Текст книги "Время крови"

– Где он?

– Только что топтался на том мысочке, где кусты торчат. Знать, вниз сошёл.

Но Карлуша не пришёл в зимовье. Когда время перевалило за обеденное, а геолог не объявился, Галкин распорядился, чтобы несколько человек отправились на санях через Олёкму к скале. Погода стала портиться, из низких серых облаков повалил снег. Прошло не менее часа после отъезда поисковой группы, и Галкина известили о том, что посланные люди двинулись обратно.

– Не могу понять, что там у них, – сказал он, глядя в бинокль. – Снег мешает.

Вскоре зимовье облетела новость, что Карлуша разбился, сорвавшись со скалы. Его лицо было сильно разбито о камни, голова безвольно болталась на сломанной шее.

– Не дождался он нас, решил сам попытаться… И вот свалился, бедолага.

– Хребет вон как сломал. А лицо-то, лицо! Всю кожу снесло.

Не успели рабочие отнести несчастного Карлушу к его палатке, чтобы обработать лицо и приготовить к погребению, как кто-то воскликнул:

– Э-э, гляньте-ка! Верховой едет.

Все проследили за рукой кричавшего. Из-за поворота Олёкмы появился, медленно двигаясь по льду, всадник. Позади него шла, устало передвигая ногами, вьючная лошадь.

– Кто ж это будет? Может, из города кто-то? – предположил Иван, подразумевая под городом Олёкминск.

Галкин поднёс к глазам бинокль. Всадник был облачён в тёплую меховую одежду с большим капюшоном. Лошадь его была накрыта медвежьей шкурой, как попоной.

– Якут, – сообщил Александр. – Сейчас подъедет. Из города к нам рано. Они туда едва-едва добрались, если, конечно, добрались, если ничего не случилось.

– А что могло случиться? – не удержался Иван.

– Мало ли что… Тайга…

Всадник, которого Галкин разглядывал через стёкла бинокля, был, конечно, Эсэ. Он не сразу решился въехать на зимовье. Здесь надо сделать небольшое отступление, чтобы сообщить о том, какое отношение Якут имел к гибели Карлуши.

Когда перед Эсэ открылось на противоположном берегу замёрзшей реки расчищенное от леса пространство, он понял, что добрался до своей цели. Он долго наблюдал сквозь мутный воздух, пытаясь пересчитать людей, но они сновали туда-сюда, похожие издали друг на друга. В любом случае их было много. На берегу стояла куполообразная войлочная юрта, за ней виднелась насыпь, служившая, судя по всему, крышей землянки, ещё дальше виднелась юрта поменьше, а за ней стоял конусообразный чум оленеводов. Немного повыше Эсэ разглядел наполовину построенный бревенчатый дом, вокруг которого суетилось больше всего людей. К небу лениво поднималось несколько дымовых столбов от костров.

Наблюдая за зимовьем, он услышал слева от себя негромкий мужской голос, звавший на помощь. Подняв голову, Эсэ увидел Карлушу. Тот был ужасно перепуган и боялся шевельнуться, стоя на небольшом выступе на скале. Поняв, что к скале скоро приедут люди, чтобы помочь человеку спуститься, Эсэ удалился в чащу. Время шло, но никто не появлялся, и тогда Якут решил, что несчастного скалолаза никто не слышал в зимовье. Это и решило судьбу Карлуши. Якут ловко вскарабкался по камням и окликнул Карлушу, остановившись в нескольких шагах от него.

– Слава Богу, кто-то пришёл, – в голосе незадачливого геолога зазвучала радость. – Кто вы?

– Держись за палку, – велел ему в ответ Эсэ.

Карлуша вцепился обеими руками в кончик протянутой ему ветки, но замёрзшие, хоть и в варежках, пальцы плохо слушались его. Он весь дрожал от волнения.

– Иди смелее, – распорядился Эсэ.

Карлуша осторожно шагнул, прижимаясь всем корпусом к заснеженной скале и не выпуская палки, которую считал своей опорой. В действительности Эсэ и не думал помогать геологу. Палка была нужна ему, чтобы сдёрнуть перепуганного человечка вниз. Это он и сделал, рванув палку на себя. Карлуша был не в силах устоять и кубарем полетел вниз.

Эсэ быстро спустился за ним и, к своему немалому удивлению, обнаружил, что Карлуша был жив, несмотря на сломанные рёбра и окровавленное лицо.

– Как же так? Почему? – бормотал он, едва шевеля окровавленными губами и тщетно пытаясь сфокусировать взгляд на Эсэ.

– Я пришёл с войной, – сказал ему Якут на родном языке и сильным движением свернул геологу шею.

Вернувшись к своим лошадям, он увидел сквозь снег, что с зимовья выдвинулась небольшая группа людей.

– Медленные вы на подъём оказались. Если вы все такие варёные, то я передушу вас голыми руками за одну ночь…

Вскоре они нашли Карлушу, склонились над ним и долго ворочали его с боку на бок, покуда не убедились, что признаков жизни в нём не было. Снег уже навалил изрядно и скрыл следы Эсэ, поэтому никто не заподозрил его присутствия. Никто не обратил внимания на тонкий кожаный шнурок, привязанный к ветке кустарника в двух шагах от мертвеца.

Якут сел на коня только после того, как вся процессия вернулась обратно на территорию строительства. Теперь он мог ехать. Его ждала большая резня.

Навстречу ему вышел молодой человек с мужественным лицом, на груди у него висел бинокль. Эсэ уже раньше успел заметить, как этот человек разглядывал его с расстояния. Позади него стоял ещё один, тоже молодой. Остальные, видимо, занимались покойником и строительством.

– Далеко путь держишь? Говоришь ли по-русски? – спросил Галкин, постукивая пальцами по биноклю.

– Сюда еду, работать хочу, – произнёс Эсэ. – Кто начальник?

Галкин с откровенным интересом оглядел седло на лошади незнакомца, особенное внимание он уделил колчану, украшенному орнаментом из белого подшейного волоса оленя. Из колчана виднелся двуслойный лук, обмотанный сухожилиями. Лук был сделан по старинным правилам. В его концах, где крепилась тетива, сидели две костяные пластинки, обёрнутые кожаным шнурком.

– Хороший у тебя лук, – взмахнул рукой Александр. – Нынче редко встретишь человека с таким оружием.

Эсэ кивнул.

– Я вижу, у тебя имеется также и винтовка, а вон ещё и ружьё. Ты на редкость хорошо оснащён, просто прекрасно, – сказал Галкин, не скрывая своего удивления. – Ты охотник?

– Да.

– Какую же работу ты ищешь здесь? Что я могу предложить тебе? – Галкин задумался. – У нас только что человек погиб… Так ты говоришь, что ищешь работу? Почему здесь? Куда ты едешь?

Эсэ задумчиво посмотрел вперёд и решил не увиливать:

– Я слышал голос. Он сказал мне ехать сюда.

– Голос? – Александр был погружён в свои мысли и никак не мог сосредоточиться на словах Якута. – Какой голос?

– Мать-Зверь разговаривала со мной.

– Мать-Зверь? – Галкин оглядел Эсэ с ног до головы. – Я вижу у тебя сумку оюна. Я не ошибся? Ты шаманишь?

– Мой отец был оюн, – важно ответил Эсэ. – Он обучал меня. Он погиб. Я тоже немного оюн, но я больше воин. Мой отец был кузнецом.

– Кузнецом? – Галкин с уважением кивнул.

– Разве кузнец это что-то особенное? – спросил негромко Селевёрстов из-за его спины.

– Понимаешь, Иван, они считают кузнецов самыми могущественными шаманами. Это особый культ. Чтобы стать кузнецом, нужно пройти специальный обряд посвящения. Обычный шаман ничего не может сделать кузнецу и даже никогда не решится на этот шаг. Кузнец же в силах одолеть любого шамана. Кроме того, кузнечество передаётся по наследству, а обычное шаманство – нет. Так что если ты сын кузнеца, то ты уже шаман, по-ихнему оюн.

Галкин снова повернулся к Эсэ.

– Я думаю, ты можешь остаться. Стеснить ты нас не стеснишь, а быть полезным здесь может каждый человек… Тем более воин. Как твоё имя?

– Медведь.

– Медведь? – переспросил Иван.

– Я сын Сосны, я принадлежу к роду Оленей, – гордо произнёс Эсэ.

– Медведь? Стало быть, по-якутски ты Эсэ? – уточнил Александр.

– Мы разговариваем по-русски, а по-русски я Медведь.

– Как знаешь, Медведь так Медведь… Будешь Мишей, – решил Галкин. – Добро пожаловать на зимовье… Сегодня у нас неприятность, так что мы позже поговорим… Ты размещайся у Тонгов в чуме.

– Куда лошадей поставить?

– Позади стройки у нас амбар, там можно твоих скакунов устроить.

Эсэ молча кивнул.

Весь следующий день прошёл без происшествий, но под вечер неподалёку от недостроенного дома люди заметили волка. Зверь что-то грыз в снегу. Строители, уже завершившие работу, заволновались, увидев хищника так близко. Что он там ел? Два-три нестройных ружейных залпа свалили волка. Когда же стрелявшие подошли к нему, они обнаружили, к своему ужасу, и труп одного из рабочих. Он валялся в снегу с разорванным горлом и обкусанным лицом.

– Ни чёрта я не понимаю! – Галкин был озадачен. – Если на него напал волк, то слишком уж ловко, чисто как-то. Бедняга даже не закричал, не позвал никого. Странно это. К тому же на нём ни единой царапины. Ты посмотри, на его одежде нет следов когтей.

– Разве так не бывает? – удивился Иван; он был в ужасно подавленном состоянии. – Я помню пасть того волка, который возле меня стоял. Когда б он набросился, так оттяпал бы мне сразу полголовы.

– Это ты хватил. Звери здесь, конечно, крепкие и клыкастые, но они не убивают с аккуратностью ножа.

– Что ты хочешь сказать?

– Если бы у меня был хоть малейший повод для подозрений, я бы предположил, что ему полоснули по горлу ножом. Волк его погрыз, это несомненно, но погрыз позже. Он просто подбежал к убитому и разорвал рану дальше. Галкин присел перед огнём и протянул к костру озябшие руки. Иван опустился на корточки напротив друга.

– Саша, ты говоришь страшные вещи. Ты пугаешь меня. Неужели ты намекаешь на то, что среди нас может быть убийца?

– Я не намекаю. Я просто удивляюсь тому, как выглядела одежда покойника.

– Ты кого-нибудь подозреваешь?

– Никого, да и причины у меня нет для этого. Из всех, кого я нанял, убить мог Ефим или Савелий, но не втихую, а в пьяной драке или в припадке ярости. Да ты и сам видел… Но чтобы ножом по горлу… Нет, это, конечно, лишь моя фантазия. Просто второй день подряд мы теряем по человеку. В это трудно поверить. До настоящего времени даже погода не устраивала нам дурных сюрпризов, никто не заблудился, не провалился под лёд, нам всё благоприятствовало. Я уже начал верить в мою счастливую звезду. И вдруг такое.

Утром рабочие долго не могли найти угольщика Никифора. Поспрашивав друг друга, они пришли к Галкину. Все имели крайне обеспокоенный вид.

– С ранних часов не видали его, хозяин.

– А когда его видели в последний раз? С кем он спит рядом?

– Со мной на нарах. Только я вчера малость занемог и раньше обычного придавил ухо. Так что не помню, был ли он.

– Немедленно обыщите всю округу. Проклятье! Что происходит с этим местом?

Никифора обнаружили позади угольных ям. Он лежал лицом в том самом ручейке, куда Иван и Белоусов однажды неудачно сходили пострелять уток. Середина ручейка до сих пор не застыла. Угольщик лежал на животе, окунув почти наполовину голову в воду. Судя по тому, что его волосы и верхняя часть одежды успели покрыться ледяной коркой, находился он в таком положении давно. Поза его была свободна, никакого напряжения в ней не проглядывалось. Никто не решался высказать никаких предположений по поводу кончины Никифора.

– Ну не утопился же он в конце концов! – заорал Галкин, потеряв терпение. – Не мог он прийти сюда, сунуть башку в ручей и уснуть! Не мог! Добряк он был и трусоват, чтобы руки на себя наложить.

Молча стояли люди. Низко нависло над ними небо, посыпая их морозной пылью. Все вглядывались в замёрзшего мертвеца, тщетно пытаясь разгадать тайну его гибели.

– Может, оступился он?

Помолчав, Александр тяжело вздохнул и снова заговорил:

– Мужики, я прошу вас не паниковать. Я очень прошу вас. На пару дней мы прекращаем всякую работу. Объявляю выходные. Держитесь гуртом. По нужде или куда ещё ходите по три человека, не меньше. Если кто-то хоть самую малость чего-то подозрительного заприметит, немедленно ко мне.

– А что может быть-то?

– Не знаю, – развёл руками Александр.

– Может, какой-то разбойник в тайге притаился и следит за нами?

Галкин раздражённо ответил:

– Да не может это быть разбойничьим делом. Что у Никифора взять было, кроме грязной физиономии? Глупо, глупо и ещё раз глупо. Просто цепь нелепых совпадений. Вот увидите, больше ничего не произойдёт…

Так неподалёку от ещё недостроенного дома появилось кладбище.

Первый день прошёл в тоскливых пересудах, на второй рабочие, утомившись безделием, вернулись на строительство и взялись за дело. Никаких печальных происшествий больше не было.

Ещё через день Галкин кликнул Эсэ и велел ему готовить сани и оленей.

– Дорогу к Амге через перевал знаешь?

– Найду.

– Хорошо. Проверим, на что ты способен. Покажешь себя в деле. Сегодня же двинемся, как только сани подготовишь.

Отыскав Селевёрстова на стройке, Александр предложил ему принять участие в поездке:

– Рискнёшь?

– Страшновато, но с тобой рискну, – медленно, как бы прислушиваясь к собственным чувствам, ответил Иван. – Я на тебя полагаюсь. А кого в проводники возьмём?

– Медведя. Не забудь привязать к кушаку ножны с ножом, ружьё спроси на складе для себя.

Через час запряжённые олени стояли перед юртой. Весь отрядец был в сборе, Иван уже лежал в санях, и Александр, критически оглядев снаряжение, не стал тянуть время.

– С Богом! – выдохнул он.

– Мат, мат! – выкрикнул Эсэ, погоняя оленей.

Сани заскрипели. Галкин подтолкнул их сзади и запрыгнул на них, пробежав рядом пару шагов. Сразу после него сел в сани и Эсэ.

– Мат! – опять крикнул Якут, погоняя оленей.

Через минуту зимовье осталось за поворотом. По сторонам тянулась густая тайга. Чёрные стволы голых деревьев и елей сливались в единую массу. Олени без труда тянули сани, иногда бежали быстро, иногда настолько сбавляли скорость, что можно было сопровождать их спокойным шагом, что и делал время от времени Эсэ, видимо предоставляя животным возможность отдохнуть.

Дорога была однообразной, время тянулось незаметно, и вскоре путники обнаружили, что уже почти совсем стемнело.

– Зря поздно поехали, – бросил Эсэ через плечо, – мало дороги покроем. Уже ночлег делать пора.

Якут был прав, и Галкин отлично знал это. Они и сам ругал себя за решение покинуть зимовье столь внезапно. Да слишком накатило на него беспокойство: всё ли в порядке было у других? Не случилось ли какой беды? Не навестила ли их тоже странная смерть?

Когда они остановились, чтобы поставить крохотную палатку, Эсэ указал рукой в сторону.

– Что там? – Галкин пригляделся, но ничего не увидел в сумраке.

– Серый.

– Нам только волков не хватало сейчас, – проворчал Александр и посмотрел на Эсэ. – Ты сказал, что ты охотник. Не промахнёшься отсюда?

Эсэ выпустил брезент, который только что натягивал, и взял в руки свою винтовку. Волк стоял довольно далеко, поэтому охотник целился долго. Галкин с трудом различал очертания хищника, а Иван и вовсе не видел его, но всё-таки мелко дрожал. Но Эсэ не стал стрелять и опустил винтовку.

– Не попадёшь? – улыбнулся Галкин и поднял «винчестер». – Тогда я рискну.

Он долго всматривался в быстро сгущавшуюся мглу и в конце концов нажал на спусковой крючок. Волк дёрнулся и заскулил, упав на передние лапы.

– Ты очень хорошо стреляешь, – с расстановкой произнёс Эсэ.

– Оставим его там, – сказал Александр. – Пусть лежит. Если заявятся его сородичи, им будет чем полакомиться. А теперь давайте ставить палатку. Пора чай пить и укладываться.

Когда ночлег был готов, Эсэ ненадолго исчез во тьме.

– Далеко ли ходил, Медведь? – спросил Иван, когда Эсэ забрался в палатку.

– Прощения просил у волка, – ответил тот и бросил к ногам Александра волчью шкуру. – Шкуру снял. Убийство должно иметь причину. Я сказал ему, что тебе нужна шкура.

***

После долгой дороги между белых холмов, утонувших в безмолвии, в поле их зрения попал редкий лес на высоком берегу ручья. Въехав вверх по склону, они увидели остов конусного жилища – около полутора десятка жердей, поставленных по кругу и связанных друг с другом наверху. С жердей были сняты оленьи шкуры, и теперь голый каркас выглядел печально.

– Тонги, – сказал Галкин.

Всё пространство вокруг было так сильно вытоптано, что путники с трудом отыскали тропинку, ведущую от этого покинутого становища к новому. Углядев следы, Эсэ позвал Галкина.

– Сюда, в эту сторону надо.

Они проехали ещё с километр, и Эсэ вытянул руку вперёд. Его спутники заметили тонкую струйку синеватого дыма над деревцами.

– Чум? – спросил Иван с надеждой; он изрядно утомился в пути. – Это их чум? Оттуда дым?

Галкин молча кивнул.

Через несколько минут они выкатили в небольшую низину и увидели перед собой одинокое жилище, из дымохода которого лениво поднималась струйка.

– Наконец-то! Добрались! – воскликнул Иван и закашлял от проникшего в лёгкие мороза.

Подкатив к чуму, путники остановились. Никто не вышел им навстречу.

– Да тут никого нет. Что за странные дела? – удивился Галкин, заглянув внутрь. – Кэлинг манна! Идите сюда! Куда вы попрятались?

– Саша, может, это чужие Тонги? Не опасно ли нам тут оставаться? – забеспокоился Иван и посмотрел на Эсэ. Тот молча стоял возле входа в чум, держа винтовку на плече, и переводил глаза с дерева на дерево. Ничего подозрительного он не замечал.

– Наши это, наши, – проговорил успокоительно Александр. – Вон сухари с нашего склада.

Иван шагнул в чум. Пол жилища был очищен от снега и устлан ветвями лиственницы и сосны. Повсюду лежали оленьи шкуры, служившие тюфяками и подушками. Возле дымившихся углей тускло поблёскивал чайник, стояли чашки, лежали сухари и кусок масла. Чуть в стороне виднелась коробка, в которой Алёна хранила иголки и нитки.

– Видишь, Алёнка шила что-то, – сказал Галкин. – Надо думать, что Тонги недавно были здесь. Но почему ушли? Эсэ, ты ничего подозрительного не заметил?

Якут молча мотнул головой.

– Ладно, входите сюда, – распорядился Александр, – садитесь чай пить. Я буду за хозяина.

Когда чайник уже вскипел и чай был заварен, Галкин достал из чехла на поясе флягу и отвинтил крышку.

– Предлагаю глотнуть коньяку для обогрева.

– Я не против и даже с преогромным удовольствием! – Иван даже захлопал в ладони. – Откуда же у тебя коньяк, Саша? Я думал, ты запретил спиртное.

– Есть вещи, о которых не стоит распространяться при рабочих. Коньяк у меня и Белоусова только для дороги. Как говорится, на всякий случай. Тебе сейчас глоток не помешает.

– Я согласен.

– Эсэ, ты будешь коньяк? – Галкин протянул ему флягу.

Якут отрицательно покачал головой и презрительно дёрнул татуированным подбородком.

– Я буду чай. Я не пью водку. И не позволяю никому из моих родных потреблять её.

– Это не водка, дружище, это очень вкусный напиток, – причмокнул Иван.

– Всё равно. От этого делается плохая голова. Вам нужно, мне – нет.

Галкин отхлебнул сам и спрятал флягу. Время подходило к полудню, когда послышались голоса и звуки бубенцов. Через несколько минут всё вокруг ожило, зашумело. Стадо оленей, похрапывая, звеня колокольцами, стуча ногами и разгребая копытами снег, рассыпалось вокруг чума. Галкин вышел из чума и окликнул погонщика:

– Здорово, Аким!

– О, начальник, – Тунгус широко улыбнулся и шагнул навстречу, – наша давно жди начальник.

– Вот видишь, мы приехали, а у вас тут никого.

– Зачем никого? Я есть. Алёнка есть. Олени есть.

– Что у вас тут нового?

– Нового нет, всё старое есть. Новое есть, когда весна приходи, – серьёзно ответил Аким.

– Ничего не произошло?

– Собака маленький сдох, – вспомнил Тунгус и пояснил: – Рыбий кость в горло попадай.

– И всё? А что ж вы чум без присмотра оставляете? – вступил Иван в разговор. – А если кто чужой заявится?

– Откуда чужой? – удивился Аким. – Чужой нет никого. Я знай, что вы приближайся.

– Как же ты мог знать? – удивился Иван.

Оказалось, что Алёна, заслышав приближение саней, испугалась и скрылась в лесу. Мужа её не было, он ушёл с партией Белоусова на Амгу, и она после нападения на неё Ефима на зимовье стала очень опасаться русских. Уверенно она чувствовала себя только возле Бориса Белоусова. Незаметно от мужа она даже оказывала казаку знаки внимания. Увидев, что к чуму прикатили двое русских с проводником, она поспешила к Акиму с известием.

– Вот тебе и пустыня, – подивился Иван, – вот тебе и безлюдье. Тут пространства чёрт знает какие, а она запросто доложила о нас Акиму.

– Где ж она теперь?

– Оленя ходи ловить, – засмеялся Тунгус, – молоко брать, гости угощать. Вон она мамык кидай.

Иван разглядел девушку в гуще стада. Она высматривала самку, чтобы набросить ей на рога аркан. Поймав животное, она притянула его к себе и привязала верёвкой к шесту возле чума. Присев на корточки, она надоила с полчашки молока и преподнесла молоко Александру. Затем нацедила ещё и угостила Ивана. Молоко было густое, сладковатое на вкус и жёлтого цвета. Когда черёд дошёл до Эсэ, она остановилась перед ним как вкопанная и некоторое время стояла с вытянутыми руками, держа чашку с молоком перед собой.

– Подожди, – негромко сказал он ей, выждав паузу, и полез в свой рюкзак. – Я из чужой не пью. Налей в эту. У меня для молока и мяса разные плошки.

Тунгуска покорно выполнила его указание и пробормотала что-то невнятное на родном языке, извиняясь.

– Вот ты говоришь, что из чужой чашки не пьёшь, – откашлялся Иван, – а ну если твоя посудина сломается?

– В моих руках не сломается, а в чужие я не дам, – заговорил Эсэ. – Моя посуда набирает мою силу. Когда в ней еда, эта еда дышит моей силой и укрепляет меня. Ты ешь из чужой чашки; слабый и сильный человек – все берут ту чашку. Ничто не накопится в ней. Откуда там возьмётся сила? Посуда сродни оружию. С ней нужно сжиться, чтобы она служила верно. Чужим оружием пользоваться плохо, никогда не знаешь, в чём оно может подвести.

– Ну и ну, – покачал головой Иван и посмотрел на Акима. – И вы все такие же?

– Нет. – Тунгус хитро сощурился и поднялся, чтобы убрать посуду.

– Ты любишь оружие, – подвинулся Галкин к Эсэ. – Хочешь я покажу тебе мой «винчестер»?

– Твоё ружьё?

– Да.

– Хочу. – Глаза Эсэ вспыхнули.

Александр вытащил «винчестер» из кожаного чехла и бережно погладил его ладонью.

– Эта штуковина стреляет много раз подряд. Смотри, я кладу руку сюда, палец лежит на спусковом крючке. Видишь эту скобу вокруг моей ладони? Это рычаг. Мне достаточно оттянуть его ладонью, чтобы взвести курок с ударником, открыть канал ствола, выбросить стреляную гильзу, а обратным движением дослать патрон.

Галкин привёл рычаг в движение и в несколько секунд выбросил из винтовки десять патронов. Эсэ восхищённо поднял руки, не в силах скрыть свой восторг. Иван засмеялся негромко. Якут выглядел сущим младенцем, который увидел действия фокусника.

– Быть может, однажды у тебя тоже будет такое, – предположил Александр.

– Откуда, начальник? Я бедный. Не могу купить такое ружьё. – Он как-то странно посмотрел в глаза Александру. – Разве что у тебя отниму?

– Я метко стреляю, Эсэ, – ответил тот. – Не так легко отобрать у меня что-либо. Да и отбирать нет нужды. Ты вполне можешь заработать. Человеку даны большие возможности. У меня вон сколько средств оказалось.

– Ты русский, ты белый человек, ты думаешь иначе.

– Я наполовину Якут, – неожиданно сказал Александр.

– Ты? – не поверил Эсэ.

– Моя мать была Якутка, – улыбнулся Галкин. – Не похоже? Знать, русская кровь оказалась погуще.

– Ты сын Якутки? Как так? – Лицо Эсэ выражало огромное удивление.

– Я слышал, что мой отец то ли украл её, то ли забрал у кого-то за долги. К тому времени его первая жена, которую он привёз из Архангельска, погибла подо льдом вместе с ребёнком. Вот он и взял другую женщину. Белоусов рассказывает, что она была страсть как красива. Теперь уж у отца не спросить, он умер. А мать скончалась совсем давно, когда я был младенцем, так что я не помню её. Как-нибудь посидим у огня с Борисом, он много чего помнит.

Якут встал. Слова Александра произвели на него странное впечатление. Он нахмурился и покачал головой. Когда он вышел наружу, Алёна поспешно подсела к Галкину.

– Опасный человек, – шепнула она ему на ухо, кивнув в сторону Эсэ.

– Почему?

– Я знаю. – Она постучала себя по груди. – Злой человек, опасный, как медведь.

– Так он и есть Медведь, Алёнка. Это его имя.

– Очень плохо, очень опасно, – быстро проговорила она.

Два дня оставались они в чуме Акима, на третий тронулись в обратный путь. О трёх загадочных смертях на зимовье Александр решил не сообщать Тонгам, чтобы не вызвать в них какого-нибудь суеверия. Перед отъездом он велел Алёне приехать вместе с мужем на зимовье, чтобы сопровождать очередную партию рабочих на Амгу.

На обратном пути Эсэ опять правил санями. Он был ловок и нравился Александру.

– Остался бы ты у меня навсегда! – крикнул он.

Якут молча глянул через плечо. Казалось, что-то готово было сорваться с его языка, но он сдержался.

– Не знаю, чем завершится экспедиция и что произойдёт, когда власти узнают о моём золоте, но в любом случае жизнь предстоит бурная, – снова заговорил Галкин. – Мы бы с тобой всю Сибирь объехали. Ты слышишь меня, Миша? Эй, Медведь?

Эсэ кивнул. Он слышал всё. И он слышал свои мысли. Его беспокоило, что Александр оказался наполовину Якутом. Как теперь быть? Убивать ли его? Или на то не было причины? Во всяком случае Эсэ не мог тронуть своих спутников сейчас. Все хорошо знали, с кем покинули зимовье Галкин и Селевёрстов. Если бы они пропали, всю вину возложили бы на Эсэ. Придётся подождать, пока подаст голос Кыдай-Бахсы, Покровитель кузнецов.

– Саша, – окликнул Иван друга, – послушай, Саша, а что ты будешь делать, когда докопаешься до золота? Ведь у тебя отнимут его. Ты же сам говорил, что Управление приисков не позволяет никому присваивать золото. Сколько ты думаешь продержаться в глуши? Как долго ты сможешь утаивать свою добычу?

– Не знаю, – бесцветным голосом ответил Галкин, – возможно, мне придётся защищаться.

– Как? На каком основании? Разве ты не живёшь в этом государстве? Или ты объявишь себя независимым князьком?

– Да, я живу в этом государстве. Тут ты прав. Но я не желаю подчиняться его законам. Никто не спрашивал меня, хочу я такого общественного устройства или нет. Я не желаю принимать это государство, как, впрочем, никакое другое.

– Ты, быть может, революционер?

– Нет. Мне не хочется враждовать ни с правительством, ни с Управлением приисков. Просто я стремлюсь жить вольно.

– Увы, Саша, твоё стремление противоречит принятому порядку.

– Плевать мне на порядок. Неужели у меня нет права вести вольную жизнь? Разве Бог не сотворил нас свободными?

– Ты говоришь о свободе, а сам хочешь получить золото, – возразил Селевёрстов из глубины мехового капюшона. – Свободному человеку не надобно никакого золота. Если ты добываешь золото, значит, ты живёшь по законам нашего общества. Золото требуется только правителям, царям, министрам, то есть государству. Зачем же оно тебе?

– Я не умею ничего другого. Я вырос на приисках.

– Ты умеешь быть охотником, ты вполне мог бы жить, как живёт Медведь. – Иван указал рукавицей на Эсэ. – Скажи мне, Медведь, тебе нужно золото? Нужно ли тебе вообще что-нибудь из того, ради чего живём мы? Я говорю «мы», то есть белые люди, европейцы, русские…

– У меня всё есть, – откликнулся погонщик. – Золото мне ни к чему. Когда нужно что-то, я могу взять.

– Что ты имеешь в виду под «взять»? Ты разбойничаешь, что ли? – допытывался Иван.

– Когда на человека нападают, он говорит, что на него напали разбойники. А нападавший говорит, что у него была нужда, не было мочи терпеть, и разбойником себя не считает. Сказать можно разное. Когда мы стреляем дичь, мы думаем, что так надо. Но звери так не думают. Они считают нас убийцами и разбойниками.

– А ты себя как называешь?

– Я воин, я охотник. Я должен уметь точно пускать стрелу и пулю, бесшумно ходить, незаметно уносить то, что мне нужно.

– Убивать и воровать, – заключил Селевёрстов. – Для чего же ты живёшь? Есть у тебя цель, мечта?

– Сейчас ищу человека, – неохотно сообщил Эсэ.

– Где ищешь? Здесь? В тайге?

– Так ты за этим нанялся ко мне? – поднял голову Галкин, вдруг вспомнив беспокойное шептание Алёны про исходившую от Эсэ опасность. – Ты ищешь его среди моих людей, не так ли? Кто же тот человек? Зачем он тебе?

– Отомстить хочу. Меня гонит месть.

– Хорошенькое дело. – растерялся Иван и похлопал Эсэ по плечу. – Ну, найдёшь ты его, и что дальше? Приходилось ли тебе уже лишать человека жизни?

Эсэ промолчал, затем посмотрел через плечо на Ивана и негромко произнёс:

– Мне тяжело от крови.

Несколько минут они ехали безмолвно. Затем Иван беспокойно спросил:

– Тяжело от крови? Нужно ли это понимать как «да»? На тебе есть человеческая кровь?

– Послушай, я думаю, что ты смеёшься над нами, – заговорил Галкин. – А если нет, то я уж и не знаю. Должно быть, ты ненормальный. Ни Тунгус, ни Якут никогда не скажет, не признается белому человеку в том, что его руки запятнаны кровью.

– Я и не признался. Я лишь сказал, что мне тяжело от крови, – спокойно ответил Эсэ. – Я привык стрелять в зверей. Я убиваю их, чтобы добыть пропитание. Другие убивают, чтобы получить мех для продажи. Я так не делаю. Я беру только то, что нужно мне самому. Я не убиваю лишнего, ибо эта кровь тяготит.

– Коли ты не убиваешь лишнего, отчего же тебе тяжело? – ухмыльнулся Александр.

– Когда бьёшь зверей, душа не беспокоится. У зверей можно попросить прощения. Так или иначе, но убивать заставляет нужда, – рассуждал Эсэ, не обращая внимания на слова Галкина. – А когда стреляешь в людей, то бросаешь их без пользы, ими кормятся только волки и вороны. Эта кровь давит на сердце. Да, у зверей можно испросить прощения, а у человека нельзя. У всех оленей один дух, общий. У всех волков один дух. У всех медведей один дух. Застрелив, к примеру, лося, я прошу прощения у лосиного духа, и он не обижается на меня, он понимает мою нужду. Так устроен мир. Но у каждого человека свой дух, и этим мы отличаемся от зверей. Лишив человека жизни, я не могу выпросить у него прощения. В человека стрелять тяжело. Человек не прощает.

– И много ли на твоей совести человечины? – продолжал допытываться Александр.

– Кровь одного – уже много, – ответил Эсэ. – Один убит или десять – какая разница?

– Если ты не врёшь, Медведь, и тебе на самом деле тяжело от содеянного, тогда я не понимаю тебя. Зачем же ты хочешь отомстить кому-то?

– Месть – это путь, – откликнулся тихо Эсэ. – Каждый выбирает свой путь сам. Меня гонит вкус крови во рту… Не хочу больше говорить об этом.

– Саша, – Иван толкнул Галкина в бок, – ты слышишь? Не о такой ли свободе ты мечтаешь?

– Он дикарь, – ответил Галкин. – Я не намерен никому пускать кровь.

– Неужели? А Ефим? Я собственными глазами видел, как Белоусов разделался с ним. Это же убийство, и в здешней глуши никто не судит вас за такие кровопролитные поступки. У вас тут самый настоящий… беспредел. Какая же ещё воля нужна тебе? Чем мешают тебе законы государства? Ты давно не живёшь по ним. Я тебя, пожалуй, не понимаю и признаюсь, что мне порой делается страшно в здешнем обществе. – Он замолчал, одолеваемый мрачными мыслями, затем снова заговорил: – Я думаю, что Медведь не боится признаться в своих преступлениях, потому как, во-первых, для него это вовсе не преступления, а во-вторых, он знает, что вы все, кто с оружием в руках ходит, ничем от него не отличаетесь.