пива и вернуться назад – ведь было несколько прямых рейсов Воркута – Сочи.

Вот именно эту «бесчеловечную систему, ни во что не ставящую человеческую жизнь», ринулись уничтожать в 90-е годы поборники «рынка» и «прав человека». Из 12 воркутинских шахт семь были признаны «нерентабельными» и закрыты. Понятно, что закрытие происходило на деньги МВФ – устраняли конкурента. Но не только. Прицел уже тогда был взят на предстоящую приватизацию – ведь находящиеся на грани закрытия шахты можно скупить по дешевке, а потом, не тратясь на инвестиции, эксплуатировать по полной…

Так оно и случилось. В 2003 году ОАО «Воркутауголь» было куплено Мордашовым, владельцем металлургического холдинга «Северсталь». Собственно, ничего удивительного в этом нет: под коксующийся уголь Воркуты и строились сталелитейные мощности Череповца, причем строились всем миром и для народа – но владеет ими теперь безраздельно Мордашов. В результате, если в советское время приоритетом развития угольной промышленности были безопасность и социальная сфера, то теперь всё это было ликвидировано как убыточное. Новые владельцы «Воркутауголь» первым делом разогнали институты (например, ПечорНИИпроект) и экспедиции – сейчас в Воркуте безопасностью занимаются два человека. В шахту они, естественно, не ходят. Ликвидация аварий стала прерогативой МЧС, хотя там нет профессионалов с высшим горным образованием, одни менеджеры.

25 февраля 2016 года на шахте «Северная» на глубине 780 метров произошло два мощных взрыва. На тот момент под землей находились 111 человек. Из шахты был эвакуирован 81 горнорабочий, еще четверо обнаружены мертвыми. В горных выработках остались 26 шахтеров. Их поиски велись более трех суток, пока в ночь на 28 февраля не прогремел третий взрыв, который унес жизни еще шести человек, в том числе пятерых горноспасателей. После этого операция по спасению оставшихся под землей 26 горняков была приостановлена, а сами они были признаны погибшими. Шахту «Северная» было решено затопить.

«Вчера по ТВ я увидел главного нашего генерала Ростехнадзора Алёшина на приёме у Путина, который врал нашему президенту, сославшись на некий природный катаклизм, унесший 36 душ, – говорит Владимир Тихонов, бывший сотрудник Воркутинского отделения ВостНИИ. – Но он проговорился – он сказал, что лава ехала по пласту “Мощному”. Но пласта “Мощного” в поле шахты “Северная” отродясь не было. Там есть “Тройной” и “Четвёртый”, где-то “Пятый”. Следовательно, они полем шахты “Северная” начали отрабатывать поле злополучной шахты “Юр-Шор” – это та же лава, взорвавшаяся на “Юр-Шоре”, только с другой стороны. То есть они залезли на поле старой погашенной шахты без подготовительных работ – а это самоубийство. Но сам по себе газ, датчики – это ерунда. Даже если 5–6 % – он инертен, без механических воздействий извне газ безопасен. Электрооборудование выполнено в шахте таким образом, что оно не может искрить. Всё произошло из-за горного удара, который они спровоцировали, въезжая на поле шахты “Юр-Шор” и не подготовив его. А то, что скопление метана в куполах – это было всегда, на любой шахте Воркутского месторождения. И при нормальных условиях оно не мешало работе. А горные удары появились на соответствующих глубинах – 600–700 м. И источником всех этих бед является тяжелая кровля, внезапное обрушение и фрикционное искрение. Я работал на шахте “Комсомольская”, условия схожи, но там было глубже – и соответственно опаснее, чем на “Северной” и на “Юр-Шоре”. Но с этим успешно боролись, абсолютно успешно. И врать с экрана, что этот процесс неконтролируемый, что с горой не поспоришь – это ерунда полная. Двенадцать лет благодаря нам не было ни одной аварии с групповым исходом. А с 1992 года понеслась душа в рай. Союз рухнул. Такая структура, как горный надзор, тоже начала деньги зарабатывать. На “Комсомольской” мы делали простые вещи: помимо опережающих скважин делали гидроразрыв непосредственной кровли. Мощность песчаника была 30 м – впереди забоя, людей выгоняли из забоя. Там находился я и еще один человек, управляющий насосом 400 атмосфер – людей струей порвет сразу, если лопнет шланг. Ставили репера, контролировали усадку на подсвежении. А что касается Алёшина – он доложил, что на этот процесс мы не могли повлиять, или же его самого обманули псевдогорняки-менеджеры. Ну а Путину это понравилось. А на самом деле с горой можно бороться. Но сейчас никто не борется. Не хотят тратить время. А тут увидели – пласт “Мощный”, много угля – и без предварительных работ кинулись туда. Потому что на самой шахте “Северной” пласта “Мощного” никогда не было. Он был как охранный целик между шахтами “Юр-Шор” и “Центральная”. И виновные в этом есть. Такова правда».

Больше девяти месяцев вся страна, а в особенности Республика Коми, находилась, так сказать, в коме – все ждали ответа на вопрос: почему случился взрыв на воркутинской шахте «Северная»? И вот момент истины настал. В отношении генерального директора АО «Северсталь Менеджмент» (управляющая компания ПАО «Северсталь») Вадима Ларина возбуждено уголовное дело по части 5 статьи 291 Уголовного кодекса России («Дача взятки в особо крупном размере»), сообщило 30 ноября агентство ТАСС. Ларина обвинили в даче взяток руководителям надзорных органов в Коми и Воркуте в ходе проверок АО «Воркутауголь». Иначе говоря, те, кто должен отвечать за безопасность предприятий, за деньги скрывали нарушения этой безопасности, чтобы не мешать «Северстали» гнать добычу и делать свои миллиарды.

По версии следствия, в 2014–2016 годах руководитель Печорского управления Ростехнадзора Александр Гончаренко (в прошлом главный инженер шахты «Воргашорская», с которым мне приходилось вместе бывать в шахте. – А. В.), командир филиала «Военизированный горноспасательный отряд Печорского бассейна» Леонид Лобков и начальник Воркутинского отдела государственной инспекции труда Пётр Гильц получили от представителей «Воркутауголь» деньги за «попустительство по службе при проведении проверок». Гончаренко – не менее 810 000 рублей, Лобков – не менее 900 000 рублей, Гильц – не менее 1 млн рублей. В Сыктывкаре и Воркуте, по месту жительства фигурантов, прошли обыски. Во время визита следователей к Петру Гильцу его сын, воркутинский врач-нарколог, выпрыгнул в окно и пытался босиком в 25-градусный мороз убежать от правоохранителей. Пытаясь скрыться от силовиков, он избавлялся от улик, разбрасывая по улице наркотики. Впоследствии беглеца задержали.

«Фигурантам дела о коррупции предъявили обвинения. При первоначальных следственных действиях Александр Гончаренко признал вину в совершённом преступлении и дал признательные показания. Пётр Гильц и Леонид Лобков вину не признали», – уточняют в Следственном комитете по Республике Коми. В итоге Сыктывкарский суд на два месяца арестовал Гильца и Лобкова. Гончаренко заключили под домашний арест.

Возникает резонный вопрос: кто те самые лица, действовавшие в интересах «Воркутауголь»? Долго ломать голову не пришлось: взятки должностным лицам, по сведениям прокуратуры Коми, давали топ-менеджеры «Северстали». Следствие заявило, что бывший гендиректор АО «Воркутауголь» Вадим Шаблаков лично передал взятку Гончаренко в декабре 2015 года в Сыктывкаре, действуя по указанию гендиректора «Северстали» Ларина, который работал в «Северстали» с 2003 года. До него гендиректором «Северстали» был Алексей Мордашов, занимавший этот пост с 1996 года. В декабре 2014 года Мордашов занял пост гендиректора АО «Северсталь Менеджмент» – управляющей компании «Северстали». В конце апреля 2015 года «Северсталь» сообщила, что Мордашов покинет пост гендиректора АО «Северсталь Менеджмент» и возглавит совет директоров «Северстали». Гендиректором АО «Северсталь Менеджмент» стал Ларин, который до этого занимал в компании должности первого заместителя и директора по производству. В настоящее время, по данным следствия, Ларин скрывается в Лондоне.

Задержание руководства учреждений, призванных контролировать работу угледобывающего предприятия, говорит об одном: нарушения под землей были. Собственники шахты закрывали этот вопрос деньгами – откаты оседали в карманах нужных людей. Вот так становятся миллиардерами. «На безопасность не обращает внимания никто, – говорит Владимир Тихонов, – ни Мордашов, “золотой мальчик”, ни комиссия из центра – присылают Дворковича, не менее “золотого мальчика”. Специалистов как таковых нет или они молчат. Почему молчат? Потому что им запрещают говорить».

В 2009 году мы проводили испытания немецкой сейсморазведочной станции Summit II Ex, в том числе на шахте «Комсомольская», о которой уже упоминалось выше как самой глубокой и самой опасной. Как сказано на сайте «Северстали», в 1958 году было воплощено в жизнь смелое инженерное решение: объединить шахтные поля действующих 17-й, 18-й и 25-й шахт в шахту № 18 «Капитальная» (впоследствии – «Комсомольская»). Строительство «Комсомольской» закончилось 30 декабря 1976 года. Сегодня шахта работает на глубинах порядка 1100 метров и является самой глубокой шахтой России. Поле «Комсомольской» расположено на западном крыле Воркутской мульды на расстоянии 11 километров от Воркуты. По оценкам специалистов, запасов угля в шахтном поле хватит до 2018 года. 25 июня 2007 года на шахте «Комсомольская» произошел взрыв метановоздушной смеси в вентиляционном штреке 622-с пласта «Мощный» в районе сопряжения его с конвейерным штреком 432-с бис. Количество погибших в результате аварии составило 10 человек, позже в реанимации скончался еще один горняк.